Файл: Райх В. - Анализ характера.pdf

Некоторые  психиатры  отрицают  существование  этих  фактов. Другие  их  не

отрицают, но  говорят, что «именно  так  и  должно  быть», что  подобная  форма  резкого
разграничения  дьявольского  мира  от  социального  лоска  только  на  пользу, ибо
обеспечивает безопасность социального функционирования. Но истинно верующий в Бога
выразит протест в связи с этим. Он может сказать, что все, связанное с дьяволом, должно
быть отвергнуто и нельзя отгородившись

тут,

открыться

там.

Моралист по этому поводу

может  возразить, что  истинная  добродетель  не  в  отсутствии  порока, а  в  сопротивлении
дьявольским искушениям.

Мне бы не хотелось принимать участие в этом споре. Я уверен, что в рамках такого

образа  мышления  и  существования  каждая  сторона  может  быть  по-своему  права. Я  бы
хотел остаться вне этого порочного круга, чтобы понять дьявола так, как он представлен в
повседневной жизни шизофреника.

Должен сказать, что обычный шизофреник гораздо честнее, нежели homo normalis,

если  принять  во  внимание  прямоту  его  выражений  за  индикатор  честности. Любой
хороший психиатр знает, что шизофреник шокирующе честен. Это человек, который, как
принято говорить, входит в «глубококий контакт» с происходящим. Шизоид не лицемерит
и  ничего не  скрывает. Он  превосходно  усваивает эмоциональную  суть происходящего и
этим  резко  отличается  от homo normalis. Я  выделяю  эти  черты  шизофреника  для  того,
чтобы стало понятно, почему homo normalis так не выносит шизоидный разум.

Объективная  обоснованность  этого  превосходства  шизоидной  рассудительности

проявляется  еще  и  на  практике. Когда  человек  хочет  постичь  истину  о  социальной
действительности, он  изучает «сумасшедших» Ибсена  или  Ницше, а  не  произведения
хорошо  адаптированного  дипломата  или  резолюции  конгрессов  коммунистических
партий. Мы  обнаруживаем  волновой  характер  и  свечение  оргонной  энергии  на
удивительных полотнах Ван Гога, которая совершенно отсутствует у его современников.
Мы узнаем основные черты генитального характера из картин Гогена, которых нет у homo
normalis.  И  Гоген,  и  Ван  Гог  стали  психотиками.  Если  мы  хотим  постичь  мир
человеческих  эмоций  и  глубинных  человеческих  переживаний, мы, как  биопсихиатры,
обращаемся  к  шизофреникам, а  не  к homo normalis, потому  что  именно  шизофреник
откровенно расскажет, что он думает и чувствует, в то время как homo normalis не скажет
ничего  и  вынудит  нас  годами  заниматься «раскопками», прежде  чем  раскроет  свое
внутреннее  содержание. Поэтому  я  утверждаю, что  шизофреник  гораздо  честнее, чем
homo normalis.

Такое положение дел выглядит весьма печально. Где-то рядом должен быть другой

путь. Если homo normalis действительно так нормален, как он считает, если он претендует
на то, что самореализация и истина являются важнейшими задачами здорового индивида
и здоровой социальной жизни, то ему потребуется гораздо больше решимости и воли для
того, чтобы  раскрыть  для  себя  самого  и  для  своего  доктора, что  он «сумасшедший». В
структуре  homo  normalis  должно  быть  что-то  ложное  в  самом  основании,  если  ему  так
трудно  дается  правда. Заявлять  вслед  за  адаптировавшимися  психоаналитиками, что  все
идет так, как должно, потому что иначе невозможно выдержать напора всех эмоций, все
равно, что  полностью  согласиться  с  утверждением о том, что  выздоровление  зависит  от
того, какой  жребий  выпал  человеку. Мы  не  можем  надеяться  на  улучшение  состояния,
расширяя знания о душе человека и одновременно защищая его нежелание раскрыть себя.
Либо одно, либо другое — либо мы придерживаемся тактики расширения границ знания о
человеке, и  тогда  нам  необходимо  осудить  обычную  позицию  избегания homo normalis,
либо  мы  защищаем  эту  позицию  и  отказываемся  от  попыток  познать  человеческое
сознание. Других альтернатив нет.

