Файл: makarov-osnovu_teorii_diskursa-8l.pdf

(grammaticality) и критериях правильной и неправильной оформленности (well- vs. illformedness). В самых различных версиях генеративной и трансформационной моделей языка они используются для экспликации центрального понятия языковой способности. Увлечение системно-структурными и математическими методами предопределило наложение системы бинарных противопоставлений на материал, прин-

176

ципиально не допускающий такого обращения, потому что распределение качественных характеристик в языке (пожалуй, за исключением фонетики и морфологии) носит континуальный характер. Диалог как психическая «монада» [Радзиховский 1988: 27] теряет часть «психологического смысла» в логико-лингвистическом моделировании его структуры, что также объясняется наличием в сознании и, соответственно, дискурсе как дискретных, так и недискретных образований [Лотман 1983].

Системно-структурное языкознание отталкивается от идеи наличия четко определенного множества грамматичных или правильно оформленных предложений. Это программное кредо идеологии формальной лингвистики отличает ее от современного дискурс-анализа. Оппозиция

грамматичность vs. уместность или приемлемость (acceptability) служит водоразделом системно-структурного и коммуникативного, интерпретативного направлений в языкознании.

Дж. Лайонз предложил тест для выявления неправильных высказываний и их последовательностей: главным критерием он считает их исправимость [corrigibility — Lyons 1977: 379], делая исключение для фраз типа Colorless green ideas H. Хомского, так как их нельзя формально интерпретировать с трансформационной точки зрения (но возможна индуктивная интерпретация, что убедительно доказали психолингвисты). Грамматичность, уместность или приемлемость когнитивно «живут» как интуиции относительно сочетаемости элементов языковых выражений друг с другом и контекстом.

А что если принципиальной разницы между грамматичностью высказываний и их уместностью и приемлемостью просто нет? Тогда субъективно-интроспективный подход к определению этих качеств дискурса имеет все права на жизнь. Сама способность говорящих индивидов различать правильные и неправильные языковые формы и последовательности подтверждается актами коррекции ошибок в общении. Правда, есть весьма существенное но: в области фонологии и морфологии суждения большинства носителей языка по сути совпадают, на синтаксическом уровне единодушия замечено меньше, при дискурс-анализе интуиции отличаются возрастающим многообразием интерпретаций.

Аналогичное ограничение остается в силе и для критерия исправимости неправильно оформленных языковых выражений: на фонолого-морфологическом уровне проблем не возникает, в то время как ошибки в организации дискурса, как правило, не воспринимаются в качестве собственно лингвистических ошибок (их толкование чаще окрашивается в социальнопсихологические тона), например, ошибочно выбранная иностранцем языковая форма просьбы интерпретируется не как языковая ошибка, а как недостаточно веж-

177

ливое поведение; нарушение норм формальной связанности или когезии текста трактуется как стилистическая неуклюжесть, но сами лингвистические принципы, нарушение которых «режет глаз», игнорируются; то же можно сказать об оценке просодических ошибок.

Однако неспособность определить статус ошибки не должна обесценить тот факт, что сама ошибка так или иначе воспринимается и фиксируется как отклонение от нормального или правильного языкового употребления. Существование образа правильной речи — это когнитивная реальность, что справедливо как в отношении произношения, написания и сочетания слов в предложениях, так и в отношении актуализации предложений в высказываниях, в том числе и в первую очередь — в обменах коммуникативными ходами.

Для синтагматического измерения линейного развития речи ее важным свойством, соотносящимся с нормой правильной оформленности, оказывается предсказуемость возможных путей продолжения дискурса. Предшествующий, левый элемент в последовательности языковых выражений обусловливает, предписывает набор возможных вариантов следующего за ним элемента: «each speech act creates a space of possibilities of appropriate response speech acts» [Searle 1992: 8; Holdcroft 1992: 68; ср.: Sanders 1991; 1995].

