Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 613
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
{9} Часть перваяОбщетеоретические вопросы праздника как социально-эстетического феномена
I. Постановка проблемы. О понятии праздника
II. Проблема праздника в научной литературе XIX – XX вв.Краткий обзор общих концепций праздника
III. Праздник и общение. К вопросу о социальной сущности праздника
IV. «Праздничное время», «праздничное мироощущение» и «праздничная свобода»
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
{178} Часть втораяПраздник и революция
I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.
II. Праздничность социалистической революции как понятие марксистско-ленинской эстетики
III. Октябрьская революция и зарождение советского массового празднества
IV. Ранний советский массовый праздник. Его праздничность, функции и обрядово-зрелищные формы
V. Эстетические противоречия раннего советского массового праздника
выше триумфальной арки, выше королевского трона: алтарь Отечества. Огромный квадратный постамент служил ему основанием. С четырех сторон широкие лестницы в два марша вели на открытую площадку; углы представляли четыре больших квадратных массива, поддерживавших четыре треножника античной формы… В центре круглые, постепенно суживавшиеся ступени шли к алтарю, венчающему здание. Оно было просто, с немногими, строгими украшениями. {184} На нижних сторонах — античные барельефы; кругом надписи, пестревшие словами: “Народ, Законы, Отечество, Конституция”»178.
Дожидаясь открытия праздника, трехсоттысячная толпа поет и пляшет, невзирая на проливной дождь. Ритмически развертываются фарандолы и бурре, исполняемые провинциальными делегатами. Солдаты импровизируют военные пляски. Вокруг алтаря кружится гигантский хоровод.
С прибытием на Марсово поле процессии наступает торжественный момент. В окружении свиты священников в белых рясах и трехцветных шарфах Талейран совершает богослужение с площадки алтаря. По окончании мессы — салют. На алтарь поднимается Лафайет и от имени национальной гвардии и французской армии произносит присягу на верность нации, закону и королю. Вторя ему, войска потрясают ружьями; вверх взвиваются знамена, трещат барабаны и снова гремят орудийные выстрелы.
Присяга повторялась еще дважды — председателем Законодательного собрания и королем. И дважды все участники праздника откликались одобрительными возгласами. Торжественная часть завершилась исполнением гимна, а затем снова возобновились игры, танцы и песни. До глубокой ночи ликовали парижане и их гости. На другой день праздник разгорелся с новой силой и продолжался до 18 июля на площадях Парижа. Самый веселый и многолюдный бал был на том месте, где еще год назад устрашающе возвышалась Бастилия, а теперь красовался скромный плакат с гордой надписью; «Здесь танцуют».
Именно это празднество вызвало у Мишле восторженные слова: «Счастье исключительное, слишком великое для человека. Одно мгновение я держал в руках раскрытое сердце Франции, на алтаре Федерации; я видел, как это героическое сердце забилось при первых лучах веры в будущее»
179. Тьерсо вспоминает оду Шиллера «К радости», положенную Бетховеном на язык ликующей музыки (финал 9‑й симфонии), чтобы дать читателю представление {185} о чувствах, владевших французами в те дни. И это не преувеличение, если учесть их настроения в самые первые годы революции, когда, по словам французского историка А. Матьеза, сердца одушевляла любовь к идеальному обществу, построенному на началах справедливости, когда большинство нации непоколебимо верило во всемогущество Разума, в бесконечный прогресс и жило ожиданием «золотого века», переселившегося из прошлого в будущее180.
Почти все празднества дореспубликанской поры возникали стихийно. Инициатива о проведении их шла снизу. В частности, «Празднество Федерации» сложилось как бы само собой из простой встречи делегатов всех департаментов, которых парижский муниципалитет по настоянию простых парижан пригласил в столицу в связи с годовщиной взятия Бастилии. Власти не симпатизировали этому празднику и саботировали его подготовку. Когда за неделю до его открытия стало ясно, что подготовительные работы не будут закончены в срок, весь Париж в порыве энтузиазма устремился на Марсово поле. Днем и ночью работали люди всех сословий и возрастов. Странствующий оркестрик подбадривал работавших не покладая рук парижан. Вот тогда-то они и придумали лихую песенку «Çа ira» — сплав бойкой танцевальной мелодии контрданса и уравнительных максим революции: «Кто возвышается, того принизят», «На фонарь аристократов!» и т. п. Под эту песенку были проделаны огромные работы на Марсовом поле. Она же исполнялась и на протяжении всего праздника, внося в его праздничность безудержный радикализм «низов».