Для  того, чтобы  понять homo normalis и  противоположный  ему  шизоидный

характер, нужно выйти за рамки мышления и того, и другого. Homo normalis полностью
блокирует  восприятие  базового  оргонотического  функционирования  благодаря  своему
жесткому панцирю; у шизофреника же, напротив, панцирь почти полностью отсутствует

и, таким  образом, биосистему  захлестывают  глубокие  переживания, исходящие  из
биофизического  ядра, с  которыми  та  не  может  справиться. Поэтому  понятно, что
закованный  в  панцирь homo normalis испытывает  тревогу, когда  чувствует  угрозу
оргономических открытий, в то время как шизоидный характер принимает их мгновенно и
легко и чувствует их притягательность. По этой же причине мистик, который структурно
близок шизоидному характеру, как правило, принимает оргонотические факты, но только
как отражение в зеркале, а вот ригидный механистичный человек смотрит на все научные
достижения в области эмоций с высокомерным презрением и называет их «ненаучными».

Я  полагаю,  что  нам  следует  изучить  относящиеся  к  делу  детали  этих  важнейших

человеческих  функций  на  примере  конкретного  случая  параноидной  шизофрении. Это
обрисует нам картину дьявольского гораздо лучше, чем любые теоретические абстракции
психиатрического клинического опыта.

Мир  шизофренических  переживаний  безграничен  и  настолько  богат, что  мы

должны  ограничиться  теми  деталями, которые  имеют  отношение  к  нашему  основному
предмету  исследования: как  шизофреник  переживает  свое  биофизическое  ядро? почему
его эго расщепляется таким типичным образом?

Я  хочу  изложить  историю  болезни  человека, страдающего  параноидной

шизофренией. Как это принято в клинической психиатрии, в моем описании нельзя будет
узнать  конкретного  человека, но  в  нем  будут  ясно  отражены  типичные  механизмы
заболевания.

Это  был  первый  случай  шизофрении, который  мне  пришлось  лечить  с  помощью

оргонной  терапии. Мой  подход  в  этом  случае  основывался  на  нескольких  важнейших
теоретических положениях, которые возникли в результате моего прежнего опыта работы
с шизофрениками, а именно:

1. Психоаналитическое  видение  психических  функций  соответствует  трем

большим  сферам — эго, суперэго  и  ид, и  его  необходимо  четко  отличать  от

биофизического

видения  жизнедеятельности  всего  организма, соответствующего

следующим  функциональным  сферам:

биоэнергетическое  ядро (плазматическая

система), периферия (кожная  поверхность) и  оргонно-энергетическое  поле,

расположенное  за  пределами  поверхности  тела. Эти  две  теории  по-разному  описывают
различные  природные  сферы. Одно  описание  невозможно  приложить  к  другой  сфере
функционирования организма, и наоборот. Есть только

одна

точка соприкосновения двух

теоретических схем — в психоаналитической теории это «ид», область, где заканчивается
психология и начинается биофизика.

2. Наиболее эффективным терапевтическим подходом ко всякому эмоциональному

(^биофизическому) заболеванию, если  оно  вообще  существует  и  если  его  можно
определить, является отведение биоэнегии от биопатических симптомов. Для того, чтобы
разрушить  психоневротические  или  психотические  симптомы, не  нужно  и  даже  вредно
углубляться во все детали бесчисленных патологических разветвлений; вместо этого надо
раскрыть  ядро  биосистемы  и  установить  сбалансированную  энергетическую  экономику,
которая автоматически снимет симптомы, поскольку с энергетической  точки зрения  они
возникли в результате нарушения энергетического метаболизма этой биосистемы.

3. Когда  панцирь  начинает  разрушаться, невротики, как  и  психотики, чувствуют

большую  опасность. Чтобы  руководить  этим  процессом, необходимы  максимальная
осторожность  и  медицинские  навыки. Поэтому  практическое  применение  медицинской
оргонной  терапии  ограничивается  работой  хорошо  подготовленных  терапевтов. Мы
понимаем свою ответственность лучше, чем кто бы то ни был, и не должны допускать до
этой работы тех, кто мало знаком с оргонной терапией.

