ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 09.09.2019
Просмотров: 3622
Скачиваний: 2
Перед Алексеем Петровичем, литературным героем «Переписки» (1854), открывалась возможность соединиться с Марьей Александровной, романтически настроенной девушкой. Но неожиданно он оказался жертвой неуправляемой стихии. Страсть к танцовщице и позорное бессилие перед этой страстью делает Алексея Петровича «лишним человеком», живущим «невольными» и «мгновенными» порывами. В любви он оказался рабом, «принадлежал ей, вот как собака принадлежит хозяину». Он не сомневался «в скудости её умственных способностей», но при ней ощущал «одно подобострастное обожание». В предсмертном письме Алексей Петрович приходит к заключению о том, что любовь – это болезнь, которая «обыкновенно овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли <…> как холера или лихорадка». «В любви одно лицо – раб, а другое – властелин» ( VI . 190). Такая любовь-холера, любовь-лихорадка представляется слабому человеку грозной непобедимой силой.
Марья Александровна явилась носительницей высокого романтического чувства, она с презрением отвергла брак по рассудку, как примирение с обывательским благополучием. Вопреки всем обстоятельствам она осталась верна пережитой ею идеальной любви.
Романтическую любовь герой «Переписки» считает искусственной, рассудочной, надуманной. Он спрашивает: «…отчего мы не коснулись желанного берега? Оттого, что ложь ходила рука об руку с нами; оттого, что она отравляла лучшие наши чувства; оттого, что всё в нас было искусственно и натянуто, что мы вовсе не любили друг друга, а только силились любить, воображали, что любим…» ( VI , 170).
Тургенев был противником искусственных отношений в любви, идущих от философски настроенного разума. Он знал, что любовь рождается в иррациональных глубинах души, хотя потом иногда закрепляется на почве духовной близости. Так, Лиза Калитина невольно отдаётся любви, когда после спора Лаврецкого с Паншиным о путях исторического развития России она поняла, что оба они любят и не любят одно и тоже.
В «Вешних водах», как и в «Переписке», разрабатывается сходная ситуация.
Романтическая любовь Санина и Джеммы сменяется грубой страстью к Марии Николаевне Полозовой, женщине ему духовно чуждой. Нравственное сознание находится в полном противоречии с его природным влечением. Он оказался во власти той демонической стихии, которая привела его к полному духовно-психологическому опустошению. «Никогда ещё он не чувствовал такой усталости, телесной и душевной.<…>никогда ещё… “ отвращение к жизни ” с такой неотразимой силой не овладевало им, не душило его. <…> горечь едкая и жгучая, как горечь полыни, наполняла всю его душу. Что-то неотвязчиво-постылое, противно-тяжкое со всех сторон обступило его, как осенняя тёмная ночь; и он не знал, как отделаться от этой тошноты, от этой горечи» ( XI , 7-8). Наступило запоздалое прозрение – «раскаяние горькое и бесплодное и столь же бесплодное и горькое забвение – наказание не явное, но ежеминутное и постоянное, как незначительная, но неизлечимая боль, уплата по копейке долга, которого и сосчитать нельзя…» ( XI , 150).
Возникает вопрос: почему такая преданная, возвышенная любовь драматически обрывается в произведениях Тургенева?
Причина неосуществлённости идеальной любви, несомненно, кроется в той философии романтического созерцания, которую исповедовали русские идеалисты 30-40-х годов во главе с Н. Станкевичем, почитателем которого был и Тургенев. Понимание вселенской жизни как всемирной гармонии складывалось во многом под воздействием Станкевича – «энтузиаста Истины, Добра и Красоты». Он признавался: «Как я жадно внимал ему, я, предназначенный быть последним его товарищем, которого он посвящал в служение Истине своим примером, Поэзией своей жизни, своих речей! <…> Станкевич! Тебе я обязан моим возрождением: ты протянул мне руку – и указал мне цель…» (П., I , 194–195). Тургенев приходит к внутренней гармонии, к признанию святости жизни в значительной степени под влиянием Н. Станкевича: «…он обогатил меня тишиной, уделом полноты – меня, ещё недостойного…» (П., I , 195). Признание гармонии бытия, «раздумности» и «стройности» мирового порядка с особой силой сказалось в философском сочинении Станкевича «Моя метафизика» (1834). Главное здесь – натурфилософская мысль о единстве и одухотворённости всего существующего для Станкевича – человек – это «неделимость» элемент «Целого природы», то есть космоса.
