Файл: Рассказов водном томе Серия Полное собрание сочинений (эксмо) Текст предоставлен издательством.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 98
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Часть первая
В доме вдовы Мымриной, что в Пятисобачьем переулке, свадебный ужин. Ужинает 23 человека, из коих восемь ничего не едят, клюют носом и жалуются,
что их мутит. Свечи, лампы и хромая люстра, взятая напрокат из трактира, горят до того ярко, что один из гостей, сидящих за столом, телеграфист, кокетливо щурит глаза и то и дело заговаривает об электрическом освещении – ник селу ник городу. Этому освещению и вообще электричеству он пророчит блестящую будущность, но тем не менее ужинающие слушают его с некоторым пренебрежением Электричество – бормочет посаженый отец, тупо глядя в свою тарелку. – А по моему взгляду, электрическое освещение одно только жульничество. Всунут туда уголек и думают глаза отвести Нет, брат,
уж ежели ты даешь мне освещение, то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь зажигательное, чтобы было за что взяться Ты давай
– Нет, не пустяшное! – обижается Дашенькина мать. – Ты говори, сударь, да не заговаривайся Кроме того, что мы тысячу рублей, мы три салопа даем,
постелю и вот эту всю мебель Поди-кась найди в другом месте такое приданое Я ничего Мебель, действительно, хорошая ноя в том смысле, что вот они обижаются, будто я намекнул А вы не намекайте, – говорит невестина мать. Мы вас по вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова А ежели вы знали,
что Егор Федорыч из интереса женится, то что же вы раньше молчали Пришли бы да и сказали пород- ственному: таки так, мол, на интерес польстился…
А тебе, батюшка, грех – обращается вдруг невестина мать к жениху, слезливо мигая глазами. – Я ее, может,
вскормила, вспоила… берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою, а ты ты из интереса Ивы поверили клевете – говорит Апломбов,
вставая из-за стола и нервно теребя свои щетинистые волосы. – Покорнейше вас благодарю Мерси за такое мнение А вы, господин Блинчиков, – обращается он к телеграфисту, – вы хоть и знакомый мне, ноя не позволю вам такие безобразия строить в чужом доме!
Позвольте вам выйти вон То есть как
– Позвольте вам выйти вон Желаю, чтобы ивы были таким честным человеком, как я Одним словом,
позвольте вам выйти вон Да оставь Будет тебе – осаживают жениха его приятели. – Ну, стоит ли Садись Оставь Нет, я желаю показать, что он не имеет никакой полной правы Я по любви вступил в законный брак.
Чего же высидите, не понимаю Позвольте вам выйти вон Я ничего Я ведь – говорит ошеломленный телеграфист, поднимаясь из-за стола. – Не понимаю даже Извольте, я уйду Только вы отдайте мне сначала три рубля, что вы у меня на пикейную жилетку заняли. Выпью вот еще и уйду, только вы сначала долг отдайте.
Жених долго шепчется со своими приятелями. Те по мелочам дают ему три рубля, он с негодованием бросает их телеграфисту, и последний, после долгих поисков своей форменной фуражки, раскланивается и уходит.
Так иногда может кончиться невинный разговор об электричестве Но вот кончается ужин Наступает ночь. Благовоспитанный автор надевает на свою фантазию крепкую узду и накидывает на текущие события темную вуаль таинственности.
Розоперстая Аврора застает еще Гименея в Пяти
Мелюзга
«Милостивый государь, отец и благодетель – сочинял начерно чиновник Невыразимов поздравительное письмо. – Желаю как сей Светлый день, таки многие предбудущие провести в добром здравии и благополучии. А также и семейству жел…»
Лампа, в которой керосин был уже на исходе, коптила и воняла гарью. По столу, около пишущей руки
Невыразимова, бегал встревоженно заблудившийся таракан. Через две комнаты от дежурной швейцар Парамон чистил уже в третий раз свои парадные сапоги,
и с такой энергией, что его плевки и шум ваксельной щетки были слышны во всех комнатах.
«Что бы еще такое ему, подлецу, написать – задумался Невыразимов, поднимая глаза на закопченный потолок.
На потолке увидел он темный круг – тень от абажура. Ниже были запыленные карнизы, еще ниже – стены, выкрашенные вовремя оно в сине-бурую краску.
И дежурная комната показалась ему такой пустыней,
что стало жалко не только себя, но даже таракана…
«Я-то отдежурю и выйду отсюда, а он весь свой тараканий век здесь продежурит, – подумал он, потягиваясь Тоска Сапоги себе почистить, что ли
Симулянты
Генеральша Марфа Петровна Печонкина, или, как ее зовут мужики, Печончиха, десять лет уже практикующая на поприще гомеопатии, в один из майских вторников принимает у себя в кабинете больных. Передней на столе гомеопатическая аптечка, лечебники счета гомеопатической аптеки. На стене в золотых рамках под стеклом висят письма какого-то петербургского гомеопата, по мнению Марфы Петровны,
очень знаменитого и даже великого, и висит портрет отца Аристарха, которому генеральша обязана своим спасением отречением от зловредной аллопатии и знанием истины. В передней сидят и ждут пациенты,
все больше мужики. Все они, кроме двух-трех, босы,
так как генеральша велит оставлять вонючие сапоги на дворе.
Марфа Петровна приняла уже десять человек ивы- зывает одиннадцатого Гаврила Груздь!
Дверь отворяется и, вместо Гаврилы Груздя, в кабинет входит Замухришин, генеральшин сосед, помещик из оскудевших, маленький старичок с кислыми глазками и с дворянской фуражкой подмышкой. Он ставит палку в угол, подходит к генеральше и молча
Мыслитель
Знойный полдень. В воздухе ни звуков, ни движений Вся природа похожа на одну очень большую,
забытую богом и людьми, усадьбу. Под опустившейся листвой старой липы, стоящей около квартиры тюремного смотрителя Яшкина, за маленьким треногим столом сидят сам Яшкин и его гость, штатный смотритель уездного училища Пимфов. Оба без сюртуков;
жилетки их расстегнуты лица потны, красны, неподвижны способность их выражать что-нибудь парализована зноем Лицо Пимфова совсем скисло и заплыло ленью, глаза его посоловели, нижняя губа отвисла. В глазах же и на лбу у Яшкина еще заметна кое-какая деятельность по-видимому, оно чем-то думает Оба глядят друг на друга, молчат и выражают свои мучения пыхтеньем и хлопаньем ладонями по мухам. На столе графин сводкой, мочалистая вареная говядина и коробка из-под сардин с серой солью.
Выпиты уже первая, вторая, третья Да-с! – издает вдруг Яшкин, итак неожиданно, что собака, дремлющая недалеко от стола, вздрагивает и, поджав хвост, бежит в сторону. – Да-с! Что ни говорите, Филипп Максимыч, а в русском языке очень много лишних знаков препинания
– То есть, почему же-с? – скромно вопрошает Пим- фов, вынимая из рюмки крылышко мухи. – Хотя и много знаков, но каждый из них имеет свое значение и место Уж это вы оставьте Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование Наставит десяток запятых водной строчке и думает, что он умный.
Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это Милостивый государь – запятая, посетив тюрьму такого-то числа запятая, я заметил – запятая, что арестанты – запятая тьфу В глазах рябит Да ив книгах тоже самое Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные.
Противно читать даже. А иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд Для чего это Наука того требует – вздыхает Пимфов.
– Наука Умопомрачение, а не наука Для форсу выдумали пыль в глаза пущать… Например, нив одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть Для чего он, спрашивается Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не все равно Бог знает что выговорите, Илья Мартыныч! – обижается Пимфов. – Как же это можно хлеб через е писать Такое говорят, что слушать даже неприятно.
Пимфов выпивает рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону Да и секли же меня за этот ять – продолжает Яш- кин. – Помню это, вызывает меня раз учитель к черной доске и диктует Лекарь уехал в город. Я взяли написал лекарь се. Выпорол. Через неделю опять к доске, опять пиши Лекарь уехал в город. Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. За что же, Иван Фомич?
Помилуйте, сами же выговорили, что тут ять нужно!
«Тогда, говорит, я заблуждался, прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя подолгу присяги Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого ять Будь я министром, запретил бы я вашему брату ятем людей морочить Прощайте, – вздыхает Пимфов, моргая глазами и надевая сюртук. – Не могу я слышать, ежели про науки Ну, ну, ну ужи обиделся – говорит Яшкин, хватая Пимфова за рукав. – Я ведь это так, для разговора только Ну, сядем, выпьем!
Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями.
Слышится помойный плеск и визг облитой собаки.
Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше;
вот-вот растает от жары и потечет вниз на жилетку. На
Злоумышленник
Перед судебным следователем стоит маленький,
чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечесан- ных, путаных волос, что придает ему еще большую,
паучью суровость. Он бос Денис Григорьев! – начинает следователь. – Подойди поближе и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа сего июля железнодорожный сторож Иван
Семенов Акинфов, проходя утром по линии, на 141- й версте, застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка!..
С каковою гайкой они задержал тебя. Так ли это было Чаво?
– Так ли все это было, как объясняет Акинфов?
– Знамо, было Хорошо ну, а для чего ты отвинчивал гайку Чаво?
– Ты это свое «чаво» брось, а отвечай на вопрос:
для чего ты отвинчивал гайку
– Коли б ненужна была, не отвинчивал бы, – хрипит
Денис, косясь на потолок Для чего же тебе понадобилась эта гайка Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем Кто это – мы Мы, народ Климовские мужики, то есть Послушай, братец, не прикидывайся ты мне идиотом, а говори толком. Нечего тут про грузила врать Отродясь не врала тут вру – бормочет Денис,
мигая глазами. – Да нешто, ваше благородие, можно без грузила Ежели ты живца или выполозка на крючок сажаешь, то нешто он пойдет ко дну без грузила?
Вру… – усмехается Денис. – Черт ливнем, в жив- це-то, ежели поверху плавать будет Окунь, щука, налим завсегда на донную идет, а которая ежели поверху плавает, то ту разве только шилишпер схватит, да и то редко В нашей реке не живет шилишпер… Эта рыба простор любит Для чего ты мне про шилишпера рассказываешь Чаво? Да ведь вы сами спрашиваете У нас и господа так ловят. Самый последний мальчишка не станет тебе без грузила ловить. Конечно, который непонимающий, ну, тот и без грузила пойдет ловить. Дураку закон не писан Такты говоришь, что ты отвинтил эту гайку для того, чтобы сделать из нее грузило
– А то что же Не в бабки ж играть Но для грузила ты мог взять свинец, пулю гвоздик какой-нибудь…
– Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить… И тяжелая,
и дыра есть Дураком каким прикидывается Точно вчера родился или с неба упал. Разве тыне понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание Не догля- ди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило Ты людей убил бы Избави господи, ваше благородие Зачем убивать Нешто мы некрещеные или злодеи какие Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было Спаси и помилуй, царица небесная Что вы- с А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение!
Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза Ну Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушение людей убил Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезда то тьфу гайка
– Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам Это мы понимаем Мы ведь не все отвинчиваем оставляем Не без ума делаем понимаем…
Денис зевает и крестит рот В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, говорит следователь. – Теперь понятно, почему Чего изволите Теперь, говорю, понятно, отчего в прошлом году сошел поезд с рельсов Я понимаю На то вы и образованные, чтобы понимать, мило- стивцы наши Господь знал, кому понятие давал…
Вы вот и рассудили, как и что, а сторож тот же мужик,
без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит Ты рассуди, а потоми тащи Сказано – мужик, мужицкий и ум Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам ударили в груди Когда у тебя делали обыск, то нашли еще одну гайку Эту в каком месте ты отвинтили когда Это вы про ту гайку, что под красным сундучком лежала Не знаю, где она у тебя лежала, но только нашли ее. Когда ты ее отвинтил Я ее не отвинчивал, ее мне Игнашка, Семена кривого сын, дал. Это я про ту, что под сундучком, а ту,
что на дворе в санях, мы вместе с Митрофаном вывинтили С каким Митрофаном С Митрофаном Петровым Нешто не слыхали?
Невода у нас делает и господам продает. Ему много этих самых гаек требуется. На каждый невод, почитай,
штук десять Послушай 1081 статья уложения о наказаниях говорит, что за всякое с умыслом учиненное повреждение железной дороги, когда оно может подвергнуть опасности следующий посей дороге транспорт и виновный знал, что последствием сего должно быть несчастье понимаешь знал А тыне мог не знать,
к чему ведет это отвинчивание он приговаривается к ссылке в каторжные работы Конечно, вы лучше знаете Мы люди темные…
нешто мы понимаем Все ты понимаешь Это ты врешь, прикидываешься Зачем врать Спросите на деревне, коли не верите Без грузила только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила Ты еще про шилишпера расскажи – улыбается следователь Шилишпер у нас не водится Пущаем леску без грузила поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко
– Ну, молчи…
Наступает молчание. Денис переминается с ноги на ногу, глядит на стол с зеленым сукном и усиленно мигает глазами, словно видит перед собой не сукно, а солнце. Следователь быстро пишет Мне идтить? – спрашивает Денис после некоторого молчания Нет. Я должен взять тебя под стражу и отослать в тюрьму.
Денис перестает мигать и, приподняв свои густые брови, вопросительно глядит на чиновника То есть, как же в тюрьму Ваше благородие Мне некогда, мне надо на ярмарку с Егора три рубля за сало получить Молчи, не мешай В тюрьму Было б за что, пошел бы, а то так…
здорово живешь За что И не крал, кажись, и не дрался А ежели вы насчет недоимки сомневаетесь,
ваше благородие, тоне верьте старосте Вы господина непременного члена спросите Креста на нем нет, на старосте-то…
– Молчи Я итак молчу – бормочет Денис. – А что староста набрехал в учете, это я хоть под присягой Нас три брата Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григо- рьев и я, Денис Григорьев…
– Ты мне мешаешь Эй, Семен – кричит следователь Увести его Нас три брата, – бормочет Денис, когда два дюжих солдата берут и ведут его из камеры. – Брат за братане ответчик Кузьма не платит, а ты, Денис, отвечай Судьи Помер покойник барин-генерал, царство небесное, а то показал бы он вам, судьям Надо судить умеючи, не зря Хоть и высеки, но чтоб задело, по совести
В доме вдовы Мымриной, что в Пятисобачьем переулке, свадебный ужин. Ужинает 23 человека, из коих восемь ничего не едят, клюют носом и жалуются,
что их мутит. Свечи, лампы и хромая люстра, взятая напрокат из трактира, горят до того ярко, что один из гостей, сидящих за столом, телеграфист, кокетливо щурит глаза и то и дело заговаривает об электрическом освещении – ник селу ник городу. Этому освещению и вообще электричеству он пророчит блестящую будущность, но тем не менее ужинающие слушают его с некоторым пренебрежением Электричество – бормочет посаженый отец, тупо глядя в свою тарелку. – А по моему взгляду, электрическое освещение одно только жульничество. Всунут туда уголек и думают глаза отвести Нет, брат,
уж ежели ты даешь мне освещение, то ты давай не уголек, а что-нибудь существенное, этакое что-нибудь зажигательное, чтобы было за что взяться Ты давай
огня – понимаешь – огня, который натуральный, а не умственный Ежели бы вы видели электрическую батарею, из чего она составлена, – говорит телеграфист, рисуясь то вы иначе бы рассуждали И не желаю видеть. Жульничество Народ простой надувают Соки последние выжимают. Знаем мы их, этих самых А вы, господин молодой человек не имею чести знать вашего имени-отчества, чем за жульничество вступаться, лучше бы выпили и другим налили Я с вами, папаша, вполне согласен, – говорит хриплым тенором жених Апломбов, молодой человек с длинной шеей и щетинистыми волосами. – К чему заводить ученые разговоры Яне прочь и сам поговорить о всевозможных открытиях в научном смысле,
но ведь на это есть другое время Ты какого мнения,
машер?
44
– обращается жених к сидящей рядом неве- сте.
Невеста Дашенька, у которой на лице написаны все добродетели, кроме одной – способности мыслить,
вспыхивает и говорит Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном Слава богу, прожили век без образования и вот Дорогая (от франц – ma chère).
но ведь на это есть другое время Ты какого мнения,
машер?
44
– обращается жених к сидящей рядом неве- сте.
Невеста Дашенька, у которой на лице написаны все добродетели, кроме одной – способности мыслить,
вспыхивает и говорит Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном Слава богу, прожили век без образования и вот Дорогая (от франц – ma chère).
уж, благодарить бога, третью дочку за хорошего человека выдаем, – говорит с другого конца стола мать
Дашеньки, вздыхая и обращаясь к телеграфисту – А
ежели мы, по-вашему, выходим необразованные, то зачем вы к нам ходите Шли бык своим образован- ным!
Наступает молчание. Телеграфист сконфужен. Он никак не ожидал, что разговор об электричестве примет такой странный оборот. Наступившее молчание имеет характер враждебный, кажется ему симптомом всеобщего неудовольствия, ион находит нужным оправдаться Я, Татьяна Петровна, всегда уважал ваше семейство говорит она ежели я насчет электрического освещения, так это еще не значит, что я из гордости.
Даже вот выпить могу Я всегда от всех чувств желал
Дарье Ивановне хорошего жениха. В наше время, Татьяна Петровна, трудно выйти за хорошего человека.
Нынче каждый норовит вступить в брак из-за интереса, из-за денег Это намек – говорит жених, багровея и мигая глазами И никакого тут нет намека, – говорит телеграфист,
несколько струсив. – Яне говорю о присутствующих.
Это я так вообще Помилуйте. Все знают, что вы из любви Приданое пустяшное…
Дашеньки, вздыхая и обращаясь к телеграфисту – А
ежели мы, по-вашему, выходим необразованные, то зачем вы к нам ходите Шли бык своим образован- ным!
Наступает молчание. Телеграфист сконфужен. Он никак не ожидал, что разговор об электричестве примет такой странный оборот. Наступившее молчание имеет характер враждебный, кажется ему симптомом всеобщего неудовольствия, ион находит нужным оправдаться Я, Татьяна Петровна, всегда уважал ваше семейство говорит она ежели я насчет электрического освещения, так это еще не значит, что я из гордости.
Даже вот выпить могу Я всегда от всех чувств желал
Дарье Ивановне хорошего жениха. В наше время, Татьяна Петровна, трудно выйти за хорошего человека.
Нынче каждый норовит вступить в брак из-за интереса, из-за денег Это намек – говорит жених, багровея и мигая глазами И никакого тут нет намека, – говорит телеграфист,
несколько струсив. – Яне говорю о присутствующих.
Это я так вообще Помилуйте. Все знают, что вы из любви Приданое пустяшное…
– Нет, не пустяшное! – обижается Дашенькина мать. – Ты говори, сударь, да не заговаривайся Кроме того, что мы тысячу рублей, мы три салопа даем,
постелю и вот эту всю мебель Поди-кась найди в другом месте такое приданое Я ничего Мебель, действительно, хорошая ноя в том смысле, что вот они обижаются, будто я намекнул А вы не намекайте, – говорит невестина мать. Мы вас по вашим родителям почитаем и на свадьбу пригласили, а вы разные слова А ежели вы знали,
что Егор Федорыч из интереса женится, то что же вы раньше молчали Пришли бы да и сказали пород- ственному: таки так, мол, на интерес польстился…
А тебе, батюшка, грех – обращается вдруг невестина мать к жениху, слезливо мигая глазами. – Я ее, может,
вскормила, вспоила… берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою, а ты ты из интереса Ивы поверили клевете – говорит Апломбов,
вставая из-за стола и нервно теребя свои щетинистые волосы. – Покорнейше вас благодарю Мерси за такое мнение А вы, господин Блинчиков, – обращается он к телеграфисту, – вы хоть и знакомый мне, ноя не позволю вам такие безобразия строить в чужом доме!
Позвольте вам выйти вон То есть как
– Позвольте вам выйти вон Желаю, чтобы ивы были таким честным человеком, как я Одним словом,
позвольте вам выйти вон Да оставь Будет тебе – осаживают жениха его приятели. – Ну, стоит ли Садись Оставь Нет, я желаю показать, что он не имеет никакой полной правы Я по любви вступил в законный брак.
Чего же высидите, не понимаю Позвольте вам выйти вон Я ничего Я ведь – говорит ошеломленный телеграфист, поднимаясь из-за стола. – Не понимаю даже Извольте, я уйду Только вы отдайте мне сначала три рубля, что вы у меня на пикейную жилетку заняли. Выпью вот еще и уйду, только вы сначала долг отдайте.
Жених долго шепчется со своими приятелями. Те по мелочам дают ему три рубля, он с негодованием бросает их телеграфисту, и последний, после долгих поисков своей форменной фуражки, раскланивается и уходит.
Так иногда может кончиться невинный разговор об электричестве Но вот кончается ужин Наступает ночь. Благовоспитанный автор надевает на свою фантазию крепкую узду и накидывает на текущие события темную вуаль таинственности.
Розоперстая Аврора застает еще Гименея в Пяти
собачьем переулке, но вот настает серое утро и дает автору богатый материал для
Части второй и последней
Серое осеннее утро. Еще нет и восьми часов, а в
Пятисобачьем переулке необычайное движение. По тротуарам бегают встревоженные городовые и дворники у ворот толпятся озябшие кухарки с выражением крайнего недоумения на лицах Вовсе окна глядят обыватели. Из открытого окна прачечной, нажимая друг друга висками и подбородками, глядят женские головы Не то снег, не то и не разберешь, что оно такое слышатся голоса.
В воздухе от земли до крыш кружится что-то белое,
очень похожее на снег. Мостовая бела, уличные фонари, крыши, дворницкие скамьи у ворот, плечи и шапки прохожих – все бело Что случилось – спрашивают прачки у бегущих дворников.
Те в ответ машут руками и бегут дальше Они и сами не знают, в чем дело. Но вот наконец медленно проходит один дворники, беседуя сам с собой, жестикулирует руками. Очевидно, он побывал на месте происшествия и знает все
– Что, родименький, случилось – спрашивают у него прачки из окна Неудовольствие, – отвечает он. – В доме Мым- риной, что вчерась была свадьба, жениха обсчитали.
Вместо тысячи – девятьсот дали Ну, а он что Осерчал. Я, говорит, того, говорит Распорол в сердцах перину и выпустил пух в окно Ишь, сколько пуху Снег словно Ведут Ведут – слышатся голоса. – Ведут!
От дома вдовы Мымриной движется процессия.
Впереди идут два городовых с озабоченными лицами Сзади них шагает Апломбов в триковом пальто ив цилиндре.
На лице у него написано Я честный человек, но надувать себя не позволю Ужо правосудие покажет вам, что я за человек бормочет он, то и дело оборачиваясь.
За ним идут плачущие Татьяна Петровна и Дашенька. Шествие замыкается дворником с книгой и толпой мальчишек О чем плачешь, молодуха – обращаются прачки к Дашеньке Перины жалко – отвечает за нее мать. – Три пуда,
голубчики! И пух-то ведь какой Пушинка к пушинке ни одного перышка Наказал бог на старости лет
Части второй и последней
Серое осеннее утро. Еще нет и восьми часов, а в
Пятисобачьем переулке необычайное движение. По тротуарам бегают встревоженные городовые и дворники у ворот толпятся озябшие кухарки с выражением крайнего недоумения на лицах Вовсе окна глядят обыватели. Из открытого окна прачечной, нажимая друг друга висками и подбородками, глядят женские головы Не то снег, не то и не разберешь, что оно такое слышатся голоса.
В воздухе от земли до крыш кружится что-то белое,
очень похожее на снег. Мостовая бела, уличные фонари, крыши, дворницкие скамьи у ворот, плечи и шапки прохожих – все бело Что случилось – спрашивают прачки у бегущих дворников.
Те в ответ машут руками и бегут дальше Они и сами не знают, в чем дело. Но вот наконец медленно проходит один дворники, беседуя сам с собой, жестикулирует руками. Очевидно, он побывал на месте происшествия и знает все
– Что, родименький, случилось – спрашивают у него прачки из окна Неудовольствие, – отвечает он. – В доме Мым- риной, что вчерась была свадьба, жениха обсчитали.
Вместо тысячи – девятьсот дали Ну, а он что Осерчал. Я, говорит, того, говорит Распорол в сердцах перину и выпустил пух в окно Ишь, сколько пуху Снег словно Ведут Ведут – слышатся голоса. – Ведут!
От дома вдовы Мымриной движется процессия.
Впереди идут два городовых с озабоченными лицами Сзади них шагает Апломбов в триковом пальто ив цилиндре.
На лице у него написано Я честный человек, но надувать себя не позволю Ужо правосудие покажет вам, что я за человек бормочет он, то и дело оборачиваясь.
За ним идут плачущие Татьяна Петровна и Дашенька. Шествие замыкается дворником с книгой и толпой мальчишек О чем плачешь, молодуха – обращаются прачки к Дашеньке Перины жалко – отвечает за нее мать. – Три пуда,
голубчики! И пух-то ведь какой Пушинка к пушинке ни одного перышка Наказал бог на старости лет
Процессия поворачивает за угол, и Пятисобачий переулок успокаивается. Пух летает до вечера
Господа обыватели
(Пьеса в двух действиях)
Действие первое
Городская управа. Заседание.
Городской голова (почавкав губами и медленно поковыряв у себя в ухе В таком разе неугодно ли вам будет, господа, выслушать мнение брандмейстера Семена Вавилыча, который по этой части специалист Пускай объяснит, а там мы рассудим!
Брандмейстер. Я так понимаю Сморкается в
клетчатый платок Десять тысяч, ассигнованные на пожарную часть, может быть, и большие деньги,
но… вытирает лысину это одна только видимость.
Это не деньги, а мечта, атмосфера. Конечно, и заде- сять тысяч можно иметь пожарную команду, но какую?
Один смех только Видите ли Самое важное в жизни человеческой – это каланча, и всякий ученый вам это скажет. Наша же городская каланча, рассуждая категорически, совсем не годится, потому что мала. Дома высокие поднимает вверх руку они кругом загораживают каланчу, и не только что пожар, но дай бог
(Пьеса в двух действиях)
Действие первое
Городская управа. Заседание.
Городской голова (почавкав губами и медленно поковыряв у себя в ухе В таком разе неугодно ли вам будет, господа, выслушать мнение брандмейстера Семена Вавилыча, который по этой части специалист Пускай объяснит, а там мы рассудим!
Брандмейстер. Я так понимаю Сморкается в
клетчатый платок Десять тысяч, ассигнованные на пожарную часть, может быть, и большие деньги,
но… вытирает лысину это одна только видимость.
Это не деньги, а мечта, атмосфера. Конечно, и заде- сять тысяч можно иметь пожарную команду, но какую?
Один смех только Видите ли Самое важное в жизни человеческой – это каланча, и всякий ученый вам это скажет. Наша же городская каланча, рассуждая категорически, совсем не годится, потому что мала. Дома высокие поднимает вверх руку они кругом загораживают каланчу, и не только что пожар, но дай бог
хоть небо увидеть. Я взыскиваю с пожарных, но разве они виноваты, что им невидно Потом в отношении лошадином ив рассуждении бочек (Расстегивает
жилетку, вздыхает и продолжает речь в том же ду-
хе.)
Гласные единогласно Прибавить сверх сметы еще две тысячи!
Городской голова делает минутный перерыв для вывода из залы заседания корреспондента.
Брандмейстер. Хорошо-с. Теперь, стало быть, вы рассуждаете, чтобы каланча была возвышена на два аршина Хорошо. Но ежели взглянуть стой точки ив том смысле, что тут заинтересованы общественные,
так сказать, государственные интересы, то я должен заметить, господа гласные, что если за это дело возьмется подрядчик, то я должен вам иметь ввиду, что это обойдется городу вдвое дороже, так как подрядчик будет соблюдать тут свой интереса не общественный. Если же строить хозяйственным способом, не спеша, то ежели кирпич, положим, по пятнадцати рублей за тысячу и доставка на пожарных лошадях и ежели поднимает глаза к потолку, как бы мысленно считая и ежели пятьдесят двенадцатиаршинных бревен в пять вершков (Считает.)
Гласные подавляющим большинством голосов).
Поручить ремонт каланчи Семену Вавилычу, для каковой цели ассигновать на первый раз тысячу пятьсот двадцать три рубля сорок четыре копейки!
Брандмейстерша сидит среди публики и шепчет
соседке). Не знаю, зачем это мой Сеня берет на себя столько хлопот Сего ли здоровьем заниматься постройками Тоже, это весело – целый день рабочих по зубам бить Наживет на ремонте какой-нибудь пустяк,
рублей пятьсот, а здоровья себе испортит на тысячу.
Губит его, дурака, доброта!
Брандмейстер. Хорошо-с. Теперь будем говорить о служебном персонале. Конечно, я, как лицо, можно сказать, заинтересованное конфузится могу только заметить, что мне мне все равно Я человек уже немолодой, больной, не сегодня-завтра могу умереть. Доктор сказал, что у меня во внутренностях затвердение и что если я не буду оберегать своего здоровья, то внутри во мне лопнет жила и я помру без покаяния…
Шепот в публике. Собаке собачья и смерть.
Брандмейстер. Ноя о себе не хлопочу. Пожил я, и слава богу. Ничего мне ненужно Только мне удивительно и и даже обидно Машет безнадежно рукой Служишь заодно только жалованье, честно, беспорочно ни днем, ни ночью покою, не щадишь здоровья и и не знаешь, к чему все это Для чего хлопочу Какой интерес Яне про себя рассуждаю, а вообще Другой не станет жить при таком иждивении…
Пьяница пойдет на эту должность, а человек дельный,
солидный скорей с голоду помрет, чем за такое жалованье станет тут хлопотать с лошадьми да с пожарными Пожав плечами Какой интерес Если бы увидели иностранцы, какие у нас порядки, то, я думаю,
досталось бы нам на орехи во всех заграничных газетах. В Западной Европе, взять хоть, например, Париж, на каждой улице по каланче, и брандмейстерам каждогодно выдают пособие в размере годового жалованья. Там можно служить!
Гласные. Выдать Семену Вавилычу в виде единовременного пособия за долголетнюю службу двести рублей!
Брандмейстерша шепчет соседке Это хорошо,
что он выпросил Умник. Намедни мы были у отца протопопа, проиграли у него в стуколку сто рублей и теперь, знаете ли, так жалко Зевает Ах, так жалко!
Пора бы уж домой идти, чай пить.
Действие второе
Сцена у каланчи. Стража.
Часовой на каланче кричит вниз Эй На лесопильном дворе горит Бей тревогу!
Часовой внизу. А ты только сейчас увидел Народ
жилетку, вздыхает и продолжает речь в том же ду-
хе.)
Гласные единогласно Прибавить сверх сметы еще две тысячи!
Городской голова делает минутный перерыв для вывода из залы заседания корреспондента.
Брандмейстер. Хорошо-с. Теперь, стало быть, вы рассуждаете, чтобы каланча была возвышена на два аршина Хорошо. Но ежели взглянуть стой точки ив том смысле, что тут заинтересованы общественные,
так сказать, государственные интересы, то я должен заметить, господа гласные, что если за это дело возьмется подрядчик, то я должен вам иметь ввиду, что это обойдется городу вдвое дороже, так как подрядчик будет соблюдать тут свой интереса не общественный. Если же строить хозяйственным способом, не спеша, то ежели кирпич, положим, по пятнадцати рублей за тысячу и доставка на пожарных лошадях и ежели поднимает глаза к потолку, как бы мысленно считая и ежели пятьдесят двенадцатиаршинных бревен в пять вершков (Считает.)
Гласные подавляющим большинством голосов).
Поручить ремонт каланчи Семену Вавилычу, для каковой цели ассигновать на первый раз тысячу пятьсот двадцать три рубля сорок четыре копейки!
