Файл: makarov-osnovu_teorii_diskursa-8l.pdf

(communicative intention), совмещая целеполагание с выражением пропозиционального содержания высказывания (по Сёрлю— Остину, what one does in saying that p или же, по БахуХарнишу, S does such-and-such in С). Сущность иллокутивного акта отражается в речевом акте как его иллокутивная сила или иллокутивная функция (illocutionary force, function — IF). Сюда же включается ряд компонентов: иллокутивная цель, способ достижения цели, интенсивность иллокутивной силы, предварительные условия, условия пропозиционального содержания, условия эффективности и успешности, определяемые правилами социального поведения, нормального входа и выхода, условиями искренности для говорящего и слушающего [подробнее см.: Сёрль 1986а]. Все они поддаются формализации методом иллокутивной логики, что позволяет на базе теории множеств представить разные типы иллокутивных актов как логические формулы [Сёрль, Вандервекен 1986; Searle, Vanderveken 1985].

163

Индикаторы иллокутивной силы (illocutionary force indicating devices) указывают на то, как именно должна приниматься и пониматься пропозиция в высказывании, с какой иллокутивной силой. Дж. Сёрль [Searle 1969: 30] в английском языке к таким индикаторам относит среди прочих ударение, интонацию, наклонение глагола, порядок слов и перформативные глаголы (о них см. ниже).

Перлокутивный акт (perlocutionary act

Перлокутивный акт (perlocutionary act) выражает результат речевого воздействия, которого говорящий интенционально [см.: Bach, Harnish 1979: 17— 18] достигает, выполняя локутивный и иллокутивный акты (what one does by saying that p; или, по Баху и Харнишу, S affects Я in a certain way): поздравляет, убеждает, угрожает, обещает, заключает пари, выносит приговор и т. д. Перлокутивный акт шире иллокутивного эффекта (illocutionary effect on the hearer), т. e. понимания высказывания адресатом в функции, предписанной говорящим: перлокуция не столь жестко связана с самим высказыванием и обусловлена прагматическим контекстом.

Произнося (т. e. совершая акт высказывания) банальную фразу John has a wonderful car 'У

Джона прекрасная машина', говорящий осуществляет акт референции, соотнося имя Джон с

конкретным человеком, приписывая ему (акт предикации) владение прекрасным автомобилем. При этом он сообщает (иллокутивный акт) адресату этот факт; посредством данного сообщения осуществляется перлокутивный акт, в нашем случае это может быть простая оценка (если машина и впрямь прекрасна) или комплимент (если автомобиль на самом деле не заслуживает такой высокой оценки), или даже упрек (будучи сказанным другому человеку, чья машина недостаточна хороша). Перлокуция, таким образом, характеризуется определенной относительностью и зависимостью от широкого контекста.

5.1.2Перформативные высказывания

Смомента возникновения теории речевых актов большое внимание привлекали любопытные свойства глаголов, обозначающих то или иное речевое действие. Такие глаголы получили название перформативных [см.: Остин 1986; Апресян 1986; Богданов 1983; 1985; 1990а; Романов 1984; Сусов 1980; Падучева 1985; Коул 1982; Austin 1962; Searle 1969 и др.], а

перформативами (по аналогии с императивами) были названы содержащие эти глаголы высказывания.

Эксплицитному перформативному высказыванию присущи следующие характеристики [Богданов 1985: 19; 1990а: 59—61]: эквиакционалыюсть (равнозначность действию — главное свойство перформативов); неверифицируемость (неприложимость к перформативам критерия истинности/ложности,

164

так как перформативное высказывание истинно в силу самого его произнесения); автореферентность (перформативное высказывание отсылает к самому себе); автономинативность (перформативный речевой акт описывает себя); эквитемпоральность (совпадение времени перформативного глагола с моментом речи); компетентность (наличие полномочий у говорящего); определенная лексическая и грамматическая выраженность

(перформативный глагол должен быть в первом лице единственного числа настоящего времени, первый актант — выражаться дейктическим элементом первого лица единственного числа и т. п.).