Представление о единстве «плоти» и «духа», о их неразрывности и рассмотрение мира как синтеза материального и духовного было почвой романтических устремлений Станкевича и его сторонников. Любовь понималась как сущность жизни: «верное, сильное, неистребимое чувство любви – вот чудо! Вот что озаряет, очищает душу, что может наполнить жизнь и стать источником подвига». «Жизнь есть любовь. Вечные законы её и вечное их исполнение – разум и воля<…> С тех пор как началась любовь, должна была начаться жизнь; покуда есть любовь, жизнь не должна уничтожиться <…> Мир вечен, ибо любовь не кончится, ибо она есть».
Утверждая самобытность человека, соединение в нём плоти и духа, Станкевич пламенно мечтал об их «слиянии» в интимно-личных переживаниях человека, о высшем синтезе природного и духовного, в котором «плоть» теряет свои животные признаки, становится изнутри просветлённой. Станкевич писал: «Человек есть житель земли, не чуждый физических потребностей, но он же есть и последнее высшее звено в цепи создания. Его сфера – дух, и всё физически-натуральное в нём должно быть согласно с духом. То, что в животных есть слепое побуждение, внешняя необходимость, – в нём должно быть разумным духовным стремлением, необходимостью внутреннею. Отчего так скучны, гадки бывают те удовольствия одной плоти? Чувственное соединение должно быть неразрывно с духовным».
Именно романтическая любовь, по мысли Станкевича, должна соединить в себе в высшем синтезе эти противоположные начала – физически натуральное и духовное. В противном случае любовь становится животным чувством. Требовалось, чтобы любовь, оставаясь единственным влечением, была и средством единения человека с духом, пронизывающим мир. Разумеется, такая любовь была лишь неосуществимой мечтой.
Понимание вселенской жизни как несомненной гармонии складывалось у Тургенева и под воздействием Станкевича, а потом оказалось созвучным с философской мыслью В. Соловьёва о мировой жизни как единстве Истины, Добра, Красоты.
Романтическая любовь изображалась Тургеневым как вознесённая к идеальному источнику вселенского бытия. Эта любовь получила предельно совершенное выражение в музыкальной композиции Лемма, в той мелодии, которая касалась всего дорого, тайного, святого на земле и уходила умирать в небеса. Эта романтическая любовь была отражением той гармонии, которая связана с духовным Абсолютом. Как согласие естественного, природного и нравственного сознания, эта любовь осуществлялась лишь во внутреннем мире девушек и их избранников, в реальной же жизни торжествовала неукротимая стихия чувственной страсти, совершенно свободной от нравственного содержания.
Заслуга Тургенева в глубоком проникновении в смысл романтической любви, соединяющей в себе природно-естественное и безусловно духовное. Зарождаясь в иррациональных глубинах души, эта любовь имела для тургеневских девушек нравственное оправдание. Любовь для них была не только школой чувства, но и школой мысли. Возлюбленный для них всегда учитель, руководитель на новом пути духовных постижений: «…она увлечена <…> и счастье, и любовь, и мысль – всё вместе с ним нахлынуло разом; все её тревоги успокоены, все сомнения разрешены им; устами его, кажется, говорит сама истина; она благоговеет перед ним, стыдится своего счастья, учится, любит» ( VI , 172). Так признаётся Марья Александровна из «Переписки». Наталья Ласунская полюбила Рудина за «честное стремление к истине и сознанию». Она поняла нравственное значение правдивого слова Рудина и сама загорелась жаждой полезного дела.