Брандмейстерша сидит среди публики и шепчет
соседке). Не знаю, зачем это мой Сеня берет на себя столько хлопот Сего ли здоровьем заниматься постройками Тоже, это весело – целый день рабочих по зубам бить Наживет на ремонте какой-нибудь пустяк,
рублей пятьсот, а здоровья себе испортит на тысячу.
Губит его, дурака, доброта!
Брандмейстер. Хорошо-с. Теперь будем говорить о служебном персонале. Конечно, я, как лицо, можно сказать, заинтересованное конфузится могу только заметить, что мне мне все равно Я человек уже немолодой, больной, не сегодня-завтра могу умереть. Доктор сказал, что у меня во внутренностях затвердение и что если я не буду оберегать своего здоровья, то внутри во мне лопнет жила и я помру без покаяния…
Шепот в публике. Собаке собачья и смерть.
Брандмейстер. Ноя о себе не хлопочу. Пожил я, и слава богу. Ничего мне ненужно Только мне удивительно и и даже обидно Машет безнадежно рукой Служишь заодно только жалованье, честно, беспорочно ни днем, ни ночью покою, не щадишь здоровья и и не знаешь, к чему все это Для чего хлопочу Какой интерес Яне про себя рассуждаю, а вообще Другой не станет жить при таком иждивении…
Пьяница пойдет на эту должность, а человек дельный,
солидный скорей с голоду помрет, чем за такое жалованье станет тут хлопотать с лошадьми да с пожарными Пожав плечами Какой интерес Если бы увидели иностранцы, какие у нас порядки, то, я думаю,
досталось бы нам на орехи во всех заграничных газетах. В Западной Европе, взять хоть, например, Париж, на каждой улице по каланче, и брандмейстерам каждогодно выдают пособие в размере годового жалованья. Там можно служить!
Гласные. Выдать Семену Вавилычу в виде единовременного пособия за долголетнюю службу двести рублей!
Брандмейстерша шепчет соседке Это хорошо,
что он выпросил Умник. Намедни мы были у отца протопопа, проиграли у него в стуколку сто рублей и теперь, знаете ли, так жалко Зевает Ах, так жалко!
Пора бы уж домой идти, чай пить.
Действие второе
Сцена у каланчи. Стража.
Часовой на каланче кричит вниз Эй На лесопильном дворе горит Бей тревогу!
Часовой внизу. А ты только сейчас увидел Народ
уж полчаса как бежит, а ты, чудак, только сейчас спохватился Глубокомысленно Дурака хоть наверху поставь, хоть внизу – все равно. Бьет тревогу.)
Через три минуты в окне своей квартиры, находящейся против каланчи, показывается брандмейстер в дезабилье и с заспанными глазами.
Брандмейстер. Где горит, Денис?
Часовой внизу вытягивается и делает под козырек На лесопильном дворе, вашескородие!
Брандмейстер покачивает головой Упаси бог!
Ветер дует, сушь такая Машет рукой И не дай бог Горе да и только с этими несчастьями. Погладив себя по лицу Вот что, Денис Скажи им, братец ты мой, чтоб запрягали и ехали себе, а я сейчас…
немного погодя приеду Одеться надо, то да се…
Часовой внизу. Да некому ехать, вашескородие!
Все поуходили, один Андрей дома.
Брандмейстер испуганно Где же они, мерзавцы?
Часовой внизу. Макар новые подметки ставил, теперь сапоги понес в слободку, к дьякону. Михайлу, ваше высокородие, вы сами изволили послать овес продавать Егор на пожарных лошадях повез за реку надзирателеву свояченицу, Никита выпивши.
Брандмейстер. А Алексей?
Часовой внизу. Алексей пошел раков ловить, потому вы изволили ему давеча приказать, говорили, что
Через три минуты в окне своей квартиры, находящейся против каланчи, показывается брандмейстер в дезабилье и с заспанными глазами.
Брандмейстер. Где горит, Денис?
Часовой внизу вытягивается и делает под козырек На лесопильном дворе, вашескородие!
Брандмейстер покачивает головой Упаси бог!
Ветер дует, сушь такая Машет рукой И не дай бог Горе да и только с этими несчастьями. Погладив себя по лицу Вот что, Денис Скажи им, братец ты мой, чтоб запрягали и ехали себе, а я сейчас…
немного погодя приеду Одеться надо, то да се…
Часовой внизу. Да некому ехать, вашескородие!
Все поуходили, один Андрей дома.
Брандмейстер испуганно Где же они, мерзавцы?
Часовой внизу. Макар новые подметки ставил, теперь сапоги понес в слободку, к дьякону. Михайлу, ваше высокородие, вы сами изволили послать овес продавать Егор на пожарных лошадях повез за реку надзирателеву свояченицу, Никита выпивши.
Брандмейстер. А Алексей?
Часовой внизу. Алексей пошел раков ловить, потому вы изволили ему давеча приказать, говорили, что
завтра у вас к обеду гости будут.
Брандмейстер презрительно покачав головой).
Изволь вот служить с таким народом Невежество,
необразованность… пьянство Если бы увидели иностранцы, то досталось бы нам в заграничных журналах Там, взять хоть Париж, пожарная команда все время скачет по улице, народ давит есть пожарили нет, а ты скачи Тут же горит лесопильный двор, опасность, а их никого дома нет, словно черт их слопал Нет, далеко еще нам до Европы Поворачивается лицом в комнату, нежно Машенька, приготовь мне мундир
Устрицы
Мне ненужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь. Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок По- видимому, я сейчас должен упасть и потерять созна- ние.
Попади я в эти минуты в больницу, доктора должны были бы написать на моей доске Fames
45
– болезнь,
которой нет в медицинских учебниках.
Возле меня на тротуаре стоит мой родной отец в поношенном летнем пальто и триковой шапочке, из которой торчит белеющий кусочек ваты. На его ногах большие, тяжелые калоши. Суетный человек, боясь, чтобы люди не увидели, что он носит калоши на босую ногу, натянул на голени старые голенища.
Этот бедный, глуповатый чудак, которого я люблю тем сильнее, чем оборваннее и грязнее делается его летнее франтоватое пальто, пять месяцев тому назад прибыл в столицу искать должности по письменной Голод лат
Брандмейстер презрительно покачав головой).
Изволь вот служить с таким народом Невежество,
необразованность… пьянство Если бы увидели иностранцы, то досталось бы нам в заграничных журналах Там, взять хоть Париж, пожарная команда все время скачет по улице, народ давит есть пожарили нет, а ты скачи Тут же горит лесопильный двор, опасность, а их никого дома нет, словно черт их слопал Нет, далеко еще нам до Европы Поворачивается лицом в комнату, нежно Машенька, приготовь мне мундир
Устрицы
Мне ненужно слишком напрягать память, чтобы во всех подробностях вспомнить дождливые осенние сумерки, когда я стою с отцом на одной из многолюдных московских улиц и чувствую, как мною постепенно овладевает странная болезнь. Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок По- видимому, я сейчас должен упасть и потерять созна- ние.
Попади я в эти минуты в больницу, доктора должны были бы написать на моей доске Fames
45
– болезнь,
которой нет в медицинских учебниках.
Возле меня на тротуаре стоит мой родной отец в поношенном летнем пальто и триковой шапочке, из которой торчит белеющий кусочек ваты. На его ногах большие, тяжелые калоши. Суетный человек, боясь, чтобы люди не увидели, что он носит калоши на босую ногу, натянул на голени старые голенища.
Этот бедный, глуповатый чудак, которого я люблю тем сильнее, чем оборваннее и грязнее делается его летнее франтоватое пальто, пять месяцев тому назад прибыл в столицу искать должности по письменной Голод лат
части. Все пять месяцев он шатался по городу, просил дела и только сегодня решился выйти на улицу просить милостыню…
Против нас большой трехэтажный дом с синей вывеской Трактир. Голова моя слабо откинута назад и набок, и я поневоле гляжу вверх, на освещенные окна трактира. В окнах мелькают человеческие фигуры.
Виден правый бок оркестриона, две олеографии, висячие лампы Вглядываясь водно из окон, я усматриваю белеющее пятно. Пятно это неподвижно и своими прямолинейными контурами резко выделяется из общего темно-коричневого фона. Я напрягаю зрение ив пятне узнаю белую стенную вывеску. На ней что- то написано, но что именно – невидно Полчаса я не отрываю глаз от вывески. Своею белизною она притягивает мои глаза и словно гипнотизирует мой мозг. Я стараюсь прочесть, но старания мои тщетны.
Наконец странная болезнь вступает в свои права.
Шум экипажей начинает казаться мне громом, в уличной вони различаю я тысячи запахов, глаза мои в трактирных лампах и уличных фонарях видят ослепительные молнии. Мои пять чувств напряжены и хватают через норму. Я начинаю видеть то, чего не видел ранее Устрицы – разбираю я на вывеске
Против нас большой трехэтажный дом с синей вывеской Трактир. Голова моя слабо откинута назад и набок, и я поневоле гляжу вверх, на освещенные окна трактира. В окнах мелькают человеческие фигуры.
Виден правый бок оркестриона, две олеографии, висячие лампы Вглядываясь водно из окон, я усматриваю белеющее пятно. Пятно это неподвижно и своими прямолинейными контурами резко выделяется из общего темно-коричневого фона. Я напрягаю зрение ив пятне узнаю белую стенную вывеску. На ней что- то написано, но что именно – невидно Полчаса я не отрываю глаз от вывески. Своею белизною она притягивает мои глаза и словно гипнотизирует мой мозг. Я стараюсь прочесть, но старания мои тщетны.
Наконец странная болезнь вступает в свои права.
Шум экипажей начинает казаться мне громом, в уличной вони различаю я тысячи запахов, глаза мои в трактирных лампах и уличных фонарях видят ослепительные молнии. Мои пять чувств напряжены и хватают через норму. Я начинаю видеть то, чего не видел ранее Устрицы – разбираю я на вывеске
Странное слово Прожил я на земле ровно восемь лети три месяца, но ни разу не слыхал этого слова. Что оно значит Не есть ли это фамилия хозяина трактира Но ведь вывески с фамилиями вешаются на дверях, а не на стенах Папа, что значит устрицы – спрашиваю я хриплым голосом, силясь повернуть лицо в сторону отца.
Отец мой не слышит. Он всматривается в движения толпы и провожает глазами каждого прохожего…
По его глазам я вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже шагнули тронул егоза рукав,
но когда тот обернулся, он сказал виноват, сконфузился и попятился назад Папа, что значит устрицы – повторяю я Это такое животное Живет в море…
Я мигом представляю себе это неведомое морское животное. Оно должно быть чем-то средним между рыбой и раком. Так как оно морское, то из него приготовляют, конечно, очень вкусную горячую уху с душистым перцем и лавровым листом, кисловатую селянку с хрящиками, раковый соус, холодное с хреном…
Я живо воображаю себе, как приносят с рынка это животное, быстро чистят его, быстро суют в горшок…
быстро, быстро, потому что всем есть хочется ужасно хочется Из кухни несется запах рыбного жаркого и ракового супа.
Я чувствую, как этот запах щекочет мое нёбо, ноздри, как он постепенно овладевает всем моим телом…
Трактир, отец, белая вывеска, мои рукава – все пахнет этим запахом, пахнет до того сильно, что я начинаю жевать. Я жую и делаю глотки, словно ив самом деле в моем рту лежит кусок морского животного…
Ноги мои гнутся от наслаждения, которое я чувствую, и я, чтобы не упасть, хватаю отца за рукав и припадаю к его мокрому летнему пальто. Отец дрожит и жмется. Ему холодно Папа, устрицы постные или скоромные – спрашиваю я Их едят живыми – говорит отец. – Они в раковинах, как черепахи, но из двух половинок.
Вкусный запах мгновенно перестает щекотать мое тело, и иллюзия пропадает Теперь я все понимаю Какая гадость, – шепчу я, – какая гадость!
Так вот что значит устрицы Я воображаю себе животное, похожее на лягушку. Лягушка сидит в раковине, глядит оттуда большими блестящими глазами и играет своими отвратительными челюстями. Я представляю себе, как приносят с рынка это животное в раковине, с клешнями, блестящими глазами и со склизкой кожей Дети все прячутся, а кухарка, брезгливо морщась, берет животное за клешню, кладет его на тарелку и несет в столовую. Взрослые берут его и едят едят живьем, с глазами, с зубами, с лапками!
А оно пищит и старается укусить за губу…
Я морщусь, но но зачем же зубы мои начинают жевать Животное мерзко, отвратительно, страшно,
но я ем его, ем с жадностью, боясь разгадать его вкуси запах. Одно животное съедено, а я уже вижу блестящие глаза другого, третьего Я ем и этих Наконец,
ем салфетку, тарелку, калоши отца, белую вывеску…
Ем все, что только попадется мне на глаза, потому что я чувствую, что только от еды пройдет моя болезнь.
Устрицы страшно глядят глазами и отвратительны, я дрожу от мысли о них, ноя хочу есть Есть Дайте устриц Дайте мне устриц – вырывается из моей груди крики я протягиваю вперед руки Помогите, господа – слышу я в это время глухой,
придушенный голос отца. – Совестно просить, но боже мой – сил не хватает Дайте устриц – кричу я, теребя отца за фалды А ты развеешь устриц Такой маленький – слышу я возле себя смех.
Перед нами стоят два господина в цилиндрах и со смехом глядят мне в лицо Ты, мальчуган, ешь устриц В самом деле Это интересно Как же ты их ешь
Отец мой не слышит. Он всматривается в движения толпы и провожает глазами каждого прохожего…
По его глазам я вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже шагнули тронул егоза рукав,
но когда тот обернулся, он сказал виноват, сконфузился и попятился назад Папа, что значит устрицы – повторяю я Это такое животное Живет в море…
Я мигом представляю себе это неведомое морское животное. Оно должно быть чем-то средним между рыбой и раком. Так как оно морское, то из него приготовляют, конечно, очень вкусную горячую уху с душистым перцем и лавровым листом, кисловатую селянку с хрящиками, раковый соус, холодное с хреном…
Я живо воображаю себе, как приносят с рынка это животное, быстро чистят его, быстро суют в горшок…
быстро, быстро, потому что всем есть хочется ужасно хочется Из кухни несется запах рыбного жаркого и ракового супа.
Я чувствую, как этот запах щекочет мое нёбо, ноздри, как он постепенно овладевает всем моим телом…
Трактир, отец, белая вывеска, мои рукава – все пахнет этим запахом, пахнет до того сильно, что я начинаю жевать. Я жую и делаю глотки, словно ив самом деле в моем рту лежит кусок морского животного…
Ноги мои гнутся от наслаждения, которое я чувствую, и я, чтобы не упасть, хватаю отца за рукав и припадаю к его мокрому летнему пальто. Отец дрожит и жмется. Ему холодно Папа, устрицы постные или скоромные – спрашиваю я Их едят живыми – говорит отец. – Они в раковинах, как черепахи, но из двух половинок.
Вкусный запах мгновенно перестает щекотать мое тело, и иллюзия пропадает Теперь я все понимаю Какая гадость, – шепчу я, – какая гадость!
Так вот что значит устрицы Я воображаю себе животное, похожее на лягушку. Лягушка сидит в раковине, глядит оттуда большими блестящими глазами и играет своими отвратительными челюстями. Я представляю себе, как приносят с рынка это животное в раковине, с клешнями, блестящими глазами и со склизкой кожей Дети все прячутся, а кухарка, брезгливо морщась, берет животное за клешню, кладет его на тарелку и несет в столовую. Взрослые берут его и едят едят живьем, с глазами, с зубами, с лапками!
А оно пищит и старается укусить за губу…
Я морщусь, но но зачем же зубы мои начинают жевать Животное мерзко, отвратительно, страшно,
но я ем его, ем с жадностью, боясь разгадать его вкуси запах. Одно животное съедено, а я уже вижу блестящие глаза другого, третьего Я ем и этих Наконец,
ем салфетку, тарелку, калоши отца, белую вывеску…
Ем все, что только попадется мне на глаза, потому что я чувствую, что только от еды пройдет моя болезнь.
Устрицы страшно глядят глазами и отвратительны, я дрожу от мысли о них, ноя хочу есть Есть Дайте устриц Дайте мне устриц – вырывается из моей груди крики я протягиваю вперед руки Помогите, господа – слышу я в это время глухой,
придушенный голос отца. – Совестно просить, но боже мой – сил не хватает Дайте устриц – кричу я, теребя отца за фалды А ты развеешь устриц Такой маленький – слышу я возле себя смех.
Перед нами стоят два господина в цилиндрах и со смехом глядят мне в лицо Ты, мальчуган, ешь устриц В самом деле Это интересно Как же ты их ешь
Помню, чья-то сильная рука тащит меня к освещенному трактиру. Через минуту собирается вокруг толпа и глядит на меня с любопытством и смехом. Я сижу за столом и ем что-то склизкое, соленое, отдающее сыростью и плесенью. Я ем с жадностью, не жуя, не глядя и не осведомляясь, что я ем. Мне кажется, что если я открою глаза, то непременно увижу блестящие глаза, клешни и острые зубы…
Я вдруг начинаю жевать что-то твердое. Слышится хрустенье.
– Ха-ха! Он раковины ест – смеется толпа. – Дурачок, разве это можно есть?
Засим я помню страшную жажду. Я лежу на своей постели и не могу уснуть от изжоги и странного вкуса,
который я чувствую в своем горячем рту. Отец мой ходит из угла в угол и жестикулирует руками Я, кажется, простудился, – бормочет он. – Что- то такое чувствую в голове Словно сидит в ней кто- то А может быть, это оттого, что я не тово… не ел сегодня Я, право, странный какой-то, глупый…
Вижу, что эти господа платят за устриц десять рублей, отчего бы мне не подойти и не попросить у них несколько взаймы Наверное бы дали.
К утру я засыпаю, и мне снится лягушка с клешнями, сидящая в раковине и играющая глазами. В полдень просыпаюсь от жажды и ищу глазами отца он
Я вдруг начинаю жевать что-то твердое. Слышится хрустенье.
– Ха-ха! Он раковины ест – смеется толпа. – Дурачок, разве это можно есть?
Засим я помню страшную жажду. Я лежу на своей постели и не могу уснуть от изжоги и странного вкуса,
который я чувствую в своем горячем рту. Отец мой ходит из угла в угол и жестикулирует руками Я, кажется, простудился, – бормочет он. – Что- то такое чувствую в голове Словно сидит в ней кто- то А может быть, это оттого, что я не тово… не ел сегодня Я, право, странный какой-то, глупый…
Вижу, что эти господа платят за устриц десять рублей, отчего бы мне не подойти и не попросить у них несколько взаймы Наверное бы дали.
К утру я засыпаю, и мне снится лягушка с клешнями, сидящая в раковине и играющая глазами. В полдень просыпаюсь от жажды и ищу глазами отца он
все еще ходит и жестикулирует
Капитанский мундир
Восходящее солнце хмурилось на уездный город,
петухи еще только потягивались, а между тем в кабаке дяди Рылкина уже были посетители. Их было трое:
портной Меркулов, городовой Жратва и казначейский рассыльный Смехунов. Все трое были выпивши Не говори И не говори – рассуждал Меркулов,
держа городового за пуговицу. – Чин гражданского ведомства, ежели взять которого повыше, в портняжном смысле завсегда утрет нос генералу. Взять таперича хотя камергера Что это за человек Какого звания?
А ты считай Четыре аршина сукна наилучшего фабрики Прюнделя с сыновьями, пуговки, золотой воротник, штаны белые с золотым лампасом, все груди в золоте, навороте, на рукавах и на клапанах блеск Тапе- рича ежели шить на господ гофмейстеров, шталмейстеров, церемониймейстеров и прочих министерий…
Ты как понимаешь Помню это, шили мы на гофмейстера графа Андрея Семеныча Вонляревского. Мундир не подходи Берешься за него руками, а в жилках пульса – цик! цик! Настоящие господа ежели шьют,
то не смей их беспокоить. Снял мерку и шей, а ходить примеривать да прифасониваться никак невозможно. Ежели ты стоющий портной, то сразу помер ке сделай С колокольни спрыгни, в сапоги попади во как А около нас был, братец ты мой, как теперь помню, жандармский корпус Хозяин наш Осип Як- лич и выбирал из жандармов, которые подходящие,
чтоб заказчику под корпус подходили, для примерки.
Ну-с, это самое выбрали мы, братец ты мой, для графского мундира одного подходящего жандармика.
Позвали… Надевай, харя, и чувствуй. Потеха Надел он, это самое, мундир таперя, поглядел на груди – и что ж Обомлел, знаешь, затрепетал, без чувств А на исправников шили – осведомился Смеху- нов Эко-ся, важная птица В Петербурге исправников этих, как собак нерезаных Тут передними шапку ломают, а там – посторонись, чево прешь. Шили мы на господ военных дана особ первых четырех классов. Особа особе рознь Ежели ты, положим, пятого класса, то ты – пустяки Приходи через неделю и все готово – потому, окромя воротника и нарукавников, ничего А ежели который четвертого класса, или третьего, или, положим, второго, тут уж хозяин всем в зубы, и беги в жандармский корпус. Шили мы раз,
братец ты мой, на персидского консула. Нашили мы ему на грудях и на спине золотых кренделей на полторы тыщи. Думали, что не отдаст ан нет, заплатил…
В Петербурге даже ив татарах благородство есть
– А шут его знает Сказывает, заказать пришел.
Меркулов почесал всей пятерней свой большой нос, что он делал всякий раз, когда хотел выразить крайнее изумление, и пробормотал Белены баба объелась Пятнадцать годов не видал лица благородного и вдруг нынче, в постный день офицер с заказом Гм. Пойти поглядеть…
Меркулов вышел из кабака и, спотыкаясь, побрел домой Жена не обманула его. У порога своей избы он увидел капитана Урчаева, делопроизводителя местного воинского начальника Ты где это шатаешься – встретил его капитан. Целый час жду Можешь мне мундир сшить Ваше благор… Господи – забормотал Меркулов,
захлебываясь и срывая со своей головы шапку вместе с клочком волос. – Ваше благородие Да нешто вперво́й мне это самое Ах, господи! На барона Шпу- целя шил Эдуарда Карлыча… Господин подпоручик
Зембулатов до сей поры мне десять рублей должен.
Ах! Жена, да дай же его благородию стульчик, побей меня бог Прикажете мерочку снять или дозволите шить на глазомер Ну-с… Твое сукно и чтоб через неделю былого- тово… Сколько возьмешь Помилуйте, ваше благородие Что вы-с, – усмехнулся Меркулов. – Яне купец какой-нибудь. Мы ведь
Восходящее солнце хмурилось на уездный город,
петухи еще только потягивались, а между тем в кабаке дяди Рылкина уже были посетители. Их было трое:
портной Меркулов, городовой Жратва и казначейский рассыльный Смехунов. Все трое были выпивши Не говори И не говори – рассуждал Меркулов,
держа городового за пуговицу. – Чин гражданского ведомства, ежели взять которого повыше, в портняжном смысле завсегда утрет нос генералу. Взять таперича хотя камергера Что это за человек Какого звания?
А ты считай Четыре аршина сукна наилучшего фабрики Прюнделя с сыновьями, пуговки, золотой воротник, штаны белые с золотым лампасом, все груди в золоте, навороте, на рукавах и на клапанах блеск Тапе- рича ежели шить на господ гофмейстеров, шталмейстеров, церемониймейстеров и прочих министерий…
Ты как понимаешь Помню это, шили мы на гофмейстера графа Андрея Семеныча Вонляревского. Мундир не подходи Берешься за него руками, а в жилках пульса – цик! цик! Настоящие господа ежели шьют,
то не смей их беспокоить. Снял мерку и шей, а ходить примеривать да прифасониваться никак невозможно. Ежели ты стоющий портной, то сразу помер ке сделай С колокольни спрыгни, в сапоги попади во как А около нас был, братец ты мой, как теперь помню, жандармский корпус Хозяин наш Осип Як- лич и выбирал из жандармов, которые подходящие,
чтоб заказчику под корпус подходили, для примерки.
Ну-с, это самое выбрали мы, братец ты мой, для графского мундира одного подходящего жандармика.
Позвали… Надевай, харя, и чувствуй. Потеха Надел он, это самое, мундир таперя, поглядел на груди – и что ж Обомлел, знаешь, затрепетал, без чувств А на исправников шили – осведомился Смеху- нов Эко-ся, важная птица В Петербурге исправников этих, как собак нерезаных Тут передними шапку ломают, а там – посторонись, чево прешь. Шили мы на господ военных дана особ первых четырех классов. Особа особе рознь Ежели ты, положим, пятого класса, то ты – пустяки Приходи через неделю и все готово – потому, окромя воротника и нарукавников, ничего А ежели который четвертого класса, или третьего, или, положим, второго, тут уж хозяин всем в зубы, и беги в жандармский корпус. Шили мы раз,
братец ты мой, на персидского консула. Нашили мы ему на грудях и на спине золотых кренделей на полторы тыщи. Думали, что не отдаст ан нет, заплатил…
В Петербурге даже ив татарах благородство есть
Долго рассказывал Меркулов. В девятом часу он,
под влиянием воспоминаний, заплакали стал горько жаловаться на судьбу, загнавшую его в городишко, наполненный одними только купцами и мещанами. Городовой отвел уже двоих в полицию, рассыльный уходил два раза на почту ив казначейство и опять приходила он все жаловался. В полдень он стоял перед дьячком, бил себя кулаком по груди и роптал Не желаю я на хамов шить Несогласен В Петербурге я самолично на барона Шпуцеля и на господ офицеров шил Отойди от меня, длиннополая кутья,
чтоб я тебя не видел своими глазами Отойди Возмечтали вы о себе высоко, Трифон Пантеле- ич, – убеждал портного дьячок. – Хоть вы и артист в своем цехе, но бога и религию не должны забывать. Арий возмечтал, вроде как вы, и помер поносной смертью. Ой, помрете ивы И помру Пущай лучше помру, чем зипуны шить Мой анафема здесь – послышался вдруг за дверью бабий голос, ив кабак вошла жена Меркулова
Аксинья, пожилая баба с подсученными рукавами и перетянутым животом. – Где он, идол – окинула она негодующим взором посетителей. – Иди домой, чтоб тебя разорвало, там тебя какой-то офицер спрашивает Какой офицер – удивился Меркулов.
под влиянием воспоминаний, заплакали стал горько жаловаться на судьбу, загнавшую его в городишко, наполненный одними только купцами и мещанами. Городовой отвел уже двоих в полицию, рассыльный уходил два раза на почту ив казначейство и опять приходила он все жаловался. В полдень он стоял перед дьячком, бил себя кулаком по груди и роптал Не желаю я на хамов шить Несогласен В Петербурге я самолично на барона Шпуцеля и на господ офицеров шил Отойди от меня, длиннополая кутья,
чтоб я тебя не видел своими глазами Отойди Возмечтали вы о себе высоко, Трифон Пантеле- ич, – убеждал портного дьячок. – Хоть вы и артист в своем цехе, но бога и религию не должны забывать. Арий возмечтал, вроде как вы, и помер поносной смертью. Ой, помрете ивы И помру Пущай лучше помру, чем зипуны шить Мой анафема здесь – послышался вдруг за дверью бабий голос, ив кабак вошла жена Меркулова
Аксинья, пожилая баба с подсученными рукавами и перетянутым животом. – Где он, идол – окинула она негодующим взором посетителей. – Иди домой, чтоб тебя разорвало, там тебя какой-то офицер спрашивает Какой офицер – удивился Меркулов.
– А шут его знает Сказывает, заказать пришел.
Меркулов почесал всей пятерней свой большой нос, что он делал всякий раз, когда хотел выразить крайнее изумление, и пробормотал Белены баба объелась Пятнадцать годов не видал лица благородного и вдруг нынче, в постный день офицер с заказом Гм. Пойти поглядеть…
Меркулов вышел из кабака и, спотыкаясь, побрел домой Жена не обманула его. У порога своей избы он увидел капитана Урчаева, делопроизводителя местного воинского начальника Ты где это шатаешься – встретил его капитан. Целый час жду Можешь мне мундир сшить Ваше благор… Господи – забормотал Меркулов,
захлебываясь и срывая со своей головы шапку вместе с клочком волос. – Ваше благородие Да нешто вперво́й мне это самое Ах, господи! На барона Шпу- целя шил Эдуарда Карлыча… Господин подпоручик
Зембулатов до сей поры мне десять рублей должен.
Ах! Жена, да дай же его благородию стульчик, побей меня бог Прикажете мерочку снять или дозволите шить на глазомер Ну-с… Твое сукно и чтоб через неделю былого- тово… Сколько возьмешь Помилуйте, ваше благородие Что вы-с, – усмехнулся Меркулов. – Яне купец какой-нибудь. Мы ведь
понимаем, как с господами Когда на консула персидского шили, и то без слов…
Снявши с капитана мерку и проводив его, Меркулов целый час стоял посреди избы и с отупением глядел на жену. Ему не верилось Ведь этакая, скажи на милость, оказия – проворчал он наконец. – Где же я денег возьму на сукно Аксинья, дайка, братец ты мой, мне в кредит те деньги,
что за корову выручили!
Аксинья показала ему кукиши плюнула. Немного погодя она работала кочергой, била на мужниной голове горшки, таскала егоза бороду, выбегала на улицу и кричала Ратуйте, кто в бога верует Убил но ник чему не привели эти протесты. На другое утро она лежала в постели и прятала от подмастерий свои синяки, а Меркулов ходил по лавками, ругаясь скупцами, выбирал подходящее сукно.
Для портного наступила новая эра. Просыпаясь утром и обводя мутными глазами свой маленький мирок, он уже не плевал с остервенением А что ди- ковиннее всего, он перестал ходить в кабаки занялся работой. Тихо помолившись, он надевал большие стальные очки, хмурился и священнодейственно раскладывал на столе сукно.
Через неделю мундир был готов. Выгладив его,
Меркулов вышел на улицу, повесил на плетень и занялся чисткой снимет пушинку, отойдет на сажень,
щурится долго на мундир и опять снимет пушинку – и этак часа два Беда с этими господами – говорил он прохожим. Нет уж больше моей возможности, замучился Образованные, деликатные – поди-кась угоди!
На другой день после чистки Меркулов помазал голову маслом, причесался, завернул мундир в новый коленкор и отправился к капитану Некогда мне с тобой, остолопом, разговаривать останавливал он каждого встречного. – Нешто не видишь, что мундир к капитану несу?
Через полчаса он воротился от капитана С получением вас, Трифон Пантелеич! – встретила его Аксинья, широко ухмыляясь и застыдившись Ну и дура – ответил ей муж. – Нешто настоящие господа платят сразу Это не купец какой-нибудь взял да тебе сразу и вывалил Дура…
Два дня Меркулов лежал на печи, не пил, не ели предавался чувству самоудовлетворения, точь-в-точь как Геркулес по совершении всех своих подвигов. На третий он отправился за получкой Их благородие вставши? – прошептал он, вползая в переднюю и обращаясь к денщику.
И, получив отрицательный ответ, он стал столбом у косяка и принялся ждать
– Гони в шею Скажи, что в субботу – услышал он,
после продолжительного ожидания, хрипенье капита- на.
То же самое услышал он в субботу, в одну, потом в другую Целый месяц ходил он к капитану, высиживал долгие часы в передней и вместо денег получал приглашение убираться к черту и прийти в субботу. Но он не унывал, не роптала напротив Он даже пополнел. Ему нравилось долгое ожидание в передней,
«гони в шею звучало в его ушах сладкой мелодией Сейчас узнаешь благородного – восторгался он всякий раз, возвращаясь от капитана домой. – У нас в Питере все такие были…
До конца дней своих согласился бы Меркулов ходить к капитану и ждать в передней, если бы не Аксинья, требовавшая обратно деньги, вырученные за корову Принес деньги – встречала она его каждый раз. Нет Что же ты со мной делаешь, пес лютый А?..