До установления во Франции республиканского строя не мог стоять вопрос о планомерной организации массовых празднеств. Поэтому все они, как правило, устраивались тогда наудачу, и гарантом их постоянного успеха был революционный энтузиазм. Источник, откуда они черпали свои творческие ресурсы, — это самодеятельность, {186} коллективное творчество всего третьего сословия. В этой среде под влиянием революции возникли новые обрядово-зрелищные и игровые формы, эмблемы и символы (например, обряд коллективной присяги, берущий свое начало из знаменитой клятвы в зале для игры в мяч; исполнение музыкальных произведений духовыми инструментами под аккомпанемент орудийных залпов — «музыка пушечных выстрелов»; трехцветная кокарда — «святой символ революции»; фригийский колпак, пика, наконец, алтарь отечества — символ доминирующего культа революции — патриотизма, в котором выразила себя в большей степени любовь французов к свободе и равенству, нежели любовь к родной земле). После 14 июля 1790 г. алтари отечества воздвигаются во всех городах и деревнях, на площадях, у зданий муниципалитетов, на лугах и вершинах гор. Около них совершаются крестины, молодые люди клянутся в любви друг другу, солдаты принимают присягу. Они же определяют место массового праздника, организуя его пространство и проходящие в нем действа и инсценировки. Декрет Законодательного собрания от 6 июля 1792 г. — об установлении в каждой коммуне алтарей отечества был, подобно декрету об обязательном ношении трехцветной кокарды (от 5 июля 1792 г.), лишь юридическим закреплением стихийной традиции, уже прочно укоренившейся в жизни, в практике массовых празднеств. Из этого следует, что какое-то продолжительное время новые обрядово-зрелищные и игровые формы, эмблемы и символы существовали в антагонизме с официальными установлениями, но зато именно по этой причине выражали внутреннюю, сокровенную свободу, направляя сознание людей на новое социальное видение мира. Так революционный праздник утверждал свой общественно-политический идеал и одновременно провозглашал право на его осуществление в жизни.
В совершенно специфических условиях революции стало возможным редчайшее в истории проведения больших празднеств коллективное импровизационное творчество. Подготовка французского революционного праздника дореспубликанской поры (1789 – 1792 гг.) строится не по плану, заранее продуманному во всех деталях, а непосредственно, на основе общего вдохновения и импровизации. Примеров такого спонтанного праздничного творчества
{187} в начальный период Французской революции много, но, может быть, самый величественный из них тот, что связан с объявлением 23 июля 1792 г. «Отечества в опасности».
«Едва занялся рассвет, — пишет Тьерсо, — на всех улицах барабаны забили сбор. В шесть часов утра три раза прогремела сигнальная пушка; и каждый час до вечера возобновлялась ее оглушительная музыка. В семь часов Генеральный совет коммуны (Парижа. — А. М.) собрался в городской ратуше. Весь гарнизон… с распущенными знаменами, выстроился на Гревской площади. В восемь часов коммунальное собрание, окончив совещание, вышло из ратуши; муниципальные чиновники, облеченные должностными знаками и предшествуемые стражниками, несущими плакаты с эмблемами или гражданскими надписями, сели на коней… Разделившись на две колонны, эскортируемые армией, собрание двинулось в путь. Во главе шли трубачи. Потом, за отрядами кавалерии, следовала национальная гвардия, предшествуемая своими барабанщиками. За ними… конные муниципальные чиновники, предшествуемые артиллерийской батареей и оркестром музыки, с трубачами; позади ехал всадник с трехцветным знаменем, на котором читалась надпись: “Граждане! Отечество в опасности!”. За ним следовала вторая батарея, и кортеж замыкался отрядом национальной гвардии и кавалерии…
Обе процессии направились в противоположные стороны и объехали кварталы по обоим берегам Сены… Тяжко грохотали пушки; лязг оружия, топот копыт по мостовым придавали… мирным кварталам мрачный вид осажденного города. По временам стражники возглашали: “Отечество в опасности!” Кортеж останавливался на площадях, посредине улиц, на мостах, и муниципальные чиновники читали народу прокламацию Собрания… На площадях были устроены амфитеатры для записи добровольцев; положенная на два барабана доска заменяла стол; у подножия эстрады стояли две пушки. Военная музыка возбуждала отвагу… Распространенная в то время “Çа ira” являлась основой репертуара»181.
В обстановке революционно-патриотического подъема, когда как бы сами собой рождались редкие по красоте {188} и лишенные всякой искусственности праздничные действа, стало возможным появление в июле 1792 г. музыкального шедевра — «Марсельезы». Это произведение, написанное дотоле никому не известным Руже де Лилем, заняло в музыкальном репертуаре французских массовых революционных праздников первое и самое достойное место, утвердившись в качестве их гимна.