Мне  заранее  было  хороню  известно, что  у  пациентки  может  и  даже  непременно

произойдет срыв, когда ее панцирь будет полностью разрушен. Но вероятность того, что
она  выдержит  процедуру, была  достаточно  велика, и  я  решился  на  эксперимент.
Пациентка  несколько  раз  лежала  в  психиатрической  клинике, и  лечение  каждый  раз

занимало  больше  года.  Ей  ставили  диагноз  «шизофрения»,  и,  согласно  записям,  болезнь
прогрессировала. Предполагалось, что  окончательный  срыв  неминуем, поэтому  риск  в
данном случае был не слишком велик, а перспектива достаточно многообещающа, чтобы
удовлетворить совесть терапевта-экспериментатора.

Пациентка — тридцатидвухлетняя  девушка, ирландка, которую  привели

родственники, наслышанные  о  моих  медицинских  приемах  при  работе  с  биопатиями. Я
объяснил  им,  насколько  опасно  вызвать  срыв.  Они  готовы  были  рискнуть,  и  дали
письменную расписку в этом. Я сказал им, что существует риск внезапного приступа дест-
руктивности.  Поскольку  по  прежнему  опыту  я  был  хорошо  знаком  с  такими
деструктивными приступами, то чувствовал, что и в данном случае следует ожидать чего-
то подобного. Поэтому я проводил эксперимент вне клиники, в условиях строгого надзора
сиделки  или  родственников,  которые  были  обязаны  все  время  находиться  около
пациентки и при первых признаках беспокойства и намеков на деструкцию должны были
обратиться  в  клинику.  Было  еще  одно  условие  -  пациентка,  которую  иногда  на  время
выписывали, должна  была  регулярно встречаться  с лечащим ее терапевтом. Кроме того,
существовала договоренность, что все контрольные встречи будут проходить в институте,
где она прежде лечилась, чтобы была возможность немедленного помещения ее в клинику
в  случае  возможного  срыва.  Я  так  же  поддерживал  связь  с  лечащим  психиатром  и  мог
скооперироваться с ним, если бы возникла такая необходимость.

Подобные  меры  предосторожности  необходимы, если  мы  хотим  лечить

шизофреника  вне  стен  клиники. Следует  сделать  выбор  в  пользу  клиники, которая
руководствуется экспериментальной оргонной терапией. Ведь психиатрические клиники,
к сожалению, за очень редким исключением  не восприимчивы  к новым, перспективным
медицинским  методам  лечения  шизофрении. Есть  метод  шоковой  терапии, который  с
легкостью  применяется  для  подавления  активности  шизофреника, и  есть  большое
количество психотиков, испытавших на себе такую помощь от множества терапевтов. Для
подробных  и  глубоких  научных  исследований  времени  не  хватает. Я  понимаю  такую
позицию, хотя  и  не  могу  ее  принять. Вместо  использования  шока  при  работе  с
шизофренией  проведение  основательных  исследований  нескольких  случаев  могло  бы  в
отдаленной  перспективе  сохранить  обществу  миллионы  долларов. На  мой  взгляд, это
слишком  важно  и  требует  соблюдения  такой  предусмотрительности. Известно, что
психиатрические  лечебницы  слишком  похожи  на  тюрьмы  для  душевнобольных,
медицинская помощь  там  минимальна, налицо дефицит средств и в  большинстве из них
вообще  не  проводится  никаких  исследований. Более  того, некоторые  администраторы
таких  лечебниц  не  желают  предпринимать  никаких  серьезных  попыток  для  улучшения
состояния  своих  пациентов, иногда  они  проявляют  явную  нетерпимость  к  такого  рода
усилиям.

Краткое описание

социальной

ситуации может дать достаточное объяснение моим

размышлениям и  желанию рискнуть. Я осознавал всю опасность своего предприятия, но
надежда  на  то, что  мои  усилия  будут  не  напрасны  и  я  буду  вознагражден, тоже  была
достаточно  велика. В дальнейшем  мне не  пришлось  испытать  разочарования: пациентка,
которая  многие  годы  провела  в  психиатрической  клинике  и  состояние  которой  к  тому
времени, когда  я  принял  ее для  экспериментального  лечения, ухудшилось, спустя  шесть
лет  после  проведения  курса  лечения  продолжала  оставаться  вне  стен  лечебных
учреждений. Она  снова  стала  работать; ее  социализация  во  многих  отношениях  прошла
успешно.