Митька, где кочерга?
Однажды под вечер Меркулов шел с рынка и тащил на спине куль с углем. За ним торопилась Аксинья Ужо будет тебе дома на орехи Погоди – бормотала она, думая о деньгах, вырученных за корову.
Вдруг Меркулов остановился как вкопанный и радостно вскрикнул. Из трактира «Веселие», мимо которого они шли, опрометью выбежал какой-то господин в цилиндре, с красным лицом и пьяными глазами. За ним гнался капитан Урчаев с кием в руке, без шапки, растрепанный, разлохмаченный. Новый мундир его был весь в мелу, одна погона глядела в сторону Я заставлю тебя играть, шулер – кричал капитан,
неистово махая кием и утирая со лба пот. – Я научу тебя, протобестия, как играть с порядочными людьми Погляди-кась, дура – зашептал Меркулов, толкая жену под локоть и хихикая. – Сейчас видать благородного. Купец ежели что сошьет для своего мужицкого рыла, таки сносу нет, лет десять таскает, а этот уж истрепал мундир Хоть новый шей Поди попроси у него деньги – сказала Аксинья. Поди Что ты, дура На улице И ни-ни…
Как ни противился Меркулов, но жена заставила его подойти к рассвирепевшему капитану и заговорить о деньгах Пошел вон – ответил ему капитан. – Ты мне надоел Я, ваше благородие, понимаю-с… Я ничего-с… но жена неразумная тварь Сами знаете, какой ум в голове у ихнего бабьего звания Ты мне надоел, говорят тебе – взревел капитан
Снявши с капитана мерку и проводив его, Меркулов целый час стоял посреди избы и с отупением глядел на жену. Ему не верилось Ведь этакая, скажи на милость, оказия – проворчал он наконец. – Где же я денег возьму на сукно Аксинья, дайка, братец ты мой, мне в кредит те деньги,
что за корову выручили!
Аксинья показала ему кукиши плюнула. Немного погодя она работала кочергой, била на мужниной голове горшки, таскала егоза бороду, выбегала на улицу и кричала Ратуйте, кто в бога верует Убил но ник чему не привели эти протесты. На другое утро она лежала в постели и прятала от подмастерий свои синяки, а Меркулов ходил по лавками, ругаясь скупцами, выбирал подходящее сукно.
Для портного наступила новая эра. Просыпаясь утром и обводя мутными глазами свой маленький мирок, он уже не плевал с остервенением А что ди- ковиннее всего, он перестал ходить в кабаки занялся работой. Тихо помолившись, он надевал большие стальные очки, хмурился и священнодейственно раскладывал на столе сукно.
Через неделю мундир был готов. Выгладив его,
Меркулов вышел на улицу, повесил на плетень и занялся чисткой снимет пушинку, отойдет на сажень,
щурится долго на мундир и опять снимет пушинку – и этак часа два Беда с этими господами – говорил он прохожим. Нет уж больше моей возможности, замучился Образованные, деликатные – поди-кась угоди!
На другой день после чистки Меркулов помазал голову маслом, причесался, завернул мундир в новый коленкор и отправился к капитану Некогда мне с тобой, остолопом, разговаривать останавливал он каждого встречного. – Нешто не видишь, что мундир к капитану несу?
Через полчаса он воротился от капитана С получением вас, Трифон Пантелеич! – встретила его Аксинья, широко ухмыляясь и застыдившись Ну и дура – ответил ей муж. – Нешто настоящие господа платят сразу Это не купец какой-нибудь взял да тебе сразу и вывалил Дура…
Два дня Меркулов лежал на печи, не пил, не ели предавался чувству самоудовлетворения, точь-в-точь как Геркулес по совершении всех своих подвигов. На третий он отправился за получкой Их благородие вставши? – прошептал он, вползая в переднюю и обращаясь к денщику.
И, получив отрицательный ответ, он стал столбом у косяка и принялся ждать
– Гони в шею Скажи, что в субботу – услышал он,
после продолжительного ожидания, хрипенье капита- на.
То же самое услышал он в субботу, в одну, потом в другую Целый месяц ходил он к капитану, высиживал долгие часы в передней и вместо денег получал приглашение убираться к черту и прийти в субботу. Но он не унывал, не роптала напротив Он даже пополнел. Ему нравилось долгое ожидание в передней,
«гони в шею звучало в его ушах сладкой мелодией Сейчас узнаешь благородного – восторгался он всякий раз, возвращаясь от капитана домой. – У нас в Питере все такие были…
До конца дней своих согласился бы Меркулов ходить к капитану и ждать в передней, если бы не Аксинья, требовавшая обратно деньги, вырученные за корову Принес деньги – встречала она его каждый раз. Нет Что же ты со мной делаешь, пес лютый А?..
Митька, где кочерга?
Однажды под вечер Меркулов шел с рынка и тащил на спине куль с углем. За ним торопилась Аксинья Ужо будет тебе дома на орехи Погоди – бормотала она, думая о деньгах, вырученных за корову.
Вдруг Меркулов остановился как вкопанный и радостно вскрикнул. Из трактира «Веселие», мимо которого они шли, опрометью выбежал какой-то господин в цилиндре, с красным лицом и пьяными глазами. За ним гнался капитан Урчаев с кием в руке, без шапки, растрепанный, разлохмаченный. Новый мундир его был весь в мелу, одна погона глядела в сторону Я заставлю тебя играть, шулер – кричал капитан,
неистово махая кием и утирая со лба пот. – Я научу тебя, протобестия, как играть с порядочными людьми Погляди-кась, дура – зашептал Меркулов, толкая жену под локоть и хихикая. – Сейчас видать благородного. Купец ежели что сошьет для своего мужицкого рыла, таки сносу нет, лет десять таскает, а этот уж истрепал мундир Хоть новый шей Поди попроси у него деньги – сказала Аксинья. Поди Что ты, дура На улице И ни-ни…
Как ни противился Меркулов, но жена заставила его подойти к рассвирепевшему капитану и заговорить о деньгах Пошел вон – ответил ему капитан. – Ты мне надоел Я, ваше благородие, понимаю-с… Я ничего-с… но жена неразумная тварь Сами знаете, какой ум в голове у ихнего бабьего звания Ты мне надоел, говорят тебе – взревел капитан
тараща на него пьяные, мутные глаза. – Пошел прочь Понимаю, ваше благородие Ноя касательно бабы, потому, изволите знать, деньги-то коровьи Отцу
Иуде корову продали Ааа… ты еще разговаривать, тля!
Капитан размахнулся и – трах Со спины Меркулова посыпался уголь, из глаз – искры, из рук выпала шапка Аксинья обомлела. Минуту стояла она неподвижно, как Лотова жена, обращенная в соляной столб, потом зашла впереди робко взглянула налицо мужа…
К ее великому удивлению, на лице Меркулова плавала блаженная улыбка, на смеющихся глазах блестели слезы Сейчас видать настоящих господ – бормотал он. – Люди деликатные, образованные Точь-в-точь,
бывало… по самому этому месту, когда носил шубу к барону Шпуцелю, Эдуарду Карлычу… Размахнулись и – трах И господин подпоручик Зембулатов тоже…
Пришел к ним, а они вскочили и изо всей мочи Эх,
прошло, жена, мое время Не понимаешь ты ничего!
Прошло мое время!
Меркулов махнул рукой и, собрав уголь, побрел домой У предводительши
Первого февраля каждого года, вдень св. мученика Трифона, в имении вдовы бывшего уездного предводителя Трифона Львовича Завзятова бывает необычайное движение. В этот день вдова предводителя Любовь Петровна служит по усопшем имениннике панихиду, а после панихиды – благодарственное господу богу молебствие. На панихиду съезжается весь уезд. Тут вы увидите теперешнего предводителя Хрумова, председателя земской управы Марфут- кина, непременного члена Потрашкова, обоих участковых мировых, исправника Кринолинова, двух становых, земского врача Дворнягина, пахнущего иодофор- мом, всех помещиков, больших и малых, и проч. Всего набирается человек около пятидесяти.
Ровно в 12 часов дня гости, вытянув физиономии,
пробираются из всех комнат в залу. На полу ковры, и шаги бесшумны, но торжественность случая заставляет инстинктивно подниматься на цыпочки и балансировать при ходьбе руками. В зале уже все готово. Отец Евмений, маленький старичок, в высокой полинявшей камилавке, надевает черные ризы. Диакон
Конкордиев, красный как раки уже облаченный, бесшумно перелистывает требники закладывает в него
Иуде корову продали Ааа… ты еще разговаривать, тля!
Капитан размахнулся и – трах Со спины Меркулова посыпался уголь, из глаз – искры, из рук выпала шапка Аксинья обомлела. Минуту стояла она неподвижно, как Лотова жена, обращенная в соляной столб, потом зашла впереди робко взглянула налицо мужа…
К ее великому удивлению, на лице Меркулова плавала блаженная улыбка, на смеющихся глазах блестели слезы Сейчас видать настоящих господ – бормотал он. – Люди деликатные, образованные Точь-в-точь,
бывало… по самому этому месту, когда носил шубу к барону Шпуцелю, Эдуарду Карлычу… Размахнулись и – трах И господин подпоручик Зембулатов тоже…
Пришел к ним, а они вскочили и изо всей мочи Эх,
прошло, жена, мое время Не понимаешь ты ничего!
Прошло мое время!
Меркулов махнул рукой и, собрав уголь, побрел домой У предводительши
Первого февраля каждого года, вдень св. мученика Трифона, в имении вдовы бывшего уездного предводителя Трифона Львовича Завзятова бывает необычайное движение. В этот день вдова предводителя Любовь Петровна служит по усопшем имениннике панихиду, а после панихиды – благодарственное господу богу молебствие. На панихиду съезжается весь уезд. Тут вы увидите теперешнего предводителя Хрумова, председателя земской управы Марфут- кина, непременного члена Потрашкова, обоих участковых мировых, исправника Кринолинова, двух становых, земского врача Дворнягина, пахнущего иодофор- мом, всех помещиков, больших и малых, и проч. Всего набирается человек около пятидесяти.
Ровно в 12 часов дня гости, вытянув физиономии,
пробираются из всех комнат в залу. На полу ковры, и шаги бесшумны, но торжественность случая заставляет инстинктивно подниматься на цыпочки и балансировать при ходьбе руками. В зале уже все готово. Отец Евмений, маленький старичок, в высокой полинявшей камилавке, надевает черные ризы. Диакон
Конкордиев, красный как раки уже облаченный, бесшумно перелистывает требники закладывает в него
бумажки. У двери, ведущей в переднюю, дьячок Лука, надув широко щеки и выпучив глаза, раздувает кадило. Зала постепенно наполняется синеватым, прозрачным дымком и запахом ладана. Народный учитель Геликонский, молодой человек, в новом мешковатом сюртуке и с большими угрями на испуганном лице, разносит на мельхиоровом подносе восковые свечи. Хозяйка Любовь Петровна стоит впереди около столика с кутьей и заранее прикладывает к лицу платок. Кругом тишина, изредка прерываемая вздохами.
Лица у всех натянутые, торжественные…
Панихида начинается. Из кадила струится синий дымок и играет в косом солнечном луче, зажженные свечи слабо потрескивают. Пение, сначала резкое и оглушительное, вскоре, когда певчие мало-пома- лу приспособляются к акустическим условиям комнат,
делается тихим, стройным Мотивы все печальные,
заунывные… Гости мало-помалу настраиваются на меланхолический лад и задумываются. В головы их лезут мысли о краткости жизни человеческой, о бренности, суете мирской Припоминается покойный За- взятов, плотный, краснощекий, выпивавший залпом бутылку шампанского и разбивавший лбом зеркала. А
когда поют Со святыми упокой и слышатся всхли- пыванья хозяйки, гости начинают тоскливо переминаться с ноги на ногу. У более чувствительных начинает почесываться в горле и около век. Председатель земской управы Марфуткин, желая заглушить неприятное чувство, нагибается к уху исправника и шепчет Вчера я был у Ивана Федорыча… С Петром Петровичем большой шлем на без козырях взяли Ей- богу Ольга Андреевна до того взбеленилась, что у нее изо рта искусственный зуб выпал.
Но вот поется Вечная память. Геликонский почтительно отбирает свечи, и панихида кончается. Засим следуют минутная суматоха, перемена риз и молебен.
После молебна, пока отец Евмений разоблачается,
гости потирают руки и кашляют, а хозяйка рассказывает о доброте покойного Трифона Львовича Прошу, господа, закусить – оканчивает она свой рассказ, вздыхая.
Гости, стараясь не толкаться и не наступать друг другу на ноги, спешат в столовую Тут ожидает их завтрак. Этот завтрак до того роскошен, что дьякон
Конкордиев ежегодно, при взгляде на него, считает своею обязанностью развести руками, покачать в изумлении головой и сказать Сверхъестественно Это, отец Евмений, не столько похоже на пищу человеков, сколько на жертвы, приносимые богам.
Завтрак действительно необыкновенен. На столе есть все, что только могут дать флора и фауна
Лица у всех натянутые, торжественные…
Панихида начинается. Из кадила струится синий дымок и играет в косом солнечном луче, зажженные свечи слабо потрескивают. Пение, сначала резкое и оглушительное, вскоре, когда певчие мало-пома- лу приспособляются к акустическим условиям комнат,
делается тихим, стройным Мотивы все печальные,
заунывные… Гости мало-помалу настраиваются на меланхолический лад и задумываются. В головы их лезут мысли о краткости жизни человеческой, о бренности, суете мирской Припоминается покойный За- взятов, плотный, краснощекий, выпивавший залпом бутылку шампанского и разбивавший лбом зеркала. А
когда поют Со святыми упокой и слышатся всхли- пыванья хозяйки, гости начинают тоскливо переминаться с ноги на ногу. У более чувствительных начинает почесываться в горле и около век. Председатель земской управы Марфуткин, желая заглушить неприятное чувство, нагибается к уху исправника и шепчет Вчера я был у Ивана Федорыча… С Петром Петровичем большой шлем на без козырях взяли Ей- богу Ольга Андреевна до того взбеленилась, что у нее изо рта искусственный зуб выпал.
Но вот поется Вечная память. Геликонский почтительно отбирает свечи, и панихида кончается. Засим следуют минутная суматоха, перемена риз и молебен.
После молебна, пока отец Евмений разоблачается,
гости потирают руки и кашляют, а хозяйка рассказывает о доброте покойного Трифона Львовича Прошу, господа, закусить – оканчивает она свой рассказ, вздыхая.
Гости, стараясь не толкаться и не наступать друг другу на ноги, спешат в столовую Тут ожидает их завтрак. Этот завтрак до того роскошен, что дьякон
Конкордиев ежегодно, при взгляде на него, считает своею обязанностью развести руками, покачать в изумлении головой и сказать Сверхъестественно Это, отец Евмений, не столько похоже на пищу человеков, сколько на жертвы, приносимые богам.
Завтрак действительно необыкновенен. На столе есть все, что только могут дать флора и фауна
сверхъестественного же в нем разве только одно на столе есть все, кроме спиртных напитков. Любовь
Петровна дала обет не держать в доме карт и спиртных напитков – двух вещей, погубивших ее мужа. И на столе стоят только бутылки с уксусом и маслом, словно на смех ив наказание завтракающим, всплошную состоящим из отчаянных пропойц и выпивох Кушайте, господа – приглашает предводительша Только, извините, водки у меня нет Не держу Гости приближаются к столу и нерешительно приступают к пирогу. Но еда не клеится. В тыканье вилками, в резанье, в жевании видна какая-то лень, апатия Видимо, чего-то не хватает Чувствую, словно потерял что-то… – шепчет один мировой другому. – Такое же чувство было у меня, когда жена с инженером бежала Не могу есть!
Марфуткин, прежде чем начать есть, долго роется в карманах и ищет носовой платок Да ведь платок в шубе А я-то ищу, – вспоминает он громогласно и идет в переднюю, где повешены шубы.
Из передней возвращается он с маслеными глазками и тотчас же аппетитно набрасывается на пирог Что, небось, противно всухомятку трескать шепчет он отцу Евмению. – Ступай, батя, в переднюю
Петровна дала обет не держать в доме карт и спиртных напитков – двух вещей, погубивших ее мужа. И на столе стоят только бутылки с уксусом и маслом, словно на смех ив наказание завтракающим, всплошную состоящим из отчаянных пропойц и выпивох Кушайте, господа – приглашает предводительша Только, извините, водки у меня нет Не держу Гости приближаются к столу и нерешительно приступают к пирогу. Но еда не клеится. В тыканье вилками, в резанье, в жевании видна какая-то лень, апатия Видимо, чего-то не хватает Чувствую, словно потерял что-то… – шепчет один мировой другому. – Такое же чувство было у меня, когда жена с инженером бежала Не могу есть!
Марфуткин, прежде чем начать есть, долго роется в карманах и ищет носовой платок Да ведь платок в шубе А я-то ищу, – вспоминает он громогласно и идет в переднюю, где повешены шубы.
Из передней возвращается он с маслеными глазками и тотчас же аппетитно набрасывается на пирог Что, небось, противно всухомятку трескать шепчет он отцу Евмению. – Ступай, батя, в переднюю
там у меня в шубе бутылка есть Только смотри, поосторожней, бутылкой не звякни!
Отец Евмений вспоминает, что ему нужно приказать что-то Луке, и семенит в переднюю Батюшка два слова по секрету – догоняет его
Дворнягин.
– А какую я себе шубу купил, господа, по случаю хвастает Хрумов. – Стоит тысячу, а я дал вы не поверите двести пятьдесят Только!
Во всякое другое время гости встретили бы это известие равнодушно, но теперь они выражают удивление и не верят. В конце концов все валят толпой в переднюю глядеть на шубу и глядят до тех пор, пока докторский Микешка не выносит тайком из передней пять пустых бутылок Когда подают разварного осетра, Марфуткин вспоминает, что он забыл свой портсигар в санях, и идет в конюшню. Чтобы одному нескучно было идти, он берет с собою диакона, которому кстати же нужно поглядеть на лошадь…
Вечером того же дня Любовь Петровна сидит у себя в кабинете и пишет старинной петербургской подруге письмо:
«Сегодня, по примеру прошлых лет, – пишет она между прочим, – у меня была панихида по покойном.
Были на панихиде все мои соседи. Народ грубый, простой, но какие сердца Угостила я их на славу, но, конечно, как ив те годы, горячих напитков – ни капли. С
тех пор, как он умер от излишества, я дала себе клятву водворить в нашем уезде трезвость и этим самым искупить его грехи. Проповедь трезвости я начала со своего дома. Отец Евмений в восторге от моей задачи и помогает мне словом и делом. Ах, ma chère
46
, если б ты знала, как любят меня мои медведи Председатель земской управы Марфуткин после завтрака припал к моей руке, долго держал ее у своих губи, смешно замотав головой, заплакал много чувства, нонет слов!
Отец Евмений, этот чудный старикашечка, подсел ко мне и, слезливо глядя на меня, лепетал долго что-то,
как дитя. Яне поняла его словно понять искреннее чувство я умею. Исправник, тот красивый мужчина, о котором я тебе писала, стал передо мной на колени,
хотел прочесть стихи своего сочинения (он у нас поэт, ноне хватило сил покачнулся и упал С великаном сделалась истерика Можешь представить мой восторг Не обошлось, впрочем, и без неприятностей. Бедный председатель мирового съезда Алалы- кин, человек полный и апоплексический, почувствовал себя дурно и пролежал на диване в бессознательном состоянии два часа. Пришлось отливать его водой Спасибо доктору Дворнягину: принес из своей аптеки бутылку коньяку и помочил ему виски, отчего Моя дорогая франц
Отец Евмений вспоминает, что ему нужно приказать что-то Луке, и семенит в переднюю Батюшка два слова по секрету – догоняет его
Дворнягин.
– А какую я себе шубу купил, господа, по случаю хвастает Хрумов. – Стоит тысячу, а я дал вы не поверите двести пятьдесят Только!
Во всякое другое время гости встретили бы это известие равнодушно, но теперь они выражают удивление и не верят. В конце концов все валят толпой в переднюю глядеть на шубу и глядят до тех пор, пока докторский Микешка не выносит тайком из передней пять пустых бутылок Когда подают разварного осетра, Марфуткин вспоминает, что он забыл свой портсигар в санях, и идет в конюшню. Чтобы одному нескучно было идти, он берет с собою диакона, которому кстати же нужно поглядеть на лошадь…
Вечером того же дня Любовь Петровна сидит у себя в кабинете и пишет старинной петербургской подруге письмо:
«Сегодня, по примеру прошлых лет, – пишет она между прочим, – у меня была панихида по покойном.
Были на панихиде все мои соседи. Народ грубый, простой, но какие сердца Угостила я их на славу, но, конечно, как ив те годы, горячих напитков – ни капли. С
тех пор, как он умер от излишества, я дала себе клятву водворить в нашем уезде трезвость и этим самым искупить его грехи. Проповедь трезвости я начала со своего дома. Отец Евмений в восторге от моей задачи и помогает мне словом и делом. Ах, ma chère
46
, если б ты знала, как любят меня мои медведи Председатель земской управы Марфуткин после завтрака припал к моей руке, долго держал ее у своих губи, смешно замотав головой, заплакал много чувства, нонет слов!
Отец Евмений, этот чудный старикашечка, подсел ко мне и, слезливо глядя на меня, лепетал долго что-то,
как дитя. Яне поняла его словно понять искреннее чувство я умею. Исправник, тот красивый мужчина, о котором я тебе писала, стал передо мной на колени,
хотел прочесть стихи своего сочинения (он у нас поэт, ноне хватило сил покачнулся и упал С великаном сделалась истерика Можешь представить мой восторг Не обошлось, впрочем, и без неприятностей. Бедный председатель мирового съезда Алалы- кин, человек полный и апоплексический, почувствовал себя дурно и пролежал на диване в бессознательном состоянии два часа. Пришлось отливать его водой Спасибо доктору Дворнягину: принес из своей аптеки бутылку коньяку и помочил ему виски, отчего Моя дорогая франц
тот скоро пришел в себя и был увезен
Живая хронология
Гостиная статского советника Шарамыкина окутана приятным полумраком. Большая бронзовая лампас зеленым абажуром красит в зелень à la украинская ночь стены, мебель, лица Изредка в потухающем камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение заливает лица цветом пожарного зарева но это не портит общей световой гармонии. Общий тон, как говорят художники, выдержан.
Перед камином в кресле, в позе только что пообедавшего человека, сидит сам Шарамыкин, пожилой господин с седыми чиновничьими бакенами и с кроткими голубыми глазами. По лицу его разлита нежность, губы сложены в грустную улыбку. У его ног, протянув к камину ноги и лениво потягиваясь, сидит на скамеечке вице-губернатор Лопнев, бравый мужчина лет сорока. Около пианино возятся дети Шарамыки- на Нина, Коля, Надя и Ваня. Из слегка отворенной двери, ведущей в кабинет г-жи Шарамыкиной, робко пробивается свет. Там за дверью, за своим письменным столом сидит жена Шарамыкина, Анна Павловна, председательница местного дамского комитета, живая и пикантная дамочка лет тридцати с хвостиком. Ее черные бойкие глазки бегают сквозь пенсне по
Гостиная статского советника Шарамыкина окутана приятным полумраком. Большая бронзовая лампас зеленым абажуром красит в зелень à la украинская ночь стены, мебель, лица Изредка в потухающем камине вспыхивает тлеющее полено и на мгновение заливает лица цветом пожарного зарева но это не портит общей световой гармонии. Общий тон, как говорят художники, выдержан.
Перед камином в кресле, в позе только что пообедавшего человека, сидит сам Шарамыкин, пожилой господин с седыми чиновничьими бакенами и с кроткими голубыми глазами. По лицу его разлита нежность, губы сложены в грустную улыбку. У его ног, протянув к камину ноги и лениво потягиваясь, сидит на скамеечке вице-губернатор Лопнев, бравый мужчина лет сорока. Около пианино возятся дети Шарамыки- на Нина, Коля, Надя и Ваня. Из слегка отворенной двери, ведущей в кабинет г-жи Шарамыкиной, робко пробивается свет. Там за дверью, за своим письменным столом сидит жена Шарамыкина, Анна Павловна, председательница местного дамского комитета, живая и пикантная дамочка лет тридцати с хвостиком. Ее черные бойкие глазки бегают сквозь пенсне по
страницам французского романа. Под романом лежит растрепанный комитетский отчет запрошлый год Прежде наш город в этом отношении был счастливее говорит Шарамыкин, щуря свои кроткие глаза на тлеющие уголья. – Ни одной зимы не проходило без того, чтобы не приезжала какая-нибудь звезда. Бывали и знаменитые актеры и певцы, а нынче…
черт знает что – кроме фокусников да шарманщиков,
никто не наезжает. Никакого эстетического удовольствия Живем, как в лесу. Да-с… А помните, ваше превосходительство, того итальянского трагика как его. еще такой брюнет, высокий Дай бог память…
Ах да Луиджи Эрнесто де Руджиеро… Талант замечательный Сила Одно слово скажет, бывало, и театр ходором ходит. Моя Анюточка принимала большое участие в его таланте. Она ему и театр выхлопотала, и билеты на десять спектаклей распродала…
Он ее за это декламации и мимике учил. Душа человек Приезжал он сюда чтоб не соврать лет двенадцать тому назад Нет, вру Меньше, лет десять…
Анюточка, сколько нашей Нине лет Десятый год – кричит из своего кабинета Анна
Павловна. – А что Ничего, мамочка, это я так И певцы хорошие приезжали, бывало Помните вы tenore di grazia
47 47
Лирический тенор итал
Прилипчина? Что за душа человек Что за наружность Блондин лицо этакое выразительное, манеры парижские А что за голос, ваше превосходительство Одна только беда некоторые ноты желудком пели ре фистулой брала то все хорошо. У Тамбер- лика, говорил, учился Мыс Анюточкой выхлопотали ему залу в общественном собрании, ив благодарность за это он, бывало, нам целые дни и ночи распевал Анюточку петь учил Приезжал он, как теперь помню, в Великом посту, лет лет двенадцать тому назад. Нет, больше Вот память, прости госпо- ди! Анюточка, сколько нашей Надечке лет Двенадцать Двенадцать ежели прибавить десять месяцев…
Ну, таки есть тринадцать. Прежде у нас в городе как-то и жизни больше было Взять к примеру хоть благотворительные вечера. Какие прекрасные бывали у нас прежде вечера. Что за прелесть И поют, и играют, и читают После войны, помню, когда здесь пленные турки стояли, Анюточка делала вечер в пользу раненых. Собрали тысячу сто рублей Турки-офи- церы, помню, без ума были от Анюточкина голоса, и все ей руку целовали. Хе, хе Хоть и азиаты, а признательная нация. Вечер до того удался, что я, верители, в дневник записал. Это было, как теперь помню,
в… семьдесят шестом нет в семьдесят седьмом
черт знает что – кроме фокусников да шарманщиков,
никто не наезжает. Никакого эстетического удовольствия Живем, как в лесу. Да-с… А помните, ваше превосходительство, того итальянского трагика как его. еще такой брюнет, высокий Дай бог память…
Ах да Луиджи Эрнесто де Руджиеро… Талант замечательный Сила Одно слово скажет, бывало, и театр ходором ходит. Моя Анюточка принимала большое участие в его таланте. Она ему и театр выхлопотала, и билеты на десять спектаклей распродала…
Он ее за это декламации и мимике учил. Душа человек Приезжал он сюда чтоб не соврать лет двенадцать тому назад Нет, вру Меньше, лет десять…
Анюточка, сколько нашей Нине лет Десятый год – кричит из своего кабинета Анна
Павловна. – А что Ничего, мамочка, это я так И певцы хорошие приезжали, бывало Помните вы tenore di grazia
47 47
Лирический тенор итал
Прилипчина? Что за душа человек Что за наружность Блондин лицо этакое выразительное, манеры парижские А что за голос, ваше превосходительство Одна только беда некоторые ноты желудком пели ре фистулой брала то все хорошо. У Тамбер- лика, говорил, учился Мыс Анюточкой выхлопотали ему залу в общественном собрании, ив благодарность за это он, бывало, нам целые дни и ночи распевал Анюточку петь учил Приезжал он, как теперь помню, в Великом посту, лет лет двенадцать тому назад. Нет, больше Вот память, прости госпо- ди! Анюточка, сколько нашей Надечке лет Двенадцать Двенадцать ежели прибавить десять месяцев…
Ну, таки есть тринадцать. Прежде у нас в городе как-то и жизни больше было Взять к примеру хоть благотворительные вечера. Какие прекрасные бывали у нас прежде вечера. Что за прелесть И поют, и играют, и читают После войны, помню, когда здесь пленные турки стояли, Анюточка делала вечер в пользу раненых. Собрали тысячу сто рублей Турки-офи- церы, помню, без ума были от Анюточкина голоса, и все ей руку целовали. Хе, хе Хоть и азиаты, а признательная нация. Вечер до того удался, что я, верители, в дневник записал. Это было, как теперь помню,
в… семьдесят шестом нет в семьдесят седьмом
Нет Позвольте, когда у нас турки стояли Анюточка,
сколько нашему Колечке лет Мне, папа, семь лет – говорит Коля, черномазый мальчуган с смуглым лицом и черными, как уголь, волосами Да, постарели, и энергии той уж нет. – соглашается Лопнев, вздыхая. – Вот где причина Старость,
батенька! Новых инициаторов нет, а старые состарились Нет уж того огня. Я, когда был помоложе, не любил, чтоб общество скучало Я был первым помощником вашей Анны Павловны Вечер лис благотворительною целью устроить, лотерею ли, приезжую ли знаменитость поддержать – все бросали начинал хлопотать. Одну зиму, помню, я до того захлопотался и набегался, что даже заболел Не забыть мне этой зимы. Помните, какой спектакль сочинили мыс вашей Анной Павловной в пользу погорельцев Да это в каком году было Не очень давно В семьдесят девятом Нет, в восьмидесятом, кажется Позвольте, сколько вашему
Ване лет Пять – кричит из кабинета Анна Павловна Ну, стало быть, это было шесть лет тому назад…
Да-с, батенька, были дела Теперь уж не то Нет того огня!
Лопнев и Шарамыкин задумываются. Тлеющее полено вспыхивает в последний рази подергивается пеплом
сколько нашему Колечке лет Мне, папа, семь лет – говорит Коля, черномазый мальчуган с смуглым лицом и черными, как уголь, волосами Да, постарели, и энергии той уж нет. – соглашается Лопнев, вздыхая. – Вот где причина Старость,
батенька! Новых инициаторов нет, а старые состарились Нет уж того огня. Я, когда был помоложе, не любил, чтоб общество скучало Я был первым помощником вашей Анны Павловны Вечер лис благотворительною целью устроить, лотерею ли, приезжую ли знаменитость поддержать – все бросали начинал хлопотать. Одну зиму, помню, я до того захлопотался и набегался, что даже заболел Не забыть мне этой зимы. Помните, какой спектакль сочинили мыс вашей Анной Павловной в пользу погорельцев Да это в каком году было Не очень давно В семьдесят девятом Нет, в восьмидесятом, кажется Позвольте, сколько вашему
Ване лет Пять – кричит из кабинета Анна Павловна Ну, стало быть, это было шесть лет тому назад…
Да-с, батенька, были дела Теперь уж не то Нет того огня!
