ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 19.10.2020
Просмотров: 2320
Скачиваний: 4
не могу сосредоточиться и на большом числе18. По своей сущности мое исследование требует, чтобы в каждой главе было представлено достаточно мыслителей для поддержки моего аргумента, что в совокупности они представляют один тип или род «евроцентризма», однако же, их должно быть не настолько много, чтобы утратить глубину анализа.
Наконец, я охотно соглашусь, что мое мнение в МО лишь единственное из всевозможных. Поэтому я не отрицаю, что другие «метанарративы» имеют права на свое место в теории МО, главным образом, в качестве патриархата19. Здесь стоит отметить, что дискурсы «патриархат» и «евроцентризм» пересекаются разнообразными способами, за исключением некоторого вмешательства20, что до сих пор не до конца изучено феминистками в теории международных отношений21. В любом случае, ключевым вопросом является то, как мое исследование евроцентризма/расизма повлияет на некоторые привычные аксиомы дисциплины международных отношений.
Шесть евроцентристских мифов в теории МО: моральные цели МО в качестве защитника и распространителя Западной цивилизации
Чтобы обобщить введением мой альтернативный подход к теории МО и основным обоснованиям дисциплины я, хотя и несколько еретически, разберушесть ключевых дисциплинарных аксиом, которые в настоящее время почитаются как самоочевидные истины, и представлю их в значительной степени как евроцентристский миф.
1. «Миф о благородной особенности» и «миф о первооснове» в дисциплине
Естественно, ключевой аспект этой части связан с интеллектуальной историей/историографией теории международных отношений. Эта область значительно развилась за последнее десятилетие, вызвав тем самым у одного ученого риторический вопрос, являемся ли мы свидетелями «рассвета историографического поворота»? (Белл 2001: 15). Однако некоторые едва ли приветствуют такое повышенное внимание: так, один видный ученый, работающий в теории МО, признался, что «он вздрагивает при мысли о том, что история (как дисциплина) становится признанным полем исследований» (Браун 200: 118). Не менее авторитетный ученый Дэвид Лэйк жаловался на следующее: «Я обладаю относительно малым терпением для большой дискуссии в МО или МПЭ... Я часто мечтаю о том, чтобы ученые (по историографии) прекратили созерцание того, как проводить исследование, и начали, наконец,предлагать объяснение, понимание и возможности по улучшению мира» (Лэйк 2009: 48). Но непосредственной проблемой здесь является то, что дисциплина стала функционировать на основе отдельного (душевного) учения вигов о своей интеллектуальной истории. «Миф о благородной особенности» существует в тандеме с «мифом о первооснове»22. Таким образом, самоочевидной истиной считается то, что дисциплина была зачата на окровавленных полях сражений в Европе, и еще находясь в детском возрасте, была представлена в 1919 году после изнурительного 48-месячного периода беременности. В этом надуманном учении вигов предполагается, что теория МО родилась с благородными моральными целями; чтобы преодолеть травматический опыт своего рождения она стремилась найти способы изгнания призрака войны из тела политики, несмотря на то, что циник, который построил этот
миф первоосновы, на первое место поставил такие мотивы, которые типичны для наивных младенцев (Карр 1946/1981).
В данной работе я хочу прямо оспорить этот миф о благородной особенности, указав на ее темную сторону. Это одновременно даст мне возможность, хотя и косвенно, бросить вызов мифу о первооснове, показав, что теория МО была, по крайней мере с 1760 года, подкреплена различными евроцентристскими метанарративами, которые так или иначе совершали работу по защите и прославлению Запада как самого важного нормативного объекта ссылки в мировой политике. В процессе этого можно обнаружить сильную преемственность между теорией МО до 1914 года и ее межвоенным последованием. В свою очередь, это утверждение вносит вклад в ревизионистскую программу исследований, которая связана прежде всего с выдающимися новаторскими работами Брайана Шмидта и Роберта Виталиса, а также Торбйорна Кнутсена (как было указано мной в 6 главе).
Наконец, стоит вновь обратиться к Дэвиду Лэйку, который испытывал беспокойство насчет роста значимости историографии внутри дисциплины. Если мое утверждение о том, что теория МО принимает форму многозначного/полиморфного евроцентристского конструкта является убедительным, то это приводит нас к фундаментальному вопросу, как мы можем адекватно исследовать, теоретизировать или даже изучать МО (и МПЭ), не говоря уже об «улучшении мира», до того, как мы еще не разобрались с предыдущей основополагающей проблемой, что дисциплина латентно воплощает определенный метанарратив, евроцентристский или какой-либо иной. Неспособность обнаружить эти скрытые дискурс(ы) власти и предрассудков означает не только то, что мы не сможем адекватно понять МО/МПЭ, но и то, что мы продолжим, часто не замечая того, воспроизводить эти дискурсы власти в собственных работах. В любом случае, игнорировать данную задачу — все равно, что предполагать, что каким-либо образом возможно нейтральное изучение дисциплинарной истории. Но приведем
в этом месте цитаты двух выдающихся мыслителей: «не может быть никаких нелегитимных или нейтральных позиций, с которых может быть написана дисциплинарная история. Вся такая история будет носить избирательный характер и руководствоваться определенной приверженностью (или оппозицией) по отношению к конкретной личности» (Драйзек и Леонард 1988: 1248).
Прежде всего, существует две взаимосвязанные причины, которые лежат в основе необходимости привлечения критической историографии в МО. Во-первых, теория международных отношений, прошлая и настоящая, никогда не была пассивным отражением евроцентризма и научного расизма, но всегда играла значительную роль в конструировании этих дискурсов; таким образом, между теорией МО и евроцентриз-мом существует избирательная близость. Во-вторых, и прежде всего, теория МО изначально политически перформатив-на, поскольку реализуется на практике или в осуществлении мировой политики, поэтому необходимость ее деконструкции становится все более актуальной.
2. «Позитивный миф» в теории международных отношений
В сущности, дисциплина, рассказывающая «историю Запада» ведет к требованиямприспособить лозунг из известной критической теории Роберта Кокса, что «теория МО (практически) всегда служит Западу и западным интересам» (1981/1986: 207); хотя, то, что определено как «западные интересы» обязательно варьируется с течением времени в соответствии с тем, что превалирует в «евроцентристском» метанарративе в данный момент. Я говорю «практически», поскольку не вся теория МО придерживается этого евроцентристского слогана с различными созданными в постколониальном стиле исключениями, появившимися в
основном в последнее десятилетие23. И это сделано не для того, чтобы скрыть количество голосов, которые критиковали западный расизм в своих подходах к международный отношениям в прошлом24. Не рассматривая исключительные случаи, немедленным следствием данного утверждения, как первоначально полагал Кокс, должно стать обращение к фундаментальному вопросу, причем не просто к выдающемуся образу или своеобразию дисциплины, но также и к общим взглядам о том, что теория МО основана на позитивной, свободной от ценностей эпистемологической основе. Это и есть второй миф, который подвергается критике в данной работе; тот, который обязательно прилагается к мифу о «благородной особенности» и «мифу о первооснове».
Мне вспоминается недавний визит одного из наиболее влиятельных представителей теории МО, Роберта Кеохейна, на Факультет политологии в Университете Шеффилде в 2008 году. На своем первом выступлении, которое открывало выпуск Политической Школы, он произнес смелую и страстную речь, в которой отмечались достоинства позитивизма и опускалась критическая теория; утверждалось, что пока политические