Перформатив, обладающий всеми перечисленными выше признаками, можно считать

идеальной формой эксплицитного перформативного высказывания. Но такая форма довольно редко встречается в реальной практике языкового общения. Иногда попадаются перформативы в страдательном залоге или форме множественного (например, «монархического») числа. Некоторые перформативные высказывания теряют актант (например, первый: Thank you! Благодарю Вас! вместо / thank you! Я благодарю Вас!) или сразу оба. Если первый и второй актанты, как правило, дейктические и вполне очевидные, легко достраиваются в случае грамматически допустимого эллипсиса, то опущение третьего актанта (всей пропозиции) возможно только в условиях непосредственного присутствия данной пропозиции в контексте [Богданов

1990а: 62].

В связи с этим возникла так называемая перформативная гипотеза, согласно которой в глубинной структуре практически любого высказывания находится перформативный глагол и его актанты (определяющие тип речевого акта). Тогда единственным различием перформативных и неперформативных высказываний становится только поверхностная экспликация перформативного глагола или трансформативное зачеркивание перформативной формулы, в пользу чего ратовал Дж. Сейдок [Sadock 1974: 120; ср.: МакКоли 1981: 278—279;

Коул 1982: 398-402; Богданов 1983: 32—33; 1990а: 62—64; Романов 1984: 87—88]. Против этого, и не без оснований, возразили многие ученые [ср.: Gazdar 1979; Leech 1983: 192—195; Levinson 1983: 255], особенно в отношении прямых речевых актов констативного типа и глаголов речевой и мыслительной деятельности. Однако недескриптивным высказываниям, лишенным перформативного глагола, была дана характеристика имплицитных перформативов, потому что они отвечают главному критерию перформативности — эквиакциональности: высказывания типа Хорошо! Well done! грамматически не соответствуют эксплицитному перформативу Я одобряю то, что ты сделал! I approve what you have done!, в то время как на уровне действия могут его замещать, выполняя перформативную функцию.

165

Не все типы высказываний могут быть выражены посредством эксплицитного перформатива: Ты у меня еще увидишь! является угрозой, но вряд ли кто-то скажет Я угрожаю тебе. Это справедливо в отношении фраз с глаголами угрожать, насмехаться, льстить,

ругать, лгать, похваляться (*I menace; *I insinuate; *I lie; *I flatter; *I brag). Подобные употребления получили название иллокутивного самоубийства [Вендлер 1985], так как в случае экспликации перформативного глагола, соответствующего иллокутивному типу высказывания и коммуникативному намерению, в его семантику закладывается элемент, делающий невозможным их успешную реализацию, потому что одно из условий успешности в данных речевых актах — сокрытие говорящим своего коммуникативного намерения.

5.1.3 Типология речевых актов

Практически все авторы, занимавшиеся теорией речевых актов, пытались построить классификацию типов речевых актов по их иллокутивной направленности, коммуникативному намерению и другим признакам [ср.: Апресян 1986; Богданов 1989; 1990а; Остин 1986; Сёрль

1986b; Сусов 1980; Austin 1962; Searle 1969; Tsui 1987; Verschueren 1980; Ballmer, Brennenstuhl 1981; Bach, Harnish 1979; Wunderlich 1976]. Сказанное выше ставит под сомнение адекватность классификации речевых актов по перформативным глаголам. Но многие исследователи пошли именно по этому пути, поэтому в некоторых работах количество классов варьируется от нескольких единиц до нескольких сотен и даже тысяч.

Пионером классификации речевых актов стал Дж. Остин [1986], выделив пять типов:

Вердиктивы, Экзерситивы, Комиссивы, Бехабитивы, Экспозитивы. Отсутствие четких оснований в этой классификации дало повод Сёрлю выдвинуть альтернативную типологию, построенную на категориях иллокутивной цели, направлении приспособления и условиях искренности [Сёрль 1986b: 180]. Позже этот подход воплотился в наиболее логичной и последовательной (из «классических» версий теории речевых актов) таксономии Дж. Сёрля и Д. Вандервекена [1986; Searle, Vanderveken 1985], в соответствии с которой существует пять иллокутивных целей: ассертивная, комиссивная, директивная, декларативная и экспрессивная.