Признание Станкевичем любви как единства «плоти» и «духа» имело огромное значение для Тургенева, хотя он трансформировал это признание на реалистической почве. Тем не менее, он сохранил верность главной идее романтической философии любви: такое вознесённое до Вечности чувство всё же противостоит природно-натуральному воплощению. Это чувство менее всего является средством деторождения. Оно касается на земле всего тайного, святого и уходит умирать в небеса.
25. Проблематика романа И.С. Тургенева «Рудин». Связь с традициями «натуральной школы» и их переосмысление. Символическое начало в сюжете романа. Смыслы двух романных финалов.Проблема жанра тургеневского романа вообще и "Рудина" в частности рассматривается обычно, как переход от "старой манеры" (слова самого писателя) к новой, от повести к роману. В действительности дело обстоит гораздо сложнее. Еще в начале XIX столетия появились романы Загоскина, Нарежного, Лажечникова, но в большой литературе в сущности не было произведения, которое так же неоспоримо могло быть причислено к жанру романа, как, допустим, позднее "Анна Каренина". Наиболее крупными явлениями литературы были - роман в стихах, поэма в прозе, незаконченный "Арап Петра Великого", "Капитанская дочка" с обозначением "повесть", "Герой нашего времени", состоящий из повестей и новелл, распадающийся на две повести роман "Кто виноват?" и "Обыкновенная история" Гончарова. Западноевропейская традиция, великолепно известная Тургеневу, тоже не удовлетворяла писателя1. В письме к П. Анненкову от 28 октября 1852 года Тургенев говорит о переходе, от старой манеры к новой. Как известно, первая попытка такого рода не удалась Тургеневу, и написанные им главы нового произведения были забракованы литературными друзьями и советчиками писателя, а потом и им самим. Как же представлялся Тургеневу жанр его нового большого произведения? Вот вопрос, который занимает нас в первую очередь.Не вызывающий возражений ответ на него дан Б. Эйхенбаумом в комментарии к "Рудину": "Сам Тургенев назвал "Рудина" повестью и после журнала перепечатал его в 3-ей части "Повестей и рассказов" (1856), но в предисловии к тому III-ему своего "Собрания сочинений" 1880 года говорит о нем наряду с "Дворянским гнездом", "Накануне", "Отцами и детьми", "Дымом" и "Новью", тем самым как бы выделяя "Рудина" из числа других "повестей" и включая в серию "романов". Это результат ретроспективного отношения к "Рудину" - во время писания и печатания Тургенев, в противоположность брошенному им "роману" 1853 года, называет "Рудина" неизменно "повестью"2. По традиции, главное отличие повести от романа видели в том, что повесть будто бы, в противоположность роману, "продукт чистого вдохновения писателя, не притязающего здесь на решение каких-либо общественных проблем..."7 В том же смысле высказывается о романах Тургенева и М. Клеман. Такой критерий трудно признать достаточным для безоговорочного причисления "Рудина" к жанру романа; дело в том, что, согласно новейшим исследованиям советских ученых, и в повестях 50-х годов, предшествовавших "Рудину", художественное решение "вечных вопросов" не могло отодвинуть на задний план социальных проблем. Попытаемся разобраться в этом вопросе с помощью некоторых наблюдений над формой. В повестях Тургенева рассказ о событиях часто ведется от первого лица, в романах же повествователем выступает сам автор. "Рудин" и здесь занимает промежуточное положение. Автор как будто держит все нити повествования в своих руках, но на каждом шагу замолкает, чтобы дать слово для рассказа о событиях своим героям: то Лежневу, то Рудину. Таким образом, никакого принципиального различия между ранними повестями и "Рудиным" усмотреть не удается. Разница здесь определяется степенью насыщенности произведений общественным содержанием да еще, пожалуй, глубиной психологического анализа характеров. По существу же и там и здесь Тургенев остается автором произведений социальных, психологических и философских, лишая нас возможности провести резкую грань между социальным романом и психологической повестью. Количественная разница вряд ли может служить надежным критерием в вопросах стиля, и "Рудин" предстает пред нами как произведение, занимающее в жанровом отношении промежуточное положение между повестью и романом8. Известно, что "Рудина" почти всегда называют романом, но это следует отнести на счет литературной традиции, которая идет от издания сочинений Тургенева 1880 года. Чтобы уточнить жанр "Рудина", следует иметь в виду замечание некоторых исследователей о том, что это произведение мемуарное. Но этого мало. Размышления над вопросами композиции проливают дополнительный свет на сложную проблему жанра. В самом деле, для чего в таком небольшом сравнительно произведении столь растянутая экспозиция? Вся первая глава с точки зрения сюжета здесь выглядит совершенно лишней. Роман смело мог начинаться со слов "Дом Дарьи Михайловны Ласунской считался чуть ли не первым по всей ...