Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

1. Доолимпийская культура

Во введении мы уже говорили о ситуативной технологии и именном ключе как о древнейших составляющих социального ритуала, которыми видимо, и характеризуется доолимпийский тип. Настаивать на конечной определенности здесь не имеет смысла. Вполне возможно, что до этого типа существовал еще какой-то другой или даже некоторое множество типов, допускавших более плавный и преемственный переход от животных типов организации и сигнализации к человеческому. Такое допущение было бы так же трудно опровергать, как и доказывать. Вместе с тем тот факт, что число человеческих рас ограничено, что все они обнаруживают удивительную близость, говорит скорее и пользу очагового резкого перехода, в пользу своего рода «сумасшедшей биологической реакции» на изменение условий среды. Человек в этом отношении не так уж уникален: с биологической точки зрения ничуть не проще было бы объяснить появление китов в море, пингвинов на льдинах или колорадского жука на картофеле. Одно ясно: все, что мы знаем о первых шагах социальности, отмечено уже печатью знака – такие общества используют язык, систему имен (личный адрес), имеют на вооружении ситуативные технологии, в которых участвует большое количество людей, закономерно дифференцирующих и сопрягающих свои действия.

Это последнее обстоятельство – наличие в системе практических отношений к миру ситуативных технологий вроде охоты на кита или слона – как раз и оказывается камнем преткновения для антропологии, вызывает появление частных и уклончивых решений вроде гипотезы «трупоядного» происхождения человека. Не желая усложнять проблему новыми гипотезами: решающих данных здесь нет, а имеющиеся допускают множество равновероятных объяснений, мы хотели бы только отметить, что рядом с великой загадкой коллективной охоты на крупных животных должна быть поставлена и генетически связана с нею загадка лично-адресного общения, которого в животном мире нет.

Но если отвлечься от этой неясности и даже загадочности перехода от животных в люди, то результаты антропологических и этнографических

исследований поражают не загадочностью, а удивительной однородностью фактов и свидетельств. Идет ли речь об Африке, Австралии или Америке, повсюду в ритуалах обнаруживается один и тот же набор социальных институтов, обычаев, обрядов. Везде просматриваются контуры ситуативных технологий и именного ключа: количество «взрослых» или «технологических» имен конечно, а иногда и фиксировано, каждое имя несет социальные функции, причем вся совокупность функции целостности распределена в матрицу имен. В ритуале нет «лишних» имен, как в наших учреждениях нет лишних должностей, получив которые человек не знал бы, что ему делать. На связях целостности ритуала, образующих каркас социальной устойчивости, держится множество вспомогательных социальных институтов стабилизирующего, в основном, типа. В этой вспомогательной части налицо своеобразие средств и методов, и если

---

основное внимание полевых исследователей обращено на экзотику, то выводы релятивистского толка почти неизбежны. Херскович, например, пишет: «Мы могли бы начать описание культуры с такого её элемента как жилище, но с тем же успехом его можно начать с орнамента на

стр.18
табурете, с религиозного обряда, песни, с решения совета старейшин, с какого-нибудь предания, с рождения двойни или внезапной смерти»¹⁴. Описание велосипеда можно начать и со спицы в колесе, но уже на уровне вилки оно захлебнется в таких сложностях, что волей-неволей придется признать непознаваемость как велосипеда, так и колеса и спицы.

Не вдаваясь в детализацию ритуала, мы сосредоточим внимание только на

институте обновления, т.е. на типе и устройстве селекционирующей вставки. В доолимпийской культуре такой вставкой оказывается обряд посвящения в имя. Подготовка к обряду начинается с самого раннего детства, когда будущий носитель имени в играх, в быту, в многочисленных общесоциальных действах знакомится с наличным ритуалом и приобщается к нему, сам в то же время становясь предметом наблюдения и оценок старейшин племени. Сам обряд посвящения отличается сравнительной краткостью и содержит, в основном, процессы передачи накопленной в имени информации новому носителю.