После установления в сентябре 1792 г. республиканского строя программа массового революционного праздника во Франции складывается окончательно, приобретая характер некой затвердевающей системы. Этому способствовали следующие обстоятельства. Во-первых, установление республиканского календаря. Его автор — Фабр‑д’Эглантин заменил христианское летосчисление, «оскверненное предрассудками и ложью, исходившими от трона и церкви», новым, начинавшимся с 22 сентября 1792 г. — даты провозглашения Республики. По его предложению солнечный год разбивался на 12 месяцев, в каждом из них было ровно 30 дней или три десятидневных декады. Названия месяцев отражали специфические черты того или иного времени года и поэтизировали природу в духе Руссо. Например, месяцы осени назывались: вандемьер — месяц сбора винограда (сентябрь — октябрь), брюмер — месяц туманов (октябрь — ноябрь), фример — месяц изморози (ноябрь — декабрь); месяцами весны были: жерминаль — месяц прорастания семян (март — апрель), флореаль — месяц цветов (апрель — май), прериаль — месяц лугов (май — июнь) и т. д. Во-вторых, чуть позже установления республиканского календаря Робеспьер провел через Конвент проект развернутой системы национальных гражданских празднеств, связанных с новым календарем. По этой реформе вместо воскресенья, до революции заполняемого мессой, свободным от работы днем объявлялся каждый десятый день — декади́. Кроме того, праздничными считались также остающиеся до полного простого или високосного года пять-шесть дней, получивших название санкюлитид, дней народных торжеств. В‑третьих, республиканский Конвент создал специальное учреждение, ведующее подготовкой и проведением празднеств, поставив во главе его живописца Луи Давида.
Избрание Давида в качестве официального устроителя революционных торжеств объяснялось не только его республиканскими убеждениями. Он был уникальной в художественном отношении личностью, объединявшей в себе таланты полководца, декоратора, архитектора, костюмера, живописца, актера, и более всего человеком, название профессии которого еще не существовало в ту пору — режиссер массовых празднеств и представлений. Еще до установления Республики он проявил себя в этом качестве, полностью оформив три торжества: 1) Перенесение праха Вольтера в Пантеон, 2) Праздник Свободы в честь солдат полка Шатовье, 3) «Празднество Федерации» 1792 г. Программа первого из них имела характер триумфа, художественно оформленного под античность как в целом, так и в деталях. Об одной из этих деталей Тьерсо пишет: «Катафалк, везомый двенадцатью белыми лошадьми… стоял на четырех бронзовых колесах и увенчивался символической фигурой, изображавшей бессмертие, возлагавшее звездный венец на чело Вольтера; четыре гения, в горестных позах, с опрокинутыми факелами, украшали боковые стенки, а четыре сценические маски красовались по четырем углам гробницы; все эти украшения из бронзы были перевиты гирляндами лавров»
Дожидаясь открытия праздника, трехсоттысячная толпа поет и пляшет, невзирая на проливной дождь. Ритмически развертываются фарандолы и бурре, исполняемые провинциальными делегатами. Солдаты импровизируют военные пляски. Вокруг алтаря кружится гигантский хоровод.
С прибытием на Марсово поле процессии наступает торжественный момент. В окружении свиты священников в белых рясах и трехцветных шарфах Талейран совершает богослужение с площадки алтаря. По окончании мессы — салют. На алтарь поднимается Лафайет и от имени национальной гвардии и французской армии произносит присягу на верность нации, закону и королю. Вторя ему, войска потрясают ружьями; вверх взвиваются знамена, трещат барабаны и снова гремят орудийные выстрелы.
Присяга повторялась еще дважды — председателем Законодательного собрания и королем. И дважды все участники праздника откликались одобрительными возгласами. Торжественная часть завершилась исполнением гимна, а затем снова возобновились игры, танцы и песни. До глубокой ночи ликовали парижане и их гости. На другой день праздник разгорелся с новой силой и продолжался до 18 июля на площадях Парижа. Самый веселый и многолюдный бал был на том месте, где еще год назад устрашающе возвышалась Бастилия, а теперь красовался скромный плакат с гордой надписью; «Здесь танцуют».