Лопнев и Шарамыкин задумываются. Тлеющее полено вспыхивает в последний рази подергивается пеплом
Разговор человека с собакой
Была лунная морозная ночь. Алексей Иваныч Романсов сбил с рукава зеленого чертика, отворил осторожно калитку и вошел во двор Человек, – философствовал он, обходя помойную яму и балансируя, – есть прах, мираж, пепел Павел
Николаич губернатор, но ион пепел. Видимое величие его – мечта, дым Дунуть разинет его Рррр… – донеслось до ушей философа.
Романсов взглянул в сторону ив двух шагах от себя увидел громадную черную собаку из породы степных овчарок и ростом с доброго волка. Она сидела около дворницкой будки и позвякивала цепью. Романсов поглядел на нее, подумали изобразил на своем лице удивление. Затем он пожал плечами, покачал головой и грустно улыбнулся Рррр… – повторила собака Нне понимаю – развел руками Романсов. – И
ты… ты можешь рычать на человека А Первый разв жизни слышу. Побей бог Да нешто тебе неизвестно, что человек есть венец мироздания Ты погляди…
Я подойду к тебе Гляди вот Ведь я человек Как,
по-твоему? Человек я или не человек Объясняй Рррр… Гав
– Лапу – протянул Романсов собаке руку. – Ллапу!
Не даете Не желаете И ненужно. Таки запишем. А
пока позвольте вас по морде Я любя Гав Гав Ррр… гав Авав!
– Аааа… ты кусаться Очень хорошо, ладно. Таки будем помнить. Значит, тебе плевать на то, что человек есть венец мироздания царь животных Значит,
из этого следует, что и Павла Николаича ты укусить можешь Да Перед Павлом Николаичем все ниц падают, а тебе что он, что другой предмет – все равно?
Так ли я тебя понимаю Ааа… Так, стало быть, ты социалист Постой, ты мне отвечай Ты социалист Ррр… гав гав Постой, не кусайся О чем бишь я. Ах да,
насчет пепла. Дунуть и – нет его Пфф! А для чего живем, спрашивается Родимся в болезнях матери,
едим, пьем, науки проходим, помираем а для чего все это Пепел Ничего не стоит человек Ты вот собака и ничего не понимаешь, а ежели бы ты могла…
залезть в душу Ежели бы ты могла в психологию про- никнуть!
Романсов покрутил головой и сплюнул Грязь Тебе кажется, что я, Романсов, коллежский секретарь царь природы Ошибаешься Я тунеядец, взяточник, лицемер. Я гад!
Алексей Иваныч ударил кулаком себя по груди и заплакал Наушник, шептун… Ты думаешь, что Егорку Кор- нюшкина не через меня прогнали А А кто, позвольте вас спросить, комитетские двести рублей зажилил дана Сургучова свалил Нешто не я Гад, фарисей…
Иуда! Подлипала, лихоимец сволочь!
Романсов вытер рукавом слезы и зарыдал Кусай Ешь Никто отродясь мне путного слова не сказал Все только в душе подлецом считают, а в глаза кроме хвалений да улыбок – ни-ни! Хоть бы раз кто по морде съездил да выругал Ешь, пес Кусай!
Рррви анафему Лопай предателя!
Романсов покачнулся и упал на собаку Так, именно так Рви мордализацию! Не жалко!
Хоть и больно, а не щади. На, и руки кусай Ага, кровь течет Так тебе и нужно, шмерцу! Так Мерси, Жучка…
или как тебя Мерси Рви и шубу. Все одно, взятка…
Продал ближнего и купил на вырученные деньги шубу И фуражка с кокардой тоже Однако о чем бишь я. Пора идти Прощай, собачечка… шельмочка…
– Рррр.
Романсов погладил собаку и, дав ей еще раз укусить себя за икру, запахнулся в шубу и, пошатываясь,
побрел к своей двери…
Проснувшись на другой день в полдень, Романсов увидел нечто необычайное. Голова, руки и ноги его
Была лунная морозная ночь. Алексей Иваныч Романсов сбил с рукава зеленого чертика, отворил осторожно калитку и вошел во двор Человек, – философствовал он, обходя помойную яму и балансируя, – есть прах, мираж, пепел Павел
Николаич губернатор, но ион пепел. Видимое величие его – мечта, дым Дунуть разинет его Рррр… – донеслось до ушей философа.
Романсов взглянул в сторону ив двух шагах от себя увидел громадную черную собаку из породы степных овчарок и ростом с доброго волка. Она сидела около дворницкой будки и позвякивала цепью. Романсов поглядел на нее, подумали изобразил на своем лице удивление. Затем он пожал плечами, покачал головой и грустно улыбнулся Рррр… – повторила собака Нне понимаю – развел руками Романсов. – И
ты… ты можешь рычать на человека А Первый разв жизни слышу. Побей бог Да нешто тебе неизвестно, что человек есть венец мироздания Ты погляди…
Я подойду к тебе Гляди вот Ведь я человек Как,
по-твоему? Человек я или не человек Объясняй Рррр… Гав
– Лапу – протянул Романсов собаке руку. – Ллапу!
Не даете Не желаете И ненужно. Таки запишем. А
пока позвольте вас по морде Я любя Гав Гав Ррр… гав Авав!
– Аааа… ты кусаться Очень хорошо, ладно. Таки будем помнить. Значит, тебе плевать на то, что человек есть венец мироздания царь животных Значит,
из этого следует, что и Павла Николаича ты укусить можешь Да Перед Павлом Николаичем все ниц падают, а тебе что он, что другой предмет – все равно?
Так ли я тебя понимаю Ааа… Так, стало быть, ты социалист Постой, ты мне отвечай Ты социалист Ррр… гав гав Постой, не кусайся О чем бишь я. Ах да,
насчет пепла. Дунуть и – нет его Пфф! А для чего живем, спрашивается Родимся в болезнях матери,
едим, пьем, науки проходим, помираем а для чего все это Пепел Ничего не стоит человек Ты вот собака и ничего не понимаешь, а ежели бы ты могла…
залезть в душу Ежели бы ты могла в психологию про- никнуть!
Романсов покрутил головой и сплюнул Грязь Тебе кажется, что я, Романсов, коллежский секретарь царь природы Ошибаешься Я тунеядец, взяточник, лицемер. Я гад!
Алексей Иваныч ударил кулаком себя по груди и заплакал Наушник, шептун… Ты думаешь, что Егорку Кор- нюшкина не через меня прогнали А А кто, позвольте вас спросить, комитетские двести рублей зажилил дана Сургучова свалил Нешто не я Гад, фарисей…
Иуда! Подлипала, лихоимец сволочь!
Романсов вытер рукавом слезы и зарыдал Кусай Ешь Никто отродясь мне путного слова не сказал Все только в душе подлецом считают, а в глаза кроме хвалений да улыбок – ни-ни! Хоть бы раз кто по морде съездил да выругал Ешь, пес Кусай!
Рррви анафему Лопай предателя!
Романсов покачнулся и упал на собаку Так, именно так Рви мордализацию! Не жалко!
Хоть и больно, а не щади. На, и руки кусай Ага, кровь течет Так тебе и нужно, шмерцу! Так Мерси, Жучка…
или как тебя Мерси Рви и шубу. Все одно, взятка…
Продал ближнего и купил на вырученные деньги шубу И фуражка с кокардой тоже Однако о чем бишь я. Пора идти Прощай, собачечка… шельмочка…
– Рррр.
Романсов погладил собаку и, дав ей еще раз укусить себя за икру, запахнулся в шубу и, пошатываясь,
побрел к своей двери…
Проснувшись на другой день в полдень, Романсов увидел нечто необычайное. Голова, руки и ноги его
были в повязках. Около кровати стояли заплаканная жена и озабоченный доктор
Оба лучше Непременно же, mes enfants
48
, заезжайте к баронессе Шепплинг (через два п – повторила в десятый раз теща, усаживая меня и мою молодую жену в карету. – Баронесса моя старинная приятельница…
Навестите, кстати, и генеральшу Жеребчикову… Она обидится, если вы не сделаете ей визита…
Мы сели в карету и поехали делать послесвадеб- ные визиты. Физиономия моей жены, казалось мне,
приняла торжественное выражение, я же повесил носи впал в меланхолию Много несходств было между мной и женой, но ни одно из них не причиняло мне столько душевных терзаний, как несходство наших знакомств и связей. В списке жениных знакомых пестрели полковницы, генеральши, баронесса Шеп- плинг (через два п, граф Дерзай-Чертовщинов и целая куча институтских подруг-аристократок; с моей же стороны было одно сплошное моветонство: дядюшка, отставной тюремный смотритель, кузина, содержащая модную мастерскую, чиновники-сослужив- цы – все горькие пьяницы и забулдыги, из которых ни один не был выше титулярного, купец Плевков и проч.
Мне было совестно Чтобы избегнуть срама, следо-
48
Мои дети франц
48
, заезжайте к баронессе Шепплинг (через два п – повторила в десятый раз теща, усаживая меня и мою молодую жену в карету. – Баронесса моя старинная приятельница…
Навестите, кстати, и генеральшу Жеребчикову… Она обидится, если вы не сделаете ей визита…
Мы сели в карету и поехали делать послесвадеб- ные визиты. Физиономия моей жены, казалось мне,
приняла торжественное выражение, я же повесил носи впал в меланхолию Много несходств было между мной и женой, но ни одно из них не причиняло мне столько душевных терзаний, как несходство наших знакомств и связей. В списке жениных знакомых пестрели полковницы, генеральши, баронесса Шеп- плинг (через два п, граф Дерзай-Чертовщинов и целая куча институтских подруг-аристократок; с моей же стороны было одно сплошное моветонство: дядюшка, отставной тюремный смотритель, кузина, содержащая модную мастерскую, чиновники-сослужив- цы – все горькие пьяницы и забулдыги, из которых ни один не был выше титулярного, купец Плевков и проч.
Мне было совестно Чтобы избегнуть срама, следо-
48
Мои дети франц
вало бы вовсе не ехать к моим знакомым, ноне поехать значило бы навлечь на себя множество нареканий и неприятностей. Кузину еще, пожалуй, можно было похерить, визиты же к дяде и Плевкову были неизбежны. У дяди я брал деньги на свадебные расходы, Плевкову был должен за мебель Сейчас, душончик, – стал я подъезжать к своей супруге, – мы приедем к моему дяде Пупкину. Человек старинного, дворянского рода дядя у него викарием в какой-то епархии, но оригинал и живет по-свински;
т. е. не викарий живет по-свински, а он сам, Пупкин…
Везу тебя, чтобы дать тебе случай посмеяться Болван ужасный…
Карета остановилась около маленького, трехоконного домика с серыми, заржавленными ставнями. Мы вышли из кареты и позвонили Послышался громкий собачий лай, залаем внушительное цыц, проклятая, визг, возня за дверью После долгой возни дверь отворилась, и мы вошли в переднюю Нас встретила моя кузина Маша, маленькая девочка в материнской кофте и с запачканным носом. Я сделал вид, что не узнал ее, и пошел к вешалке, на которой рядом с дядюшкиной лисьей шубой висели чьи- то панталоны и накрахмаленная юбка. Снимая калоши, я робко заглянул в залу. Там за столом сидел мой дядюшка в халате ив туфлях на босую ногу. Надежда не застать его дома обратилась во прах Прищурив глаза и сопя навесь дом, он вынимал проволокой из водочного графина апельсиновые корки. Вид имел он озабоченный и сосредоточенный, словно телефон выдумывал. Мы вошли Увидав нас, Пупкин застыдился, выронил из рук проволоку и, подобрав полы халата, опрометью выбежал из залы Я сейчас – крикнул он Ударился в бегство – засмеялся я, сгорая со стыда и боясь взглянуть на жену. – Неправда ли, Соня, смешно Оригинал страшный А погляди, какая мебель Стол о трех ножках, параличное фортепиано,
часы с кукушкой Можно подумать, что здесь нелюди живут, а мамонты Это что нарисовано – спросила жена, рассматривая картины, висевшие вперемежку с фотографическими карточками Это старец Серафим в Саровской пустыни медведя кормит А это портрет викария, когда он еще был инспектором семинарии Видишь, Анну имеет Личность почтенная Я (я высморкался).
Но ничего мне не было так совестно, как запаха Пахло водкой, прокисшими апельсинами, скипидаром, которым дядя спасался от моли, кофейной гущей, что в общем давало пронзительную кислятину Вошел мой кузен Митя, маленький гимназистик
т. е. не викарий живет по-свински, а он сам, Пупкин…
Везу тебя, чтобы дать тебе случай посмеяться Болван ужасный…
Карета остановилась около маленького, трехоконного домика с серыми, заржавленными ставнями. Мы вышли из кареты и позвонили Послышался громкий собачий лай, залаем внушительное цыц, проклятая, визг, возня за дверью После долгой возни дверь отворилась, и мы вошли в переднюю Нас встретила моя кузина Маша, маленькая девочка в материнской кофте и с запачканным носом. Я сделал вид, что не узнал ее, и пошел к вешалке, на которой рядом с дядюшкиной лисьей шубой висели чьи- то панталоны и накрахмаленная юбка. Снимая калоши, я робко заглянул в залу. Там за столом сидел мой дядюшка в халате ив туфлях на босую ногу. Надежда не застать его дома обратилась во прах Прищурив глаза и сопя навесь дом, он вынимал проволокой из водочного графина апельсиновые корки. Вид имел он озабоченный и сосредоточенный, словно телефон выдумывал. Мы вошли Увидав нас, Пупкин застыдился, выронил из рук проволоку и, подобрав полы халата, опрометью выбежал из залы Я сейчас – крикнул он Ударился в бегство – засмеялся я, сгорая со стыда и боясь взглянуть на жену. – Неправда ли, Соня, смешно Оригинал страшный А погляди, какая мебель Стол о трех ножках, параличное фортепиано,
часы с кукушкой Можно подумать, что здесь нелюди живут, а мамонты Это что нарисовано – спросила жена, рассматривая картины, висевшие вперемежку с фотографическими карточками Это старец Серафим в Саровской пустыни медведя кормит А это портрет викария, когда он еще был инспектором семинарии Видишь, Анну имеет Личность почтенная Я (я высморкался).
Но ничего мне не было так совестно, как запаха Пахло водкой, прокисшими апельсинами, скипидаром, которым дядя спасался от моли, кофейной гущей, что в общем давало пронзительную кислятину Вошел мой кузен Митя, маленький гимназистик
с большими оттопыренными ушами, и шаркнул ножкой Подобрав апельсинные корки, он взял с дивана подушку, смахнул рукавом пыль с фортепиано ивы- шел Очевидно, его прислали прибрать А вот и я – заговорил наконец дядя, входя и застегивая жилетку. – А вот и я Очень рад весьма!
Садитесь, пожалуйста Только не садитесь на диван:
задняя ножка сломана. Садись, Сеня!
Мы сели Наступило молчание, вовремя которого
Пупкин поглаживал себя по колену, а я старался не глядеть на жену и конфузился Мда… – начал дядя, закуривая сигару (при гостях он всегда курит сигары. – Женился ты, стало быть…
Так-с… С одной стороны, это хорошо Милое существо около, любовь, романсы с другой же стороны,
как пойдут дети, так пуще волка взвоешь Одному сапоги, другому штанишки, за третьего в гимназию платить надои не приведи бог У меня, слава богу, жена половину мертвых рожала Как ваше здоровье – спросил я, желая переменить разговор Плохо, брат Намедни весь день провалялся…
Грудь ломит, озноб, жар Жена говорит прими хини- ны и не раздражайся А как тут не раздражаться?
С утра приказал почистить снегу крыльца, и хоть бы тебе кто Ни одна шельма ни с места Не могу же
Садитесь, пожалуйста Только не садитесь на диван:
задняя ножка сломана. Садись, Сеня!
Мы сели Наступило молчание, вовремя которого
Пупкин поглаживал себя по колену, а я старался не глядеть на жену и конфузился Мда… – начал дядя, закуривая сигару (при гостях он всегда курит сигары. – Женился ты, стало быть…
Так-с… С одной стороны, это хорошо Милое существо около, любовь, романсы с другой же стороны,
как пойдут дети, так пуще волка взвоешь Одному сапоги, другому штанишки, за третьего в гимназию платить надои не приведи бог У меня, слава богу, жена половину мертвых рожала Как ваше здоровье – спросил я, желая переменить разговор Плохо, брат Намедни весь день провалялся…
Грудь ломит, озноб, жар Жена говорит прими хини- ны и не раздражайся А как тут не раздражаться?
С утра приказал почистить снегу крыльца, и хоть бы тебе кто Ни одна шельма ни с места Не могу же
я сам чистить Я человек болезненный, слабый Во мне скрытый геморрой ходит.
Я сконфузился и начал громко сморкаться Или, может быть, у меня это от бани – продолжал дядя, задумчиво глядя на окно. – Может быть!
Был я, знаешь, в четверг в бане часа три парился. А
от пару геморрой еще пуще разыгрывается Доктора говорят, что баня для здоровья нехорошо Это, сударыня, неправильно Я сызмальства привык, потому у меня отец в Киеве на Крещатике баню держал…
Бывало, целый день паришься Благо не платить…
Мне стало невыносимо совестно. Я поднялся и, заикаясь, начал прощаться Куда же это так – удивился дядя, хватая меня за рукав. – Сейчас тетка выйдет Закусим, чем бог послал, наливочки выпьем. Солонинка есть, Митя за колбасой побежал Экие вы, право, церемонные Загордился, Сеня! Нехорошо Венчальное платье не у Глаши заказал Моя дочь, сударыня, белошвейную держит Шила вам, я знаю, мадам Степанид, да нешто Степанидка снами сравняется Мы бы и дешевле взяли…
Не помню, как я простился с дядей, как добрался до кареты Я чувствовал, что я уничтожен, оплеван,
и ждал каждое мгновение услышать презрительный смех институтки-жены…
Я сконфузился и начал громко сморкаться Или, может быть, у меня это от бани – продолжал дядя, задумчиво глядя на окно. – Может быть!
Был я, знаешь, в четверг в бане часа три парился. А
от пару геморрой еще пуще разыгрывается Доктора говорят, что баня для здоровья нехорошо Это, сударыня, неправильно Я сызмальства привык, потому у меня отец в Киеве на Крещатике баню держал…
Бывало, целый день паришься Благо не платить…
Мне стало невыносимо совестно. Я поднялся и, заикаясь, начал прощаться Куда же это так – удивился дядя, хватая меня за рукав. – Сейчас тетка выйдет Закусим, чем бог послал, наливочки выпьем. Солонинка есть, Митя за колбасой побежал Экие вы, право, церемонные Загордился, Сеня! Нехорошо Венчальное платье не у Глаши заказал Моя дочь, сударыня, белошвейную держит Шила вам, я знаю, мадам Степанид, да нешто Степанидка снами сравняется Мы бы и дешевле взяли…
Не помню, как я простился с дядей, как добрался до кареты Я чувствовал, что я уничтожен, оплеван,
и ждал каждое мгновение услышать презрительный смех институтки-жены…
А какой мове-жанр ждет нас у Плевкова! – думал я,
леденея от ужаса. – Хоть бы скорее отделаться, черт бы их взял совсем И на мое несчастье – ни одного знакомого генерала Есть один знакомый полковник в отставке, да и тот портерную держит Ведь этакий я несчастный – Ты, Сонечка, – обратился як жене плачущим голосом, – извини, что я возил тебя сейчас в тот хлев Думал дать тебе случай посмеяться, понаблюдать типы Не моя вина, что вышло так пошло,
мерзко… Извиняюсь…
Я робко взглянул на жену и увидал больше, чем мог ожидать при всей моей мнительности. Глаза жены были налиты слезами, на щеках горел румянец не то стыда, не то гнева, руки судорожно щипали бахрому у каретного окна Меня бросило в жар и передернуло Ну, начинается мой срам – подумал я, чувствуя,
как наливаются свинцом мои руки и ноги. – Ноне виноват же я, Соня – вырвался у меня вопль. – Как, право, глупо с твоей стороны Свиньи они, моветоны, но ведь не я же произвел их в свои родичи Если тебе не нравятся твои простяки, – всхлипнула Соня, глядя на меня умоляющими глазами, – то мои и подавно не понравятся Мне совестно, и я никак не решусь тебе высказать Голубчик, миленький Сейчас баронесса Шепплинг начнет тебе рассказывать, что мама служила у нее в экономках и что мыс мамой неблагодарные, не благодарим ее запрошлые благодеяния теперь, когда она впала в бедность Ноты не верь ей, пожалуйста Эта нахалка любит врать Клянусь тебе, что к каждому празднику мы посылаем ей голову сахару и фунт чаю Даты шутишь, Соня – удивился я, чувствуя, как свинец оставляет мои члены и как по всему телу разливается живительная легкость. – Баронессе голову сахару и фунт чаю. Ах А когда увидишь генеральшу Жеребчикову, тоне смейся над ней, голубчик Она такая несчастная Если она постоянно плачет и заговаривается, то это оттого,
что ее обобрал граф Дерзай-Чертовщинов. Она будет жаловаться на свою судьбу и попросит у тебя взаймы;
но ты тово… не давай Хорошо бы, если бона на себя потратила, а то все равно графу отдаст Мамочка ангел – принялся я от восторга обнимать жену. – Зюмбумбунчик мой Да ведь это сюрприз!
Скажи ты мне, что твоя баронесса Шепплинг (через два п) нагишом по улице ходит, то ты бы меня еще больше разодолжила! Ручку!
И мне вдруг стало жаль, что я отказался у дяди от солонины, не побренчал на его параличном фортепиано, не выпил наливочки Но тут мне вспомнилось,
что у Плевкова подают хороший коньяки поросенка
леденея от ужаса. – Хоть бы скорее отделаться, черт бы их взял совсем И на мое несчастье – ни одного знакомого генерала Есть один знакомый полковник в отставке, да и тот портерную держит Ведь этакий я несчастный – Ты, Сонечка, – обратился як жене плачущим голосом, – извини, что я возил тебя сейчас в тот хлев Думал дать тебе случай посмеяться, понаблюдать типы Не моя вина, что вышло так пошло,
мерзко… Извиняюсь…
Я робко взглянул на жену и увидал больше, чем мог ожидать при всей моей мнительности. Глаза жены были налиты слезами, на щеках горел румянец не то стыда, не то гнева, руки судорожно щипали бахрому у каретного окна Меня бросило в жар и передернуло Ну, начинается мой срам – подумал я, чувствуя,
как наливаются свинцом мои руки и ноги. – Ноне виноват же я, Соня – вырвался у меня вопль. – Как, право, глупо с твоей стороны Свиньи они, моветоны, но ведь не я же произвел их в свои родичи Если тебе не нравятся твои простяки, – всхлипнула Соня, глядя на меня умоляющими глазами, – то мои и подавно не понравятся Мне совестно, и я никак не решусь тебе высказать Голубчик, миленький Сейчас баронесса Шепплинг начнет тебе рассказывать, что мама служила у нее в экономках и что мыс мамой неблагодарные, не благодарим ее запрошлые благодеяния теперь, когда она впала в бедность Ноты не верь ей, пожалуйста Эта нахалка любит врать Клянусь тебе, что к каждому празднику мы посылаем ей голову сахару и фунт чаю Даты шутишь, Соня – удивился я, чувствуя, как свинец оставляет мои члены и как по всему телу разливается живительная легкость. – Баронессе голову сахару и фунт чаю. Ах А когда увидишь генеральшу Жеребчикову, тоне смейся над ней, голубчик Она такая несчастная Если она постоянно плачет и заговаривается, то это оттого,
что ее обобрал граф Дерзай-Чертовщинов. Она будет жаловаться на свою судьбу и попросит у тебя взаймы;
но ты тово… не давай Хорошо бы, если бона на себя потратила, а то все равно графу отдаст Мамочка ангел – принялся я от восторга обнимать жену. – Зюмбумбунчик мой Да ведь это сюрприз!
Скажи ты мне, что твоя баронесса Шепплинг (через два п) нагишом по улице ходит, то ты бы меня еще больше разодолжила! Ручку!
И мне вдруг стало жаль, что я отказался у дяди от солонины, не побренчал на его параличном фортепиано, не выпил наливочки Но тут мне вспомнилось,
что у Плевкова подают хороший коньяки поросенка
с хреном Валяй к Плевкову! – крикнул я вовсе горло вознице
1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 33
Мелюзга
«Милостивый государь, отец и благодетель – сочинял начерно чиновник Невыразимов поздравительное письмо. – Желаю как сей Светлый день, таки многие предбудущие провести в добром здравии и благополучии. А также и семейству жел…»
Лампа, в которой керосин был уже на исходе, коптила и воняла гарью. По столу, около пишущей руки
Невыразимова, бегал встревоженно заблудившийся таракан. Через две комнаты от дежурной швейцар Парамон чистил уже в третий раз свои парадные сапоги,
и с такой энергией, что его плевки и шум ваксельной щетки были слышны во всех комнатах.
«Что бы еще такое ему, подлецу, написать – задумался Невыразимов, поднимая глаза на закопченный потолок.
На потолке увидел он темный круг – тень от абажура. Ниже были запыленные карнизы, еще ниже – стены, выкрашенные вовремя оно в сине-бурую краску.
И дежурная комната показалась ему такой пустыней,
что стало жалко не только себя, но даже таракана…
«Я-то отдежурю и выйду отсюда, а он весь свой тараканий век здесь продежурит, – подумал он, потягиваясь Тоска Сапоги себе почистить, что ли
И, еще раз потянувшись, Невыразимов лениво поплелся в швейцарскую. Парамон уже не чистил сапог Держав одной руке щетку, а другой крестясь, он стоял у открытой форточки и слушал Звонют-с! – шепнул он Невыразимову, глядя на него неподвижными, широко раскрытыми глазами. –
Уже-с!
Невыразимов подставил ухо к форточке и прислушался. В форточку, вместе со свежим весенним воздухом, рвался в комнату пасхальный звон. Рев колоколов мешался с шумом экипажей, и из звукового хаоса выделялся только бойкий теноровый звон ближайшей церкви да чей-то громкий, визгливый смех Народу-то сколько – вздохнул Невыразимов, поглядев вниз на улицу, где около зажженных плошек мелькали одна за другой человеческие тени. – Все к заутрене бегут Нашито теперь, небось, выпили и по городу шатаются. Смеху-то этого сколько, разговору Один только я несчастный такой, что должен здесь сидеть в этакий день. И каждый год мне это приходится А кто вам велит наниматься Ведь вы не дежурный сегодня, а Заступов вас за себя нанял. Как людям гулять, так вы и нанимаетесь Жадность Какой черт жадность Не из чего и жадничать:
всего два рубля денег да галстук на придачу Нужда, а не жадность А хорошо бы теперь, знаешь, пойти с компанией к заутрене, а потом разговляться… Выпить бы этак, закусить, да и спать завалиться Сидишь ты за столом, свяченый кулича тут самовар шипит и сбоку какая-нибудь этакая обжешка…
49
Рюмочку выпили за подбородочек подержала оно и чувствительно человеком себя чувствуешь Эхх… пропала жизнь Вон какая-то шельма в коляске проехала, а ты тут сиди да мысли думай Всякому свое, Иван Данилыч. Бог даст, ивы дослужитесь, в колясках ездить будете Я-то? Ну, нет, брат, шалишь. Мне дальше титулярного не пойти, хоть тресни Я необразованный Наш генерал тоже без всякого образования, од- наче…
– Ну, генерал, прежде чем этого достигнуть, сто тысяч украл. И осанка, брату него не та, что у меня С
моей осанкой недалеко уйдешь И фамилия препод- лейшая: Невыразимов! Одним словом, брат, положение безвыходное. Хочешь – так живи, а не хочешь –
вешайся…
Невыразимов отошел от форточки ив тоске зашагал по комнатам. Рев колоколов становился все сильнее и сильнее. Чтобы слышать его, не было уже надобности стоять у окна. И чем явственнее слышался Предмет (от франц – objet).
Уже-с!
Невыразимов подставил ухо к форточке и прислушался. В форточку, вместе со свежим весенним воздухом, рвался в комнату пасхальный звон. Рев колоколов мешался с шумом экипажей, и из звукового хаоса выделялся только бойкий теноровый звон ближайшей церкви да чей-то громкий, визгливый смех Народу-то сколько – вздохнул Невыразимов, поглядев вниз на улицу, где около зажженных плошек мелькали одна за другой человеческие тени. – Все к заутрене бегут Нашито теперь, небось, выпили и по городу шатаются. Смеху-то этого сколько, разговору Один только я несчастный такой, что должен здесь сидеть в этакий день. И каждый год мне это приходится А кто вам велит наниматься Ведь вы не дежурный сегодня, а Заступов вас за себя нанял. Как людям гулять, так вы и нанимаетесь Жадность Какой черт жадность Не из чего и жадничать:
всего два рубля денег да галстук на придачу Нужда, а не жадность А хорошо бы теперь, знаешь, пойти с компанией к заутрене, а потом разговляться… Выпить бы этак, закусить, да и спать завалиться Сидишь ты за столом, свяченый кулича тут самовар шипит и сбоку какая-нибудь этакая обжешка…
49
Рюмочку выпили за подбородочек подержала оно и чувствительно человеком себя чувствуешь Эхх… пропала жизнь Вон какая-то шельма в коляске проехала, а ты тут сиди да мысли думай Всякому свое, Иван Данилыч. Бог даст, ивы дослужитесь, в колясках ездить будете Я-то? Ну, нет, брат, шалишь. Мне дальше титулярного не пойти, хоть тресни Я необразованный Наш генерал тоже без всякого образования, од- наче…
– Ну, генерал, прежде чем этого достигнуть, сто тысяч украл. И осанка, брату него не та, что у меня С
моей осанкой недалеко уйдешь И фамилия препод- лейшая: Невыразимов! Одним словом, брат, положение безвыходное. Хочешь – так живи, а не хочешь –
вешайся…
Невыразимов отошел от форточки ив тоске зашагал по комнатам. Рев колоколов становился все сильнее и сильнее. Чтобы слышать его, не было уже надобности стоять у окна. И чем явственнее слышался Предмет (от франц – objet).
звон, чем громче стучали экипажи, тем темнее казались бурые стены и закопченные карнизы, тем сильнее коптила лампа.
«Нешто удрать с дежурства – подумал Невыра- зимов.
Но бегство это не обещало ничего путного Выйдя из правления и пошатавшись по городу, Невырази- мов отправился бык себе на квартиру, а на квартире у него было еще серее и хуже, чем в дежурной комнате Допустим, что этот день он провел бы хорошо, с комфортом, но что же дальше Все те же серые стены, все те же дежурства по найму и поздравительные письма…
Невыразимов остановился посреди дежурной комнаты и задумался.
Потребность новой, лучшей жизни невыносимо больно защемила егоза сердце. Ему страстно захотелось очутиться вдруг на улице, слиться с живой толпой, быть участником торжества, ради которого ревели все эти колокола и гремели экипажи. Ему захотелось того, что переживал он когда-то в детстве семейный кружок, торжественные физиономии близких,
белая скатерть, свет, тепло Вспомнил он коляску,
в которой только что проехала барыня, пальто, в котором щеголяет экзекутор, золотую цепочку, украшающую грудь секретаря Вспомнил теплую постель
«Нешто удрать с дежурства – подумал Невыра- зимов.
Но бегство это не обещало ничего путного Выйдя из правления и пошатавшись по городу, Невырази- мов отправился бык себе на квартиру, а на квартире у него было еще серее и хуже, чем в дежурной комнате Допустим, что этот день он провел бы хорошо, с комфортом, но что же дальше Все те же серые стены, все те же дежурства по найму и поздравительные письма…
Невыразимов остановился посреди дежурной комнаты и задумался.
