Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 607
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
{9} Часть перваяОбщетеоретические вопросы праздника как социально-эстетического феномена
I. Постановка проблемы. О понятии праздника
II. Проблема праздника в научной литературе XIX – XX вв.Краткий обзор общих концепций праздника
III. Праздник и общение. К вопросу о социальной сущности праздника
IV. «Праздничное время», «праздничное мироощущение» и «праздничная свобода»
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
{178} Часть втораяПраздник и революция
I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.
II. Праздничность социалистической революции как понятие марксистско-ленинской эстетики
III. Октябрьская революция и зарождение советского массового празднества
IV. Ранний советский массовый праздник. Его праздничность, функции и обрядово-зрелищные формы
V. Эстетические противоречия раннего советского массового праздника
возникает особое отношение и ко времени, и к истории. У него нет, в частности, напряженного, направленного в будущее ощущения заботы или какого-либо инструментально-практического целеполагания. От {89} всего этого человек как бы освобождается, ибо не время «живет» им, а он сам переживает время как некую материальность, благодаря чему осознает себя в таком пространстве, где социально-историческое время как бы остановилось. Из состояния напряженности, вызванной погоней за временем и историей, человек с помощью праздника переходит как бы в состояние вневременного существования. Такого рода вневременность или «вечное настоящее» периодически воспроизводится праздником, чем достигается расчленение физического времени на определенные, визуально воспринимаемые отрезки. И современный праздник, подобно древнему, открывает собой новый цикл истории, при этом символически возникает глубокая и чрезвычайно важная для человеческого существования мысль, что с этим циклом, с его началом связана новая жизнь. Идея омоложения, возрождения и обновления жизни природы и человека имеет, таким образом, прямое отношение к празднику вообще и связывается прежде всего с его особым праздничным временем и переживанием этого времени93.
Во многом сходные с Больновом суждения по поводу праздничного времени высказывает Х. Кокс. Человеческая способность ориентироваться в историческом времени, соотносить себя с прошлым и будущим, считает он, есть нечто большее, чем простая интеллектуальная осведомленность. Человек помнит о прошлом, не только описывая его, но и заново переживая; предвосхищает будущее, не только трезво планируя его, но и призывая его и творя с помощью фантазии, которая расширяет возможности нововведений, освобождает сознание от власти наличных формул и открывает двери проектам, игнорирующим эмпирический расчет. Иначе говоря, согласно Коксу, связи человека с вчерашним и завтрашним днем опираются в значительной мере и на эстетический, эмоциональный, символический аспекты жизни и культуры, которые и представлены в празднике, в его выразительно-игровой культуре и фантазии. Что же касается праздничного времени, то оно, по Коксу, есть особое социально-историческое время, как бы помещенное в трансцендентное
{90} обрамление, где историческое прошлое и будущее расширяют и освещают историческое настоящее, а это, вместе взятое, в свою очередь соотносится с временем природы и космоса и корректируется им. Переживая такое время, человек, естественно, сталкивается с двоякого рода затруднениями: во-первых, он не может вернуться к архаической мифологии, обожествлявшей природу и космос, как это было, например, в случае с земледельческим культом, а во-вторых, не может забыть о своем конкретно-историческом бытии. Но именно эти затруднения или противоречия сознания современного человека и призван, по мысли Кокса, разрешить праздник в силу своей социально-художественной специфики, определяемой культурой выразительно-игрового общения и неинструментальной интуицией94.
Сказанное здесь о праздничном времени далеко не исчерпывает содержание этой малоизученной категории. Оно лишь намекает на еще одну — в ряду уже названных ранее — очень существенную эстетико-культурную функцию праздника, связанную с его миросозерцательным смыслом. Это — способность праздника периодически вводить социальную жизнь в контекст жизни природы и космоса и тем самым как бы выключать человека из потока такого времени, которое объективно и субъективно воспринимается и оценивается с точки зрения дела, работы. В противовес такому, движущемуся вперед непрестанно «деловому» времени время праздника — это прежде всего «остановившееся», «отдыхающее» время, исполненное глубокого символического и миросозерцательного смысла.
Какие же изменения происходят в самом человеческом сознании, погрузившемся в стихию праздничного времени?
