Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx

{178} Часть вторая
Праздник и революция

I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.

«Наслаждения всех существовавших до сих пор сословий и классов, — сказано в “Немецкой идеологии”, — должны были вообще быть либо ребяческими, утомительными, либо грубыми, потому что они всегда были оторваны от общей жизнедеятельности индивидов, от подлинного содержания их жизни и более или менее сводились к тому, что бессодержательной деятельности давалось мнимое содержание»¹⁷⁴.

Нечто подобное тому, что говорят К. Маркс и Ф. Энгельс по поводу наслаждений, происходило во всей прошлой истории с праздником. Отсутствие свободы в основных сферах жизнедеятельности, прежде всего в сфере труда, роковым образом сказывалось на содержании праздника, и не составило бы большого труда отыскать в истории примеры празднеств, которые оправдывают такие характеристики, как «ребяческие», «утомительные», «грубые» и т. п. Иначе и не могло быть. Общие противоречия социальной истории, порожденные несвободой в сфере труда, должны были выступать как внутренние противоречия праздничной культуры, как особенные черты и свойства отдельных празднеств. Отчуждение (в разных его формах и проявлениях) как определяющая тенденция прошлой истории исключало возможность настоящего диалога «рабочего времени» и «свободного времени», будней и праздника. В этих условиях праздник, будучи увязан с бессодержательной жизнедеятельностью, также обретал мнимое содержание. Отсутствие свободы {179} в социальной жизни делало праздничную свободу воображаемой, и это, по-видимому, общее правило, с которым следует подходить к оценке праздника в истории.

Однако история измеряется не только общими правилами, но и исключениями из правил. Если сама социальная действительность оказывается в ситуации острейшего политического кризиса, если в ней пробивает себе дорогу тенденция на реальное обновление всего строя общественных отношений, то в этом случае воображаемая свобода, утверждаемая праздником, обретает способность превратиться в позитивную свободу. Праздник становится олицетворением «свободы для», а следовательно, и эффективнейшим инструментом социального творчества, когда имеет место совпадение праздничности как воображаемого (условного) выхода за пределы данных общественных отношений с объективной необходимостью, пробивающей себе дорогу в реальном мире и связанной с внутренней логикой исторического процесса. Это происходит в момент революции. Именно революция как материальный процесс выхода за границы существующей системы и перехода к новой системе отношений помогает празднику преодолеть присущее ему противоречие между безудержным стремлением к свободной жизни и постоянно урезанными возможностями воплотить свободу в реальности. В условиях революции уже не приходится говорить об утопизме праздника, об исключительности праздничности во всех ее проявлениях (мироощущение, праздничное время, праздничное общение и поведение). Точно таким же образом и обрядово-зрелищные формы праздника, в другое время согласуемые с внешней, или цензурной, свободой, в этот момент воплощают внутреннюю свободу, ибо они ориентируются на новый положительный аспект мира, который есть не что иное, как социально-политический идеал, как

---

идеал совершенных человеческих отношений, и одновременно провозглашают право на его безнаказанное выражение.

Массовое празднество революционного типа, а именно о нем и его специфических воздействиях идет речь, неоднократно возникало в период зарождения буржуазного общества. И это не было случайностью. «… Как ни мало героично буржуазное общество, — писал К. Маркс, — для его появления на свет понадобились героизм, самопожертвование, террор, гражданская война и битвы {180} народов»¹⁷⁵. «Люди, основавшие современное господство буржуазии, — замечал Ф. Энгельс, — были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными. Наоборот, они были более или менее овеяны характерным для того времени духом смелых искателей приключений… Герои того времени не стали еще рабами разделения труда, ограничивающего, создающего однобокость, влияние которого мы так часто наблюдаем у их преемников… они почти все живут в самой гуще интересов своего времени, принимают живое участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются кто словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим вместе. Отсюда та полнота и сила характера, которые делают их цельными людьми»¹⁷⁶.

Ранние буржуазные революции предварялись к тому же и сопровождались сильными чувствами, и одного чистого интеллекта было явно недостаточно им, чтобы осуществить дело своего времени — разбить основы феодализма и установить буржуазное общество. «Буржуазные революции, — отмечал Маркс, — … стремительно несутся от успеха к успеху, в них драматические эффекты один ослепительнее другого, люди и вещи как бы озарены бенгальским огнем, каждый день дышит экстазом…»¹⁷⁷ Неудивительно, что в такой обстановке могучего наплыва страстей и влечений появились неизвестные ранее массовые празднества.

Выше отмечалось, что свои наиболее яркие формы массовый революционный праздник — в пору своего зарождения — приобрел во Франции конца XVIII в. В этом была своя закономерность. Французская революция 1789 – 1793 гг. более чем какая-либо другая буржуазная революция, будь то голландская, английская или американская, имела откровенно политический характер. Она с самого начала вылилась в борьбу буржуазии, выступавшей в союзе с крестьянством и пролетаризированными массами города против феодального режима. Провозглашенный ею лозунг «Свобода, равенство и братство» позволил сплотить воедино большинство нации, создать на короткий срок то ощущение «мы», которое выросло в

---

{181} сознание общественно-исторической закономерности коллективного и организованного действия всего третьего сословия. Достигнуть этого удалось в значительной степени благодаря массовым празднествам.