Потребность новой, лучшей жизни невыносимо больно защемила егоза сердце. Ему страстно захотелось очутиться вдруг на улице, слиться с живой толпой, быть участником торжества, ради которого ревели все эти колокола и гремели экипажи. Ему захотелось того, что переживал он когда-то в детстве семейный кружок, торжественные физиономии близких,
белая скатерть, свет, тепло Вспомнил он коляску,
в которой только что проехала барыня, пальто, в котором щеголяет экзекутор, золотую цепочку, украшающую грудь секретаря Вспомнил теплую постель
Станислава, новые сапоги, вицмундир без протертых локтей вспомнил потому, что всего этого у него не было…
«Украсть нешто – подумал он. – Украсть-то, положим, нетрудно, но вот спрятать-то мудрено В
Америку, говорят, с краденым бегают, а черт ее знает,
где эта самая Америка Для того, чтобы украсть, тоже ведь надо образование иметь».
Звон утих. Слышался только отдаленный шум экипажей да кашель Парамона, а грусть и злоба Невы- разимова становились все сильнее, невыносимей. В
присутствии часы пробили половину первого.
«Донос написать, что ли Прошкин донеси в гору пошел…»
Невыразимов сел за свой стол и задумался. Лампа,
в которой керосин совсем уже выгорел, сильно коптила и грозила потухнуть. Заблудившийся таракан все еще сновал по столу и не находил пристанища…
«Донести-то можно, да как его сочинишь Надо со всеми экивоками, с подходцами, как Прошкин… А куда мне Такое сочиню, что мне же потоми влетит. Бестолочь, черт возьми меня совсем!»
И Невыразимов, ломая голову над способами, как выйти из безвыходного положения, уставился на написанное им черновое письмо. Письмо это было писано к человеку, которого он ненавидел всей душой и
«Украсть нешто – подумал он. – Украсть-то, положим, нетрудно, но вот спрятать-то мудрено В
Америку, говорят, с краденым бегают, а черт ее знает,
где эта самая Америка Для того, чтобы украсть, тоже ведь надо образование иметь».
Звон утих. Слышался только отдаленный шум экипажей да кашель Парамона, а грусть и злоба Невы- разимова становились все сильнее, невыносимей. В
присутствии часы пробили половину первого.
«Донос написать, что ли Прошкин донеси в гору пошел…»
Невыразимов сел за свой стол и задумался. Лампа,
в которой керосин совсем уже выгорел, сильно коптила и грозила потухнуть. Заблудившийся таракан все еще сновал по столу и не находил пристанища…
«Донести-то можно, да как его сочинишь Надо со всеми экивоками, с подходцами, как Прошкин… А куда мне Такое сочиню, что мне же потоми влетит. Бестолочь, черт возьми меня совсем!»
И Невыразимов, ломая голову над способами, как выйти из безвыходного положения, уставился на написанное им черновое письмо. Письмо это было писано к человеку, которого он ненавидел всей душой и
боялся, от которого десять лет уже добивался перевода с шестнадцатирублевого места на восемнадца- тирублевое…
– А бегаешь тут, черт – хлопнул он со злобой ладонью по таракану, имевшему несчастье попасться ему на глаза. – Гадость этакая!
Таракан упал на спину и отчаянно замотал ногами Невыразимов взял егоза одну ножку и бросил в стекло. В стекле вспыхнуло и затрещало…
И Невыразимову стало легче
Упразднили!
Недавно, вовремя половодья, помещик, отставной прапорщик Вывертов, угощал заехавшего к нему землемера Катавасова. Выпивали, закусывали и говорили о новостях. Катавасов, как городской житель, обо всем знало холере, о войне и даже об увеличении акциза в размере одной копейки на градус. Он говорила Вывертов слушал, ахали каждую новость встречал восклицаниями Скажите, однако Ишь ты ведь!
Ааа…»
– А отчего вы нынче без погончиков, Семен Анти- пыч? – полюбопытствовал он между прочим.
Землемер не сразу ответил. Он помолчал, выпил рюмку водки, махнул рукой и тогда уже сказал Упразднили Ишь ты Ааа… Я газет-то не читаю и ничего про это не знаю. Стало быть, нынче гражданское ведомство не носит уже погонов Скажите, однако А это,
знаете ли, отчасти хорошо солдатики не будут вас с господами офицерами смешивать и честь вам отдавать. Отчасти же, признаться, и нехорошо. Нет уже у вас того вида, сановитости Нет того благородства Ну, да что – сказал землемер и махнул рукой Внешний вид наружности не составляет важного предмета. В погонах ты или без погонов – это все равно, было бы в тебе звание сохранено. Мы нисколько не обижаемся. А вот вас так действительно обидели, Павел Игнатьич! Могу посочувствовать То есть как-с? – спросил Вывертов. – Кто же меня может обидеть Я насчет того факта, что вас упразднили. Прапорщик хоть и маленький чин, хоть и ни тони сено все же он слуга отечества, офицер кровь проливал За что его упразднять То есть извините, я вас не совсем пони- маю-с… – залепетал Вывертов, бледнея и делая большие глаза. – Кто же меня упразднял Да разве вы не слыхали Был такой указ, чтоб прапорщиков вовсе не было. Чтоб ни одного прапорщика Чтоб и духу их не было Да разве вы не слыхали Всех служащих прапорщиков велено в подпоручики произвести, а вы, отставные, как знаете. Хотите,
будьте прапорщиками, а не хотите, таки не надо Гм Кто же я теперь такой есть А бог вас знает, кто вы. Вы теперь – ничего, недоумение, эфир Теперь вы и сами не разберете, кто вы такой.
Вывертов хотел спросить что-то, ноне смог. Подло- жечкой у него похолодело, колени подогнулись, язык не поворачивался. Как жевал колбасу, так она и осталась у него во рту не разжеванной Нехорошо с вами поступили, что и говорить – сказал землемер и вздохнул. – Все хорошо, но этого мероприятия одобрить не могу. То-то, небось, теперь в иностранных газетах А Опять-таки я не понимаю – выговорил Вывертов Ежели я теперь не прапорщик, то кто же я такой Никто Нуль Стало быть, ежели я вас понимаю,
мне может теперь всякий сгрубить, может на меня тыкнуть?
– Этого уж я не знаю. Нас же принимают теперь за кондукторов Намедни начальник движения на здешней дороге идет, знаете ли, в своей инженерной шинели, по-нынешнему без погонов, а какой-то генерал и кричит Кондуктор, скоро ли поезд пойдет Вцепились Скандал Об этом в газетах нельзя писать, но ведь всем известно Шила в мешке не утаишь!
Вывертов, ошеломленный новостью, уж больше не пили не ел. Раз попробовал он выпить холодного квасу, чтобы прийти в чувство, но квас остановился поперек горла и – назад.
Проводив землемера, упраздненный прапорщик заходил по всем комнатами стал думать. Думал, думали ничего не надумал. Ночью он лежал в постели,
вздыхал и тоже думал Да будет тебе мурлыкать – сказала жена Арина
– А бегаешь тут, черт – хлопнул он со злобой ладонью по таракану, имевшему несчастье попасться ему на глаза. – Гадость этакая!
Таракан упал на спину и отчаянно замотал ногами Невыразимов взял егоза одну ножку и бросил в стекло. В стекле вспыхнуло и затрещало…
И Невыразимову стало легче
Упразднили!
Недавно, вовремя половодья, помещик, отставной прапорщик Вывертов, угощал заехавшего к нему землемера Катавасова. Выпивали, закусывали и говорили о новостях. Катавасов, как городской житель, обо всем знало холере, о войне и даже об увеличении акциза в размере одной копейки на градус. Он говорила Вывертов слушал, ахали каждую новость встречал восклицаниями Скажите, однако Ишь ты ведь!
Ааа…»
– А отчего вы нынче без погончиков, Семен Анти- пыч? – полюбопытствовал он между прочим.
Землемер не сразу ответил. Он помолчал, выпил рюмку водки, махнул рукой и тогда уже сказал Упразднили Ишь ты Ааа… Я газет-то не читаю и ничего про это не знаю. Стало быть, нынче гражданское ведомство не носит уже погонов Скажите, однако А это,
знаете ли, отчасти хорошо солдатики не будут вас с господами офицерами смешивать и честь вам отдавать. Отчасти же, признаться, и нехорошо. Нет уже у вас того вида, сановитости Нет того благородства Ну, да что – сказал землемер и махнул рукой Внешний вид наружности не составляет важного предмета. В погонах ты или без погонов – это все равно, было бы в тебе звание сохранено. Мы нисколько не обижаемся. А вот вас так действительно обидели, Павел Игнатьич! Могу посочувствовать То есть как-с? – спросил Вывертов. – Кто же меня может обидеть Я насчет того факта, что вас упразднили. Прапорщик хоть и маленький чин, хоть и ни тони сено все же он слуга отечества, офицер кровь проливал За что его упразднять То есть извините, я вас не совсем пони- маю-с… – залепетал Вывертов, бледнея и делая большие глаза. – Кто же меня упразднял Да разве вы не слыхали Был такой указ, чтоб прапорщиков вовсе не было. Чтоб ни одного прапорщика Чтоб и духу их не было Да разве вы не слыхали Всех служащих прапорщиков велено в подпоручики произвести, а вы, отставные, как знаете. Хотите,
будьте прапорщиками, а не хотите, таки не надо Гм Кто же я теперь такой есть А бог вас знает, кто вы. Вы теперь – ничего, недоумение, эфир Теперь вы и сами не разберете, кто вы такой.
Вывертов хотел спросить что-то, ноне смог. Подло- жечкой у него похолодело, колени подогнулись, язык не поворачивался. Как жевал колбасу, так она и осталась у него во рту не разжеванной Нехорошо с вами поступили, что и говорить – сказал землемер и вздохнул. – Все хорошо, но этого мероприятия одобрить не могу. То-то, небось, теперь в иностранных газетах А Опять-таки я не понимаю – выговорил Вывертов Ежели я теперь не прапорщик, то кто же я такой Никто Нуль Стало быть, ежели я вас понимаю,
мне может теперь всякий сгрубить, может на меня тыкнуть?
– Этого уж я не знаю. Нас же принимают теперь за кондукторов Намедни начальник движения на здешней дороге идет, знаете ли, в своей инженерной шинели, по-нынешнему без погонов, а какой-то генерал и кричит Кондуктор, скоро ли поезд пойдет Вцепились Скандал Об этом в газетах нельзя писать, но ведь всем известно Шила в мешке не утаишь!
Вывертов, ошеломленный новостью, уж больше не пили не ел. Раз попробовал он выпить холодного квасу, чтобы прийти в чувство, но квас остановился поперек горла и – назад.
Проводив землемера, упраздненный прапорщик заходил по всем комнатами стал думать. Думал, думали ничего не надумал. Ночью он лежал в постели,
вздыхал и тоже думал Да будет тебе мурлыкать – сказала жена Арина
Матвеевна и толкнула его локтем. – Стонет, словно родить собирается Может быть, это еще и неправда.
Ты завтра съезди к кому-нибудь испроси. Тряпка А вот как останешься без звания и титула, тогда тебе и будет тряпка. Развалилась тут, как белуга, и тряпка Не ты, небось, кровь проливала!
На другой день, утром, всю ночь не спавший Вывертов запряг своего каурого в бричку и поехал наводить справки. Решил он заехать к кому-нибудь из соседей, а ежели представится надобность, то и к самому предводителю. Проезжая через Ипатьево, он встретился там с протоиереем Пафнутием Амалики- тянским. Отец протоиерей шел от церкви к дому и,
сердито помахивая жезлом, то и дело оборачивался к шедшему за ним дьячку и бормотал Да и дурак же ты, братец Вот дурак!»
Вывертов вылез из брички и подошел под благословение С праздником вас, отец протоиерей – поздравил он, целуя руку. – Обедню изволили служить-с?
– Да, литургию Такс У всякого свое дело Вы стадо духовное пасете, мы землю удобряем по мере сил А отчего вы сегодня без орденов?
Батюшка вместо ответа нахмурился, махнул рукой и зашагал дальше
– Им запретили – пояснил дьячок шепотом.
Вывертов проводил глазами сердито шагавшего протоиерея, и сердце его сжалось от горького предчувствия сообщение, сделанное землемером, казалось теперь близким к истине!
Прежде всего заехал он к соседу майору Ижице, и,
когда его бричка въезжала в майорский двор, он увидел картину. Ижица в халате и турецкой феске стоял посреди двора, сердито топал ногами и размахивал руками. Мимо него взад и вперед кучер Филька водил хромавшую лошадь Негодяй – кипятился майор. – Мошенник Каналья Повесить тебя мало, анафему Афганец Ах, мое вам почтение – сказал он, увидев Вывертова. – Очень рад вас видеть. Как вам это нравится Неделя уж, как ссадил лошади ногу, и молчит, мошенник Ни слова!
Не догляди я сам, пропало бык черту копыто А Каков народец И его не бить по морде Не бить Не битья вас спрашиваю Лошадка славная, – сказал Вывертов, подходя к
Ижице. – Жалко Вы, майор, за коновалом пошлите. У
меня, майор, на деревне есть отличный коновал Майор – проворчал Ижица, презрительно улыбаясь Майор. Не до шуток мне У меня лошадь заболела, а вы майор майор Точно галка крр!.. крр!
– Я вас, майор, не понимаю. Нешто можно благородного человека с галкой сравнивать Да какой же я майор Нешто я майор Кто же вы А черт меня знает, кто я – сказал Ижица. – Уж больше года, как майоров нет. Да вы что же это Вчера только родились, что ли?
Вывертов с ужасом поглядел на Ижицу и стал отирать с лица пот, предчувствуя что-то очень недоброе Однако позвольте же – сказал он. – Я вас все- таки не понимаю Майор ведь чин значительный Да-с!!
– Так как же это Ивы ничего?
Майор только махнул рукой и начал рассказывать ему, как подлец Филька сшиб лошади копыто, рассказывал длинно ив конце концов даже к самому лицу его поднес больное копыто с гноящейся ссадиной и навозным пластырем, но Вывертов не понимал, не чувствовали глядел на все, как сквозь решетку. Бессознательно он простился, влез в свою бричку и крикнул с отчаянием К предводителю Живо Лупи кнутом!
Предводитель, действительный статский советник
Ягодышев, жил недалеко. Через какой-нибудь час Вывертов входил к нему в кабинет и кланялся. Предводитель сидел на софе и читал Новое время. Увидев входящего, он кивнул головой и указал на кресло
– Я, ваше превосходительство, – начал Вывертов, должен был сначала представиться вам, но, находясь в неведении касательно своего звания, осмеливаюсь прибегнуть к вашему превосходительству за разъяснением Позвольте-с, почтеннейший, – перебил его предводитель Прежде всего не называйте меня превосходительством. Прошу-с!
– Что вы-с… Мы люди маленькие Не в том дело-с! Пишут вот (предводитель ткнул в Новое время и проткнул его пальцем) пишут вот,
что мы, действительные статские советники, не будем уж более превосходительствами. За достоверное со- общают-с! Что ж И ненужно, милостивый государь!
Не нужно Не называйте И не надо!
Ягодышев встали гордо прошелся по кабинету…
Вывертов испустил вздохи уронил на пол фуражку.
«Уж ежели до них добрались, – подумал он, – то о прапорщиках дао майорах испрашивать нечего. Уйду лучше…»
Вывертов пробормотал что-то и вышел, забыв в кабинете предводителя фуражку. Через два часа он приехал к себе домой бледный, без шапки, с тупым выражением ужаса на лице. Вылезая из брички, он робко взглянул на небо не упразднили ли ужи солнца Жена, пораженная его видом, забросала его вопросами
Ты завтра съезди к кому-нибудь испроси. Тряпка А вот как останешься без звания и титула, тогда тебе и будет тряпка. Развалилась тут, как белуга, и тряпка Не ты, небось, кровь проливала!
На другой день, утром, всю ночь не спавший Вывертов запряг своего каурого в бричку и поехал наводить справки. Решил он заехать к кому-нибудь из соседей, а ежели представится надобность, то и к самому предводителю. Проезжая через Ипатьево, он встретился там с протоиереем Пафнутием Амалики- тянским. Отец протоиерей шел от церкви к дому и,
сердито помахивая жезлом, то и дело оборачивался к шедшему за ним дьячку и бормотал Да и дурак же ты, братец Вот дурак!»
Вывертов вылез из брички и подошел под благословение С праздником вас, отец протоиерей – поздравил он, целуя руку. – Обедню изволили служить-с?
– Да, литургию Такс У всякого свое дело Вы стадо духовное пасете, мы землю удобряем по мере сил А отчего вы сегодня без орденов?
Батюшка вместо ответа нахмурился, махнул рукой и зашагал дальше
– Им запретили – пояснил дьячок шепотом.
Вывертов проводил глазами сердито шагавшего протоиерея, и сердце его сжалось от горького предчувствия сообщение, сделанное землемером, казалось теперь близким к истине!
Прежде всего заехал он к соседу майору Ижице, и,
когда его бричка въезжала в майорский двор, он увидел картину. Ижица в халате и турецкой феске стоял посреди двора, сердито топал ногами и размахивал руками. Мимо него взад и вперед кучер Филька водил хромавшую лошадь Негодяй – кипятился майор. – Мошенник Каналья Повесить тебя мало, анафему Афганец Ах, мое вам почтение – сказал он, увидев Вывертова. – Очень рад вас видеть. Как вам это нравится Неделя уж, как ссадил лошади ногу, и молчит, мошенник Ни слова!
Не догляди я сам, пропало бык черту копыто А Каков народец И его не бить по морде Не бить Не битья вас спрашиваю Лошадка славная, – сказал Вывертов, подходя к
Ижице. – Жалко Вы, майор, за коновалом пошлите. У
меня, майор, на деревне есть отличный коновал Майор – проворчал Ижица, презрительно улыбаясь Майор. Не до шуток мне У меня лошадь заболела, а вы майор майор Точно галка крр!.. крр!
– Я вас, майор, не понимаю. Нешто можно благородного человека с галкой сравнивать Да какой же я майор Нешто я майор Кто же вы А черт меня знает, кто я – сказал Ижица. – Уж больше года, как майоров нет. Да вы что же это Вчера только родились, что ли?
Вывертов с ужасом поглядел на Ижицу и стал отирать с лица пот, предчувствуя что-то очень недоброе Однако позвольте же – сказал он. – Я вас все- таки не понимаю Майор ведь чин значительный Да-с!!
– Так как же это Ивы ничего?
Майор только махнул рукой и начал рассказывать ему, как подлец Филька сшиб лошади копыто, рассказывал длинно ив конце концов даже к самому лицу его поднес больное копыто с гноящейся ссадиной и навозным пластырем, но Вывертов не понимал, не чувствовали глядел на все, как сквозь решетку. Бессознательно он простился, влез в свою бричку и крикнул с отчаянием К предводителю Живо Лупи кнутом!
Предводитель, действительный статский советник
Ягодышев, жил недалеко. Через какой-нибудь час Вывертов входил к нему в кабинет и кланялся. Предводитель сидел на софе и читал Новое время. Увидев входящего, он кивнул головой и указал на кресло
– Я, ваше превосходительство, – начал Вывертов, должен был сначала представиться вам, но, находясь в неведении касательно своего звания, осмеливаюсь прибегнуть к вашему превосходительству за разъяснением Позвольте-с, почтеннейший, – перебил его предводитель Прежде всего не называйте меня превосходительством. Прошу-с!
– Что вы-с… Мы люди маленькие Не в том дело-с! Пишут вот (предводитель ткнул в Новое время и проткнул его пальцем) пишут вот,
что мы, действительные статские советники, не будем уж более превосходительствами. За достоверное со- общают-с! Что ж И ненужно, милостивый государь!
Не нужно Не называйте И не надо!
Ягодышев встали гордо прошелся по кабинету…
Вывертов испустил вздохи уронил на пол фуражку.
«Уж ежели до них добрались, – подумал он, – то о прапорщиках дао майорах испрашивать нечего. Уйду лучше…»
Вывертов пробормотал что-то и вышел, забыв в кабинете предводителя фуражку. Через два часа он приехал к себе домой бледный, без шапки, с тупым выражением ужаса на лице. Вылезая из брички, он робко взглянул на небо не упразднили ли ужи солнца Жена, пораженная его видом, забросала его вопросами
нона все вопросы он отвечал только маханием руки…
Неделю он не пил, не ел, не спала как шальной ходил из угла в угол и думал. Лицо его осунулось, взоры потускнели Ни с кем он не заговаривал, ник кому низа чем не обращался, а когда Арина Матвеевна приставала к нему с вопросами, он только отмахивался рукой и – ни звука Уж чего только с ним не делали, чтобы привести его в чувство Поили его бузиной, давали на внутрь масла из лампадки, сажали на горячий кирпично ничто не помогало, он хирели отмахивался. Позвали наконец для вразумления отца
Пафнутия. Протоиерей полдня бился, объясняя ему,
что все теперь клонится не к уничижению, а к возвеличению, но доброе семя его упало на неблагодарную почву. Взял пятерку за труды, да таки уехал, ничего не добившись.
Помолчав неделю, Вывертов как будто бы заговорил Что ж ты молчишь, харя – набросился он внезапно на казачка Илюшку. – Груби Издевайся Тыкай на уничтоженного Торжествуй!
Сказал это, заплакали опять замолчал на неделю.
Арина Матвеевна решила пустить ему кровь. Приехал фельдшер, выпустил из него две тарелки крови, и от этого словно бы полегчало. На другой день после кровопролития Вывертов подошел к кровати, на которой
Неделю он не пил, не ел, не спала как шальной ходил из угла в угол и думал. Лицо его осунулось, взоры потускнели Ни с кем он не заговаривал, ник кому низа чем не обращался, а когда Арина Матвеевна приставала к нему с вопросами, он только отмахивался рукой и – ни звука Уж чего только с ним не делали, чтобы привести его в чувство Поили его бузиной, давали на внутрь масла из лампадки, сажали на горячий кирпично ничто не помогало, он хирели отмахивался. Позвали наконец для вразумления отца
Пафнутия. Протоиерей полдня бился, объясняя ему,
что все теперь клонится не к уничижению, а к возвеличению, но доброе семя его упало на неблагодарную почву. Взял пятерку за труды, да таки уехал, ничего не добившись.
Помолчав неделю, Вывертов как будто бы заговорил Что ж ты молчишь, харя – набросился он внезапно на казачка Илюшку. – Груби Издевайся Тыкай на уничтоженного Торжествуй!
Сказал это, заплакали опять замолчал на неделю.
Арина Матвеевна решила пустить ему кровь. Приехал фельдшер, выпустил из него две тарелки крови, и от этого словно бы полегчало. На другой день после кровопролития Вывертов подошел к кровати, на которой
лежала жена, и сказал Я, Арина, этого так не оставлю. Теперь я на все решился Чиня свой заслужили никто не имеет полного права на него посягать. Я вот что надумал напишу какому-нибудь высокопоставленному лицу прошение и подпишусь прапорщик такой-то… пра-пор-щик…
Понимаешь? Назло Прапорщик Пускай Назло!
И эта мысль так понравилась Вывертову, что он просияли даже попросил есть. Теперь он, озаренный новым решением, ходит по комнатам, язвительно улыбается и мечтает Прапорщик Назло
Канитель
На клиросе стоит дьячок Отлукавин и держит между вытянутыми жирными пальцами огрызенное гусиное перо. Маленький лоб его собрался в морщины, наносу играют пятна всех цветов, начиная от розового и кончая темно-синим. Передним на рыжем переплете Цветной триоди лежат две бумажки. На одной из них написано о здравии, на другой – за упокой»,
и под обоими заглавиями по ряду имен Около клироса стоит маленькая старушонка с озабоченным лицом и с котомкой на спине. Она задумалась Дальше кого – спрашивает дьячок, лениво почесывая за ухом. – Скорей, убогая, думай, а то мне некогда. Сейчас часы читать стану Сейчас, батюшка Ну, пиши О здравии рабов божиих: Андрея и Дарьи со чады… Митрия, опять Андрея, Антипа, Марьи Постой, не шибко Не за зайцем скачешь, успеешь Написал Марию Ну, таперя Кирилла, Гордея, младенца новопреставленного Герасима, Пантелея Записал усопшего Пантелея Постой Пантелей помер Помер – вздыхает старуха
– Так как же ты велишь о здравии записывать сердится дьячок, зачеркивая Пантелея и перенося его на другую бумажку. – Вот тоже еще Ты говори толком, а не путай. Кого еще за упокой За упокой Сейчас постой Ну, пиши Ивана,
Авдотью, еще Дарью, Егора Запиши воина Захара Как пошел на службу в четвертом годе, такс той поры и не слыхать Стало быть, он помер А кто ж его знает Может, помер, а может, и жив…
Ты пиши Куда же я его запишу Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии Пойми вот вашего брата Гм. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему все равно, как его ни записывай непутящий человек пропащий Записал Таперя за упокой Марка, Левонтия, Арину ну,
и Кузьму с Анной болящую Федосью Болящую-то Федосью за упокой Тю Это меня-то за упокой Ошалел, что ли Тьфу Ты, кочерыжка, меня запутала Не померла еще, таки говори, что не померла, а нечего в за упокой лезть Путаешь тут Изволь вот теперь Федосью херить ив другое место писать всю бумагу изгадил!
Ну, слушай, я тебе прочту О здравии Андрея, Дарьи
Понимаешь? Назло Прапорщик Пускай Назло!
И эта мысль так понравилась Вывертову, что он просияли даже попросил есть. Теперь он, озаренный новым решением, ходит по комнатам, язвительно улыбается и мечтает Прапорщик Назло
Канитель
На клиросе стоит дьячок Отлукавин и держит между вытянутыми жирными пальцами огрызенное гусиное перо. Маленький лоб его собрался в морщины, наносу играют пятна всех цветов, начиная от розового и кончая темно-синим. Передним на рыжем переплете Цветной триоди лежат две бумажки. На одной из них написано о здравии, на другой – за упокой»,
и под обоими заглавиями по ряду имен Около клироса стоит маленькая старушонка с озабоченным лицом и с котомкой на спине. Она задумалась Дальше кого – спрашивает дьячок, лениво почесывая за ухом. – Скорей, убогая, думай, а то мне некогда. Сейчас часы читать стану Сейчас, батюшка Ну, пиши О здравии рабов божиих: Андрея и Дарьи со чады… Митрия, опять Андрея, Антипа, Марьи Постой, не шибко Не за зайцем скачешь, успеешь Написал Марию Ну, таперя Кирилла, Гордея, младенца новопреставленного Герасима, Пантелея Записал усопшего Пантелея Постой Пантелей помер Помер – вздыхает старуха
– Так как же ты велишь о здравии записывать сердится дьячок, зачеркивая Пантелея и перенося его на другую бумажку. – Вот тоже еще Ты говори толком, а не путай. Кого еще за упокой За упокой Сейчас постой Ну, пиши Ивана,
Авдотью, еще Дарью, Егора Запиши воина Захара Как пошел на службу в четвертом годе, такс той поры и не слыхать Стало быть, он помер А кто ж его знает Может, помер, а может, и жив…
Ты пиши Куда же я его запишу Ежели, скажем, помер, то за упокой, коли жив, то о здравии Пойми вот вашего брата Гм. Ты, родименький, его на обе записочки запиши, а там видно будет. Да ему все равно, как его ни записывай непутящий человек пропащий Записал Таперя за упокой Марка, Левонтия, Арину ну,
и Кузьму с Анной болящую Федосью Болящую-то Федосью за упокой Тю Это меня-то за упокой Ошалел, что ли Тьфу Ты, кочерыжка, меня запутала Не померла еще, таки говори, что не померла, а нечего в за упокой лезть Путаешь тут Изволь вот теперь Федосью херить ив другое место писать всю бумагу изгадил!
Ну, слушай, я тебе прочту О здравии Андрея, Дарьи
со чады, паки Андрея, Антипия, Марии, Кирилла, новопреставленного младенца Гер… Постой, как же сюда этот Герасим попал Новопреставленный, и вдруг о здравии Нет, запутала ты меня, убогая Бог сто- бой, совсем запутала!
Дьячок крутит головой, зачеркивает Герасима и переносит его в заупокойный отдел Слушай О здравии Марии, Кирилла, воина Заха- рии… Кого еще Авдотью записал Авдотью Гм Авдотью Евдокию – пересматривает дьячок обе бумажки. – Помню, записывал ее,
а теперь шут ее знает никак не найдешь Вот она!
За упокой записана Авдотью-то за упокой – удивляется старуха. – Году еще нет, как замуж вышла, а тына нее уж смерть накликаешь. Сам вот, сердешный, путаешь, а на меня злобишься. Тыс молитвой пиши, а коли будешь в сердце злобу иметь, то бесу радость. Это тебя бес хо- роводит да путает Постой, не мешай…
Дьячок хмурится и, подумав, медленно зачеркивает на заупокойном листе Авдотью. Перо на букве «д»
взвизгивает и дает большую кляксу. Дьячок конфузится и чешет затылок Авдотью, стало быть, долой отсюда – бормочет
Дьячок крутит головой, зачеркивает Герасима и переносит его в заупокойный отдел Слушай О здравии Марии, Кирилла, воина Заха- рии… Кого еще Авдотью записал Авдотью Гм Авдотью Евдокию – пересматривает дьячок обе бумажки. – Помню, записывал ее,
а теперь шут ее знает никак не найдешь Вот она!
За упокой записана Авдотью-то за упокой – удивляется старуха. – Году еще нет, как замуж вышла, а тына нее уж смерть накликаешь. Сам вот, сердешный, путаешь, а на меня злобишься. Тыс молитвой пиши, а коли будешь в сердце злобу иметь, то бесу радость. Это тебя бес хо- роводит да путает Постой, не мешай…
Дьячок хмурится и, подумав, медленно зачеркивает на заупокойном листе Авдотью. Перо на букве «д»
взвизгивает и дает большую кляксу. Дьячок конфузится и чешет затылок Авдотью, стало быть, долой отсюда – бормочет
он смущенно, – а записать ее туда Так Постой…
Ежели ее туда, то будет о здравии, ежели же сюда, то за упокой Совсем запутала баба И этот еще воин
Захария встрял сюда Шут его принес Ничего не разберу Надо сызнова…
Дьячок лезет в шкапчик и достает оттуда осьмушку чистой бумаги Выкинь Захарию, коли так – говорит старуха. Уж бог с ним, выкинь Молчи!
Дьячок макает медленно перо исписывает с обеих бумажек имена на новый листок Я их всех гуртом запишу, – говорит она ты неси к отцу дьякону Пущай дьякон разберет, кто здесь живой, кто мертвый он в семинарии обучался, а я этих самых делов… хоть убей, ничего не понимаю.
Старуха берет бумажку, подает дьячку старинные полторы копейки и семенит к алтарю
Ежели ее туда, то будет о здравии, ежели же сюда, то за упокой Совсем запутала баба И этот еще воин
Захария встрял сюда Шут его принес Ничего не разберу Надо сызнова…
Дьячок лезет в шкапчик и достает оттуда осьмушку чистой бумаги Выкинь Захарию, коли так – говорит старуха. Уж бог с ним, выкинь Молчи!
Дьячок макает медленно перо исписывает с обеих бумажек имена на новый листок Я их всех гуртом запишу, – говорит она ты неси к отцу дьякону Пущай дьякон разберет, кто здесь живой, кто мертвый он в семинарии обучался, а я этих самых делов… хоть убей, ничего не понимаю.
Старуха берет бумажку, подает дьячку старинные полторы копейки и семенит к алтарю
Последняя могиканша
Я и помещик отставной штаб-ротмистр Докукин, у которого я гостил весною, сидели водно прекрасное весеннее утро в бабушкиных креслах и лениво глядели в окно. Скука была ужасная Тьфу – бормотал Докукин. – Такая тоска, что судебному приставу рад будешь!
«Спать улечься, что ли – думал я.