Метаморфоза и примитивного и, по-видимому, любого другого типа сознания, вступающего в сферу праздничного времени, выражается прежде всего в отказе от {91} присутствующих в нем рациональных, а точнее, рационально-деловых моментов. Отстраненность от деловой, утилитарной установки как бы очищает сознание и, вероятно, решительно изменяет его структуру. Поэтому не случайно говорят: праздничное мироощущение, а не сознание. Праздничное мироощущение является антитезой рационально-деловому мышлению. Оно не знает никаких границ человеческой активности и отрицает безусловность граней между предметами, устанавливаемую в мире рационально-деловым мышлением. С этой точки зрения праздничное мироощущение может быть условно определено как стихия эмоционально-чувственного, противостоящая всем законам, налагаемым на него рассудочно-деловым отношением к миру. Вместе с тем его нельзя противопоставлять рассудку вообще (разуму), так как в этом случае оно обнаруживало бы себя только в одном качестве, а именно в форме разрушительной силы («голое отрицание») и, следовательно, не отвечало бы той полной по своему объему человеческой праздничности, которую можно представить, лишь сведя в одно целое смех и серьезность, чувственный, безудержный разгул и чуткое благоговение перед тем, что действительно свято для человека.
Однако образец такого рода праздничности следует усматривать не в первобытном обществе, как думают некоторые, а в условиях афинской рабовладельческой демократии. Именно античным празднествам была присуща здоровая во многих отношениях праздничность, о которой вполне можно говорить, ссылаясь на известные слова Маркса по поводу искусства древних греков, что это — «в известном смысле норма и непревзойденный образец». В качестве иллюстрации сошлемся на праздник Великих Дионисий, позаимствовав его описание из книги Д. П. Каллистова «Античный театр» (Л., 1970).
Великие Дионисии, как и другие афинские праздники, продолжались несколько дней и «были они не
днями праздности, а днями празднований, строго регламентированными разного рода обычаями и обрядами, свято соблюдавшимися и передававшимися из поколения в поколение. Именно разного рода обычаями и обрядами, {92} необыкновенно гармонично сочетавшимися друг с другом. Ибо были предусмотрены этими обычаями и обрядами и торжественные шествия, и культовые церемонии, и часы безмятежного народного веселья, когда каждому была предоставлена полная свобода веселиться, как он хотел, и хоровые, музыкальные и гимнастические состязания с присуждением наград победителям, и состязания драматические»95.
Великие Дионисии праздновались в марте, когда в Греции полностью вступала в свои права весна. Это был праздник возрождения и обновления природы, праздник свободного греческого народа и одновременно афинского государства. Он начинался рано утром, на восходе солнца. Началу его сопутствовала особая тишина, резко контрастировавшая с характерным для южного города шумом, который стоял в Афинах в будние дни. Тихо было на рыночной площади. Не функционировали суды, совет и другие официальные присутствия. Кредиторы в дни праздника оставляли в покое своих должников, никого в городе нельзя было подвергнуть аресту или заточению, узников выпускали из тюрем на поруки, чтобы и они могли принять участие в великом празднике Диониса.
Все афиняне в праздничных одеждах устремлялись к юго-восточному склону Акрополя, где рядом с театром находился небольшой храм бога Диониса. Здесь собирался весь город: жрецы, официальные должностные лица, представлявшие афинское государство, все афинские граждане обоего пола и неграждане — афинские метеки и приезжие из других городов.
Праздник открывался выносом из храма деревянной статуи Диониса, которую предстояло перенести в театр, для того чтобы сам Бог мог лично присутствовать на проводившихся в его честь драматических состязаниях. Юноши (эфебы) торжественно выносили статую, и начиналась праздничная процессия. За эфебами, несущими статую, следовали в определенном порядке жрецы, афинская власть, мальчики со своими учителями, девушки с корзинами цветов; далее следовали носильщики с праздничными аксессуарами, жертвенные животные и, наконец, остальные участники празднества.
{93} Праздничная процессия направлялась в парк Академа, находившийся неподалеку от Афин, где поначалу и устанавливалась статуя Диониса и проводилось его чествование. Но еще до этого процессия несколько раз останавливалась для совершения жертвоприношений и молитв. Обязательным моментом был торжественный проход процессии через древнее афинское кладбище, на котором были похоронены граждане, павшие смертью храбрых за свое отечество на полях сражений. Почести богу плодородия, проводимые в саду Академа, совершались до самого вечера.
Когда солнце склонялось к закату, участники празднества направлялись в обратный путь. Процессии уже не было. Только эфебы должны были доставить статую бога в театр; остальным предоставлялась полная свобода. В городе всех ждало угощение. Его устраивали наиболее состоятельные афиняне, заинтересованные перед очередными ежегодными выборами на руководящие государственные посты заручиться расположением своих сограждан.
Под угощением в первую очередь, конечно, разумелось вино. Сосуды с вином расставляли между колоннами портиков и у статуй вдоль всего Дромоса — самой большой и широкой улицы Афин. Под покровом южной ночи, при свете пылающих факелов устраивались пирушки. Появлялись ряженые — буйная свита Диониса: сатиры, силены, вакханки, которых изображали переодетые юноши, веселый пастушеский бог Пан с растрепанными волосами и козлиными ногами. Начинались пляски под звуки флейт и тимпанов, песни.