Именно это празднество вызвало у Мишле восторженные слова: «Счастье исключительное, слишком великое для человека. Одно мгновение я держал в руках раскрытое сердце Франции, на алтаре Федерации; я видел, как это героическое сердце забилось при первых лучах веры в будущее»
179. Тьерсо вспоминает оду Шиллера «К радости», положенную Бетховеном на язык ликующей музыки (финал 9‑й симфонии), чтобы дать читателю представление {185} о чувствах, владевших французами в те дни. И это не преувеличение, если учесть их настроения в самые первые годы революции, когда, по словам французского историка А. Матьеза, сердца одушевляла любовь к идеальному обществу, построенному на началах справедливости, когда большинство нации непоколебимо верило во всемогущество Разума, в бесконечный прогресс и жило ожиданием «золотого века», переселившегося из прошлого в будущее180.
Почти все празднества дореспубликанской поры возникали стихийно. Инициатива о проведении их шла снизу. В частности, «Празднество Федерации» сложилось как бы само собой из простой встречи делегатов всех департаментов, которых парижский муниципалитет по настоянию простых парижан пригласил в столицу в связи с годовщиной взятия Бастилии. Власти не симпатизировали этому празднику и саботировали его подготовку. Когда за неделю до его открытия стало ясно, что подготовительные работы не будут закончены в срок, весь Париж в порыве энтузиазма устремился на Марсово поле. Днем и ночью работали люди всех сословий и возрастов. Странствующий оркестрик подбадривал работавших не покладая рук парижан. Вот тогда-то они и придумали лихую песенку «Çа ira» — сплав бойкой танцевальной мелодии контрданса и уравнительных максим революции: «Кто возвышается, того принизят», «На фонарь аристократов!» и т. п. Под эту песенку были проделаны огромные работы на Марсовом поле. Она же исполнялась и на протяжении всего праздника, внося в его праздничность безудержный радикализм «низов».
От импровизации к системе
До установления во Франции республиканского строя не мог стоять вопрос о планомерной организации массовых празднеств. Поэтому все они, как правило, устраивались тогда наудачу, и гарантом их постоянного успеха был революционный энтузиазм. Источник, откуда они черпали свои творческие ресурсы, — это самодеятельность, {186} коллективное творчество всего третьего сословия. В этой среде под влиянием революции возникли новые обрядово-зрелищные и игровые формы, эмблемы и символы (например, обряд коллективной присяги, берущий свое начало из знаменитой клятвы в зале для игры в мяч; исполнение музыкальных произведений духовыми инструментами под аккомпанемент орудийных залпов — «музыка пушечных выстрелов»; трехцветная кокарда — «святой символ революции»; фригийский колпак, пика, наконец, алтарь отечества — символ доминирующего культа революции — патриотизма, в котором выразила себя в большей степени любовь французов к свободе и равенству, нежели любовь к родной земле). После 14 июля 1790 г. алтари отечества воздвигаются во всех городах и деревнях, на площадях, у зданий муниципалитетов, на лугах и вершинах гор. Около них совершаются крестины, молодые люди клянутся в любви друг другу, солдаты принимают присягу. Они же определяют место массового праздника, организуя его пространство и проходящие в нем действа и инсценировки. Декрет Законодательного собрания от 6 июля 1792 г. — об установлении в каждой коммуне алтарей отечества был, подобно декрету об обязательном ношении трехцветной кокарды (от 5 июля 1792 г.), лишь юридическим закреплением стихийной традиции, уже прочно укоренившейся в жизни, в практике массовых празднеств. Из этого следует, что какое-то продолжительное время новые обрядово-зрелищные и игровые формы, эмблемы и символы существовали в антагонизме с официальными установлениями, но зато именно по этой причине выражали внутреннюю, сокровенную свободу, направляя сознание людей на новое социальное видение мира. Так революционный праздник утверждал свой общественно-политический идеал и одновременно провозглашал право на его осуществление в жизни.
В совершенно специфических условиях революции стало возможным редчайшее в истории проведения больших празднеств коллективное импровизационное творчество. Подготовка французского революционного праздника дореспубликанской поры (1789 – 1792 гг.) строится не по плану, заранее продуманному во всех деталях, а непосредственно, на основе общего вдохновения и импровизации. Примеров такого спонтанного праздничного творчества
{187} в начальный период Французской революции много, но, может быть, самый величественный из них тот, что связан с объявлением 23 июля 1792 г. «Отечества в опасности».