И думали мы на тему о скуке долго, очень долго, до тех пор, пока сквозь давно немытые, отливавшие радугой оконные стекла не заметили маленькой перемены, происшедшей в круговороте вселенной петух,
стоявший около ворот на куче прошлогодней листвы и поднимавший то одну ногу, то другую (ему хотелось поднять обе ноги разом, вдруг встрепенулся и, как ужаленный, бросился отворот в сторону Кто-то идет или едет – улыбнулся Докукин. Хоть бы гостей нелегкая принесла. Все-таки повеселее бы…
Петух не обманул нас. В воротах показалась сначала лошадиная голова с зеленой дугой, затем целая лошадь, и, наконец, темная, тяжелая бричка с большими безобразными крыльями, напоминавшими крылья жука, когда последний собирается лететь. Бричка
Я и помещик отставной штаб-ротмистр Докукин, у которого я гостил весною, сидели водно прекрасное весеннее утро в бабушкиных креслах и лениво глядели в окно. Скука была ужасная Тьфу – бормотал Докукин. – Такая тоска, что судебному приставу рад будешь!
«Спать улечься, что ли – думал я.
И думали мы на тему о скуке долго, очень долго, до тех пор, пока сквозь давно немытые, отливавшие радугой оконные стекла не заметили маленькой перемены, происшедшей в круговороте вселенной петух,
стоявший около ворот на куче прошлогодней листвы и поднимавший то одну ногу, то другую (ему хотелось поднять обе ноги разом, вдруг встрепенулся и, как ужаленный, бросился отворот в сторону Кто-то идет или едет – улыбнулся Докукин. Хоть бы гостей нелегкая принесла. Все-таки повеселее бы…
Петух не обманул нас. В воротах показалась сначала лошадиная голова с зеленой дугой, затем целая лошадь, и, наконец, темная, тяжелая бричка с большими безобразными крыльями, напоминавшими крылья жука, когда последний собирается лететь. Бричка
въехала во двор, неуклюже повернула налево и с визгом и тарахтением покатила к конюшне. В ней сидели две человеческие фигуры одна женская, другая, поменьше мужская Черт возьми – пробормотал Докукин, глядя на меня испуганными глазами и почесывая висок. – Не было печали, так вот черти накачали. Недаром я сегодня во сне печь видел А что Кто это приехал Сестрица с мужем, чтоб их…
Докукин поднялся и нервно прошелся по комнате Даже под сердцем похолодело – проворчал он. – Грешно не иметь к родной сестре родственных чувств, но – верители легче мне с разбойничьим атаманом в лесу встретиться, чем с нею. Не спрятаться ли нам Пусть Тимошка соврет, что мы на съезд уехали.
Докукин стал громко звать Тимошку. Но поздно было лгать и прятаться. Через минуту в передней послышалось шушуканье женский бас шептался с мужским тенорком Поправь мне внизу оборку – говорил женский бас. – Опять тыне те брюки надел Синие брюки вы дяденьке Василию Антипычу от- дали-с, а пестрые приказали мне до зимы спрятать, оправдывался тенорок. – Шаль завами нести или тут
Докукин поднялся и нервно прошелся по комнате Даже под сердцем похолодело – проворчал он. – Грешно не иметь к родной сестре родственных чувств, но – верители легче мне с разбойничьим атаманом в лесу встретиться, чем с нею. Не спрятаться ли нам Пусть Тимошка соврет, что мы на съезд уехали.
Докукин стал громко звать Тимошку. Но поздно было лгать и прятаться. Через минуту в передней послышалось шушуканье женский бас шептался с мужским тенорком Поправь мне внизу оборку – говорил женский бас. – Опять тыне те брюки надел Синие брюки вы дяденьке Василию Антипычу от- дали-с, а пестрые приказали мне до зимы спрятать, оправдывался тенорок. – Шаль завами нести или тут
прикажете оставить?
Дверь наконец отворилась, ив комнату вошла дама лет сорока, высокая, полная, рассыпчатая, в шелковом голубом платье. На ее краснощеком весноватом лице было написано столько тупой важности, что я сразу как-то почувствовал, почему ее так не любит До- кукин. Вслед за полной дамой семенил маленький, худенький человечек в пестром сюртучке, широких панталонах и бархатной жилетке, – узкоплечий, бритый, с красным носиком. На его жилетке болталась золотая цепочка, похожая на цепь от лампадки. В его одежде, движениях, носике, во всей его нескладной фигуре сквозило что-то рабски приниженное, пришибленное Барыня вошла и, как бы не замечая нас, направилась к иконами стала креститься Крестись – обернулась она к мужу.
Человечек с красным носиком вздрогнули начал креститься Здравствуй, сестра – сказал Докукин, обращаясь к даме, когда та кончила молиться, и вздохнул.
Дама солидно улыбнулась и потянула свои губы к губам Докукина.
Человечек тоже полез целоваться Позвольте представить Моя сестра Олимпиада
Егоровна Хлыкина… Ее муж Досифей Андреич. А это мой хороший знакомый
– Очень рада, – сказала протяжно Олимпиада Егоровна, не подавая мне руки. – Очень рада…
Мы сели и минуту помолчали Чай, не ждал гостей – начала Олимпиада Егоровна, обращаясь к Докукину. – Я и самане думала быть у тебя, братец, да вот к предводителю еду, так мимоездом…
– А зачем к предводителю едешь – спросил Доку- кин.
– Зачем Да вот на него жаловаться – кивнула дама на своего мужа.
Досифей Андреич потупил глазки, поджал ноги под стул и конфузливо кашлянул в кулак За что жена него жаловаться?
Олимпиада Егоровна вздохнула Звание свое забывает – сказала она. – Что ж?
Жалилась я и тебе, братец, и его родителями к отцу
Григорию его возила, чтоб наставление ему прочел, и сама всякие меры принимала, ничего жене вышло!
Поневоле приходится господина предводителя беспокоить Но что же он сделал такое Ничего не сделала звания своего не помнит Он,
положим, непьющий, смиренный, уважительный, но что с того толку, ежели он не помнит своего звания!
Погляди-ка, сгорбившись сидит, словно проситель какой или разночинец. Нешто дворяне так сидят Сиди как следует Слышишь?
Досифей Андреич вытянул шею, поднял вверх подбородок, вероятно для того, чтобы сесть как следует,
и пугливо, исподлобья поглядел на жену. Так глядят маленькие дети, когда бывают виноваты. Видя, что разговор принимает характер интимный, семейный, я поднялся, чтобы выйти. Хлыкина заметила мое движение Ничего, сидите – остановила она меня. – Молодым людям полезно это слушать. Хоть мы и неученые, но больше вас пожили. Дай бог всем так пожить,
как мы жили А мы, братец, ужу вас и пообедаем заодно, – повернулась Хлыкина к брату. – Но небось сегодня у вас скоромное готовили. Чай, ты и не помнишь, что нынче среда – Она вздохнула. – Нам уж прикажи постное изготовить. Скоромного мы есть не станем, это как тебе угодно, братец.
Докукин позвал Тимошку и заказал постный обед Пообедаем, и к предводителю – продолжала
Хлыкина. – Буду его молить, чтоб он обратил внимание. Его дело глядеть, чтоб дворяне с панталыку не сбивались Да нешто Досифей сбился – спросил Докукин.
– Словно ты в первый раз слышишь, – нахмурилась
Хлыкина. – И то, правду сказать, тебе все равно Ты
Дверь наконец отворилась, ив комнату вошла дама лет сорока, высокая, полная, рассыпчатая, в шелковом голубом платье. На ее краснощеком весноватом лице было написано столько тупой важности, что я сразу как-то почувствовал, почему ее так не любит До- кукин. Вслед за полной дамой семенил маленький, худенький человечек в пестром сюртучке, широких панталонах и бархатной жилетке, – узкоплечий, бритый, с красным носиком. На его жилетке болталась золотая цепочка, похожая на цепь от лампадки. В его одежде, движениях, носике, во всей его нескладной фигуре сквозило что-то рабски приниженное, пришибленное Барыня вошла и, как бы не замечая нас, направилась к иконами стала креститься Крестись – обернулась она к мужу.
Человечек с красным носиком вздрогнули начал креститься Здравствуй, сестра – сказал Докукин, обращаясь к даме, когда та кончила молиться, и вздохнул.
Дама солидно улыбнулась и потянула свои губы к губам Докукина.
Человечек тоже полез целоваться Позвольте представить Моя сестра Олимпиада
Егоровна Хлыкина… Ее муж Досифей Андреич. А это мой хороший знакомый
– Очень рада, – сказала протяжно Олимпиада Егоровна, не подавая мне руки. – Очень рада…
Мы сели и минуту помолчали Чай, не ждал гостей – начала Олимпиада Егоровна, обращаясь к Докукину. – Я и самане думала быть у тебя, братец, да вот к предводителю еду, так мимоездом…
– А зачем к предводителю едешь – спросил Доку- кин.
– Зачем Да вот на него жаловаться – кивнула дама на своего мужа.
Досифей Андреич потупил глазки, поджал ноги под стул и конфузливо кашлянул в кулак За что жена него жаловаться?
Олимпиада Егоровна вздохнула Звание свое забывает – сказала она. – Что ж?
Жалилась я и тебе, братец, и его родителями к отцу
Григорию его возила, чтоб наставление ему прочел, и сама всякие меры принимала, ничего жене вышло!
Поневоле приходится господина предводителя беспокоить Но что же он сделал такое Ничего не сделала звания своего не помнит Он,
положим, непьющий, смиренный, уважительный, но что с того толку, ежели он не помнит своего звания!
Погляди-ка, сгорбившись сидит, словно проситель какой или разночинец. Нешто дворяне так сидят Сиди как следует Слышишь?
Досифей Андреич вытянул шею, поднял вверх подбородок, вероятно для того, чтобы сесть как следует,
и пугливо, исподлобья поглядел на жену. Так глядят маленькие дети, когда бывают виноваты. Видя, что разговор принимает характер интимный, семейный, я поднялся, чтобы выйти. Хлыкина заметила мое движение Ничего, сидите – остановила она меня. – Молодым людям полезно это слушать. Хоть мы и неученые, но больше вас пожили. Дай бог всем так пожить,
как мы жили А мы, братец, ужу вас и пообедаем заодно, – повернулась Хлыкина к брату. – Но небось сегодня у вас скоромное готовили. Чай, ты и не помнишь, что нынче среда – Она вздохнула. – Нам уж прикажи постное изготовить. Скоромного мы есть не станем, это как тебе угодно, братец.
Докукин позвал Тимошку и заказал постный обед Пообедаем, и к предводителю – продолжала
Хлыкина. – Буду его молить, чтоб он обратил внимание. Его дело глядеть, чтоб дворяне с панталыку не сбивались Да нешто Досифей сбился – спросил Докукин.
– Словно ты в первый раз слышишь, – нахмурилась
Хлыкина. – И то, правду сказать, тебе все равно Ты
то и сам не слишком свое звание помнишь А вот мы господина молодого человека спросим. Молодой человек обратилась она ко мне, – по-вашему, это хорошо, ежели благородный человек со всякою шушва- лью компанию водит Смотря с кем – замялся я Да хоть бы скупцом Гусевым. Я этого Гусева и к порогу не допускаю, а он с ним в шашки играет да закусывать к нему ходит. Нешто прилично ему с писарем на охоту ходить О чем он может с писарем разговаривать Писарь не только что разговаривать, пискнуть при нем не смей, – ежели желаете знать, милостивый государь Характеру меня слабый – прошептал Досифей
Андреич.
– А вот я покажу тебе характер – погрозила ему жена, сердито стуча перстнем оспинку стула. – Яне дозволю тебе нашу фамилию конфузить Хоть ты и муж мне, а я тебя осрамлю Ты должен понимать Я тебя в люди вывела Ихний род Хлыкиных, сударь, захудалый роди ежели я, Докукина урожденная, вышла за него, так он это ценить должен и чувствовать Он мне,
сударь, недешево стоит, ежели желаете знать Что мне стоило его на службу определить Спросите-ка у него Ежели желаете знать, так мне один только его экзамен на первый чин триста рубликов стоил А из-за
Андреич.
– А вот я покажу тебе характер – погрозила ему жена, сердито стуча перстнем оспинку стула. – Яне дозволю тебе нашу фамилию конфузить Хоть ты и муж мне, а я тебя осрамлю Ты должен понимать Я тебя в люди вывела Ихний род Хлыкиных, сударь, захудалый роди ежели я, Докукина урожденная, вышла за него, так он это ценить должен и чувствовать Он мне,
сударь, недешево стоит, ежели желаете знать Что мне стоило его на службу определить Спросите-ка у него Ежели желаете знать, так мне один только его экзамен на первый чин триста рубликов стоил А из-за
чего хлопочу Ты думаешь, тетеря, я из-за тебя хлопочу Не думай Мне фамилия рода нашего дорога!
Ежели б не фамилия, такты у меня давно бы на кухне сгнил, ежели желаешь знать!
Бедный Досифей Андреич слушал, молчали только пожимался, не знаю, отчего – от страха или срама.
И за обедом не оставляла его в покое строгая супруга. Она не спускала с него глаз и следила за каждым его движением Посоли себе суп Не так ложку держишь Отодвинь от себя салатника то рукавом зацепишь Не мигай глазами!
А он торопливо ели ежился под ее взглядом, как кролик под взглядом удава. Ел он с женою постное и то и дело взглядывал с вожделением на наши котлетки Молись – сказала ему жена после обеда. – Благодари братца.
Пообедав, Хлыкина пошла в спальню отдохнуть. По уходе ее Докукин схватил себя за волосы и заходил по комнате Ну, да и несчастный же ты, братец, человек – сказал он Досифею, тяжело переводя дух. – Я час посидел с ней – замучился каково же тебе-то с ней дни и ночи ах Мученик ты, мученик несчастный Младенец ты вифлеемский, Иродом убиенный
Досифей замигал глазками и проговорил Строги они, это действительно-с, но должен я за них денно и нощно бога молить, потому, кроме благодеяний и любви, я от них ничего не вижу Пропащий человек – махнул рукой Докукин. А когда-то речи в собраниях говорил, новую сеялку изобретал Заездила ведьма человека Эхх!
– Досифей! – послышался женский бас. – Где же ты Поди сюда, мух от меня отгоняй!
Досифей Андреич вздрогнули на цыпочках побежал в спальню Тьфу – плюнул ему вслед Докукин.
Ежели б не фамилия, такты у меня давно бы на кухне сгнил, ежели желаешь знать!
Бедный Досифей Андреич слушал, молчали только пожимался, не знаю, отчего – от страха или срама.
И за обедом не оставляла его в покое строгая супруга. Она не спускала с него глаз и следила за каждым его движением Посоли себе суп Не так ложку держишь Отодвинь от себя салатника то рукавом зацепишь Не мигай глазами!
А он торопливо ели ежился под ее взглядом, как кролик под взглядом удава. Ел он с женою постное и то и дело взглядывал с вожделением на наши котлетки Молись – сказала ему жена после обеда. – Благодари братца.
Пообедав, Хлыкина пошла в спальню отдохнуть. По уходе ее Докукин схватил себя за волосы и заходил по комнате Ну, да и несчастный же ты, братец, человек – сказал он Досифею, тяжело переводя дух. – Я час посидел с ней – замучился каково же тебе-то с ней дни и ночи ах Мученик ты, мученик несчастный Младенец ты вифлеемский, Иродом убиенный
Досифей замигал глазками и проговорил Строги они, это действительно-с, но должен я за них денно и нощно бога молить, потому, кроме благодеяний и любви, я от них ничего не вижу Пропащий человек – махнул рукой Докукин. А когда-то речи в собраниях говорил, новую сеялку изобретал Заездила ведьма человека Эхх!
– Досифей! – послышался женский бас. – Где же ты Поди сюда, мух от меня отгоняй!
Досифей Андреич вздрогнули на цыпочках побежал в спальню Тьфу – плюнул ему вслед Докукин.
1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 33
Симулянты
Генеральша Марфа Петровна Печонкина, или, как ее зовут мужики, Печончиха, десять лет уже практикующая на поприще гомеопатии, в один из майских вторников принимает у себя в кабинете больных. Передней на столе гомеопатическая аптечка, лечебники счета гомеопатической аптеки. На стене в золотых рамках под стеклом висят письма какого-то петербургского гомеопата, по мнению Марфы Петровны,
очень знаменитого и даже великого, и висит портрет отца Аристарха, которому генеральша обязана своим спасением отречением от зловредной аллопатии и знанием истины. В передней сидят и ждут пациенты,
все больше мужики. Все они, кроме двух-трех, босы,
так как генеральша велит оставлять вонючие сапоги на дворе.
Марфа Петровна приняла уже десять человек ивы- зывает одиннадцатого Гаврила Груздь!
Дверь отворяется и, вместо Гаврилы Груздя, в кабинет входит Замухришин, генеральшин сосед, помещик из оскудевших, маленький старичок с кислыми глазками и с дворянской фуражкой подмышкой. Он ставит палку в угол, подходит к генеральше и молча
становится передней на одно колено Что вы Что вы, Кузьма Кузьмич – ужасается генеральша, вся вспыхивая. – Бога ради Покуда жив буду, не встану – говорит Замухри- шин, прижимаясь к ручке. – Пусть весь народ видит мое коленопреклонение, ангел-хранитель наш, благодетельница рода человеческого Пусть Которая благодетельная фея даровала мне жизнь, указала мне путь истинный и просветила мудрование мое скептическое, перед тою согласен стоять не только наколе- нях, но ив огне, целительница наша чудесная, мать сирых и вдовых Выздоровел Воскрес, волшебница Я я очень рада – бормочет генеральша, краснея от удовольствия. – Это так приятно слышать…
Садитесь, пожалуйста А ведь вы в тот вторник были так тяжело больны Да ведь как болен Вспомнить страшно – говорит Замухришин, садясь. – Во всех частях и органах ревматизм стоял. Восемь лет мучился, покою себе не знал Ни днем ни ночью, благодетельница моя Лечился я и у докторов, и к профессорам в Казань ездили грязями разными лечился, и воды лили чего только я не перепробовал Состояние свое пролечил,
матушка-красавица. Доктора эти, кроме вреда, ничего мне не принесли. Они болезнь мою вовнутрь мне вогнали. Вогнать-то вогнали, а выгнать – наука ихняя
Садитесь, пожалуйста А ведь вы в тот вторник были так тяжело больны Да ведь как болен Вспомнить страшно – говорит Замухришин, садясь. – Во всех частях и органах ревматизм стоял. Восемь лет мучился, покою себе не знал Ни днем ни ночью, благодетельница моя Лечился я и у докторов, и к профессорам в Казань ездили грязями разными лечился, и воды лили чего только я не перепробовал Состояние свое пролечил,
матушка-красавица. Доктора эти, кроме вреда, ничего мне не принесли. Они болезнь мою вовнутрь мне вогнали. Вогнать-то вогнали, а выгнать – наука ихняя
не дошла Только деньги любят брать, разбойники, а ежели касательно пользы человечества, то ими горя мало. Пропишет какой-нибудь хиромантии, а ты пей.
Душегубцы, одним словом. Если бы не вы, ангел наш,
быть бы мне в могиле Прихожу от вас в тот вторник, гляжу на крупинки, что выдали тогда, и думаю:
«Ну, какой в них толк Нешто эти песчинки, еле видимые, могут излечить мою громадную застарелую болезнь Думаю, маловер, и улыбаюсь, а как принял крупинку – моментально словно и болен не был или рукой сняло. Жена глядит на меня выпученными глазами и не верит Даты ли это, Кузя?» – Я, говорю.
И стали мыс ней перед образом на коленки и давай молиться за ангела нашего Пошли ты ей, господи,
всего, что мы только чувствуем!»
Замухришин вытирает рукавом глаза, поднимается со стула и выказывает намерение снова стать на одно колено, но генеральша останавливает и усаживает его Не меня благодарите – говорит она, красная от волнения и глядя восторженно на портрет отца
Аристарха. – Не меня Я тут только послушное орудие Действительно, чудеса Застарелый, восьмилетний ревматизм от одной крупинки скрофулозо!
– Изволили выдать мне три крупинки. Из них одну принял я в обед – и моментально Другую вечером, а
Душегубцы, одним словом. Если бы не вы, ангел наш,
быть бы мне в могиле Прихожу от вас в тот вторник, гляжу на крупинки, что выдали тогда, и думаю:
«Ну, какой в них толк Нешто эти песчинки, еле видимые, могут излечить мою громадную застарелую болезнь Думаю, маловер, и улыбаюсь, а как принял крупинку – моментально словно и болен не был или рукой сняло. Жена глядит на меня выпученными глазами и не верит Даты ли это, Кузя?» – Я, говорю.
И стали мыс ней перед образом на коленки и давай молиться за ангела нашего Пошли ты ей, господи,
всего, что мы только чувствуем!»
Замухришин вытирает рукавом глаза, поднимается со стула и выказывает намерение снова стать на одно колено, но генеральша останавливает и усаживает его Не меня благодарите – говорит она, красная от волнения и глядя восторженно на портрет отца
Аристарха. – Не меня Я тут только послушное орудие Действительно, чудеса Застарелый, восьмилетний ревматизм от одной крупинки скрофулозо!
– Изволили выдать мне три крупинки. Из них одну принял я в обед – и моментально Другую вечером, а
третью на другой день, – истой поры хоть бы тебе что!
Хоть бы кольнуло где А ведь помирать уже собрался,
сыну в Москву написал, чтоб приехал Умудрил вас господь, целительница Теперь вот хожу, и словно в раю В тот вторник, когда у вас был, хромала теперь хоть за зайцем готов Хоть еще сто лет жить. Одна только беда – недостатки наши. И здорова для чего здоровье, если жить не на что Нужда одолела пуще болезни К примеру взять хоть бы такое дело Теперь время овес сеять, а как его посеешь, ежели се- менов нет Нужно бы купить, а денег известно, какие у нас деньги Я вам дам овса, Кузьма Кузьмич Сидите, сидите Вы так меня порадовали, такое удовольствие мне доставили, что не вы, а я должна вас благодарить Радость вы наша Создаст же господь такую доброту Радуйтесь, матушка, на свои добрые дела гля- дючи! А вот нам, грешными порадоваться у себя не на что Люди мы маленькие, малодушные, бесполезные мелкота Одно звание только, что дворяне, а в материальном смысле те же мужики, даже хуже…
Живем в домах каменных, а выходит один мираж, потому крыша течет Не на что тесу купить Ядам вам тесу, Кузьма Кузьмич.
Замухришин выпрашивает еще корову, рекомендательное письмо для дочки, которую намерен везти в
Хоть бы кольнуло где А ведь помирать уже собрался,
сыну в Москву написал, чтоб приехал Умудрил вас господь, целительница Теперь вот хожу, и словно в раю В тот вторник, когда у вас был, хромала теперь хоть за зайцем готов Хоть еще сто лет жить. Одна только беда – недостатки наши. И здорова для чего здоровье, если жить не на что Нужда одолела пуще болезни К примеру взять хоть бы такое дело Теперь время овес сеять, а как его посеешь, ежели се- менов нет Нужно бы купить, а денег известно, какие у нас деньги Я вам дам овса, Кузьма Кузьмич Сидите, сидите Вы так меня порадовали, такое удовольствие мне доставили, что не вы, а я должна вас благодарить Радость вы наша Создаст же господь такую доброту Радуйтесь, матушка, на свои добрые дела гля- дючи! А вот нам, грешными порадоваться у себя не на что Люди мы маленькие, малодушные, бесполезные мелкота Одно звание только, что дворяне, а в материальном смысле те же мужики, даже хуже…
Живем в домах каменных, а выходит один мираж, потому крыша течет Не на что тесу купить Ядам вам тесу, Кузьма Кузьмич.
Замухришин выпрашивает еще корову, рекомендательное письмо для дочки, которую намерен везти в
институт, и тронутый щедротами генеральши, от наплыва чувств всхлипывает, перекашивает рот и лезет в карман за платком Генеральша видит, как вместе с платком из кармана его вылезает какая-то красная бумажка и бесшумно падает на пол Вовеки веков не забуду – бормочет он. – И детям закажу помнить, и внукам в роди род Вот, дети, та, которая спасла меня от гроба, которая…
Проводив своего пациента, генеральша минуту глазами, полными слез, глядит на отца Аристарха, потом ласкающим, благоговеющим взором обводит аптечку,
лечебники, счета, кресло, в котором только что сидел спасенный ею от смерти человек, и взор ее падает на оброненную пациентом бумажку. Генеральша поднимает бумажку, разворачивает ее и видит в ней три крупинки, те самые крупинки, которые она дала в прошлый вторник Замухришину.
– Это те самые – недоумевает она. – Даже бумажка та самая Они не разворачивал даже Что же он принимал, в таком случае Странно Не станет же он меня обманывать!
И в душу генеральши, в первый раз за все десять лет практики, западает сомнение Она вызывает следующих больных и, говоря сними о болезнях,
замечает то, что прежде незаметным образом проскальзывало мимо ее ушей. Больные, все до единого, словно сговорившись, сначала славословят ее за чудесное исцеление, восхищаются ее медицинскою мудростью, бранят докторов-аллопатов, потом же, когда она становится красной от волнения, приступают к изложению своих нужд. Один просит землицы для запашки, другой дровец, третий позволения охотиться в ее лесах и т. д. Она глядит на широкую, благодушную физиономию отца Аристарха, открывшего ей истину,
и новая истина начинает сосать ее задушу. Истина нехорошая, тяжелая…
Лукав человек
Налим
Летнее утро. В воздухе тишина только поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает ор- личка. На небе неподвижно стоят перистые облака,
похожие на рассыпанный снег Около строящейся купальни, под зелеными ветвями ивняка, барахтается вводе плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами,
старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло вводе, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и с узкими, китайскими глазками. Как Герасим, таки Любим, оба в рубахах и портах.
Оба посинели от холода, потому что уж больше часа сидят вводе Да что ты все рукой тычешь – кричит горбатый
Любим, дрожа как в лихорадке. – Голова ты садовая!
Ты держи его, держи, а то уйдет, анафема Держи, говорю Не уйдет Куда ему уйтить? Он под корягу забился говорит Герасим охрипшим, глухим басом,
идущим не из гортани, а из глубины живота. – Скользкий, шути ухватить не за что
– Ты за зебры хватай, за зебры Не видать жабров-то… Постой, ухватил за что- то За губу ухватил Кусается, шут Не тащи за губу, не тащи – выпустишь За зебры хватай егоза зебры хватай Опять почал рукой тыкать Да и беспонятный же мужик, прости царица небесная Хватай Хватай – дразнит Герасим. – Командер какой нашелся Шел бы да и хватал бы сам, горбатый черт Чего стоишь Ухватил бы я, коли б можно было Нешто при моей низкой комплекцыи можно под берегом стоять?
Там глыбоко!
– Ничего, что глыбоко… Ты вплавь…
Горбач взмахивает руками, подплывает к Герасиму и хватается за ветки. При первой же попытке стать на ноги, он погружается с головой и пускает пузыри Говорил же, что глыбоко! – говорит он, сердито вращая белками. – На шею тебе сяду, что ли А тына корягу стань Коряг многословно лестница Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за несколько веток, становится на нее Совладавши с равновесием и укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не набрать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами. Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги, рука его наскакивает на колючие клешни рака Тебя еще тут, черта, невидали говорит Любим и со злобой выбрасывает на берег рака.
Наконец рука его нащупывает руку Герасима испускаясь по ней, доходит до чего-то склизкого, холодного Во-от он. – улыбается Любим. – Зда-аровый,
шут… Оттопырь-ка пальцы, я его сичас… за зебры…
Постой, не толкай локтем я его сичас… сичас, дай только взяться Далече, шут, под корягу забился, не за что и ухватиться Не доберешься до головы Пузо одно только и слыхать Убей мне на шее комара жжет Я сичас… под зебры его Заходи сбоку, пхай его, пхай! Шпыняй его пальцем!
Горбач, надув щеки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и, по-видимому, уже залезает пальцами
«под зебры, но тут ветки, за которые цепляется его левая рука, обрываются, ион, потеряв равновесие, бултых вводу Словно испуганные, бегут от берега волнистые круги, и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач выплывает и, фыркая, хватается завет- ки.
– Утонешь еще, черт, отвечать за тебя придется. хрипит Герасим. – Вылазь, ну тя к лешему Я сам вы
Проводив своего пациента, генеральша минуту глазами, полными слез, глядит на отца Аристарха, потом ласкающим, благоговеющим взором обводит аптечку,
лечебники, счета, кресло, в котором только что сидел спасенный ею от смерти человек, и взор ее падает на оброненную пациентом бумажку. Генеральша поднимает бумажку, разворачивает ее и видит в ней три крупинки, те самые крупинки, которые она дала в прошлый вторник Замухришину.
– Это те самые – недоумевает она. – Даже бумажка та самая Они не разворачивал даже Что же он принимал, в таком случае Странно Не станет же он меня обманывать!
И в душу генеральши, в первый раз за все десять лет практики, западает сомнение Она вызывает следующих больных и, говоря сними о болезнях,
замечает то, что прежде незаметным образом проскальзывало мимо ее ушей. Больные, все до единого, словно сговорившись, сначала славословят ее за чудесное исцеление, восхищаются ее медицинскою мудростью, бранят докторов-аллопатов, потом же, когда она становится красной от волнения, приступают к изложению своих нужд. Один просит землицы для запашки, другой дровец, третий позволения охотиться в ее лесах и т. д. Она глядит на широкую, благодушную физиономию отца Аристарха, открывшего ей истину,
и новая истина начинает сосать ее задушу. Истина нехорошая, тяжелая…
Лукав человек
Налим
Летнее утро. В воздухе тишина только поскрипывает на берегу кузнечик да где-то робко мурлыкает ор- личка. На небе неподвижно стоят перистые облака,
похожие на рассыпанный снег Около строящейся купальни, под зелеными ветвями ивняка, барахтается вводе плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами,
старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло вводе, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и с узкими, китайскими глазками. Как Герасим, таки Любим, оба в рубахах и портах.
Оба посинели от холода, потому что уж больше часа сидят вводе Да что ты все рукой тычешь – кричит горбатый
Любим, дрожа как в лихорадке. – Голова ты садовая!
Ты держи его, держи, а то уйдет, анафема Держи, говорю Не уйдет Куда ему уйтить? Он под корягу забился говорит Герасим охрипшим, глухим басом,
идущим не из гортани, а из глубины живота. – Скользкий, шути ухватить не за что
– Ты за зебры хватай, за зебры Не видать жабров-то… Постой, ухватил за что- то За губу ухватил Кусается, шут Не тащи за губу, не тащи – выпустишь За зебры хватай егоза зебры хватай Опять почал рукой тыкать Да и беспонятный же мужик, прости царица небесная Хватай Хватай – дразнит Герасим. – Командер какой нашелся Шел бы да и хватал бы сам, горбатый черт Чего стоишь Ухватил бы я, коли б можно было Нешто при моей низкой комплекцыи можно под берегом стоять?
Там глыбоко!
– Ничего, что глыбоко… Ты вплавь…
Горбач взмахивает руками, подплывает к Герасиму и хватается за ветки. При первой же попытке стать на ноги, он погружается с головой и пускает пузыри Говорил же, что глыбоко! – говорит он, сердито вращая белками. – На шею тебе сяду, что ли А тына корягу стань Коряг многословно лестница Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за несколько веток, становится на нее Совладавши с равновесием и укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не набрать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами. Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги, рука его наскакивает на колючие клешни рака Тебя еще тут, черта, невидали говорит Любим и со злобой выбрасывает на берег рака.
