Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

209

неприятностей запрещалось (публично, по крайней мере) размышлять над отдельными «решенными» вопросами или над целым частоколом таких вопросов, зато во всех других областях, которые либо способствова­ли сохранению сложившихся отношений, либо по недомыслию казались свободной игрой ума, можно было проявлять чудеса изобретательности и теоретической изворотливости. Как раз последним способом, по недосмотру, возникла наука. Буроп, например, отмечает: «Свобода морей в науке, как ее продемонстрировал во время наполеоновских войн своим визитом в Париж Гемфри Дэви, считалась естественной и признавалась правительствами не столько, вероятно, из чувства уважения к науке сколько из безразличия к характеру ее деятельности: дела науки казались далекими от практики и поэтому безвредными»¹⁸⁷.

Подобные подходы скорее формировали мысль, уродовали её, но никогда по существу не преследовали задачу уничтожения мысли как таковой. Никто не решился бы открыто провозгласить курс на уничтоже­ние мысли и в наше время, но ряд стихийно складывающихся и быстро развивающихся форм дренажа мысли не оставляет сомнения в общей направленности процесса. Нетрудно подсчитать, например, что если ресурс творческой жизни человека 100000 часов (40 лет по 8 часов в день), то в стране, имеющей 50 млн. телезрителей, часовая передача равносильна духовной стерилизации 500 мыслящих граждан. Такое электронное облучение творческого потенциала не только не уступает по эффективности атомной бомбе, но и много «грязнее»: убивает стремление к книге – единственному средству выхода на передний край познаний. А кроме телевидения, есть еще кино, радио и десятки других менее значительных, но не менее верных способов «убить время» и парализовать мысль.

Если подсчитать прямой и косвенный кумулятивный эффект всех таких средств, цифры получились бы, страшными уже сегодня. Но дело не в страшных цифрах, а в опасности скрытой за ними тенденции. Если смысл человеческой жизни во временном исполнении социальной должности, в воспроизведении бессмертной социальной структуры через смертных «и.о.», то уже теперь такая жизнь становится самообманом, бессмыслицей, а в скором времени и вообще потеряет смысл. Общество перестает нуждаться в человеке – исполнителе должности, все большее число штатных единиц общество заполняет «небелковыми» соискателями, поскольку автоматы более исполнительны и экономичны, а главное – абсолютно помехоустойчивы и стерильны к мысли.

---

Нарушение контакта взаимной необходимости между человеком и социально-производственной структурой ставит человечество на развил­ке: либо уподобиться автоматам и начать с ними бесславную и бесперспективную борьбу за существование под социальным солнцем, либо же овладеть механикой нестабильности, сознательно использовать науку для превращения социально-производственной структуры в послушное и гибкое орудие человека. На первом пути человеку нужно вооружиться нравственной максимой, «сознательно» напрашиваться в родственники к муравьям, термитам, пчелам. В этом типе «совершенствования» возможности человека невелики: слишком он универсален, «избыточен», «перетяжелен». В любой стабильной активности, если она зафиксирована в функциональном определении, человеку трудно соревноваться с небелковым

210

автоматом. На втором пути перед человеком задача познать себя, науку, нестабильность, научиться использовать науку и нестабильность для достижения собственных целей. Это сложно, но это достижимо и необходимо.

---

---

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОПЫТНОЙ НАУКИ В ЕВРОПЕ XVI – XVIII ВЕКОВ

Анализируя возникновение опытной науки, ее роль в жизни современного общества, совокупный эффект ее приложений, а также её место во всемирно-историческом, глобальном процессе развития человече­ства, исследователи науки, особенно науковеды, все чаще склоняются к тем трем выводам, которые впервые в гипотетической, естественной форме были высказаны Марксом и Энгельсом еще в первой половине XIX в. Общий смысл этих выводов состоит в том, что наука как целостный институт, нагруженный социальной функцией обновления, возникает в XVIII в. в результате синтеза практики и философии, что научные знания, как и наука в целом, растут ускоренно (экспоненциально), что наконец, на правах условия возникновения опытной науки и ее быстром. роста выступает становление «развитого гражданского общества» взрыв-раскрепощение социальной формы, переход от стабильного фео­дального общества, скованного цепями профессионально-кастовой наслед­ственной регламентации, в общество нестабильное, основанное на атомарной раздробленности индивидов и интересов, на их миграции, на соревновании и борьбе интересов как в плане личном (война всех против всех), так и в плане борьбы групповых и классовых интересов за привилегии в распределении материальных благ.