ой губернии" и т. д., которыми открывается глава вторая. Но дело-то в том, что все начало, с неприхотливым сельским пейзажем, с серией портретных зарисовок разных и по характеру, и по общественному положению людей, с обилием диалогов, с изображением нищей и темной жизни крепостных, - вся первая глава овеяна тем неповторимым ароматом, которым дышит каждая страница "Записок охотника".Наглядно показаны писателем нищета и разорение крестьян. Умирающая женщина говорит Александре Павловне: "...красавица-барыня, сироточку-то мою не оставь; наши господа далеко, а ты..." Оказывается, это своего рода "забытая деревня". На вопрос помещицы о самоваре крестьянка отвечает: "Самовар-то? Самовара у нас нету, а достать можно". Перед глазами читателя развертываются картины ужасающей бедности. Недаром старик "взял в обе руки" сверток с чаем и сахаром. Недалекое еще литературное прошлое, как видим, цепко держало Тургенева, и это не случайность: ведь мы знаем, что писатель и позже, до конца своих дней, не раз возвращался к "Запискам охотника". В литературе неоднократно отмечалось обилие в "Рудине" диалогов и монологов. Если сделать соответствующий подсчет, то окажется, что здесь реплики, монологи, письма - словом, прямая речь героев - составляют восемьдесят процентов всего текста, чего нет ни в одном произведении Тургенева. Весь "Рудин" выглядит поэтому как один огромный диалог, а описания и небольшие клочки повествования в его ткани - как вкрапления авторской речи в прямую речь действующих лиц, или, если угодно, как разросшиеся ремарки драматурга. С одной стороны, это - дополнительное свидетельство влияния "Записок охотника". С другой - это, конечно, свидетельство родственности "Рудина" драме.
Традиции нат.шк.: «Натуральность стремления к действительности, к жизни, как она есть»
26.
Проблемы межродового синтеза в романе
«Дворянское гнездо» И.С. Тургенева.
Герой-идеолог и система персонажей.“Дворянское
гнездо”, проникнут чувством тревоги
за их судьбу.
Этот роман
проникнут сознанием того, что “дворянские
гнезда” вырождаются. Критические
освещает Тургенев дворянские родословные
Лаврецких и Калитиных, видя в них летопись
крепостнического произвола, причудливую
смесь “барства дикого”
и аристократического преклонения перед
Западной Европой.
Тургенев очень
точно показывает смену поколений в роде
Лаврецких, их связи с - различными
периодами исторического развития.
Жестокий и дикий самодур-помещик, прадед
Лаврецкого (”что барин восхотел, то и
творил, мужиков за ребра вешал… старшого
над собой не знал”); его дед, который
однажды “перепорол всю деревню”,
безалаберный и хлебосольный “степной
барин”; полный ненависти к Вольтеру и
“изуверу” Ди-дероту, - это типичные
представители русского “барства
дикого”. Сменяют их приобщившиеся к
культуре то претензии на “французскость”,
то англоманство, что мы видим в образах
легкомысленной старой княжны Кубенской,
в весьма преклонном возрасте вышедшей
замуж за молодого француза, и отца героя
Ивана Петровича Начав с увлечения
“Декларацией прав человека” и Дидро,
он кончил молебнами и баней. “Вольнодумец
- начал ходить в церковь и заказывать
молебны; европеец - стал париться и
обедать в два часа, ложиться в девять,
засыпать под болтовню дворецкого;
государственный человек
- сжег все свои планы, всю переписку,
трепетал перед губернатором и егозил
перед исправником”. Такова была история
одного из родов русского дворянства.Также
дано представление о семействе Калитиных,
где родителям нет никакого дела до
детей, лишь бы были накормлены и одеты.Вся
эта картина дополняется фигурами
сплетника и шута старого чиновника
Гедеонове кого, лихого отставного
штаб-ротмистра и известного игрока -
отца Панигина, любителя казенных денег
- отставного генерала Коробьина, будущего
тестя Лаврецкого, и т. п. Рассказывая
историю семей персонажей романа, Тургенев
создает картину весьма далекую от
идиллического изображения “дворянских
гнезд”. Он показывает раэрошерстую
Россию, люди которой ударяются во все
тяжкие от полного курса на запад до
буквально дремучего прозябания в своем
имении.