Возникает типичная, хорошо известная нашему времени схема накопления-специализации. Имя выступает вневременной непрерывностью, концентратором и контейнером информации об обязанностях и поступках всех предшествующих носителей имени в различенном комплексе ситуаций, т.е. чем-то очень близким к современному пониманию текста – к инструкции, например, или книге. В момент посвящения текст этот отчужден в память старейшин и уже на этом этапе неизбежно испытывает ряд трансформаций, обеспечивающих более или менее конъюнктурную переоценку имени от нужд момента и от наличных обстоятельств жизни племени. Такого же типа трансформирующий сдвиг неизбежен и в момент передачи информации новому носителю, который воспринимает информацию через призму личного опыта, возникшую в процессе его жизни.

История бессмертного имени слагается, таким образом, из периодов исполнения имени смертными людьми, причем эти периоды стыкуются старейшинами, социальной памятью, в целостность с помощью операции выбора одного из множества претендентов. Такая операция требует многократной оценки кандидатов от имени и имен от кандидатов, т.е. может рассматриваться в каких-то пределах операцией теоретической, предполагающей сравнение множества объектов с эталоном и оценку степени их подобия в целях выбора наилучшего. Других теоретических операций, требующих разделения означающего и означаемого в доолимпийском типе культуры не обнаруживается. Схема накопления нового выглядит как расчлененная по субъектам и времени последовательность реализаций связанных в имени программ. Причем в каждой такой реализации носитель что то добавляет в текст имени, что-то подчеркивает, а что-то оставляет в тени. В момент передачи имени новому носителю возникает переоценка и трансформация текста имени, т.е. сдвиг значений и акцентов, который всегда направлен к более полному учету конкретной обстановки. Последовательность таких сдвигов и образует процесс обновления ритуала.

---

Строго говоря, к этому способу накопления нового вряд ли применимы

понятия «акт» или «процесс», поскольку, во-первых, сдвиг оказывается продуктом независимого воздействия на текст многих голов (всех предыдущих носителей имени, старейшин, претендентов), а, во-вторых,

стр.20

сами эти сдвиги не образуют преемственности, сливаются с текстом имени

и исчезают в нем, как исчезают в процессе авторской «переработки»

текста следы критики и возражений.

В имени нет устойчивого момента, того, что мы называем «запись»

нет, соответственно, и внутренних задержек, реализующих запрет на

плагиат. Поэтому накопление нового в именном ключе должно пониматься лишь относительным движением и развитием, которому в принципе не

заказаны круги и пересечения. И если необратимость рассматривает

существенным свойством исторического развития, то такой истории здесь

может и не обнаружиться: имена скорее колеблются у оптимальных значений, нежели проявляют какую-то тенденцию к закономерному развитию.

Из этого обстоятельства нетрудно сделать вывод о «непроницаемости»

ключа для новых данных, особенно если сама «проницаемость» понимается по европейской схеме. Леви-Брюль, например, рассматривая развитие именного ключа как процесс более или менее стихийного разложения того, что изначально связано в целостность. «Для первобытного мышления нет явлений природы в том смысле, какой мы придаем этому термину. Первобытному человеку нет вовсе нужды искать объяснения: такое объяснение уже содержится в мистических элементах его коллективных представлений. Приходится, таким образом, совершено иначе ставить проблемы подобного рода. Выяснять надо не логическую операцию, при помощи которой совершается истолкование явлений, ибо первобытному мышлению явление никогда не представляется отдельно от интерпретаций; требуется выяснить, каким образом явление мало по малу высвободилось из того комплекса, в котором оно раньше было заключено, каким образом оно стало восприниматься раздельно, каким образом то, что сначала служило составным элементом, сделалось впоследствии «объяснением»¹⁵.

Действительно, все здесь упирается в ключевую роль имени, которое

связывает группу практических отношений к миру и соотносит эту группу с другими через целостность ситуативных (коллективных) технологий

---

^.

И когда мы с нашей нормой «репрезентативности» подходим к такой

глыбе связей, мы обнаруживаем, что имя, а с ним и понятие, нельзя,

вырвать из феноменологического содержания, нельзя создать типичную

для нас ситуацию теоретического отношения к миру, когда отделенное в особую область мышление противостоит чувственному миру в готовности «интерпретировать» – отражать в логике понятий объективную и внешнюю этим понятиям объективную реальность.

Такого отношения здесь нет, нет и мышления в понятиях, когда любой

акт мысли сопровождается появлением смысла или, что то же, сдвигом

значений в используемых словах. Внешне это проявляется в полном или,

в почти полном отсутствии метафор в языках доолимпийского типа. Уорф,

пишет: «Поражает полное отсутствие такого рода метафор в хопи.

