Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

Дв е наиболее существенные черты этого научного видения мира

244

состоят в том, что, с одной стороны, причинный подход к миру есть проекция практики, предметной деятельности, есть своеобразная избира­тельная установка, которая позволяет видеть в мире лишь то, что удовлетворяет постулату полной причины, может найти применение в предметной деятельности и делает невидимым, исключает из рассмотре­ния все то, что этому постулату не удовлетворяет, и найти применения в практике не может. Если мы говорили о том, что потерянное в области предметной деятельности искусство «запрягать и распрягать» восста­навливается в сфере умопостижения как способность оперирования, понятиями, развязывания и связывания их в новые целостности, то теперь мы можем сказать, что эта деятельность протекает по грамматике полной причины, реализуется в продуктах-целостностях, каждый из которых строится по единой схеме: если – то. С другой стороны, суще­ственной чертой этого подхода является его арсенальность: он не содержит идеи целостности всеобщего, его системности, упорядоченности и, следовательно, не может быть отнесен к политическому бытию. Сам по себе анализ под знаком целостности не исключается («что»), но это уже предмет метафизики.

Научное исследование не отделено пока от метафизики. «Метафизика XVII века, – пишут Маркс и Энгельс,– заключала в себе положительное, земное содержание (вспомним Декарта, Лейбница и др.). Она делала открытия в математике, физике и других точных науках, которые казались неразрывно связанными с нею»²²⁹. Но уже в XVII веке прозвучал лозунг Ньютона: «Физика, бойся метафизики!», и в начале XVIII века отпочкование науки в самостоятельную область причинного подхода к миру стало совершившимся фактом. В идее полней причины или просто причины наука получила универсальную форму знания, которой подчинено строение всех ее продуктов от гипотезы до открытия и технологической или организационной инновации. С точки зрения Аристотеля, полная причина – продукт снятого выбора, причем выбор здесь снят независимой от человека объективной, естественной или божественной инстанцией. Науку не интересует, как именно выглядит эта инстанция, для науки важны лишь результаты ее деятельности: жесткие, однозначные, автоматические по типу действия соотнесенности между фиксированной группой условия («если») и вызываемым из этих условий событием («то»).

---

Проблема источника закономерности и организации природы есть с точки зрения науки псевдопроблема: был бы порядок в природе, а как он там оказался – доискиваться поздно и бесполезно. В этой метафизиче­ской неразборчивости и сила, и слабость науки. Сила, поскольку эта неразборчивость позволяет оперативно использовать и ставить на службу человеку даже явные заблуждения человеческого ума, чему наиболее наглядным примером служит сама история возникновения науки, в которой на правах исходных постулатов использовались теологические костыли: принцип сотворенности мира по слову-понятию, принцип богоподобия человека, принцип логической гомогенности известного и неизвестного, принцип прямого общения с богом на языке эксперимента и т.п. Но в этой неразборчивости в средствах и слабость науки: игнорируя проблему снятого выбора, она получает «за спиной» душегубки и Хиросимы, получает неразрешимую в рамках причинного подхода

245

проблему ответственности ученых за приложения науки.

---

Публикация

Нарастание стабилизирующих моментов в структуре индустриального производства и в политическом бытии вообще, разрушение традиционных механизмов обновления по внутренним линиям, которые были характерны для «вечноживых» навыков и технологий доиндустриального периода,– все это в условиях растущей потребности в обновлении как средстве выживания новых социальных структур в среде себе подобных активизи­ровало самые различные способы обнаружения и внедрения нового. Научный способ не был ни единственным, ни первым. Более того, он сам мог возникнуть лишь в отношении к достаточно развитым уже способам, таким, как культурные контакты, заимствования, торговля, деятельность миссионеров и т.п.

Срыв программ в область умопостижения, переработка их знаковыми средствами и возвращение в предметную деятельность образуют лишь общий контур обновления в условиях индустриального развития, который, если есть средства опредмечивания программ или внешние источники программ-инноваций, способен работать на утилизации самых различных видов деятельности – на слухах, рассказах, свидетельствах, изобретательности умельцев, изворотливости и т.д. В этом смысле философская санкция науки, выделение в полной причине универсальной структуры ее продукта и разработка формы научного знания не были еще наукой как таковой. Разработка абстракта полной причины была только предпосылкой – тем единым для всех видов научной деятельности основанием, по которому может совершаться движение научного продукта без потерь его применимости и работоспособности в любых условиях места и времени.

Работоспособность, автоматизм срабатывания, гарантия на беско­нечный повтор – эти естественные свойства всего, что выделено и связано по правилам полной причины, сами по себе ничего не говорят о дальней­шей судьбе нового элемента знания. Поэтому функция получения нового знания в форме полной причины, проверенной экспериментом на объективную истинность, хотя она и должна рассматриваться основанием, фундаментом института науки, не может все же считаться функцией единственной и достаточной. Не меньшее значение в архитектонике института науки имеет функция отбора и оценки знания.

