ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 2323
Скачиваний: 4
«nec plus ultra» — дальше нельзя, дальше демоны, дальше вход в ад. Нет, давай в ад, вперед. Кстати, поразительно, что статуя свободы перед Нью-Йорком напоминает одну древнегреческую богиню. Обратите внимание на специфику ее головного убора с шипами. Так изображалась в Греции только одна богиня — Геката, богиня ада. Поэтому она с факелом в руках, ведь зачем факел днем? Это богиня ночи и богиня ада. Богиня, которая живет по ту стороны столпов Геракла. Поразительно, что ее хотели поставить французские архитекторы во Франции, но поместили туда, где ей самое место, за пределы столпов Геракла, в цивилизацию, которая стерла «nec» с эгиды у столпов. Таким образом, сквозь такие огромные исторические циклы на уровне многократного, конечно, иронического, творческого, интеллектуальногоподразумевания,мысталкиваемсясчередами символов, понятий, концептов, которые отражают современные стратегические модели, которыми оперируют современные холодные эксперты, совершенно лишенные чувства юмора и может даже философской подготовки, и философы древности, которые осмысляли эти соответствия в более мифологических терминах, но пытались высказать нечто очень похожее на то, с чем оперируют современные геополитики.
Сакральная география школы Ишрак
Итак, следующая тема — это сакральная география. В качестве развития понимания особенности качественного пространства можно привести противостояние между Востоком и Западом в философии иранского платоника Шихабуддина Яхъя Сухраварди, основавшего мистическую географию, которую можно назвать предшественницей геополитики, где фигурирует Запад и Восток вещей, причем это тоже качественное понятие, как Суша и Море. Запад для Сухраварди это изгнание, практически, как и для Прокла, в сторону атлантизма, в сторону материи, в сторону менее лучшего мира, то есть, по сути дела, совсем не лучшего мира. И Восток вещей — Восток сакральной географии, где является мир истоков, мир озарения. Так вот
человеческая жизнь и судьба индивидуума с точки зрения Сухраварди имеет свою цель: уйти из западного изгнания и пробудиться, найти свой путь в страну Востока и уйти из цивилизации моря, из талассократии, перейти в цивилизацию суши. А посредине этого Запада и Востока, в центре мира, согласно Сухраварди, стоит Пурпурный Архангел. Одно крыло его белое, это восточное крыло, а другое затенено худшим из миров, оно красно-черное. Вот этот Пурпурный Архангел с двумя крыльями находится между, это как столпы Геракла в картине Прокла. Точка перехода от мира моря в мир суши, от мира титанов или демонов в мир богов и ангелов. Там стоит страж порога, который является фигурой фундаментально уравновешивающей эти два мира или границы между одним и другим. Вот путешествие с Запада на Восток, из талассократии в теллурократию, с точки зрения Сухраварди является экзистенциальной, духовной, религиозной, мистической задачей человека.
Рим и Карфаген
Теперь переходим к Риму и Карфагену. Рим и Карфаген — это второе воплощение теллурократии (Рим) и талассократии (Карфаген). Здесь я позволю прочитать фрагмент текста Гилберта Честертона, которого знают как автора детективов, хотя одновременно он был очень интересным философом, мыслителем. Он описывал в духе качественной геополитики Карфаген и Рим. Карфаген, с его точки зрения, был воплощением талас-сократии. Итак, мы сегодня говорим о позиции Моря. Карфаген означал выражение принципа «sea power» — морского могущества. Вот что пишет Честертон : «Я назову этот конфликт — схваткой богов и бесов. На другом берегу Средиземного моря стоял город, называющийся новым, он был старше, намного сильнее и намного богаче Рима, но был в нем дух, оправдывающий такое название. Он назывался новым, потому что был колонией, как Нью-Йорк или Новая Зеландия. Своей жизнью он был обязан энергией экспансии Тира и Дидона — крупнейших
коммерческих городов, и как во всех колониальных центрах в нем царил дух коммерческой наглости. Карфагеняне любили хвастаться, и похвала их была звонкой как монеты; например, они утверждали, что никто не может вымыть руки в море без их разрешения. Это было повторено потом Британской Империей. Они зависели практически полностью от могучего флота, как те два порта, из которых они пришли, из Тира и Дидона. Карфаген вынес из Тира и Дидона исключительную торговую прыть, опыт мореплавания и многое другое. В новом городе, который римляне называли Карфагеном, как и в других городах финикийцев, главное божество называлось Молохом. Римляне не знали, что с ним делать. Пришлось обратиться к самым примитивным античным мифам, чтобы отыскать его слабое подобие Сатурна пожирающего. Но почитателей Молоха никак нельзя назвать примитивными, они жили в развитом и зрелом обществе и не отказывали себе ни в роскоши, ни в изысканности. Вероятно, они были намного цивилизованнее римлян» (подчеркнуто у Честертона). « И Молох не был мифом, по крайней мере, питался он вполне реально. Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. Чтобы это понять, попытайтесь себе представить, как Манчестерские дельцы при бакенбардах и цилиндрах отправляются по воскресеньям полюбоваться поджариванием младенца. Почему практичные люди убеждены, что зло всегда побеждает? Что умен тот, кто жесток и даже дурак лучше умного, если он достаточно подл? Почему им кажется, что честь это чувствительность, а чувствительность это слабость? Потому что они, как и все люди, руководствуются своей верой. Для них, как и для всех, в основе основ лежит их собственное представление о природе вещей, о природе мира, в котором они живут. Они считают, что миром движет страх и поэтому сердце мира — зло. Они верят, что смерть сильнее жизни, и поэтому мертвое сильнее живого. Вас удивит, если я скажу, что люди, которых мы встречаем на приемах и за чайным столом, тайные почитатели Молоха и
Ваала. Но именно эти умные, практичные люди видят мир так, каким его видел Карфаген, в них есть та самая осязаемая грубая простота, из-за которой Карфаген пал. Он пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу, и потому, в конце концов, перестают верить в разум. Они слишком практичны, чтобы быть хорошими, более того они так глупы, чтобы верить в какой-то там дух и отрицают то, что каждый солдат назовет духом армии. Одним словом, как могли понять человека они, так долго поклонявшиеся слепым вещам, деньгам, насилию и богам, жестоким как звери? И вот новости обрушились на них, на жителей Карфагена. Зола повсюду разгорелась в пламя, Ганнибал, предводитель Карфагенской армии разгромлен. Ганнибал свергнут. Сципион — римский полководец, перенес войну в Испанию, он перенес ее в Африку. Под самыми воротами «золотого города» Ганнибал дал последний бой, проиграл его, и Карфаген пал, как никто еще не падал со времен Сатаны. От нового города осталось только имя, правда для этого понадобилась еще одна война и те, кто раскопал ту землю через много веков, нашли крохотные скелеты, целые сотни, священные остатки худшей из религий. Карфаген пал, потому что был верен своей философии и довел ее до логического конца, утверждая свое восприятие мира. Молох сожрал своих детей. Боги ожили снова, бесы были разбиты, их победили побежденные. Можно сказать, что их победили мертвые. Мы не поймем славы Рима, ее естественности, ее силы, если забудем то, что в ужасе и унижении он сохранил нравственное здоровье, душу Европы. Он стал во главе империи именно потому, что он стоял один посреди развалин. После победы над Карфагеном все знали или хотя бы чувствовали, что Рим представлял человечество даже тогда, когда был от него отрезан. Врагу, а не сопернику отказывались поклоняться римляне и ненавидели дух ненависти, владевший Карфагеном». И последняя эмоциональная фраза из этой длинной цитаты Честертона: «Смех и печаль соединяют нас с древними, нам не стыдно вспомнить о
них, и с нежностью мы видим сумерки над собинской фермой и слышим радостный голос домашних богов, когда Катул возвращается домой в Сермион. Карфаген разрушен «Carthago delenda est». Вот в этом панегирике пуническим войнам Честертон выражает по-европейски поэтический дух того, что он видит как сущность талассократии. Поразительно, что если Фукидид нейтрален в определении талассократии, то Прокл довольно холодно и философски описывает, что это атланты и титаны, конечно, представители бесов, демонов, титанов, но это не так уж плохо, потому что это не самое лучшее. У платоников не было слова «зла», зло для них было умалением добра. Был прекрасный греческий мир и был менее прекрасный, менее греческий талассо-кратический мир Атлантиды.
Здесь мы имеем дело с предельно жестким дуализмом Рима и Карфагена. Можно вспомнить сенатора Катона Старшего, которого часто высмеивали из-за того, что все свои речи в сенате он начинал и заканчивал фразой «Carthago delenda est». В конечном итоге этот человек, над которым потешался римский плебс, оказался прав. И если понять что такое талассократия и теллурократия в метафизическом аспекте, то его предупреждение о том, что необходимо разрушить этот город, сровнять его с землей, оказалось совершенно верным. Во-первых, его послушали, во-вторых, Сципион победил Карфаген и, в-третьих, судьба мира (дальше об этом Честертон пишет) и судьба Рима, ставшего территорией, где родился спаситель Христос, (Честертон был христианином), зависела от того, кто одержит эту фундаментальную победу, не просто одного государства, воюющего с другим, а одной цивилизации, воюющей с другой цивилизацией; одного духовного начала, воюющего с другим духовным началом; одной религии, воюющей с другой. Поэтому он и говорит, что дело в талассократии, в торговой цивилизации, в специфическом материале ориентации практического, эффективного мира, лежит в глубине религии. И у Рима был флот, и сам Ганнибал был предводитель сухопутных армий, дело уже