Первый вывод, касающийся синтеза и хронологии, дан Энгельсом при описании положения в Англии: «Восемнадцатый век собрал воедино ре­зультаты прошлой истории, которые до того выступали лишь разрознен но и в форме случайности, и показал их необходимость и внутреннее сцепление. Бесчисленные хаотичные данные познания были упорядочены, выделены и приведены в причинную связь; знание стало наукой, а науки приблизились к своему завершению, т.е. сомкнулись, с одной стороны, с философией, с другой – с практикой. До восемнадцатого века никакой науки не было; познание природы получило свою научную форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях, несколькими годами раньше»¹⁸⁸. Этот вывод и в части синтеза, и в части хронологий под­тверждается сегодня самым доказательным образом: экспоненты роста научной деятельности, научных организаций, журналов, литературы, типологического движения в структурах социальной определенности, т.е. существование всех тех «измеримых характеристик», на основании которых можно судить о появлении на свет и существовании науки как целостного института, замыкается на 1700 г. И даже если за официальную дату рождения опытной науки, как это принято у науковедов, взят 1665 г., год выхода в свет первого научного журнала – «Ученых записок

---

216

Лондонского Королевского Общества», то все же уверенный экспоненци­альный рост датируется самым началом XVIII в.¹⁸⁹.

Второй вывод относительно ускоренного роста науки по экспоненте сделан также Энгельсом по ходу критики Мальтуса: «...наука растет, по меньшей мере, с такой же быстротой, как и население; население растет пропорционально численности последнего поколения, наука движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предше­ствующегопоколения, следовательно, при самых обыкновенных условиях она также растет в геометрической прогрессии»¹⁹⁰. В этой части науко­ведческое исследование со всей непреложностью устанавливает наличие именно того механизма развития, о котором писал Энгельс, особенно детально этот вопрос разработан Карповым¹⁹¹. Уточнения, и весьма существенные, касаются не качественной, а количественной стороны дела: темп роста науки намного превышает темп роста населения – наука растет с периодом удвоения ее основных измеримых параметров (числа ученых, журналов, статей и т.п.) в 10 – 15 лет, тогда как население удваивается лишь в 40 –50 лет.

Третий и наиболее важный для постановки проблемы возникновения науки вывод развит Марксом и Энгельсом в «Святом семействе» по ходу критики Бауэра. Маркс и Энгельс указывают здесь на слом кастово­профессиональной формы социальности и на миграцию освобожденных сил как на существенную характеристику новой, нестабильной формы общества: «Свободная промышленность и свободная торговля упраздняют привилегированную замкнутость, а тем самым и борьбу привилегиро­ванных замкнутостей между собой; наоборот, на место привилегий, которые отделяют людей от общественного целого, но в то же время сплачивают их в какую-нибудь меньшую по размерам исключительную корпорацию, – они ставят человека, освобожденного от привилегий и уже не связанного с другим человеком хотя бы видимостью общих уз, и порождают всеобщую борьбу человека против человека, индивидуума против индивидуума. Таким же точно образом и все гражданское общество есть эта война отделенных друг от друга уже только своей индивидуальностью индивидуумов друг против друга и всеобщее необузданное движение освобожденных от оков привилегий стихийных жизненных сил»¹⁹².

Маркс и Энгельс противопоставляют при этом политическое и граж­данское как две формы социального бытия, бытия стабильного и неста­бильного: «Государство провозглашает, что религия, как и прочие элементы гражданской жизни,

---