Следующие два дня праздника были целиком заполнены состязаниями взрослых хоров, а на четвертый день уже все афинские граждане, гости Афин и метеки восседали в театре, присутствуя на драматических состязаниях. Последние продолжались два дня, с восхода и до захода солнца, и были самой важной, самой значительной частью Великих Дионисий.
Афиняне приходили в театр, полностью отрешившись от повседневных забот. Они успевали отойти от них за три предшествующих дня праздника, заполненные торжественными церемониями, жертвоприношениями, песнопениями, гимнастическими состязаниями, пиршествами и т. п. Главное назначение этого праздника в том и {94} состояло, чтобы освободить его участников от оков будничности, заставить их забыть отрицательные стороны повседневного быта, наполнить их сердца радостным, возвышенным настроением, которое так необходимо для полноценного восприятия театрального и любого другого искусства.
Во многом сходные с Больновом суждения по поводу праздничного времени высказывает Х. Кокс. Человеческая способность ориентироваться в историческом времени, соотносить себя с прошлым и будущим, считает он, есть нечто большее, чем простая интеллектуальная осведомленность. Человек помнит о прошлом, не только описывая его, но и заново переживая; предвосхищает будущее, не только трезво планируя его, но и призывая его и творя с помощью фантазии, которая расширяет возможности нововведений, освобождает сознание от власти наличных формул и открывает двери проектам, игнорирующим эмпирический расчет. Иначе говоря, согласно Коксу, связи человека с вчерашним и завтрашним днем опираются в значительной мере и на эстетический, эмоциональный, символический аспекты жизни и культуры, которые и представлены в празднике, в его выразительно-игровой культуре и фантазии. Что же касается праздничного времени, то оно, по Коксу, есть особое социально-историческое время, как бы помещенное в трансцендентное
{90} обрамление, где историческое прошлое и будущее расширяют и освещают историческое настоящее, а это, вместе взятое, в свою очередь соотносится с временем природы и космоса и корректируется им. Переживая такое время, человек, естественно, сталкивается с двоякого рода затруднениями: во-первых, он не может вернуться к архаической мифологии, обожествлявшей природу и космос, как это было, например, в случае с земледельческим культом, а во-вторых, не может забыть о своем конкретно-историческом бытии. Но именно эти затруднения или противоречия сознания современного человека и призван, по мысли Кокса, разрешить праздник в силу своей социально-художественной специфики, определяемой культурой выразительно-игрового общения и неинструментальной интуицией94.
Сказанное здесь о праздничном времени далеко не исчерпывает содержание этой малоизученной категории. Оно лишь намекает на еще одну — в ряду уже названных ранее — очень существенную эстетико-культурную функцию праздника, связанную с его миросозерцательным смыслом. Это — способность праздника периодически вводить социальную жизнь в контекст жизни природы и космоса и тем самым как бы выключать человека из потока такого времени, которое объективно и субъективно воспринимается и оценивается с точки зрения дела, работы. В противовес такому, движущемуся вперед непрестанно «деловому» времени время праздника — это прежде всего «остановившееся», «отдыхающее» время, исполненное глубокого символического и миросозерцательного смысла.
Праздничное мироощущение как существенная категория праздника
Какие же изменения происходят в самом человеческом сознании, погрузившемся в стихию праздничного времени?
Метаморфоза и примитивного и, по-видимому, любого другого типа сознания, вступающего в сферу праздничного времени, выражается прежде всего в отказе от {91} присутствующих в нем рациональных, а точнее, рационально-деловых моментов. Отстраненность от деловой, утилитарной установки как бы очищает сознание и, вероятно, решительно изменяет его структуру. Поэтому не случайно говорят: праздничное мироощущение, а не сознание. Праздничное мироощущение является антитезой рационально-деловому мышлению. Оно не знает никаких границ человеческой активности и отрицает безусловность граней между предметами, устанавливаемую в мире рационально-деловым мышлением. С этой точки зрения праздничное мироощущение может быть условно определено как стихия эмоционально-чувственного, противостоящая всем законам, налагаемым на него рассудочно-деловым отношением к миру. Вместе с тем его нельзя противопоставлять рассудку вообще (разуму), так как в этом случае оно обнаруживало бы себя только в одном качестве, а именно в форме разрушительной силы («голое отрицание») и, следовательно, не отвечало бы той полной по своему объему человеческой праздничности, которую можно представить, лишь сведя в одно целое смех и серьезность, чувственный, безудержный разгул и чуткое благоговение перед тем, что действительно свято для человека.