А все “гнезда”, которые для
Тургенева были оплотом страны, местом,
где концентрировалась и развивалась
ее мощь, претерпевают процесс распада,
разрушения. Описывая предков Лаврецкого
устами народа (в лице дворового человека
Антона), автор
показывает, что история дворянских
гнезд омыта слезами многих их жертв.Одна
из них - мать Лаврецкого - простая
крепостная девушка, оказавшаяся, на
свое несчастье, слишком красивой, что
привлекает внимание барича, который,
женившись из желания досадить отцу,
отправился в Петербург, где увлекся
другой. А бедная Малаша, не перенеся еще
и того, что у нее, в целях воспитания,
отняли сына, “безропотно, в несколько
дней угасла”.Тема “безответности”
крепостного крестьянства сопровождает
все повествование Тургенева о прошлом
рода Лаврецких. Образ
злой и властной тетки Лаврецкого Глафиры
Петровны дополняют образы постаревшего
на барской службе дряхлого лакея Антона
и старухи Апраксеи. Эти образы неотделимы
от “дворянских гнезд”.Помимо крестьянской
и дворянской линий автор еще разрабатывает
линию любовную. В борьбу между долгом
и личным счастьем перевес оказывается
на стороне долга, которому любовь не в
силах противостоять. Крах иллюзий героя,
невозможность для него личного счастья
являются как бы отражением того
социального краха, который пережило
дворянство в эти годы. “Гнездо” - это
дом, символ семьи, где не прерывается
связь поколений. В романе Дворянское
гнездо” нарушена эта связь, что
символизирует разрушение, отмирание
родовых поместий под влиянием крепостного
права. Итог этого мы можем видеть
например, в стихотворении Н. А. Некрасова
“Забытая деревня”. Но Тургенев надеется,
что не все еще потеряно, и обращается в
романе, прощаясь с прошлым, к новому
поколению, в котором он видит будущее
России.В романе «Дворянское гнездо»
большое место автор уделяет теме любви,
потому что это чувство помогает высветить
все лучшие качества героев, увидеть
главное в их характерах, понять их душу.
Любовь изображена Тургеневым как самое
прекрасное, светлое и чистое чувство,
пробуждающее в людях все лучшее. В этом
романе, как ни в одном другом романе
Тургенева, любви героев посвящены самые
трогательные, романтические, возвышенные
страницы.Любовь Лаврецкого и Лизы
Калитиной проявляется не сразу, она
подступает к ним исподволь, через многие
размышления и сомнения, а потом внезапно
обрушивается на них своей неодолимой
силой. Лаврецкий, испытавший многое на
своем веку: и увлечения, и разочарования,
и потерю всех жизненных целей,— сначала
просто любуется Лизой, ее невинностью,
чистотой, непосредственностью,
искренностью— всеми теми качествами,
которые отсутствуют у Варвары Павловны,
лицемерной, развратной жены Лаврецкого,
бросившей его. Лиза близка ему по духу:
«Случается иногда, что два уже знакомых,
но не близких друг другу человека
внезапно и быстро сближаются в течение
нескольких мгновений, — и сознание
этого сближения тотчас выражается в их
взглядах, в их дружелюбных и тихих
усмешках, в самих их движениях. Именно
это случилось с Лаврецким и Лизой». Они
много беседуют и понимают, что у них
очень много общего. Лаврецкий серьезно
относится к жизни, к другим людям, к
России, Лиза тоже глубокая и сильная
девушка, имеющая собственные идеалы и
убеждения. По мнению Лемма, учителя
музыки Лизы, она «девица справедливая,
серьезная, с возвышенными чувствами».