Что касается практического ценообразования

---

, то соответствующий фильтр в виде рынка начал складываться, как мы уже говорили, в XIV – XV вв. независимо от науки. Он и сегодня работает на том же принципе безразличия, и наука здесь по-прежнему остается одним из источников нового, который соревнуется с другими и не всегда выигрывает в этом соревновании. Когда англичане, например, в 1954 г. после специальных исследований приняли программу строительства атомных электро­станций, то провалилась эта программа, как пишет Мэддокс, отнюдь не по научным причинам: «...произошло совершенно неожиданное снижение стоимости строительства обычных электростанций. Оно было столь значительным, что прогнозы насчет конкурентоспособности энергий,

246

выработанной на атомных станциях, оказались для английских условий несостоятельными»²³⁰.

К становлению науки как таковой, относится не этот конечный фильтр, проходя который продукты науки обретают политическое бытие и включа­ются в социальную определенность, хотя именно в этом эффекте обновления наука проявляет себя как непосредственная производитель­ная сила, и общество расплачивается с наукой, финансируя научную деятельность, в соответствии с величиной этого эффекта. К собственно науке относятся промежуточные фильтры: концепция объекта, хранителя познанных и непознанных полных причин, на входе в который наука с помощью эксперимента очищает свой исходный продукт – построенные по нормам полной причины гипотезы – от всего личного, человеческого, ценностного, и проходя который, продукт рвет связи со своим творцом, отчуждается в элемент абсолюта – объективную истину. К науке относится и второй возникающий на пути научного продукта фильтр – публикация, одно из величайших, хотя во многом и стихийно возникших европейских изобретений, реальный смысл и значение которого мы только-только начинаем осознавать.

Если в фильтре объекта, пройдя экспериментальную проверку, субъективное творчество индивида отчуждается в объективное достояние, получает независимое ни от человека, ни от человечества существование на правах объективной истины, то в фильтре публикации происходит, на первый взгляд, нечто не совсем понятное. Опубликованный продукт науки получает, бесспорно, социальное существование, становится продуктом «для общества», его достоянием. Здесь автор так же теряет власть над своим продуктом-рукописью, как и ученый над гипотезой, когда она получает экспериментальное подтверждение. Отданный автором в достоя­ние общества продукт ведет себя именно как отчужденный: им может воспользоваться кто угодно в самых различных целях, включая и не особенно приятные для автора. Шотландец Грэхем, например, опублико­вал в 1829 г. работу по газовой диффузии, а в 1943 г. вступили в действие заводы атомной промышленности, которые методами газовой диффузии изготовили заряды для первых атомных бомб, что вряд ли входило в планы ученого. Эффект социального отчуждения на уровне публикации подтверждается и тем фактом, что все попавшее в редакционную корзину или оставшееся в черновых записях и рукописях автоматически выбывает из игры, не становится фактом науки. Кавендиш, например, не любил публиковать результаты своих исследований, поэтому в истории науки он остался как основатель лаборатории, тогда как значительная часть сделанных им открытий носит имена Кулона и Фарадея.

---

Вместе с тем пытаясь разобраться в характере социального отчужде­ния на уровне публикации, мы обнаруживаем комплексность этого отчуждения. С одной стороны, это, бесспорно, вход в область приложе­ния, в технические и прикладные науки, для которых массив публикации примерно то же, что и слухи о заморских чудесах для Европы XIII – XV вв., т.е. огромный и все время пополняемый арсенал полных причин, надежный материал для комбинирования, связывания в технологические и организационные новинки. Здесь отчуждение если и не носит характер прямого отчуждения в политическое бытие, это происходит на уровне рынка, то вектор движения научного знания, безусловно, направлен

247

к такому отчуждению. Это подтверждает и смена психологической установки на рубеже публикации: «Ученые, – пишет Прайс,– это те люди, мотивы которых тяготеют к публикации, а не к чтению. Интересно, что в технических науках ситуация прямо противоположна... Инженеры и технологи не испытывают желания публиковать для общей пользы – здесь нет традиции давать конкуренту полезную информацию, – но они очень любят читать в надежде, что кто-нибудь другой проговорится и даст им намек на то, из чего они могли бы извлечь нечто полезное и имеющее практическую ценность»²³¹.

С другой стороны, кроме этого канала отчуждения, явно направленно­го на практическое ценообразование, обнаруживается и другой: наличные публикации частями и отдельными идеями используются в новых публикациях, что придает растущему массиву публикаций довольно жесткую внутреннею структуру (сети цитирования), а элементам этого массива – статьям, монографиям, сообщениям – теоретическую цен­ность. Теоретическое ценообразование явным образом не совпадает с практическим, накапливаемая здесь ценность носит не политический, а гражданский характер. Это видно из того обстоятельства, что теоретиче­ская ценность не связана с институтом национального государства, интернациональна, имеет равную силу и равное значение для ученых всех стран и национальностей.

Вместе с тем исследование сетей цитирования и производно от связей цитирования рабочих групп в научном исследовании (невидимых колледжей) показывает, что классическое понятие гражданского бытия как бытия атомизированных индивидов

---