В когнитивном аспекте данная способность вероятностного прогнозирования многих альтернативных способов продолжения дискурса — это важнейшая часть коммуникативной компетенции. Экспектации и антиципации, характеризующие наши установки относительно

наиболее вероятного, т. e. «правильного» развития дискурса, легко обнаруживаются в ситуациях «обманутого ожидания». Необходимо учитывать несколько иной характер, иную императивность синтагматических отношений в фонологии или морфологии по сравнению с уровнем дискурса: в последнем случае очевидна не столь жесткая детерминация последующего элемента предшествующим, ибо говорящий может избрать путь нерелевантного продолжения дискурса — этот вариант всегда в его распоряжении, и он им довольно часто пользуется [см.: Coulthard, Brazil 1981: 84; Sperber, Wilson 1995]. В дискурсе «все возможно» [Searle 1992], в

отличие от структурного детерминизма в системе языковых единиц и уровней, которая сама диктует индивиду правила сочетания своих элементов. Поэтому категория структура должна применяться к дискурсу с известной долей осторожности, ее лингвистичность (в узком смысле) вызывает сомнения, причем справедливые [Stubbs 1983: 101].

Но все же мы можем утверждать, что существует структура дискурса, понимаемая в ином смысле, чем применительно к системе языка, учитывая другую степень идеализации объекта исследования, потому что практически

178

любому носителю языка нетрудно отличить неправильные или не совсем обычные обмены высказываниями от нормальных, например:

* — Yes, I can.

— Can you see into the future?

Странная гипотетическая последовательность, возможно, не самая остроумная шутка, построена на игре двух механизмов: нарушении структуры вопросно-ответного обмена и нарушении грамматической когезии (формальной связанности), потому что высказывание Yes, I can эллиптично и вследствие этого может быть интерпретировано только посредством предшествующего предложения, или же всего предшествующего контекста, но никак не последующего. По крайней мере, такое сочетание речевых актов маловероятно (хотя в принципе почти для любого высказывания и даже для многих странных обменов репликами можно найти контекст или ситуацию, в которой они имели бы смысл, т. e. контекстуальный эффект).

Продолжая традиционную аналогию языка с шахматной игрой, можно сказать, что правила шахматной игры сродни правилам формальной грамматики [Соссюр 1977; Harris 1988; 1993; Wittgenstein 1953 и др.]. Каждый игрок, оставаясь в рамках правил, ведет свою стратегическую игру: разыгрывает дебют, атакует или защищается. Аналогично в речи говорящие используют более или менее грамматичные или правильные фразы для достижения собственных стратегических целей: они тоже могут наступать и защищаться, открывать и закрывать фазы общения, развивать фигуры аргументации или «предложить ничью».

В шахматах количество вариантов велико, но теоретически исчислимо, что позволяет произвести подробную инвентаризацию стратегических структур, написать шахматные энциклопедии, справочники и компьютерные программы. В естественном общении вариантов намного больше, их конечная исчислимость представляется необъятной задачей, но и здесь возможно, с некоторой долей условности, выявление наиболее рекуррентных, стабильных, вызывающих устойчивые когнитивные реакции коммуникативных структур.

5.2.2 Многообразие и статус единиц дискурс-анализа

Большая трудность описания дискурса — сосуществование в нем единиц и структур самой разной природы, выполняющих различные функции. В потоке звучащей речи можно выделить иерархию единиц фонетико-просодического характера: звук (аллофон и фонему), слог, фо-

нетическое слово, синтагму, фразу (phoneme, syllable, foot, tone group, paratone). В цепочке языковых выражений — ряд грамматических единиц: морфему,

179

слово, словосочетание, предикативную единицу, предложение, сверхфразовое единство или сложное синтаксическое целое, абзац (morpheme, word, group, clause, sentence, paragraph). В

процессе общения — социально-интерактивные единицы: действие, ход, простые и сложные обмены, стратегию, трансакцию или фазу, эпизод, целое коммуникативное событие (act, move, interaction, transaction, strategy, episode, event). Данные ряды, происходя из разных концепций,

не претендуют на общую логику и однозначность соответствий [ср.: Богушевич 1985: 58; Васильев 1990: 23; Блумфильд 1968; Ельмслев 1960; Кацнельсон 1962; Солнцев 1971; Вардуль 1977; Лэм 1977; Сусов 1984; Зернецкий 1987; Касевич 1988; Клюканов 1988; Мецлер 1990;

Бойкова и др. 1988; Венцов, Касевич 1994; Halliday 1961; 1967; 1970; Cruttenden 1986; Fries

1952; Berry 1981; Coulthard 1977: 6; 1985; 1995; Brown, Yule 1983; Ventola 1987; Longacre 1983; Quirk e. a. 1985; Newmeyer 1988a; 1988b; Henne, Rehbock 1982; Tsui 1989]. Это перечисление служит прежде всего иллюстрацией наборов распространенных единиц, обычно выделяемых в дискурсе, и приблизительного, порой всего лишь иллюзорного изоморфизма фонетикопросодических и грамматических единиц и коммуникативных сегментов речевой интеракции.