За Лизой ухаживает молодой человек,
столичный чиновник с прекрасным будущим.
Мать Лизы была бы рада отдать ее замуж
за него, она считает это прекрасной
партией для Лизы. Но Лиза не может любить
его, она чувствует фальшь в его отношении
к ней, Паншин — человек поверхностный,
он ценит в людях внешний блеск, а не
глубину чувств. Дальнейшие события
романа подтверждают это мнение о
Паншине.Только когда Лаврецкий получает
известие о кончине в Париже своей жены,
он начинает допускать мысль о личном
счастье.
Тургенев в своей излюбленной манере не
описывает чувства человека, освободившегося
от стыда и унижения, он использует прием
«тайной психологии», изображая переживания
своих героев через движения, жесты,
мимику. После того как Лаврецкий прочитал
известие о смерти жены, он «оделся, вышел
в сад и до самого утра ходил взад и вперед
все по одной аллее». Через некоторое
время Лаврецкий убеждается в том, что
любит Лизу. Он не рад этому чувству, так
как он уже испытывал его, и оно принесло
ему только разочарование. Он пытается
найти подтверждение известия о смерти
жены, его мучает неопределенность. А
любовь к Лизе все растет: «Он любил не
как мальчик, не к лицу ему было вздыхать
и томиться, да и сама Лиза не такого рода
чувство возбуждала; но любовь на всякий
возраст имеет свои страданья, — и он
испытал их вполне». Чувства героев автор
передает через описания природы, которая
особенно прекрасна перед их объяснением:
«У каждого из них сердце росло в груди,
и ничего для них не пропадало: для них
пел соловей, и звезды горели, и деревья
тихо шептали, убаюканные и сном, и негой
лета, и теплом». Сцена объяснения в любви
Лаврецкого и Лизы написана Тургеневым
удивительно поэтично и трогательно,
автор находит самые простые и в то же
время самые нежные слова для выражения
чувств героев. Лаврецкий бродит ночью
вокруг дома Лизы, смотрит на ее окно, в
котором горит свеча: «Лаврецкий ничего
не думал, ничего не ждал; ему приятно
было чувствовать себя вблизи Лизы,
сидеть в ее саду на скамейке, где и она
сидела не однажды…» В это время Лиза
выходит в сад, как будто чувствуя, что
там Лаврецкий: «В белом платье, с
нерасплетенными косами по плечам, она
тихонько подошла к столу, нагнулась над
ним, поставила свечку и чего-то поискала;
потом, обернувшись ли цом к саду, она
приблизилась к раскрытой двери и, вся
белая, легкая, стройная, остановилась
на пороге». Происходит объяснение в
любви, после которого Лаврецкого
переполняет счастье: «Вдруг ему
почудилось, что в воздухе над его головою
разлились какие-то дивные, торжествующие
звуки; он остановился: звуки загремели
еще великолепней; певучим, сильным
потоком струились они, — ив них, казалось,
говорило и пело все его счастье». Это
была музыка, которую сочинил Лемм, и она
полностью соответствовала настроению
Лаврецкого: «Давно Лаврецкий не слышал
ничего подобного: сладкая, страстная
мелодия с первого звука охватывала
сердце; она вся сияла, вся томилась
вдохновением, счастьем, красотою, она
росла и таяла; она касалась всего, что
есть на земле дорогого, тайного, святого;
она дышала бессмертной грустью и уходила
умирать в небеса». Музыка предвещает
трагические события в жизни героев:
известие о смерти жены Лаврецкого
оказывается ложным, Варвара Павловна
возвращается к Лаврецкому, так как
осталась без денег. Лаврецкий стоически
переносит это событие, он покорен судьбе,
но его тревожит, что будет с Лизой, ведь
он понимает, каково ей, впервые полюбившей,
пережить такое. От страшного отчаяния
ее спасает глубокая, беззаветная вера
в Бога. Лиза уходит в монастырь, желая
лишь одного — чтобы Лаврецкий простил