Употребление слов, выражающих пространственные отношения, когда

таких отношений на самом деле нет, просто невозможно в хопи, на них в этом случае как бы наложен абсолютный запрет»¹⁶.

Более того, здесь не только нет движения мысли в понятиях и, соответственно, явлений переноса, диффузии слов на прилегающие

области значений, но можно было бы приводить бесконечные примеры

стр.21

активно-негативного отношения именного ключа к новому и необычному, когда любое новшество представляется потенциальной угрозой, и даже если оно действительно угроза, доолимпийское мышление отказывается вводить его в наличную систему опыта. Это вызывает своеобразную «терпимость»

к собственной ошибке и неудаче, которые, как мы сказали бы, никогда не исследуются «по-существу», средствами рациональной формализации, а целиком объясняются через текст имени как погрешность исполнителя. Бушмены «лечат» от промаха, совершая над охотником нехитрый, но болезненный обряд¹⁷. Те Ранги Хироа пишет о полинезийцах: «В случае гибели какой-либо ладьи и людей другие мореходы не винили в этом ни богов, ни моря. Погибший мореход был сам виноват в том, что неправильно истолковал приметы погоды или пренебрег каким-либо обрядом»¹⁸.

Свидетельства этого типа во множестве приводятся Леви-Брюлем, Сепиром, Уорфом. Их можно обнаружить и в поэмах Гомера, да и в любом, собственно, эпосе. Именной ключ делает невозможным отчуждение технологического формализма в оторванную от субъекта предметную систему «естественных» причинных связей. Такой отрыв от субъекта означал бы разрушение ключа и замену его новым, т.е. требовал бы коренной перестройки в связях ритуала. Отсутствие структурной инвариантности между доолимпийским и европейским типами мысли как раз и создает иллюзию мистики и непроницаемости.

---

Вместе с тем эта мистическая непроницаемость весьма относительна.

Именной ключ, как и всякий другой, кумулирует новое знание, но происходит это в другой, непохожей на нашу, системе информационных каналов. Реальным накопителем нового выступает здесь носитель имени, который в процессе исполнения может не только реализовать заложенные в имени программы, но и наращивать текст за счет относительно свободного выбора линии поведения в новых для общества ситуациях. При удачных исходах такая инициатива имеет все шансы закрепиться в тексте имени как еще одна линия поведения и, если она пройдет через фильтр памяти старейшин, инновация будет передана следующим поколениям носителей имени как норма поведения в типичной ситуации.

По сравнению с нашими механизмами накопления нового такой способ необходимо должен казаться малоэффективным и малоподвижным. С точки зрения инерционности он близок к биологическому типу, где появление нового качества связано со смертностью и сменой поколений. Но такая аналогия была бы довольно поверхностной. Во-первых, срок исполнения имени значительно короче биологического срока жизни, составляет примерно треть его, т.е. смена «социальных поколений» в системе имен идет значительно быстрее, и соответственно возрастает подвижность качества, темны его накопления и дренажа. Во-вторых, в отличие от биологической, ключевая селекция идет не как слепой отбор мутаций, в поле которого полезные и вредные отклонения равновероятны, а как более или менее связанная с критериями опыта теоретическая деятельность оценки, что в принципе должно смещать распределение вероятных отклонений в сторону «полезных социальных мутаций».

Социальные структуры доолимпийского типа имеют непосредственное отношение к той стороне нашего мышления, которая имеет дело со связями

целостности – с определенностью, порядком, вещью, объектом,

21

системой, и т.п., хотя если для древних обществ подобные структуры обладали достоинством уникальной всеобщей связи, то в наше время они воспринимаются скорее под формой универсализма, и сам именной ключ выглядит методологическим требованием к конечному продукту мысли. Идет ли речь о футбольной команде, куда игроки приходят и уходят, а команда остается, или об учреждении, которое существует «вечно» (до ближайшей реорганизации) как штатное расписание должностей, или о любой научной системе-модели, мы всегда встречаем конечное число имен-различений (должностей, элементов, идеализированных объектов) и конечное число функций целостности (обязанностей, свойств, ролей), которые распределены по этим именам, образующим систему, и сообща обеспечивают автономное, преемственное и целостное поведение системы или, точнее, отсутствие всякого поведения – преемственное существование в неизменности.

---