Античное праздничное мироощущение
Однако образец такого рода праздничности следует усматривать не в первобытном обществе, как думают некоторые, а в условиях афинской рабовладельческой демократии. Именно античным празднествам была присуща здоровая во многих отношениях праздничность, о которой вполне можно говорить, ссылаясь на известные слова Маркса по поводу искусства древних греков, что это — «в известном смысле норма и непревзойденный образец». В качестве иллюстрации сошлемся на праздник Великих Дионисий, позаимствовав его описание из книги Д. П. Каллистова «Античный театр» (Л., 1970).
Великие Дионисии, как и другие афинские праздники, продолжались несколько дней и «были они не
днями праздности, а днями празднований, строго регламентированными разного рода обычаями и обрядами, свято соблюдавшимися и передававшимися из поколения в поколение. Именно разного рода обычаями и обрядами, {92} необыкновенно гармонично сочетавшимися друг с другом. Ибо были предусмотрены этими обычаями и обрядами и торжественные шествия, и культовые церемонии, и часы безмятежного народного веселья, когда каждому была предоставлена полная свобода веселиться, как он хотел, и хоровые, музыкальные и гимнастические состязания с присуждением наград победителям, и состязания драматические»95.
Великие Дионисии праздновались в марте, когда в Греции полностью вступала в свои права весна. Это был праздник возрождения и обновления природы, праздник свободного греческого народа и одновременно афинского государства. Он начинался рано утром, на восходе солнца. Началу его сопутствовала особая тишина, резко контрастировавшая с характерным для южного города шумом, который стоял в Афинах в будние дни. Тихо было на рыночной площади. Не функционировали суды, совет и другие официальные присутствия. Кредиторы в дни праздника оставляли в покое своих должников, никого в городе нельзя было подвергнуть аресту или заточению, узников выпускали из тюрем на поруки, чтобы и они могли принять участие в великом празднике Диониса.
Все афиняне в праздничных одеждах устремлялись к юго-восточному склону Акрополя, где рядом с театром находился небольшой храм бога Диониса. Здесь собирался весь город: жрецы, официальные должностные лица, представлявшие афинское государство, все афинские граждане обоего пола и неграждане — афинские метеки и приезжие из других городов.
Праздник открывался выносом из храма деревянной статуи Диониса, которую предстояло перенести в театр, для того чтобы сам Бог мог лично присутствовать на проводившихся в его честь драматических состязаниях. Юноши (эфебы) торжественно выносили статую, и начиналась праздничная процессия. За эфебами, несущими статую, следовали в определенном порядке жрецы, афинская власть, мальчики со своими учителями, девушки с корзинами цветов; далее следовали носильщики с праздничными аксессуарами, жертвенные животные и, наконец, остальные участники празднества.
{93} Праздничная процессия направлялась в парк Академа, находившийся неподалеку от Афин, где поначалу и устанавливалась статуя Диониса и проводилось его чествование. Но еще до этого процессия несколько раз останавливалась для совершения жертвоприношений и молитв. Обязательным моментом был торжественный проход процессии через древнее афинское кладбище, на котором были похоронены граждане, павшие смертью храбрых за свое отечество на полях сражений. Почести богу плодородия, проводимые в саду Академа, совершались до самого вечера.
Когда солнце склонялось к закату, участники празднества направлялись в обратный путь. Процессии уже не было. Только эфебы должны были доставить статую бога в театр; остальным предоставлялась полная свобода. В городе всех ждало угощение. Его устраивали наиболее состоятельные афиняне, заинтересованные перед очередными ежегодными выборами на руководящие государственные посты заручиться расположением своих сограждан.
Под угощением в первую очередь, конечно, разумелось вино. Сосуды с вином расставляли между колоннами портиков и у статуй вдоль всего Дромоса — самой большой и широкой улицы Афин. Под покровом южной ночи, при свете пылающих факелов устраивались пирушки. Появлялись ряженые — буйная свита Диониса: сатиры, силены, вакханки, которых изображали переодетые юноши, веселый пастушеский бог Пан с растрепанными волосами и козлиными ногами. Начинались пляски под звуки флейт и тимпанов, песни.
Следующие два дня праздника были целиком заполнены состязаниями взрослых хоров, а на четвертый день уже все афинские граждане, гости Афин и метеки восседали в театре, присутствуя на драматических состязаниях. Последние продолжались два дня, с восхода и до захода солнца, и были самой важной, самой значительной частью Великих Дионисий.
Афиняне приходили в театр, полностью отрешившись от повседневных забот. Они успевали отойти от них за три предшествующих дня праздника, заполненные торжественными церемониями, жертвоприношениями, песнопениями, гимнастическими состязаниями, пиршествами и т. п. Главное назначение этого праздника в том и {94} состояло, чтобы освободить его участников от оков будничности, заставить их забыть отрицательные стороны повседневного быта, наполнить их сердца радостным, возвышенным настроением, которое так необходимо для полноценного восприятия театрального и любого другого искусства.