Наконец рука его нащупывает руку Герасима испускаясь по ней, доходит до чего-то склизкого, холодного Во-от он. – улыбается Любим. – Зда-аровый,
шут… Оттопырь-ка пальцы, я его сичас… за зебры…
Постой, не толкай локтем я его сичас… сичас, дай только взяться Далече, шут, под корягу забился, не за что и ухватиться Не доберешься до головы Пузо одно только и слыхать Убей мне на шее комара жжет Я сичас… под зебры его Заходи сбоку, пхай его, пхай! Шпыняй его пальцем!
Горбач, надув щеки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и, по-видимому, уже залезает пальцами
«под зебры, но тут ветки, за которые цепляется его левая рука, обрываются, ион, потеряв равновесие, бултых вводу Словно испуганные, бегут от берега волнистые круги, и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач выплывает и, фыркая, хватается завет- ки.
– Утонешь еще, черт, отвечать за тебя придется. хрипит Герасим. – Вылазь, ну тя к лешему Я сам вы
тащу!
Начинается ругань А солнце печет и печет. Тени становятся короче и уходят в самих себя, как рога улитки Высокая трава, пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-медовый запах.
Уж скоро полдень, а Герасим и Любим все еще барахтаются под ивняком. Хриплый баси озябший, визгливый тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня Тащи егоза зебры, тащи Постой, я его выпихну!
Да куда суешься-то с кулачищем Ты пальцем, а не кулаком – рыло Заходи сбоку Слева заходи, слева,
а то вправе колдобина Угодишь к лешему на ужин!
Тяни за губу!
Слышится хлопанье бича По отлогому берегу к водопою лениво плетется стадо, гонимое пастухом
Ефимом. Пастух, дряхлый старик с одним глазом и покривившимся ртом, идет, понуря голову, и глядит себе под ноги. Первыми подходят к воде овцы, за ними лошади, за лошадьми коровы Потолкай его из-под низу – слышит он голос Любима Просунь палец Даты глухой, че-ерт, что ли?
Тьфу!
– Кого это вы, братцы – кричит Ефим Налима Никак не вытащим Под корягу забился!
Заходи сбоку Заходи, заходи!
Ефим минуту щурит свой глаз на рыболовов, затем
Начинается ругань А солнце печет и печет. Тени становятся короче и уходят в самих себя, как рога улитки Высокая трава, пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-медовый запах.
Уж скоро полдень, а Герасим и Любим все еще барахтаются под ивняком. Хриплый баси озябший, визгливый тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня Тащи егоза зебры, тащи Постой, я его выпихну!
Да куда суешься-то с кулачищем Ты пальцем, а не кулаком – рыло Заходи сбоку Слева заходи, слева,
а то вправе колдобина Угодишь к лешему на ужин!
Тяни за губу!
Слышится хлопанье бича По отлогому берегу к водопою лениво плетется стадо, гонимое пастухом
Ефимом. Пастух, дряхлый старик с одним глазом и покривившимся ртом, идет, понуря голову, и глядит себе под ноги. Первыми подходят к воде овцы, за ними лошади, за лошадьми коровы Потолкай его из-под низу – слышит он голос Любима Просунь палец Даты глухой, че-ерт, что ли?
Тьфу!
– Кого это вы, братцы – кричит Ефим Налима Никак не вытащим Под корягу забился!
Заходи сбоку Заходи, заходи!
Ефим минуту щурит свой глаз на рыболовов, затем
снимает лапти, сбрасывает с плеч мешочек и снимает рубаху. Сбросить порты не хватает у него терпения, ион, перекрестясь, балансируя худыми, темными руками, лезет в портах вводу Шагов пятьдесят он проходит по илистому дну, но затем пускается вплавь Постой, ребятушки – кричит он. – Постой Невы- таскивайте его зря, упустите. Надо умеючи!..
Ефим присоединяется к плотниками все трое, толкая друг друга локтями и коленями, пыхтя и ругаясь,
толкутся на одном месте Горбатый Любим захлебывается, и воздух оглашается резким, судорожным кашлем Где пастух – слышится с берега крик. – Ефи-им!
Пастух! Где ты Стадо в сад полезло Гони, гони из саду Гони Да где ж он, старый разбойник?
Слышатся мужские голоса, затем женский Из-за решетки барского сада показывается барин Андрей
Андреич в халате из персидской шали и с газетой в руке…
Он смотрит вопросительно по направлению криков,
несущихся с реки, и потом быстро семенит к купальне Что здесь Кто орет – спрашивает он строго, увидав сквозь ветви ивняка три мокрые головы рыболовов Что вы здесь копошитесь Ры… рыбку ловим – лепечет Ефим, не поднимая головы А вот я тебе задам рыбку Стадо в сад полезло,
а он рыбку. Когда же купальня будет готова, черти?
Два дня как работаете, а где ваша работа Бу… будет готова – кряхтит Герасим. – Лето велико, успеешь еще, вашескородие, помыться…
Пфррр… Никак вот тут с налимом не управимся Забрался под корягу и словно в норе ни туда ни сюда Налим – спрашивает барин и глаза его подергиваются лаком. – Так тащите его скорей Ужо дашь полтинничек Удружим ежели Здоровенный налим, что твоя купчиха Стоит, вашеско- родие, полтинник за труды Не мни его, Любим, не мни, а то замучишь Подпирай снизу Тащи-ка корягу кверху, добрый человек как тебя Кверху, а не книзу,
дьявол! Не болтайте ногами!
Проходит пять минут, десять Барину становится невтерпеж Василий – кричит он, повернувшись к усадьбе. Васька Позовите ко мне Василия!
Прибегает кучер Василий. Он что-то жует и тяжело дышит Полезай вводу приказывает ему барин, – помоги им вытащить налима Налима не вытащат!
Василий быстро раздевается и лезет вводу Я сичас… – бормочет он. – Где налим Я сичас…
Ефим присоединяется к плотниками все трое, толкая друг друга локтями и коленями, пыхтя и ругаясь,
толкутся на одном месте Горбатый Любим захлебывается, и воздух оглашается резким, судорожным кашлем Где пастух – слышится с берега крик. – Ефи-им!
Пастух! Где ты Стадо в сад полезло Гони, гони из саду Гони Да где ж он, старый разбойник?
Слышатся мужские голоса, затем женский Из-за решетки барского сада показывается барин Андрей
Андреич в халате из персидской шали и с газетой в руке…
Он смотрит вопросительно по направлению криков,
несущихся с реки, и потом быстро семенит к купальне Что здесь Кто орет – спрашивает он строго, увидав сквозь ветви ивняка три мокрые головы рыболовов Что вы здесь копошитесь Ры… рыбку ловим – лепечет Ефим, не поднимая головы А вот я тебе задам рыбку Стадо в сад полезло,
а он рыбку. Когда же купальня будет готова, черти?
Два дня как работаете, а где ваша работа Бу… будет готова – кряхтит Герасим. – Лето велико, успеешь еще, вашескородие, помыться…
Пфррр… Никак вот тут с налимом не управимся Забрался под корягу и словно в норе ни туда ни сюда Налим – спрашивает барин и глаза его подергиваются лаком. – Так тащите его скорей Ужо дашь полтинничек Удружим ежели Здоровенный налим, что твоя купчиха Стоит, вашеско- родие, полтинник за труды Не мни его, Любим, не мни, а то замучишь Подпирай снизу Тащи-ка корягу кверху, добрый человек как тебя Кверху, а не книзу,
дьявол! Не болтайте ногами!
Проходит пять минут, десять Барину становится невтерпеж Василий – кричит он, повернувшись к усадьбе. Васька Позовите ко мне Василия!
Прибегает кучер Василий. Он что-то жует и тяжело дышит Полезай вводу приказывает ему барин, – помоги им вытащить налима Налима не вытащат!
Василий быстро раздевается и лезет вводу Я сичас… – бормочет он. – Где налим Я сичас…
Мы это мигом А ты бы ушел, Ефим Нечего тебе тут,
старому человеку, не в свое дело мешаться Который тут налим Я его сичас… Вот он Пустите руки Да чего пустите руки Сами знаем пустите руки!
А ты вытащи Да нешто его так вытащишь Надо за голову А голова под корягой Знамо дело, дурак Ну, не лай, а то влетит Сволочь При господине барине и такие слова – лепечет
Ефим. – Не вытащите вы, братцы Уж больно ловко он засел туда Погодите, я сейчас – говорит барин и начинает торопливо раздеваться. – Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете!
Раздевшись, Андрей Андреич дает себе остынуть и лезет вводу. Но и его вмешательство не ведет ник чему Подрубить корягу надо – решает наконец Любим Герасим, сходи за топором Топор подайте Пальцев-то себе не отрубите – говорит барин,
когда слышатся подводные удары топора о корягу. Ефим, пошел вон отсюда Постойте, я налима вытащу Вы не тово…
Коряга подрублена. Ее слегка надламывают, и Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры
– Тащу, братцы Не толпитесь… стойте тащу!
На поверхности показывается большая налимья голова и за нею черное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается вырваться Шалишь Дудки, брат. Попался Ага!
По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании Знатный налим – лепечет Ефим, почесывая под ключицами. – Чай, фунтов десять будет Н-да… – соглашается барин. – Печенка-то таки отдувается. Таки прет ее из нутра. А ах!
Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх, и рыболовы слышат сильный плеск…
Все растопыривают руки, но уже поздно налим – поминай как звали
старому человеку, не в свое дело мешаться Который тут налим Я его сичас… Вот он Пустите руки Да чего пустите руки Сами знаем пустите руки!
А ты вытащи Да нешто его так вытащишь Надо за голову А голова под корягой Знамо дело, дурак Ну, не лай, а то влетит Сволочь При господине барине и такие слова – лепечет
Ефим. – Не вытащите вы, братцы Уж больно ловко он засел туда Погодите, я сейчас – говорит барин и начинает торопливо раздеваться. – Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете!
Раздевшись, Андрей Андреич дает себе остынуть и лезет вводу. Но и его вмешательство не ведет ник чему Подрубить корягу надо – решает наконец Любим Герасим, сходи за топором Топор подайте Пальцев-то себе не отрубите – говорит барин,
когда слышатся подводные удары топора о корягу. Ефим, пошел вон отсюда Постойте, я налима вытащу Вы не тово…
Коряга подрублена. Ее слегка надламывают, и Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры
– Тащу, братцы Не толпитесь… стойте тащу!
На поверхности показывается большая налимья голова и за нею черное аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается вырваться Шалишь Дудки, брат. Попался Ага!
По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании Знатный налим – лепечет Ефим, почесывая под ключицами. – Чай, фунтов десять будет Н-да… – соглашается барин. – Печенка-то таки отдувается. Таки прет ее из нутра. А ах!
Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх, и рыболовы слышат сильный плеск…
Все растопыривают руки, но уже поздно налим – поминай как звали
В аптеке
Был поздний вечер. Домашний учитель Егор Алек- сеич Свойкин, чтобы не терять попусту времени, от доктора отправился прямо в аптеку.
«Словно к богатой содержанке идешь или к железнодорожнику думал он, забираясь по аптечной лестнице, лоснящейся и устланной дорогими коврами Ступить страшно!»
Войдя в аптеку, Свойкин был охвачен запахом, присущим всем аптекам в свете. Наука и лекарства с годами меняются, но аптечный запах вечен, как материя. Его нюхали наши деды, будут нюхать и внуки.
Публики, благодаря позднему часу, в аптеке не было. За желтой, лоснящейся конторкой, уставленной вазочками с сигнатурами, стоял высокий господин с солидно закинутой назад головой, строгим лицом и с выхоленными бакенами – по всем видимостям, провизор. Начиная с маленькой плешина голове икон- чая длинными розовыми ногтями, все на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай. Нахмуренные глаза его глядели свысока вниз, на газету, лежавшую на конторке. Он читал. В стороне за проволочной решеткой сидел кассир и лениво считал мелочь. Поту сторону
Был поздний вечер. Домашний учитель Егор Алек- сеич Свойкин, чтобы не терять попусту времени, от доктора отправился прямо в аптеку.
«Словно к богатой содержанке идешь или к железнодорожнику думал он, забираясь по аптечной лестнице, лоснящейся и устланной дорогими коврами Ступить страшно!»
Войдя в аптеку, Свойкин был охвачен запахом, присущим всем аптекам в свете. Наука и лекарства с годами меняются, но аптечный запах вечен, как материя. Его нюхали наши деды, будут нюхать и внуки.
Публики, благодаря позднему часу, в аптеке не было. За желтой, лоснящейся конторкой, уставленной вазочками с сигнатурами, стоял высокий господин с солидно закинутой назад головой, строгим лицом и с выхоленными бакенами – по всем видимостям, провизор. Начиная с маленькой плешина голове икон- чая длинными розовыми ногтями, все на этом человеке было старательно выутюжено, вычищено и словно вылизано, хоть под венец ступай. Нахмуренные глаза его глядели свысока вниз, на газету, лежавшую на конторке. Он читал. В стороне за проволочной решеткой сидел кассир и лениво считал мелочь. Поту сторону
прилавка, отделяющего латинскую кухню от толпы, в полумраке копошились две темные фигуры. Свойкин подошел к конторке и подал выутюженному господину рецепт. Тот, не глядя на него, взял рецепт, дочитал в газете до точки и, сделавши легкий полуоборот головы направо, пробормотал Calomedi grana duo, sacchari albi grana quinque,
numero decem!
50
– Ja!
51
– послышался из глубины аптеки резкий, металлический голос.
Провизор продиктовал тем же глухим, мерным голосом микстуру Ja! – послышалось из другого угла.
Провизор написал что-то на рецепте, нахмурился и, закинув назад голову, опустил глаза на газету Через час будет готово, – процедил он сквозь зубы, ища глазами точку, на которой остановился Нельзя ли поскорее – пробормотал Свойкин. Мне решительно невозможно ждать.
Провизор не ответил. Свойкин опустился на диван и принялся ждать. Кассир кончил считать мелочь, глубоко вздохнули щелкнул ключом. В глубине одна из темных фигур завозилась около мраморной ступки.
Другая фигура что-то болтала в синей склянке. Где-то
50
Каломели два грана, сахару пять гран, десять порошков лат Да (нем
numero decem!
50
– Ja!
51
– послышался из глубины аптеки резкий, металлический голос.
Провизор продиктовал тем же глухим, мерным голосом микстуру Ja! – послышалось из другого угла.
Провизор написал что-то на рецепте, нахмурился и, закинув назад голову, опустил глаза на газету Через час будет готово, – процедил он сквозь зубы, ища глазами точку, на которой остановился Нельзя ли поскорее – пробормотал Свойкин. Мне решительно невозможно ждать.
Провизор не ответил. Свойкин опустился на диван и принялся ждать. Кассир кончил считать мелочь, глубоко вздохнули щелкнул ключом. В глубине одна из темных фигур завозилась около мраморной ступки.
Другая фигура что-то болтала в синей склянке. Где-то
50
Каломели два грана, сахару пять гран, десять порошков лат Да (нем
мерно и осторожно стучали часы.
Свойкин был болен. Во рту у него горело, в ногах и руках стояли тянущие боли, в отяжелевшей голове бродили туманные образы, похожие на облака и закутанные человеческие фигуры. Провизора, полки с банками, газовые рожки, этажерки он видел сквозь флера однообразный стук о мраморную ступку и медленное тиканье часов, казалось ему, происходили не вне, а в самой его голове Разбитость и головной туман овладевали его телом все больше и больше,
так что, подождав немного и чувствуя, что его тошнит от стука мраморной ступки, он, чтоб подбодрить себя,
решил заговорить с провизором Должно быть, у меня горячка начинается, – сказал он. – Доктор сказал, что еще трудно решить, какая у меня болезнь, но уж больно я ослаб Еще счастье мое, что я в столице заболела не дай бог этакую напасть в деревне, где нет докторов и аптек!
Провизор стоял неподвижно и, закинув назад голову, читал. На обращение к нему Свойкину он не ответил ни словом, ни движением, словно не слышал…
Кассир громко зевнули чиркнуло панталоны спичкой Стук мраморной ступки становился все громче и звонче. Видя, что его не слушают, Свойкин поднял глаза на полки с банками и принялся читать надписи Передним замелькали сначала всевозможные
«радиксы»: генциана, пимпинелла, торментилла, зе- доариа и проч. За радиксами замелькали тинктуры,
oleum’ы, ы, с названиями одно другого мудренее и допотопнее.
«Сколько, должно быть, здесь ненужного балласта подумал Свойкин. – Сколько рутины в этих банках, стоящих тут только по традиции, ив тоже время как все это солидно и внушительно!»
С полок Свойкин перевел глаза настоявшую около него стеклянную этажерку. Тут увидел он резиновые кружочки, шарики, спринцовки, баночки с зубной пастой, капли Пьерро, капли Адельгейма, косметические мыла, мазь для ращения волос…
В аптеку вошел мальчик в грязном фартуке и попросил на 10 коп. бычачьей желчи Скажите, пожалуйста, для чего употребляется бычачья желчь – обратился учитель к провизору, обрадовавшись теме для разговора.
Не получив ответа на свой вопрос, Свойкин принялся рассматривать строгую, надменно-ученую физиономию провизора.
«Странные люди, ей-богу! – подумал он. – Чего ради они напускают на свои лица ученый колер Дерут с ближнего втридорога, продают мази для ращения волоса глядя на их лица, можно подумать, что они ив самом деле жрецы науки. Пишут по-латыни, говорят по-немецки… Средневековое из себя что-то корчат В здоровом состоянии не замечаешь этих сухих,
черствых физиономий, а вот как заболеешь, как яте- перь, то и ужаснешься, что святое дело попало в руки этой бесчувственной утюжной фигуры…»
Рассматривая неподвижную физиономию провизора, Свойкин вдруг почувствовал желание лечь во чтобы тони стало, подальше отсвета, ученой физиономии и стука мраморной ступки Болезненное утомление овладело всем его существом Он подошел к прилавку и, состроив умоляющую гримасу, попросил Будьте так любезны, отпустите меня Я я болен Сейчас Пожалуйста, не облокачивайтесь!
Учитель сел на диван и, гоняя из головы туманные образы, стал смотреть, как курит кассир.
«Полчаса еще только прошло, – подумал он. – Еще осталось столько же Невыносимо!»
Но вот, наконец, к провизору подошел маленький,
черненький фармацевт и положил около него коробку с порошками и склянку с розовой жидкостью Провизор дочитал до точки, медленно отошел от конторки и, взяв склянку в руки, поболтал ее перед глазами…
Засим он написал сигнатуру, привязал ее к горлышку склянки и потянулся за печаткой…
«Ну, к чему эти церемонии – подумал Свойкин. –
Свойкин был болен. Во рту у него горело, в ногах и руках стояли тянущие боли, в отяжелевшей голове бродили туманные образы, похожие на облака и закутанные человеческие фигуры. Провизора, полки с банками, газовые рожки, этажерки он видел сквозь флера однообразный стук о мраморную ступку и медленное тиканье часов, казалось ему, происходили не вне, а в самой его голове Разбитость и головной туман овладевали его телом все больше и больше,
так что, подождав немного и чувствуя, что его тошнит от стука мраморной ступки, он, чтоб подбодрить себя,
решил заговорить с провизором Должно быть, у меня горячка начинается, – сказал он. – Доктор сказал, что еще трудно решить, какая у меня болезнь, но уж больно я ослаб Еще счастье мое, что я в столице заболела не дай бог этакую напасть в деревне, где нет докторов и аптек!
Провизор стоял неподвижно и, закинув назад голову, читал. На обращение к нему Свойкину он не ответил ни словом, ни движением, словно не слышал…
Кассир громко зевнули чиркнуло панталоны спичкой Стук мраморной ступки становился все громче и звонче. Видя, что его не слушают, Свойкин поднял глаза на полки с банками и принялся читать надписи Передним замелькали сначала всевозможные
«радиксы»: генциана, пимпинелла, торментилла, зе- доариа и проч. За радиксами замелькали тинктуры,
oleum’ы, ы, с названиями одно другого мудренее и допотопнее.
«Сколько, должно быть, здесь ненужного балласта подумал Свойкин. – Сколько рутины в этих банках, стоящих тут только по традиции, ив тоже время как все это солидно и внушительно!»
С полок Свойкин перевел глаза настоявшую около него стеклянную этажерку. Тут увидел он резиновые кружочки, шарики, спринцовки, баночки с зубной пастой, капли Пьерро, капли Адельгейма, косметические мыла, мазь для ращения волос…
В аптеку вошел мальчик в грязном фартуке и попросил на 10 коп. бычачьей желчи Скажите, пожалуйста, для чего употребляется бычачья желчь – обратился учитель к провизору, обрадовавшись теме для разговора.
Не получив ответа на свой вопрос, Свойкин принялся рассматривать строгую, надменно-ученую физиономию провизора.
«Странные люди, ей-богу! – подумал он. – Чего ради они напускают на свои лица ученый колер Дерут с ближнего втридорога, продают мази для ращения волоса глядя на их лица, можно подумать, что они ив самом деле жрецы науки. Пишут по-латыни, говорят по-немецки… Средневековое из себя что-то корчат В здоровом состоянии не замечаешь этих сухих,
черствых физиономий, а вот как заболеешь, как яте- перь, то и ужаснешься, что святое дело попало в руки этой бесчувственной утюжной фигуры…»
Рассматривая неподвижную физиономию провизора, Свойкин вдруг почувствовал желание лечь во чтобы тони стало, подальше отсвета, ученой физиономии и стука мраморной ступки Болезненное утомление овладело всем его существом Он подошел к прилавку и, состроив умоляющую гримасу, попросил Будьте так любезны, отпустите меня Я я болен Сейчас Пожалуйста, не облокачивайтесь!
Учитель сел на диван и, гоняя из головы туманные образы, стал смотреть, как курит кассир.
«Полчаса еще только прошло, – подумал он. – Еще осталось столько же Невыносимо!»
Но вот, наконец, к провизору подошел маленький,
черненький фармацевт и положил около него коробку с порошками и склянку с розовой жидкостью Провизор дочитал до точки, медленно отошел от конторки и, взяв склянку в руки, поболтал ее перед глазами…
Засим он написал сигнатуру, привязал ее к горлышку склянки и потянулся за печаткой…
«Ну, к чему эти церемонии – подумал Свойкин. –
Трата времени, да и деньги лишние за это возьмут».
Завернув, связав и запечатав микстуру, провизор стал проделывать тоже самое и с порошками Получите – проговорил он наконец, не глядя на
Свойкина. – Взнесите в кассу рубль шесть копеек!
Свойкин полез в карман за деньгами, достал рубль и тут же вспомнил, что у него, кроме этого рубля, нет больше ни копейки Рубль шесть копеек – забормотал он, конфузясь Ау меня только всего один рубль Думал, что рубля хватит Как же быть-то?
– Не знаю – отчеканил провизор, принимаясь за газету В таком случае уж вы извините Шесть копеек я вам завтра занесу или пришлю Этого нельзя У нас кредита нет Как же мне быть-то?
– Сходите домой, принесите шесть копеек, тогда и лекарства получите Пожалуй, но мне тяжело ходить, а прислать некого Не знаю Немое дело Гм – задумался учитель. – Хорошо, я схожу домой Свойкин вышел из аптеки и отправился к себе домой Пока он добрался до своего номера, то садился отдыхать раз пять Придя к себе и найдя в столе несколько медных монет, он присел на кровать отдохнуть Какая-то сила потянула его голову к подушке…
Он прилег, как бы на минутку Туманные образы в виде облаков и закутанных фигур стали заволакивать сознание Долго он помнил, что ему нужно идти в аптеку, долго заставлял себя встать, но болезнь взяла свое. Медяки высыпались из кулака, и больному стало сниться, что он уже пошел в аптеку и вновь беседует там с провизором
Завернув, связав и запечатав микстуру, провизор стал проделывать тоже самое и с порошками Получите – проговорил он наконец, не глядя на
Свойкина. – Взнесите в кассу рубль шесть копеек!
Свойкин полез в карман за деньгами, достал рубль и тут же вспомнил, что у него, кроме этого рубля, нет больше ни копейки Рубль шесть копеек – забормотал он, конфузясь Ау меня только всего один рубль Думал, что рубля хватит Как же быть-то?
– Не знаю – отчеканил провизор, принимаясь за газету В таком случае уж вы извините Шесть копеек я вам завтра занесу или пришлю Этого нельзя У нас кредита нет Как же мне быть-то?
– Сходите домой, принесите шесть копеек, тогда и лекарства получите Пожалуй, но мне тяжело ходить, а прислать некого Не знаю Немое дело Гм – задумался учитель. – Хорошо, я схожу домой Свойкин вышел из аптеки и отправился к себе домой Пока он добрался до своего номера, то садился отдыхать раз пять Придя к себе и найдя в столе несколько медных монет, он присел на кровать отдохнуть Какая-то сила потянула его голову к подушке…
Он прилег, как бы на минутку Туманные образы в виде облаков и закутанных фигур стали заволакивать сознание Долго он помнил, что ему нужно идти в аптеку, долго заставлял себя встать, но болезнь взяла свое. Медяки высыпались из кулака, и больному стало сниться, что он уже пошел в аптеку и вновь беседует там с провизором
Не судьба!
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Ши- лохвостов, ехали на выборы участкового мирового судьи. Погода стояла великолепная. Дорога, по которой ехали приятели, зеленела на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов,
чибисов и куличков. На горизонте там и сям белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с зелеными крышами Взять бы сюда нашего председателя и носом его потыкать – проворчал Гадюкин, толстый седовласый барин в грязной соломенной шляпе и с развязавшимся пестрым галстуком, когда бричка, подпрыгивая и звякая всеми своими суставами, объезжала мостик Наши земские мосты для того только и строятся, чтобы их объезжали. Правду сказал на прошлом земском собрании граф Дублеве, что земские мосты построены для испытания умственных способностей:
ежели человек объехал мост, то, стало быть, он умный, ежели же взъехал на мостики, как водится, шею сломал, то дурак. А все председатель виноват. Будь у нас председателем другой кто-нибудь, а не пьяница
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Ши- лохвостов, ехали на выборы участкового мирового судьи. Погода стояла великолепная. Дорога, по которой ехали приятели, зеленела на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов,
чибисов и куличков. На горизонте там и сям белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с зелеными крышами Взять бы сюда нашего председателя и носом его потыкать – проворчал Гадюкин, толстый седовласый барин в грязной соломенной шляпе и с развязавшимся пестрым галстуком, когда бричка, подпрыгивая и звякая всеми своими суставами, объезжала мостик Наши земские мосты для того только и строятся, чтобы их объезжали. Правду сказал на прошлом земском собрании граф Дублеве, что земские мосты построены для испытания умственных способностей:
ежели человек объехал мост, то, стало быть, он умный, ежели же взъехал на мостики, как водится, шею сломал, то дурак. А все председатель виноват. Будь у нас председателем другой кто-нибудь, а не пьяница
не соня, не размазня, не было бы таких мостов. Тут нужен человек с понятием, энергический, зубастый,
как ты, например Нелегкая тебя несет в мировые судьи Баллотировался бы, право, в председатели А вот погоди, как прокатят сегодня на вороных, скромно заметил Шилохвостов, высокий рыжий человек в новой дворянской фуражке, – то поневоле придется баллотироваться в председатели Не прокатят – зевнул Гадюкин. – Нам нужны образованные люди, а университетских-то у нас в уезде всего-навсего один – ты Кого же и выбирать, как не тебя Так ужи решили Только напрасно ты в мировые лезешь В председателях ты нужнее был бы Все равно, друг И мировой получает 2400, и председатель 2400. Мировой знай сиди себе дома, а председатель то и дело трясись в бричке в управу…
Мировому не в пример легче, и к тому же…
Шилохвостов не договорил Он вдруг беспокойно задвигался и вперил взор вперед на дорогу. Затем он побагровел, плюнули откинулся на задок Таки знал Чуяло мое сердце – пробормотал он,
снимая фуражку и вытирая со лба пот. – Опять не выберут Что такое Почему Да нешто не видишь, что отец Онисим навстречу едет Уж это как пить дать Встретится тебе на дороге этакая фигура, можешь назад воротиться, потому ни черта не выйдет. Это уж я знаю Митька, поворачивай назад Господи, нарочно пораньше выехал, чтоб с этим иезуитом не встречаться, так нет, пронюхал, что еду Чутье у него такое Да полно, будет тебе Выдумываешь, ей-богу!
– Не выдумываю Ежели священник на дороге встретится, то быть беде, а он каждый раз, как я еду на выборы, всегда норовит мне навстречу выехать. Старый, чуть живой, помирать собирается, а такая злоба,
что не приведи создатель Недаром уж двадцать лет за штатом сидит И за что мстит-то? За образ мыслей!
Мысли мои ему не нравятся Были мы, знаешь, однажды у Ульева. После обеда, выпивши, конечно, селя за фортепианы и давай без всякой, знаешь, задней мысли петь «Настоечка травная да Грянем в хороводе при всем честном народе, а он услыхали говорит Не подобает судии быть с таким образом мыслей касательно иерархии. Не допущу до избрания!»
И стой поры каждый раз навстречу ездит Уж я и ругался сними дороги менял – ничего не помогает!
Чутьем слышит, когда я выезжаю Что ж Теперь надо ворочаться Все равно не выберут Это уж как пить дать В прошлые разы не выбирали, – а почему По его милости Ну, полно, образованный человек, в университете
как ты, например Нелегкая тебя несет в мировые судьи Баллотировался бы, право, в председатели А вот погоди, как прокатят сегодня на вороных, скромно заметил Шилохвостов, высокий рыжий человек в новой дворянской фуражке, – то поневоле придется баллотироваться в председатели Не прокатят – зевнул Гадюкин. – Нам нужны образованные люди, а университетских-то у нас в уезде всего-навсего один – ты Кого же и выбирать, как не тебя Так ужи решили Только напрасно ты в мировые лезешь В председателях ты нужнее был бы Все равно, друг И мировой получает 2400, и председатель 2400. Мировой знай сиди себе дома, а председатель то и дело трясись в бричке в управу…
Мировому не в пример легче, и к тому же…
Шилохвостов не договорил Он вдруг беспокойно задвигался и вперил взор вперед на дорогу. Затем он побагровел, плюнули откинулся на задок Таки знал Чуяло мое сердце – пробормотал он,
снимая фуражку и вытирая со лба пот. – Опять не выберут Что такое Почему Да нешто не видишь, что отец Онисим навстречу едет Уж это как пить дать Встретится тебе на дороге этакая фигура, можешь назад воротиться, потому ни черта не выйдет. Это уж я знаю Митька, поворачивай назад Господи, нарочно пораньше выехал, чтоб с этим иезуитом не встречаться, так нет, пронюхал, что еду Чутье у него такое Да полно, будет тебе Выдумываешь, ей-богу!
– Не выдумываю Ежели священник на дороге встретится, то быть беде, а он каждый раз, как я еду на выборы, всегда норовит мне навстречу выехать. Старый, чуть живой, помирать собирается, а такая злоба,
что не приведи создатель Недаром уж двадцать лет за штатом сидит И за что мстит-то? За образ мыслей!
Мысли мои ему не нравятся Были мы, знаешь, однажды у Ульева. После обеда, выпивши, конечно, селя за фортепианы и давай без всякой, знаешь, задней мысли петь «Настоечка травная да Грянем в хороводе при всем честном народе, а он услыхали говорит Не подобает судии быть с таким образом мыслей касательно иерархии. Не допущу до избрания!»
И стой поры каждый раз навстречу ездит Уж я и ругался сними дороги менял – ничего не помогает!