Трудно  предсказать, получат  ли мои начинания дальнейшее развитие. Я надеюсь,

что  получат. Научные  и  медицинские  возможности  здесь  велики: оргонную  терапию
можно  успешно  применять  при  определенных  видах  шизофрении, для  которых  другие
методы  оказываются  непригодными. Результат  оправдывает  риск. Более  того,
оргономическая теория получила подтверждение ряда своих основных гипотез и приняла
определенные  поправки. Появилось  множество  совершенно  новых  фактов  о  базовом

функционировании  биосистемы  человека, и  впервые  в  истории  медицины  и  психиатрии
были  получены  ответы  на  некоторые  центральные  вопросы, касающиеся  природы
паранойяльных механизмов шизофрении.

Я  опишу  терапевтический  эксперимент  так, как  он  развивался  в  течение  трех

месяцев  от  сессии  к  сессии. Я  тщательно  отмечал  наиболее  важные  детали  и  делал  это
непосредственно по окончании каждой встречи, а также вел специальные записи основной
линии  развития, для  того  чтобы  обнаружить, если  представится  такая  возможность,
последовательность или закономерность развития событий и состояния пациентки. Сам по
себе  случай  не  представлял  ничего  нового  с  точки  зрения  проявлений  или
симптоматологии шизофренического больного. Новым здесь стало то, что проявилось как
отклик  на  оргонно-терапевтическое  воздействие. Именно  оно  выявило  некие  ранее
неизвестные  связи  между  типичной  деятельностью  шизоида  и  тем, что  раскрылось  как
новое  глубинное  функционирование  биосистемы, имеющее  огромное  значение  для
понимания человеческой биологии вообще.

Внешний вид пациентки

Первое мое впечатление — это не шизофреничка. Она связно и уверенно говорила

о  своих  симптомах  и  переживаниях.  Наблюдая  за  ее  поведением,  можно  было
почувствовать некоторое замешательство; ее речь была притворно бойкой. Она выглядела
очень смышленой, давала развернутые ответы на самые трудные вопросы и на удивление
точно  понимала  психиатрический  язык. Она  сказала, что  искала  встречи  с  психиатром,
который хотел бы понять ее внутренние переживания, но все, с кем ей приходилось иметь
дело, говорили, что она «сумасшедшая». Ее глаза, словно подернутые дымкой, выражали
характерный «отсутствующий» взгляд — именно  так  смотрят  шизофреники. Время  от
времени ее мысли путались, но она легко восстанавливала их ясность. Во время разговора
можно было четко выделить некоторые темы, обсуждения которых она избегала. Когда я
спросил, знакомы  ли  ей  какие-нибудь  странные  или  необычные  переживания, ее  глаза
«потемнели», и она ответила: «Я вхожу в контакт с мощными силами, но сейчас их здесь
нет».

Эта тема несла в себе явный эмоциональный заряд, и мы не продвинулись в  этом

направлении  дальше. Далее  выяснилось, что  она «притворяется» и  скрывает  свое
состояние. Она  изъявила  желание  пройти  курс  экспериментальной  оргонной  терапии.
Прочитав литературу на эту тему, она полностью приняла мои взгляды.

Первая сессия

Я  ограничил  направление  работы  ее  панцирем  и  характерными  защитами.

Особенности пациентки стали проявляться ярче, чем в нашу первую встречу. Она отлично
поняла  принцип  оргонной  терапии. Ей  не  первый  год  было  знакомо  отсутствие
способности  подавляющего  большинства  людей  понять  внутренний  мир  шизофреника,
«который  чувствует  и  знает  все»,  из-за  их  закованности  в  панцирь.  Я  старался  выявить
больше  информации  о «силах», но  она  отказывалась  говорить  об  этом. «Силы», по  ее
словам, не  имеют  решительно  никакого  отношения  к  ее  собственным  внутренним
побуждениям. Она  отлично  ориентировалась  в  вопросах, которые  возникали  в  процессе
обсуждения.

Ее

дыхание  было  почти  не  заметно.

При  физическом  обследовании  ее  грудь

оказалась  податливой  и  совсем

не  жесткой,

как  это  бывает  в  случаях  компульсивных

неврозов.  Ту  же  податливость  и  гибкость  груди  я  встречал  потом  и  у  других
шизофреников. Следует  продолжить  дальнейшее  изучение  того, действительно  ли  и  в
какой степени отсутствие грудного панциря характеризует шизофренческую биопатию

*

.

*

 Это предположение подтвердилось при обследовании шизофреников профессором Э. Бейкером в

госпитале Мальборо штата Нью-Джерси.