свою жену. Лаврецкий простил, но жизнь
его закончилась, он слишком сильно любил
Лизу, чтобы еще раз начать все сначала
с женой. В конце романа Лаврецкий, далеко
не старый человек,
выглядит стариком, он и ощущает себя
человеком, отжившим свой век. Но любовь
героев на этом не закончилась. Это то
чувство, которое они пронесут через всю
жизнь. Последняя встреча Лаврецкого и
Лизы свидетельствует об этом. «Говорят,
Лаврецкий посетил тот отдаленный
монастырь, куда скрылась Лиза, — увидел
ее. Перебираясь с клироса на клирос, она
прошла близко мимо него, прошла ровной,
торопливо-смиренной походкой монахини
— и не взглянула на него; только ресницы
обращенного к нему глаза чуть-чуть
дрогнули, только еще ниже наклонила она
свое исхудалое лицо — и пальцы сжатых
рук, перевитые четками, еще крепче
прижались друг к другу». Она не забыла
свою любовь, не разлюбила Лаврецкого,
и ее уход в монастырь это подтверждает.
А Паншин, который так демонстрировал
свою любовь к Лизе, полностью подпал
под чары Варвары Павловны и стал ее
рабом.
История
любви в романе И. С. Тургенева «Дворянское
гнездо» очень трагична и в то же время
прекрасна, прекрасна потому, что это
чувство неподвластно ни времени, ни
обстоятельствам жизни, оно помогают
человеку возвыситься над окружающей
его пошлостью и обыденностью, это чувство
облагораживает и делает человека
человеком.
27. Историческое и
национальное в структуре романа
«Накануне» И.С. Тургенева. Проблема
внеличной вины.В
романе "Накануне" (1859) писатель
показал неизбежность исторического
конца дворянского сословия и вывел
образ разночинца болгарина Инсарова,
все силы которого направлены на борьбу
за освобождение своей родины. Не разделяя
революционных устремлений героя,
Тургенев отдал должное его нравственным
качествам.Художественное осмысление
проблемы деятельного начала в человеке
Иван Сергеевич Тургенев дал в романе
«Накануне». В произведении заложена
«мысль о необходимости сознательно-деятельных
натур» для движения общества к
прогрессу.Инсаров же возвышается над
всеми действующими лицами романа
(исключая Елену. С ней он вровень). Он
возвышается как герой, вся жизнь которого
освещается мыслью о подвиге. Самой
привлекательной чертой Инсарова для
автора является любовь к родине —
Болгарии. Инсаров — воплощение огненной
любви к отчизне. Душа его полна одним
чувством: состраданием родному народу,
находящемуся в турецкой кабале. «Если
бы вы знали, какой наш край благодатный!
— говорит Инсаров Елене. — А между тем
его топчут, его терзают... у нас все
отняли, все: наши церкви, наши права,
наши земли; как стадо гоняют нас поганые
турки, нас режут... Люблю ли я родину? —
Что же другое можно любить на земле? Что
одно неизменно, что выше всех сомнений,
чему нельзя не верить после Бога? И когда
эта родина нуждается в тебе...»Все
произведение И. С. Тургенева проникнуто
«величием и святостью» идеи освобождения
страждущей отчизны. Инсаров — своеобразный
идеал самоотречения. Его в высшей степени
характеризует самоограничение, наложение
на себя «железных цепей долга». Он
смиряет в себе все другие желания,
подчиняя свою жизнь служению Болгарии.
Однако его самоотречение отличается
от смирения перед долгом Лаврецкого и
Лизы Калити-ной: оно имеет не
религиозно-этическую, а идейную природу.В
соответствии с принципом объективного
отображения действительности Тургенев
не хотел и не мог затушевать те качества
(пусть и не всегда привлекательные),
какие виделись ему в герое — не абстрактном
образе, а в живом человеке. Любой характер
слишком сложен, чтобы рисовать его
только одной краской — черной или белой.