«Едва занялся рассвет, — пишет Тьерсо, — на всех улицах барабаны забили сбор. В шесть часов утра три раза прогремела сигнальная пушка; и каждый час до вечера возобновлялась ее оглушительная музыка. В семь часов Генеральный совет коммуны (Парижа. — А. М.) собрался в городской ратуше. Весь гарнизон… с распущенными знаменами, выстроился на Гревской площади. В восемь часов коммунальное собрание, окончив совещание, вышло из ратуши; муниципальные чиновники, облеченные должностными знаками и предшествуемые стражниками, несущими плакаты с эмблемами или гражданскими надписями, сели на коней… Разделившись на две колонны, эскортируемые армией, собрание двинулось в путь. Во главе шли трубачи. Потом, за отрядами кавалерии, следовала национальная гвардия, предшествуемая своими барабанщиками. За ними… конные муниципальные чиновники, предшествуемые артиллерийской батареей и оркестром музыки, с трубачами; позади ехал всадник с трехцветным знаменем, на котором читалась надпись: “Граждане! Отечество в опасности!”. За ним следовала вторая батарея, и кортеж замыкался отрядом национальной гвардии и кавалерии…
Обе процессии направились в противоположные стороны и объехали кварталы по обоим берегам Сены… Тяжко грохотали пушки; лязг оружия, топот копыт по мостовым придавали… мирным кварталам мрачный вид осажденного города. По временам стражники возглашали: “Отечество в опасности!” Кортеж останавливался на площадях, посредине улиц, на мостах, и муниципальные чиновники читали народу прокламацию Собрания… На площадях были устроены амфитеатры для записи добровольцев; положенная на два барабана доска заменяла стол; у подножия эстрады стояли две пушки. Военная музыка возбуждала отвагу… Распространенная в то время “Çа ira” являлась основой репертуара»181.
В обстановке революционно-патриотического подъема, когда как бы сами собой рождались редкие по красоте {188} и лишенные всякой искусственности праздничные действа, стало возможным появление в июле 1792 г. музыкального шедевра — «Марсельезы». Это произведение, написанное дотоле никому не известным Руже де Лилем, заняло в музыкальном репертуаре французских массовых революционных праздников первое и самое достойное место, утвердившись в качестве их гимна.
После установления в сентябре 1792 г. республиканского строя программа массового революционного праздника во Франции складывается окончательно, приобретая характер некой затвердевающей системы. Этому способствовали следующие обстоятельства. Во-первых, установление республиканского календаря. Его автор — Фабр‑д’Эглантин заменил христианское летосчисление, «оскверненное предрассудками и ложью, исходившими от трона и церкви», новым, начинавшимся с 22 сентября 1792 г. — даты провозглашения Республики. По его предложению солнечный год разбивался на 12 месяцев, в каждом из них было ровно 30 дней или три десятидневных декады. Названия месяцев отражали специфические черты того или иного времени года и поэтизировали природу в духе Руссо. Например, месяцы осени назывались: вандемьер — месяц сбора винограда (сентябрь — октябрь), брюмер — месяц туманов (октябрь — ноябрь), фример — месяц изморози (ноябрь — декабрь); месяцами весны были: жерминаль — месяц прорастания семян (март — апрель), флореаль — месяц цветов (апрель — май), прериаль — месяц лугов (май — июнь) и т. д. Во-вторых, чуть позже установления республиканского календаря Робеспьер провел через Конвент проект развернутой системы национальных гражданских празднеств, связанных с новым календарем. По этой реформе вместо воскресенья, до революции заполняемого мессой, свободным от работы днем объявлялся каждый десятый день — декади́. Кроме того, праздничными считались также остающиеся до полного простого или високосного года пять-шесть дней, получивших название санкюлитид, дней народных торжеств. В‑третьих, республиканский Конвент создал специальное учреждение, ведующее подготовкой и проведением празднеств, поставив во главе его живописца Луи Давида.
{189} Французский массовый революционный праздник как художественное явление
Избрание Давида в качестве официального устроителя революционных торжеств объяснялось не только его республиканскими убеждениями. Он был уникальной в художественном отношении личностью, объединявшей в себе таланты полководца, декоратора, архитектора, костюмера, живописца, актера, и более всего человеком, название профессии которого еще не существовало в ту пору — режиссер массовых празднеств и представлений. Еще до установления Республики он проявил себя в этом качестве, полностью оформив три торжества: 1) Перенесение праха Вольтера в Пантеон, 2) Праздник Свободы в честь солдат полка Шатовье, 3) «Празднество Федерации» 1792 г. Программа первого из них имела характер триумфа, художественно оформленного под античность как в целом, так и в деталях. Об одной из этих деталей Тьерсо пишет: «Катафалк, везомый двенадцатью белыми лошадьми… стоял на четырех бронзовых колесах и увенчивался символической фигурой, изображавшей бессмертие, возлагавшее звездный венец на чело Вольтера; четыре гения, в горестных позах, с опрокинутыми факелами, украшали боковые стенки, а четыре сценические маски красовались по четырем углам гробницы; все эти украшения из бронзы были перевиты гирляндами лавров»