Французская революционная буржуазия и особенно ее радикальная прослойка — якобинцы прекрасно отдавали себе отчет в гигантском революционизирующем быт, сознание и психологию значении массовых празднеств, взявших на вооружение политические лозунги. Тому пример — приводившееся в первой части книги выступление Робеспьера. Представления якобинцев не расходились с их делами на поприще организации и проведения гражданских празднеств. Якобинский Конвент, отменив господство католической церкви, отняв у нее поместья и привилегии, вместе с тем откинул и старое летосчисление и объявил народными праздниками совершенно новые даты: дни революционных побед, дни траурных воспоминаний, дни посева, жатвы и т. п. Переакцентировка внимания с праздников природно-календарных, но не отмена их, ибо в систему французского революционного календаря входили и праздники Молодости, Супругов, Старости, Земледелия и др., на праздники исторические и гражданские была следствием особой актуальности последних в политической жизни того времени. Природные праздники почти не имеют отношения к политике, они также вне истории. Их справляли и в прошлом, в условиях деспотизма монархии и церкви. Это обстоятельство делало такого рода праздники менее ценными для якобинцев. По этой причине все их усилия сосредоточились преимущественно на праздниках, связанных непосредственно с самой революцией и посвященных ознаменованию ее наиболее выдающихся событий. Но прежде чем говорить о результате этих усилий, рассмотрим сам момент зарождения массового революционного праздника, момент, интересный во всех отношениях как для истории, так и для теории праздничной культуры нового времени.

---

«Празднество Федерации» 14 июля 1790 г.

Пусть не покажется странным, но первый день Великой революции был отпразднован «по старинке». 5 мая 1789 г. в Версале после двухвекового перерыва собрались Генеральные штаты. Устроенное в честь этого события {182} торжество состояло из мессы и парадного шествия с участием представителей третьего сословия. Процессию, которая буквально копировала церемониал старого режима, возглавлял король в окружении принцев крови; слева от короля располагалась королева со своей свитой — фрейлиной, пажом и обершталмейстером; далее следовали, соблюдая иерархию, епископы, дворяне, второразрядное духовенство; замыкали процессию депутаты народа. Некоторые из них были в грубошерстных крестьянских куртках, но большинство в стандартных черных костюмах присяжных стряпчих Эта установленная старыми правилами форма одежды резко контрастировала с парадными, расшитыми золотом мантиями аристократов и роскошными лиловыми рясами епископов, еще более подчеркивая унизительное положение представителей народа. А сам народ? В процессии его не было. Угрюмой толпой стоял он по сторонам, приберегая свой восторг для более подходящего случая.

Вспыхнувшее 14 июля народное восстание сломало этот веками установленный распорядок праздничного иерархического шествия, всем своим построением подчеркивающего социальное неравенство. На другой день после взятия штурмом Бастилии депутаты третьего сословия торжественно вступили в Париж, сопровождаемые перешедшими на сторону восставших солдатами парижского гарнизона. Строй этого кортежа уже более не определялся центральной фигурой демонстрирующего свое превосходство героя, был свободен и открыт для всех желающих принять участие в торжестве. Изменилась и эмоциональная атмосфера праздника. На место претенциозной сдержанности и холодной величавости пришло почти экстатическое ликование, усиленное треском барабанов и звуками музыки, не церковной, как в случае феодально-государственного праздника, а военной, в исполнении звучных духовых инструментов, к которой присоединились — в момент принятия присяги в соборе Нотр-Дам — орудийные залпы. С этого момента Революция берет в свои руки устройство празднеств и использует их в своих целях. Она освящает каждое свое

---

событие публичными демонстрациями и зрелищами, в результате чего постепенно складывается новая программа массового праздника. В грубой схеме она похожа на программу феодально-государственного торжества (процессии, следующей {183} к месту богослужения) и также состоит из двух частей — торжественного шествия и завершающего кульминационного действия. Но по содержанию это уже нечто совершенно другое, несмотря на то что поначалу включает в себя такой важный компонент старорежимного праздника, как католическая месса (была отменена только 18 сентября 1791 г. на празднике в честь Конституции; тогда же впервые прозвучал на французском, а не на латинском языке торжественный гимн, написанный Госсеком на слова Вольтера). В этом нетрудно убедиться на примере «Празднества Федерации», состоявшегося 14 июля 1790 г.

Торжественную процессию этого праздника открывал батальон вооруженных детей, а замыкал батальон воинов-ветеранов. В числе ее участников — группа людей в костюмах представителей народов мира, члены Законодательного собрания и королевской семьи, национальная гвардия и многочисленные делегаты от всех департаментов Франции. Сформировавшись на площади Бастилии, процессия движется по разукрашенному флагами и цветами Парижу в направлении Марсова поля, где уже собрались тысячи людей. «Марсово поле, — пишет Ж. Тьерсо, — превращенное в огромную арену, представляло картину столь же грандиозную, сколь и гармоничную по пропорциям. Насыпь с амфитеатром ступеней, отведенных для народа, окружала его широким эллипсом… В глубине, перед военной школой, возвышалась задрапированная светлыми, голубыми и белыми тканями трибуна для членов Законодательного собрания… В центре помещался королевский трон. Напротив, на берегу Сены, воздвигли триумфальную арку… От набережной до другого края Марсова поля — широкое пространство… Украшением его должна была служить живая масса делегатов и армии. Но в центре, куда естественно устремлялись взоры, возвышалось третье сооружение…

---