Эта классификация принимается многими исследователями, несмотря на многообразие других типологий. Не вдаваясь в дискуссии и изложение конкурирующих таксономии, отметим принципиальное и весьма существенное с теоретической точки зрения разграничение коммуникативных и конвенциональных иллокутивных актов. Работы Дж. Остина и Дж. Сёрля грешат абсолютизацией понятия конвенция: оба фактически говорят о конвенциональности

166

всех речевых актов, тем самым игнорируя качественное разнообразие конвенций разной социокультурной природы [ср.: Morgan 1978: 261]. Существенную поправку вносит П. Ф. Стросон [1986], разграничив сферы интенции и конвенции в речевом акте, причем соотнесенность последней с тем или иным социальным институтом выделяется им особо в качестве определяющего фактора, создающего условия для распознавания субъективного смысла говорящего.

Разграничение институциональных и неинституциональных типов высказываний представлено в интересной работе К. Баха и Р. Харниша [Bach, Harnish 1979]. Ими выделяются четыре основных «коммуникативных» типа иллокутивных актов: Констативы, Директивы, Комиссивы и Межличностные социальные формулы; первый в принципе совпадает с ассертивами в концепции Сёрля—Вандервекена, второй и третий не отличаются даже названиями, а четвертый, как это нетрудно заметить, весьма близок, хотя и не тождествен экспрессивам по Сёрлю.

Вместо декларативных актов Остина-Сёрля выделяются два наиболее общих «конвенциональных» типа иллокутивных актов: Эффективы и Вердиктивы. Конвенциональные речевые акты существенно отличаются от коммуникативных, главная их особенность заключается в том, что и эффективы, и вердиктивы меняют положение дел в рамках какоголибо социального института. К конвенциональным актам относятся разнообразные ритуализованные речевые действия: крещение, посвящение, голосование, арест, признание виновным и невиновным, бракосочетание, подача в отставку, запрещение. Эффективы, привнося изменения в какое-то институциональное положение дел, конвенциональны постольку, поскольку они имеют эффект в силу взаимного принятия этого говорящим и слушающим (например, наложение вето на законопроект). Вердиктивы являются суждениями, официальная значимость которых конвенционально «встроена» в тот или иной институт (вынесение приговора).

В целом, конвенциональные речевые акты (и эффективы, и вердиктивы) обусловлены социальным институтом, являясь его неотъемлемым, внутренне присущим элементом. Высказывания такого рода меняют институциональный статус людей и/или вещей, создают новые институциональные права и обязанности. Это вплотную подводит нас к проблеме взаимообусловленности конвенциональных речевых актов и социальных ролей.

Ясно, что не любой человек может успешно осуществить конвенциональный речевой акт, характерный для определенного института: только исполнитель соответствующей социальной роли, произнеся высказывание в соответствующий момент конвенционального, ритуализованного события, как, например, церемонии бракосочетания, успешно реализует данный речевой акт.

167

Знания об этих актах входят в коммуникативную компетенцию всех «нормальных» носителей языка, что подтверждается способностью каждого из нас правильно интерпретировать подобные речевые акты независимо от нашего личного опыта участия или неучастия в таких ритуалах [см.: Stubbs 1983: 159—160].

Институциональная деятельность осуществляется в абсолютном большинстве случаев социальными организациями, где общение и взаимодействие индивидов происходит не на уровне личностей, а на уровне позиций, деятельностных ролей, за которыми и закрепляются те или иные конвенциональные речевые акты. Этим объясняется их обезличенный характер. Порой анализ осложняется тем, что говорящий не всегда следует требованиям социальной роли, а из под «маски» ритуализованного речевого поведения выступает личность.

5.1.4 Косвенные речевые акты

Особый статус в теории речевых актов получила проблема так называемых «косвенных» речевых актов (indirect speech acts). Далеко не всегда говорящий, произнося какое-то предложение, имеет в виду ровно столько и буквально то, что он говорит. Такая смысловая простота и однозначность присущи отнюдь не всем высказываниям на естественном языке: при намеках, иронии, метафоре и т. п. буквальное значение предложения и смысл, подразумеваемый данным говорящим в данной ситуации расходятся. Важный класс подобных расхождений составляют случаи, когда говорящий подразумевает одновременно и прямое значение высказывания, и нечто большее, а само высказывание имеет две иллокутивные

функции [Сёрль 1986с: 195]. Классическим стал пример Can you pass the salt? В принципе ведь можно, не нарушая никаких языковых норм, интерпретировать это высказывание как вопрос и ответить Yes или No. Но в подавляющем большинстве случаев оно расценивается именно как просьба.