Отнюдь не всегда критерии, по которым выделяются уровни и единицы, выдерживаются, сохраняют логику и стройность системных отношений. Заданное единообразие структурных принципов порой уступает место интуитивным, субъективным соображениям. Таксономический подход, присущий воззрениям на язык в рамках традиционной онтологии, предполагает, что при функционировании языка «все происходит так, как если бы единицы разных уровней просто выстраивались в линейный ряд, определяя сегментное построение речи» [Кацнельсон 1972: 100]. Анализ объекта в данном случае производится не по единицам, а по элементам, в итоге мы имеем продукты, «чужеродные по отношению к анализируемому целому, — элементы, которые не содержат в себе свойств, присущих целому как таковому» [Выготский 1982: 13; Клюканов 1988: 41]. Исследованию подобного толка противопоставляется анализ по единицам, где под единицей понимается «такой продукт анализа, который в отличие от элементов обладает всеми основными свойствами, присущими целому» [Выготский 1982: 15]. Целое в этом случае не состоит из простой суммы элементов, оно имеет динамическую структуру, объединяющую и организующую свои единицы. Это замечание помогает избежать отступления к идеям и механистическим представлениям языка и общения в старой онтологии. Этим подход данного исследования, продолжая восходящую к И. Канту холистическую традицию анализа, воплотившуюся в феноменологических интерпретативных методах, противостоит традиции анализа по элементам, идущей от английских сенсуалистов Д. Юма, Дж. Локка и др.

180

Коммуникативная лингвистика не избежала соблазна опереться на традиционную таксономию системно-структурного языкознания, что проявилось в попытке выделить легко угадывающиеся корреляты системных единиц языка на функциональном уровне, например:

предикативная единица => речевой акт; предложение => высказывание;

сложное синтаксическое целое => диалогическое единство; текст => дискурс и т. п.

Учет формального и функционального принципов делимитации единиц может стать теоретическим фундаментом дискурс-анализа — это совпадает с определением дискурса, принятым в данной работе.

Многообразие подходов, отдающих приоритет либо формальной структуре дискурса, либо функциональной стороне речевой коммуникации, приводит к выделению единиц общения с неравнозначным статусом, разной качественной спецификой. Сказывается еще и то обстоятельство, что выделение системно-структурных единиц имеет долгую академическую традицию, за время развития языкознания эти категории получили более устоявшееся значение, став своего рода социально-культурными представлениями. Коммуникативному языкознанию не хватило времени для построения своего логически выдержанного, универсального понятийного аппарата: содержание некоторых терминов варьируется в зависимости от научного направления (теория речевых актов, дискурс-анализ, лингвистика текста, когнитивная лингвистика и т. п.), каждое из которых привносит что-то свое в дело выделения единиц и уровней языкового общения. Результатом этого является далеко не совершенная, эклектичная, не систематизированная совокупность категорий, которые приходится конкретизировать в каждой теоретически принципиальной работе.

Необходимо отметить, что под коммуникативными единицами главным образом подразумеваются единицы анализа языкового общения, а не единицы системы языка (какими, например, признаются слова, словосочетания, предикативные единицы, предложения, сверхфразовые единства или сложные синтаксические целые и т. п.).

Ниже приводится таблица, где весьма условно сопоставлены некоторые системы единиц анализа речевой коммуникации (не надо думать о горизонтальных рядах как о «ярусах», «уровнях» и т. п.). Число единиц варьируется от двух (act, communicative event) в не вошедшей в таблицу этнографии речи Д. Хаймса [1975], трех (act — sequence — macroact) в прагматике дискурса Т. ван Дейка [van Dijk 1981] до дюжины и более [Henne, Rehbock 1982], часть