Инсаров — не исключение. Порою он слишком
рассудочен в своем поведении, даже
простота его нарочита и сложна, а сам
он слишком зависим от собственного
стремления к независимости. Писателя
в Инсарове привлекает донкихотство.
Иных же, способных на действие героев
вокруг него нет. «Нет еще у нас никого,
нет людей, куда ни посмотри, — говорит
Шубин. — Все — либо милюзга, грызуны,
гамлети-ки... из пустого в порожнее
переливатели да палки барабанные! А то
вот еще какие бывают: до позорной тонкости
самих себя изучили, щупают беспрестанно
пульс каждому своему ощущению и
докладывают самим себе: вот что я, мол,
чувствую, вот что я думаю. Полезное
дельное занятие! Нет, кабы были между
нами путные люди, не ушла бы от нас эта
девушка, эта чуткая душа не ускользнула
бы, как рыба в воду». «Гамлетики»... Слово
сказано! Не слышится ли в этих словах
Шубина и авторское самоосуждение?
В
«Накануне» явственнее, чем в других
романах Тургенева, О1дущается присутствие
самого автора, его раздумий и сомнений,
слишком ясно отраженных в раздумьях
многих персонажей, в их помыслах и
интересах. Тургенев выразил себя даже
в тихой и светлой зависти к любви главных
героев. Случайно ли, склоняясь перед
этой любовью, Берсенев говорит себе те
самые слова, которые не раз встречаются
в письмах автора. «Что за охота лепиться
к краешку чужого гнезда?»
Есть один
потаенный сюжет в романе «Накануне»,
никак не связанный с общественно-политическими
борениями в предре-форменной России. В
поступках, размышлениях, высказываниях
героев постепенно совершается развитие
авторской мысли о счастье. «"Жажда
любви, жажда счастья, больше ничего,—
похвалил Шубин...— Счастья! Счастья!
Пока жизнь не прошла... Мы завоюем себе
счастие!" Берсенев поднял на него
глаза. "Будто нет ничего выше счастья?"—
проговорил он тихо...»Недаром вопросы
эти заданы в самом начале романа, они
требуют ответа. Дальше каждый из героев
будет находить свое счастье.Шубин — в
искусстве, Берсенев — в занятиях наукой.
Инсаров не понимает личного счастья,
если родина в скорби. «Как же это можно
быть довольным и счастливым, когда твои
земляки страдают?» — задается вопросом
Инсаров, и Елена готова согласиться с
ним. Для них личное должно быть основано
на счастье других. Счастье и долг, таким
образом, совпадают. И оно вовсе не то
разъединяющее благополучие, о котором
говорит в начале романа Берсенев. Но
позже герои осознают, что даже их
альтруистическое счастье греховно.
Перед самой смертью Инсарова Елена
ощущает, что за земное — какое бы оно
ни было — счастье человек должен нести
наказание. Для нее это — смерть Инсарова.
Автор раскрывает свое понимание закона
жизни: «...счастье каждого человека
основано на несчастии другого». Но если
так, то счастье действительно «разъединяющее
слово» — и следовательно, оно недопустимо
и недостижимо для человека. Есть только
долг, и необходимо следовать ему. Вот
одна из важнейших мыслей романа. Но
будут ли когда-нибудь в России бескорыстные
донкихоты? Автор не дает прямого ответа
на этоп вопрос, хотя надеется на его
положительное решение. Нет ответа и на
вопрос, звучащий в самом названии рома
на—«Накануне». Накануне чего? — появления
русских Инса ровых? Когда же они появятся?
«Когда же придет настоящш день?» — этот
вопрос задает Добролюбов в одноименной
статье Что это — как не призыв к революции?
Гениальность же Тургенева заключается
в том, что он сумел увидеть актуальные
проблемы времени и отразить в своем
романе, не потерявшем свежести и для
нас. Сильные, смелые, целеустремленные
личности нужны России во все времена.