Как речевой акт, обладающий иллокутивной силой вопроса, используется для реализации действия с другой иллокутивной направленностью — просьбы? Теория речевых актов отвечает на этот вопрос следующим образом. Для каждого типа иллокутивного акта имеется свой набор условий, необходимых для его успешного выполнения. Косвенное побуждение может быть выражено либо с помощью вопроса, либо с помощью утверждения о выполнении предварительных условий или о выполнении условия пропозиционального содержания или же о выполнении условия искренности, а также о существовании веских причин для осуществления требуемого действия [более детальный разбор и подробный материал — Сёрль

1986с: 201—213].

168

Существует два подхода к объяснению феномена косвенных речевых актов. Один из них называют «идиоматическим», а другой — «инференционным» [idiom theory vs. inference theory

— Levinson 1983: 268]. Представителем первого направления является Джералд Сейдок [Sadock 1974], второго — Давид Гордон и Джордж Лакофф [1985; Gordon, Lakoff 1975]. Наименования конкурирующих подходов говорят сами за себя: один рассматривает косвенные речевые акты типа приведенного выше примера как неразложимые идиомы, семантически эквивалентные обычной побудительной форме. Для обоснования этого решения Дж. Сейдок использует перформативную гипотезу, постулируя наличие перформативной «приставки» на глубинном уровне в косвенных речевых актах. Второй подход использует систему постулатов, позволяющих строить инференционную цепочку от исходной формы речевого акта к его функциям. Оба направления своеобразно дополняют теорию порождающей семантики.

Почему косвенные речевые акты вызвали столь большой интерес? Эта проблема имеет большое теоретическое значение, в частности, для анализа соотношении формы и функции: одной и той же форме приписывается более одной функции. Для этого говорящему приходится задействовать качественно различные типы знания, как языковые, так и неязыковые (интерактивные и энциклопедические), а также способности к разумным рассуждениям [Сёрль 1986с: 197].

Анализ косвенных речевых актов может производиться с опорой на принципы и постулаты общения по Грайсу [1985] и Личу [Leech 1983]. В этом случае косвенная иллокуция, как компонент смысла, надстраивающийся над буквальным значением, выступает в качестве импликатуры. Если не оговаривать особый статус инференционных механизмов интерпретации косвенных актов как преимущественно бессознательных, неизбежен нелепый вывод о необходимости громоздких умозаключений при «вычислении» косвенной функции высказывания, что нам вряд ли требуется в реальной жизни для понимания фразы Can you pass the salt? как просьбы. Индивидуалистический логический рационализм не позволил ни Сёрлю, ни Грайсу, ни Личу адекватно объяснить полифункциональность речевых актов.

Отличия идиоматического и инференционного подходов к решению проблемы косвенных речевых актов можно объяснить разным пониманием роли конвенции в коммуникации. Первое направление переоценивает ее, второе, наоборот, недооценивает. Оба тем самым фактически отрицают качественное многообразие конвенциональности. Исправляя эту неточность, о двух типах конвенции в косвенных речевых актах пишет Джерри Морган [Morgan 1978: 261]:

конвенции языка (conventions of language) заметно отличаются от

169

конвенций употребления (conventions of usage). Высказывание Can you pass the salt? не может рассматриваться как идиома в собственно грамматическом смысле (конвенция языка), однако его использование для косвенного выражения просьбы безусловно конвенционально, т. e. опривычено и обычно для употребления в повседневной речи, всегда характеризующейся определенной долей ритуализации.

Тем самым снимается необходимость инференционного вывода смысла, потому что вторая функция закрепляется за данным действием конвенционально, как во всяком ритуале. С помощью выводного знания исследователь может восстановить первичную целенаправленность косвенного речевого акта, но в реальном общении этот этап интерпретации преодолевается автоматически («короткое замыкание» в инференционной