Податливость  груди  могла  бы  показаться  нормой, если  бы  не  сопровождалась

нарушенным  дыханием. Оно  было

столь  поверхностным,

что, казалось, вовсе

отсутствовало. Когда я попросил ее вдохнуть  и выдохнуть так, чтобы это было слышно,
она  отказалась; позже  выяснилось, что  она

не  способна

этого  сделать. Возникало

впечатление, что дыхание обрывалось где-то на уровне шейных позвонков.

Она  заметно  забеспокоилась, встревоженно  оглядывая  стены  и  потолок. «Там

какие-то  тени», — заявила  она. Затем  внезапно  сложила  руки  крестом  на  груди. «Я —
посвященная, силы приходят ко мне; я могу позвать их и заставить явиться; силы любят
меня...»

Я  спросил,  не  подталкивают  ли  ее  силы  на  убийство,  и  добавил,  что она  должна

ответить на этот вопрос очень быстро. Если бы эксперимент проходил должным образом,
мы  бы  все  узнали  об  этих  силах. Я  попросил  ее  немедленно  известить  меня, если  силы
захотят, чтобы  она  сделала  что-то  опасное  для  себя  или  для  других  людей. Она
согласилась, причем сделала  это совершенно искренне. Она рассказала, что иногда силы
велят  ей  совершить  убийство.  Однажды  она  вдруг  почувствовала,  что  должна  толкнуть
женщину, стоявшую на краю станционной платформы.

Ей с трудом удалось закончить эту фразу, и она почти совсем отключилась: она не

слышала  моих  вопросов, ее  рассудок, казалось, полностью  помутился. Она  что-то
невнятно  и  бессвязно  бормотала. Мне  удалось  лишь  расслышать  слова: «...Силы
обманывают... что я сказала...».

От  ее  родственников  я  знал, что  она  страшно  ненавидит  мать  и  в  то  же  время

сильно зависит от нее. Идеи «убийства», «менструации» и «матери» тесно переплетались
друг  с  другом.  Желание  убивать  кроме  этого  было  каким-то  образом  связано  с  идеей
«сил» или предающих «сил».

Через некоторое время пациентка пришла в себя и восстановила самообладание.

Вторая-пятая сессии

На  протяжении  последующих  четырех  терапевтических  встреч  я  старался

осторожно приблизится к теме нарушенного дыхания пациентки. Проблема состояла не в
том, чтобы разрушить грудной панцирь, как это случается с невротиками, —

панциря как

будто не было.

Проблема была в том, как заставить ее сделать полный вдох и выдох через

гортань. Когда я пытался убедить ее сделать это, она начинала яростно сопротивляться. У
меня  создавалось  впечатление, что  дыхание  сдерживалось  не  из-за панциря, а

благодаря

мощному как бы сознательному усилию.

Кроме этого мне показалось, что организм этой

женщины сильно страдал от этого напряжения, которого она совершенно не ощущала.

На  каждую  мою  попытку  усилить  ее  дыхание  она  отвечала  сильнейшим

раздражением. Типичный закованный в панцирь невротик оставался бы равнодушным или
насмешливо  усмехался  бы  в  ответ  на  мои  усилия. С  этой  пациенткой  все  было  иначе.
Сознательно  она  старалась  сотрудничать  со  мной, но  впадала  в  панику, как  только  я
приближался  к  успеху. Ее  переполняла  тревога, боязнь «сил»; она  чувствовала, как  они
приближаются и окружают ее, собираясь на стенах, под кушеткой и т.д. Она сказала мне,
что  это  та  же  самая  тревога,  которая  подтолкнула  ее  ко  мне,  как  к  врачу,  которому  она
может доверять. Из моих книг она поняла, что я должен знать, что она имеет в виду.

Я оставил все свои попытки заставить ее подышать до тех пор, пока ее тревога не

уляжется. Она  сказала, что  это — одно  из  ее  основных  патологических  нарушений,
которое  ей  необходимо  преодолеть; что  она  обратилась  ко  мне  за  помощью  именно
поэтому, и устранение данного нарушения могло бы в значительной степени освободить
ее. Она обещала помогать мне; она ясно понимала, что я знаю, как ей помочь. Она давно
была уверена во мне.

Мне  удалось  сформулировать  следующее  видение  ситуации. Пациентка  не

изолировала или не могла полностью изолировать ощущения плазматического потока, как
это  делают  ригидные, закованные

Б

панцирь  невротики. Она  ощущала  оргонотические