Чутьем слышит, когда я выезжаю Что ж Теперь надо ворочаться Все равно не выберут Это уж как пить дать В прошлые разы не выбирали, – а почему По его милости Ну, полно, образованный человек, в университете
кончила в бабьи предрассудки веришь Не верю я в предрассудки, ноу меня примета как только начну что-нибудь го числа или встречусь с этой фигурой, то всегда кончаю плохо. Все это, конечно, чепуха, вздор, нельзя этому верить, но объясни,
почему всегда так случается, как приметы говорят Не объяснишь же вот По-моему, верить ненужно, нона всякий случай не мешает подчиняться этим проклятым приметам Вернемся Ни меня, ни тебя, брат, не выберут, и вдобавок еще ось сломается или проиграемся Вот увидишь!
С бричкой поравнялась крестьянская телега, в которой сидел маленький, дряхленький иерей в широкополом, позеленевшем от времени цилиндре ив па- русинковой ряске. Поравнявшись с бричкой, он снял цилиндр и поклонился Так нехорошо делать, батюшка – замахал ему рукой Шилохвостов. – Такие ехидные поступки неприличны вашему сану Да-с! За это вы ответ должны дать на страшном судилище. Воротимся – обратился он к Гадюкину. – Даром только едем…
Но Гадюкин не согласился вернуться…
Вечером того же дня приятели ехали обратно домой Оба были багровы и сумрачны, как вечерняя заря перед плохой погодой Говорил ведь я тебе, что нужно было вернуться –
почему всегда так случается, как приметы говорят Не объяснишь же вот По-моему, верить ненужно, нона всякий случай не мешает подчиняться этим проклятым приметам Вернемся Ни меня, ни тебя, брат, не выберут, и вдобавок еще ось сломается или проиграемся Вот увидишь!
С бричкой поравнялась крестьянская телега, в которой сидел маленький, дряхленький иерей в широкополом, позеленевшем от времени цилиндре ив па- русинковой ряске. Поравнявшись с бричкой, он снял цилиндр и поклонился Так нехорошо делать, батюшка – замахал ему рукой Шилохвостов. – Такие ехидные поступки неприличны вашему сану Да-с! За это вы ответ должны дать на страшном судилище. Воротимся – обратился он к Гадюкину. – Даром только едем…
Но Гадюкин не согласился вернуться…
Вечером того же дня приятели ехали обратно домой Оба были багровы и сумрачны, как вечерняя заря перед плохой погодой Говорил ведь я тебе, что нужно было вернуться –
ворчал Шилохвостов. – Говорил ведь. Отчего не послушался Вот тебе и предрассудки Будешь теперь не верить Мало того, что на вороных, подлецы, прокатили, но еще и на смех подняли, анафемы «Кабак,
говорят, на своей земле держишь Ну, и держу Кому какое дело Держу, да Ничего, через месяц в председатели будешь баллотироваться успокоил Гадюкин. – Тебя нарочно сегодня прокатили, чтоб в председатели тебя выбрать Пой соловьем Всегда ты меня, ехида, утешаешь,
а сам первый норовишь черняков набросать Сегодня ни одного белого не было, все черняки, стало быть, и ты, друг, черняка положил Мерси…
Через месяц приятели по той же дороге ехали на выборы председателя земской управы, но уже ехали не в десятом часу утра, а в седьмом. Шилохвостов ерзал в бричке и беспокойно поглядывал на дорогу Он не ожидает, что мы так рано выедем, – говорил он, – но все-таки надо спешить Черт его знает, может быть, у него шпионы есть Гони, Митька! Шибче!..
Вчера, брат, – обратился он к Гадюкину, – я послал отцу Онисиму два мешка овса и фунт чаю Думал его лаской умилостивить, а он взял подарки и говорит
Федору: Кланяйся барину и поблагодари егоза дар совершенно, говорит, скажи ему, что я неподкупен
говорят, на своей земле держишь Ну, и держу Кому какое дело Держу, да Ничего, через месяц в председатели будешь баллотироваться успокоил Гадюкин. – Тебя нарочно сегодня прокатили, чтоб в председатели тебя выбрать Пой соловьем Всегда ты меня, ехида, утешаешь,
а сам первый норовишь черняков набросать Сегодня ни одного белого не было, все черняки, стало быть, и ты, друг, черняка положил Мерси…
Через месяц приятели по той же дороге ехали на выборы председателя земской управы, но уже ехали не в десятом часу утра, а в седьмом. Шилохвостов ерзал в бричке и беспокойно поглядывал на дорогу Он не ожидает, что мы так рано выедем, – говорил он, – но все-таки надо спешить Черт его знает, может быть, у него шпионы есть Гони, Митька! Шибче!..
Вчера, брат, – обратился он к Гадюкину, – я послал отцу Онисиму два мешка овса и фунт чаю Думал его лаской умилостивить, а он взял подарки и говорит
Федору: Кланяйся барину и поблагодари егоза дар совершенно, говорит, скажи ему, что я неподкупен
Не токмо овсом, но и золотом он не поколеблет моих мыслей. Каков Погоди же Поедешь и черта пухлого встретишь Гони, Митька!
Бричка въехала в деревню, где жил отец Онисим…
Проезжая мимо его двора, приятели заглянули в ворота Отец Онисим суетился около телеги и торопился запрячь лошадь. Одной рукой он застегивал себе пояс, другой рукой и зубами надевал на лошадь шлею Опоздал – захохотал Шилохвостов. – Донесли шпионы, да поздно Ха, ха На-кося выкуси Что, съел?
Вот тебе и неподкупен Ха, ха!
Бричка выехала из деревни, и Шилохвостов почувствовал себя вне опасности. Он заликовал.
– Ну, у меня, брат, таких мостов не будет – начал бравировать будущий председатель, подмигивая глазом Я их подтяну, этих подрядчиков У меня, брат, не такие школы будут Чуть замечу, что который изучите- лей пьяница или социалист – айда, брат Чтоб и духу твоего не было У меня, брат, земские доктора не посмеют в красных рубахах ходить Я, брат ты, брат…
Гони, Митька, чтоб другой какой поп не встретился!..
Ну, кажись, благополучно доеха… Ай!
Шилохвостов вдруг побледнели вскочил, как ужаленный Заяц Заяц – закричал он. – Заяц дорогу перебежал Аа… черт подери, чтоб его разорвало
Шилохвостов махнул рукой и опустил голову. Он помолчал немного, подумали, проведя рукой по бледному, вспотевшему лбу, прошептал Не судьба, знать, мне 2400 получать Ворочай назад, Митька! Не судьба
Бричка въехала в деревню, где жил отец Онисим…
Проезжая мимо его двора, приятели заглянули в ворота Отец Онисим суетился около телеги и торопился запрячь лошадь. Одной рукой он застегивал себе пояс, другой рукой и зубами надевал на лошадь шлею Опоздал – захохотал Шилохвостов. – Донесли шпионы, да поздно Ха, ха На-кося выкуси Что, съел?
Вот тебе и неподкупен Ха, ха!
Бричка выехала из деревни, и Шилохвостов почувствовал себя вне опасности. Он заликовал.
– Ну, у меня, брат, таких мостов не будет – начал бравировать будущий председатель, подмигивая глазом Я их подтяну, этих подрядчиков У меня, брат, не такие школы будут Чуть замечу, что который изучите- лей пьяница или социалист – айда, брат Чтоб и духу твоего не было У меня, брат, земские доктора не посмеют в красных рубахах ходить Я, брат ты, брат…
Гони, Митька, чтоб другой какой поп не встретился!..
Ну, кажись, благополучно доеха… Ай!
Шилохвостов вдруг побледнели вскочил, как ужаленный Заяц Заяц – закричал он. – Заяц дорогу перебежал Аа… черт подери, чтоб его разорвало
Шилохвостов махнул рукой и опустил голову. Он помолчал немного, подумали, проведя рукой по бледному, вспотевшему лбу, прошептал Не судьба, знать, мне 2400 получать Ворочай назад, Митька! Не судьба
1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 33
Мыслитель
Знойный полдень. В воздухе ни звуков, ни движений Вся природа похожа на одну очень большую,
забытую богом и людьми, усадьбу. Под опустившейся листвой старой липы, стоящей около квартиры тюремного смотрителя Яшкина, за маленьким треногим столом сидят сам Яшкин и его гость, штатный смотритель уездного училища Пимфов. Оба без сюртуков;
жилетки их расстегнуты лица потны, красны, неподвижны способность их выражать что-нибудь парализована зноем Лицо Пимфова совсем скисло и заплыло ленью, глаза его посоловели, нижняя губа отвисла. В глазах же и на лбу у Яшкина еще заметна кое-какая деятельность по-видимому, оно чем-то думает Оба глядят друг на друга, молчат и выражают свои мучения пыхтеньем и хлопаньем ладонями по мухам. На столе графин сводкой, мочалистая вареная говядина и коробка из-под сардин с серой солью.
Выпиты уже первая, вторая, третья Да-с! – издает вдруг Яшкин, итак неожиданно, что собака, дремлющая недалеко от стола, вздрагивает и, поджав хвост, бежит в сторону. – Да-с! Что ни говорите, Филипп Максимыч, а в русском языке очень много лишних знаков препинания
– То есть, почему же-с? – скромно вопрошает Пим- фов, вынимая из рюмки крылышко мухи. – Хотя и много знаков, но каждый из них имеет свое значение и место Уж это вы оставьте Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование Наставит десяток запятых водной строчке и думает, что он умный.
Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это Милостивый государь – запятая, посетив тюрьму такого-то числа запятая, я заметил – запятая, что арестанты – запятая тьфу В глазах рябит Да ив книгах тоже самое Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные.
Противно читать даже. А иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд Для чего это Наука того требует – вздыхает Пимфов.
– Наука Умопомрачение, а не наука Для форсу выдумали пыль в глаза пущать… Например, нив одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть Для чего он, спрашивается Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не все равно Бог знает что выговорите, Илья Мартыныч! – обижается Пимфов. – Как же это можно хлеб через е писать Такое говорят, что слушать даже неприятно.
Пимфов выпивает рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону Да и секли же меня за этот ять – продолжает Яш- кин. – Помню это, вызывает меня раз учитель к черной доске и диктует Лекарь уехал в город. Я взяли написал лекарь се. Выпорол. Через неделю опять к доске, опять пиши Лекарь уехал в город. Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. За что же, Иван Фомич?
Помилуйте, сами же выговорили, что тут ять нужно!
«Тогда, говорит, я заблуждался, прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя подолгу присяги Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого ять Будь я министром, запретил бы я вашему брату ятем людей морочить Прощайте, – вздыхает Пимфов, моргая глазами и надевая сюртук. – Не могу я слышать, ежели про науки Ну, ну, ну ужи обиделся – говорит Яшкин, хватая Пимфова за рукав. – Я ведь это так, для разговора только Ну, сядем, выпьем!
Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями.
Слышится помойный плеск и визг облитой собаки.
Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше;
вот-вот растает от жары и потечет вниз на жилетку. На
лбу Яшкина собираются морщинки. Он сосредоточенно глядит на мочалистую говядину и думает Подходит к столу инвалид, угрюмо косится на графини, увидев, что он пуст, приносит новую порцию Еще выпивают Да-с! – говорит вдруг Яшкин.
Пимфов вздрагивает и с испугом глядит на Яшкина.
Он ждет от него новых ересей.
– Да-с! – повторяет Яшкин, задумчиво глядя на графин По моему мнению, и наук много лишних То есть, как же это-с? – тихо спрашивает Пим- фов. – Какие науки вы находите лишними Всякие Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе. Гордости больше Я бы перевешал все эти науки Ну, ну ужи обиделся!
Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя Сядем, выпьем!
Подходит Феона и, сердито тыкая в стороны своими пухлыми локтями, ставит перед приятелями зеленые щи в миске. Начинается громкое хлебание и чавканье. Словно из земли вырастают три собаки и кошка. Они стоят перед столом и умильно поглядывают на жующие рты. За щами следует молочная каша, которую Феона ставит с такой злобой, что со стола сыплются ложки икорки. Перед кашей приятели молча выпивают
– Все на этом свете лишнее – замечает вдруг Яш- кин.
Пимфов роняет на колени ложку, испуганно глядит на Яшкина, хочет протестовать, но язык ослабел от хмеля и запутался в густой каше Вместо обычного
«то есть, как же это-с?» получается одно только мычание Все лишнее – продолжает Яшкин. – И науки, и люди и тюремные заведения, и мухи и каша Ивы лишний Хоть вы и хороший человек, ив бога веруете, но ивы лишний Прощайте, Илья Мартыныч! – лепечет Пимфов,
силясь надеть сюртуки никак не попадая в рукава Сейчас вот мы натрескались, налопались, – а для чего это Так Все это лишнее Едим и сами не знаем, для чего Ну, ну ужи обиделся Я ведь это так только для разговора И куда вам идти Посидим,
потолкуем… выпьем!
Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем… Солнце начинает уже клониться к западу, и тень липы все растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и, повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать
Пимфов вздрагивает и с испугом глядит на Яшкина.
Он ждет от него новых ересей.
– Да-с! – повторяет Яшкин, задумчиво глядя на графин По моему мнению, и наук много лишних То есть, как же это-с? – тихо спрашивает Пим- фов. – Какие науки вы находите лишними Всякие Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе. Гордости больше Я бы перевешал все эти науки Ну, ну ужи обиделся!
Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя Сядем, выпьем!
Подходит Феона и, сердито тыкая в стороны своими пухлыми локтями, ставит перед приятелями зеленые щи в миске. Начинается громкое хлебание и чавканье. Словно из земли вырастают три собаки и кошка. Они стоят перед столом и умильно поглядывают на жующие рты. За щами следует молочная каша, которую Феона ставит с такой злобой, что со стола сыплются ложки икорки. Перед кашей приятели молча выпивают
– Все на этом свете лишнее – замечает вдруг Яш- кин.
Пимфов роняет на колени ложку, испуганно глядит на Яшкина, хочет протестовать, но язык ослабел от хмеля и запутался в густой каше Вместо обычного
«то есть, как же это-с?» получается одно только мычание Все лишнее – продолжает Яшкин. – И науки, и люди и тюремные заведения, и мухи и каша Ивы лишний Хоть вы и хороший человек, ив бога веруете, но ивы лишний Прощайте, Илья Мартыныч! – лепечет Пимфов,
силясь надеть сюртуки никак не попадая в рукава Сейчас вот мы натрескались, налопались, – а для чего это Так Все это лишнее Едим и сами не знаем, для чего Ну, ну ужи обиделся Я ведь это так только для разговора И куда вам идти Посидим,
потолкуем… выпьем!
Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем… Солнце начинает уже клониться к западу, и тень липы все растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и, повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать
Слава богу, – думает Пимфов, – сегодня не дошел до сотворения мира и иерархии, а то бы волосы дыбом, хоть святых выноси
Заблудшие
Дачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской колокольне бьет час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам Ну, слава создателю, пришли – говорит Козяв- кин, переводя дух. – В нашем положении пройти пехтурой пять верст от полустанка – подвиг. Страшно умаялся И, как назло, ни одного извозчика Голубчик, Петя не могу Если через пять минут я не буду в постели, то умру, кажется В постели Ну, это шалишь, брат Мы сначала поужинаем, выпьем красненького, а потом ужи в постель. Мыс Верочкой не дадим тебе спать А хорошо, братец ты мой, быть женатым Тыне понимаешь этого, черствая душа Приду я сейчас к себе домой утомленный, замученный меня встретит любящая жена, попоит чайком, даст поесть ив благодарность за мой труд, за любовь, взглянет на меня своими черненькими глазенками так ласково и приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со взломом, и судебную палату, и кассационный департамент Хоррошо!
– Ноу меня, кажется, ноги отломались Я едва иду Пить страшно хочется Ну, вот мы и дома.
Приятели подходят к одной из дачи останавливаются перед крайним окном Дачка славная, – говорит Козявкин. – Вот завтра увидишь, какие здесь виды Темно в окнах. Стало быть, Верочка уже легла, не захотела дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что меня до сих пор нет (пихает тростью окно, которое отворяется).
Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает окон (снимает крылатку и бросает ее вместе с портфелем в окно. Жарко Давай-ка затянем серенаду, посмешим ее (поет Месяц плывет по ночным небесам Ветерочек чуть-чуть дышит ветерочек чуть колышет Пой, Алеша Верочка, спеть тебе серенаду Шуберта (поет «Пе-еснь моя-я-я… ле- ти-ит с мольбо-о-о-ю»… (голос обрывается судорожным кашлем. Тьфу Верочка, скажи-ка Аксинье, чтобы она отперла нам калитку (пауза. Верочка Не ленись же, встань, милая (становится на камень и глядит в окно. Верунчик, мумочка моя, веревьюнчик…
ангелочек, жена моя бесподобная, встань и скажи Аксинье, чтобы она отперла нам калитку Ведь не спишь же Мамочка, ей-богу, мы так утомлены и обессилены,
что нам вовсе не до шуток. Ведьмы пешком от станции шли Даты слышишь или нет А, черт возьми (делает попытку влезть в окно и срывается. Может быть,
гостю неприятны эти шутки Ты, я вижу, Вера, такая же институтка, как была, все бы тебе шалить А может быть, Вера Степановна спит – говорит
Лаев.
– Не спит Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шуми взбудоражил всех соседей Я уже начинаю сердиться, Вера А, черт возьми Подсади меня, Алеша,
я влезу Девчонка ты, школьница и больше ничего!..
Подсади!
Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно и исчезает во мраке комнаты Верка – слышит через минуту Лаев. – Где ты?
Черррт… Тьфу, во что-то руку выпачкал Тьфу!
Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы Вот те на – слышит Лаев. – Вера, откуда у нас куры Черт возьми, да тут их пропасть Плетушка с индейкой Клюется, п-подлая!
Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича вовсе горло, мчатся по улице Алеша, дамы не туда попали – говорит Козявкин плачущим голосом. – Тут куры какие-то… Я, должно быть, обознался Да ну вас к черту, разлетались тут,
анафемы!
– Такты выходи поскорей Понимаешь Умираю от жажды Сейчас Найду вот крылатку и портфель Ты спичку зажги Спички в крылатке Угораздило же меня сюда забраться Все дачи одинаковые, сам черт не различит их в потемках. Ой, индейка в щеку клюнула П- подлая Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем Сейчас Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется много, и не разберешь, где тут крылатка.
Брось-ка мне спички У меня нет спичек Положение, нечего сказать Как же быть-то? Без крылатки и портфеля никак нельзя. Надо отыскать их Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи, – возмущается Лаев. – Пьяная рожа…
Если б я знал, что будет такая история, низа чтобы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться Страшно утомлен, пить хочется голова кружится Сейчас, сейчас не умрешь…
Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев глубоко вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин все еще возится с курами Петр, скоро литы Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял.
Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза.
Куриный крик становится все громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах его стоит звон, душой овладевает ужас.
«Сскотина!.. – думает он. – Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и этих кур слушать Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет голову на свой портфель и мало-помалу успокаивается. Утомление берет свое, ион начинает засыпать Нашел портфель – слышит он торжествующий крик Козявкина. – Найду сейчас крылатку и – баста,
идем!
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, дает какую-то дикую музыку. Кто-то подходит к Лаеву испрашивает о чем-то. Засим слышит он, что через его голову лезут
Заблудшие
Дачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской колокольне бьет час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам Ну, слава создателю, пришли – говорит Козяв- кин, переводя дух. – В нашем положении пройти пехтурой пять верст от полустанка – подвиг. Страшно умаялся И, как назло, ни одного извозчика Голубчик, Петя не могу Если через пять минут я не буду в постели, то умру, кажется В постели Ну, это шалишь, брат Мы сначала поужинаем, выпьем красненького, а потом ужи в постель. Мыс Верочкой не дадим тебе спать А хорошо, братец ты мой, быть женатым Тыне понимаешь этого, черствая душа Приду я сейчас к себе домой утомленный, замученный меня встретит любящая жена, попоит чайком, даст поесть ив благодарность за мой труд, за любовь, взглянет на меня своими черненькими глазенками так ласково и приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со взломом, и судебную палату, и кассационный департамент Хоррошо!
– Ноу меня, кажется, ноги отломались Я едва иду Пить страшно хочется Ну, вот мы и дома.
Приятели подходят к одной из дачи останавливаются перед крайним окном Дачка славная, – говорит Козявкин. – Вот завтра увидишь, какие здесь виды Темно в окнах. Стало быть, Верочка уже легла, не захотела дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что меня до сих пор нет (пихает тростью окно, которое отворяется).
Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает окон (снимает крылатку и бросает ее вместе с портфелем в окно. Жарко Давай-ка затянем серенаду, посмешим ее (поет Месяц плывет по ночным небесам Ветерочек чуть-чуть дышит ветерочек чуть колышет Пой, Алеша Верочка, спеть тебе серенаду Шуберта (поет «Пе-еснь моя-я-я… ле- ти-ит с мольбо-о-о-ю»… (голос обрывается судорожным кашлем. Тьфу Верочка, скажи-ка Аксинье, чтобы она отперла нам калитку (пауза. Верочка Не ленись же, встань, милая (становится на камень и глядит в окно. Верунчик, мумочка моя, веревьюнчик…
ангелочек, жена моя бесподобная, встань и скажи Аксинье, чтобы она отперла нам калитку Ведь не спишь же Мамочка, ей-богу, мы так утомлены и обессилены,
что нам вовсе не до шуток. Ведьмы пешком от станции шли Даты слышишь или нет А, черт возьми (делает попытку влезть в окно и срывается. Может быть,
гостю неприятны эти шутки Ты, я вижу, Вера, такая же институтка, как была, все бы тебе шалить А может быть, Вера Степановна спит – говорит
Лаев.
– Не спит Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шуми взбудоражил всех соседей Я уже начинаю сердиться, Вера А, черт возьми Подсади меня, Алеша,
я влезу Девчонка ты, школьница и больше ничего!..
Подсади!
Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно и исчезает во мраке комнаты Верка – слышит через минуту Лаев. – Где ты?
Черррт… Тьфу, во что-то руку выпачкал Тьфу!
Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы Вот те на – слышит Лаев. – Вера, откуда у нас куры Черт возьми, да тут их пропасть Плетушка с индейкой Клюется, п-подлая!
Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича вовсе горло, мчатся по улице Алеша, дамы не туда попали – говорит Козявкин плачущим голосом. – Тут куры какие-то… Я, должно быть, обознался Да ну вас к черту, разлетались тут,
анафемы!
– Такты выходи поскорей Понимаешь Умираю от жажды Сейчас Найду вот крылатку и портфель Ты спичку зажги Спички в крылатке Угораздило же меня сюда забраться Все дачи одинаковые, сам черт не различит их в потемках. Ой, индейка в щеку клюнула П- подлая Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем Сейчас Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется много, и не разберешь, где тут крылатка.
Брось-ка мне спички У меня нет спичек Положение, нечего сказать Как же быть-то? Без крылатки и портфеля никак нельзя. Надо отыскать их Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи, – возмущается Лаев. – Пьяная рожа…
Если б я знал, что будет такая история, низа чтобы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться Страшно утомлен, пить хочется голова кружится Сейчас, сейчас не умрешь…
Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев глубоко вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин все еще возится с курами Петр, скоро литы Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял.
Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза.
Куриный крик становится все громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах его стоит звон, душой овладевает ужас.
«Сскотина!.. – думает он. – Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и этих кур слушать Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет голову на свой портфель и мало-помалу успокаивается. Утомление берет свое, ион начинает засыпать Нашел портфель – слышит он торжествующий крик Козявкина. – Найду сейчас крылатку и – баста,
идем!
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, дает какую-то дикую музыку. Кто-то подходит к Лаеву испрашивает о чем-то. Засим слышит он, что через его голову лезут
в окно, стучат, кричат Женщина в красном фартуке стоит около него с фонарем в руке и о чем-то спрашивает Вы не имеете права говорить это – слышит он голос Козявкина. – Я присяжный поверенный, кандидат прав Козявкин. Вот вам моя визитная карточка На что мне ваша карточка – говорит кто-то хриплым басом. – Вы у меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца Поглядите, что вы наделали Не сего- дня-завтра индюшата должны были вылупиться, а вы подавили. На что же, сударь, сдалась мне ваша карточка Вы не смеете меня удерживать Да-с! Яне позво- лю!
«Пить хочется – думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто-то лезет из окна Я – Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают Никакого Козявкина мы не знаем Что ты мне рассказываешь Позвать старосту Он меня знает Не горячитесь, сейчас урядник приедет Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу Эва Нешто это Выселки Здесь Хилово, а Гнилые
«Пить хочется – думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто-то лезет из окна Я – Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают Никакого Козявкина мы не знаем Что ты мне рассказываешь Позвать старосту Он меня знает Не горячитесь, сейчас урядник приедет Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу Эва Нешто это Выселки Здесь Хилово, а Гнилые
Выселки правее будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда Черт меня возьми Это, значит, я не той дорогой пошел!
Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из смеси звукового хаоса выделяется голос
Козявкина:
– Вы не смеете Я заплачу Вы узнаете, с кем имеете дело!
Наконец, голоса мало-помалу стихают. Лаев чувствует, что его треплют за плечо
Егерь
Знойный и душный полдень. На небе ни облачка…
Выжженная солнцем трава глядит уныло, безнадежно хоть и будет дождь, но уж не зеленеть ей Лес стоит молча, неподвижно, словно всматривается ку- да-то своими верхушками или ждет чего-то.
По краю сечи лениво, вразвалку, плетется высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах ив больших сапогах. Плетется он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи Он красен и вспотел. На его красивой белокурой голове ухарски сидит белый картузик с прямым,
жокейским козырьком, очевидно подарок какого-ни- будь расщедрившегося барича. Через плечо перекинут ягдташ, в котором лежит скомканный петух-тете- рев. Мужчина держит в руках двустволку со взведенными курками и щурит глаза на своего старого, тощего пса, который бежит впереди и обнюхивает кустарник. Кругом тихони звука Все живое попряталось от зноя Егор Власыч! – слышит вдруг охотник тихий голос.
Он вздрагивает и, оглядевшись, хмурит брови. Возле него, словно из земли выросши, стоит бледнолицая баба лет тридцати, с серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво улыбается А, это ты, Пелагея – говорит охотник, останавливаясь и медленно спуская курки. – Гм. Как же это ты сюда попала Тут из нашей деревни бабы работают, так вот и я сими В работницах, Егор Власыч.
– Тэк… – мычит Егор Власыч и медленно идет даль- ше.
Пелагея за ним. Проходят молча шагов двадцать Давно уж я вас не видала, Егор Власыч… – говорит Пелагея, нежно глядя надвигающиеся плечи и лопатки охотника. – Как заходили вы на Святой в нашу избу воды напиться, такс той поры вас и невидали На Святой на минутку зашли, да и то бог знает как…
в пьяном виде Побранили, побили и ушли Уж я ждала, ждала глаза все проглядела, вас поджидаю- чи… Эх, Егор Власыч, Егор Власыч! Хоть бы разочек зашли Что ж мне у тебя делать-то?
– Оно, конечно, делать нечего, да так все-таки ж хозяйство Поглядеть, как и что Вы хозяин Ишь ты, тетерьку подстрелили. Егор Власыч! Да вы бы сели, отдохнули…
Говоря все это, Пелагея смеется, как дурочка, и глядит вверх налицо Егора От лица ее таки дышит
Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из смеси звукового хаоса выделяется голос
Козявкина:
– Вы не смеете Я заплачу Вы узнаете, с кем имеете дело!
Наконец, голоса мало-помалу стихают. Лаев чувствует, что его треплют за плечо
Егерь
Знойный и душный полдень. На небе ни облачка…
Выжженная солнцем трава глядит уныло, безнадежно хоть и будет дождь, но уж не зеленеть ей Лес стоит молча, неподвижно, словно всматривается ку- да-то своими верхушками или ждет чего-то.
По краю сечи лениво, вразвалку, плетется высокий узкоплечий мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах ив больших сапогах. Плетется он по дороге. Направо зеленеет сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи Он красен и вспотел. На его красивой белокурой голове ухарски сидит белый картузик с прямым,
жокейским козырьком, очевидно подарок какого-ни- будь расщедрившегося барича. Через плечо перекинут ягдташ, в котором лежит скомканный петух-тете- рев. Мужчина держит в руках двустволку со взведенными курками и щурит глаза на своего старого, тощего пса, который бежит впереди и обнюхивает кустарник. Кругом тихони звука Все живое попряталось от зноя Егор Власыч! – слышит вдруг охотник тихий голос.
Он вздрагивает и, оглядевшись, хмурит брови. Возле него, словно из земли выросши, стоит бледнолицая баба лет тридцати, с серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво улыбается А, это ты, Пелагея – говорит охотник, останавливаясь и медленно спуская курки. – Гм. Как же это ты сюда попала Тут из нашей деревни бабы работают, так вот и я сими В работницах, Егор Власыч.
– Тэк… – мычит Егор Власыч и медленно идет даль- ше.
Пелагея за ним. Проходят молча шагов двадцать Давно уж я вас не видала, Егор Власыч… – говорит Пелагея, нежно глядя надвигающиеся плечи и лопатки охотника. – Как заходили вы на Святой в нашу избу воды напиться, такс той поры вас и невидали На Святой на минутку зашли, да и то бог знает как…
в пьяном виде Побранили, побили и ушли Уж я ждала, ждала глаза все проглядела, вас поджидаю- чи… Эх, Егор Власыч, Егор Власыч! Хоть бы разочек зашли Что ж мне у тебя делать-то?
– Оно, конечно, делать нечего, да так все-таки ж хозяйство Поглядеть, как и что Вы хозяин Ишь ты, тетерьку подстрелили. Егор Власыч! Да вы бы сели, отдохнули…
Говоря все это, Пелагея смеется, как дурочка, и глядит вверх налицо Егора От лица ее таки дышит
счастьем Посидеть Пожалуй – говорит равнодушным тоном Егор и выбирает местечко между двумя рядом растущими елками. – Что ж ты стоишь Садись и ты!
Пелагея садится поодаль на припеке и, стыдясь своей радости, закрывает рукой улыбающийся рот.
Минуты две проходят в молчании Хоть бы разочек зашли, – говорит тихо Пелагея Зачем – вздыхает Егор, снимая свой картузики вытирая рукавом красный лоб. – Нет никакой надобности. Зайти на час-другой – канитель одна, только тебя взбаламутишь, а постоянно жить в деревне – душа не терпит Сама знаешь, человек я балованный…
Мне чтоб и кровать была, и чай хороший, и разговоры деликатные чтоб все степени мне были, ауте- бя там на деревне беднота, копоть Я и дня не выживу. Ежели б указ такой, положим, вышел, чтоб беспременно мне у тебя жить, так я бы или избу сжег, или руки бы на себя наложил. Сызмалетства во мне это баловство сидит, ничего не поделаешь Таперя вы где живете У барина, Дмитрия Иваныча, в охотниках. К его столу дичь поставляю, а больше так из-за удовольствия меня держит Не степенное ваше дело, Егор Власыч… Для людей это баловство, ау вас оно словно как бы и ремесло занятие настоящее Не понимаешь ты, глупая, – говорит Егор, мечтательно глядя на небо. – Ты отродясь не понимала и век тебе не понять, что я за человек По-твоему,
я шальной заблудящий человека который понимающий, для того я что ни наесть лучший стрелок во всем уезде. Господа это чувствуют и даже в журнале про меня печатали. Ни один человек не сравняется со мной по охотницкой части А что я вашим деревенским занятием брезгаю, так это не из баловства, не из гордости. С самого младенчества, знаешь, я окромя ружья и собак никакого занятия не знал. Ружье отнимают, я за удочку, удочку отнимают, я руками промышляю. Ну, и по лошадиной части барышничал, по ярмаркам рыскал, когда деньги водились, а сама знаешь, что ежели который мужик записался в охотники или в лошадники, то прощай соха. Раз сядет в человека вольный дух, то ничем его не выковыришь. Тоже вот ежели который барин пойдет вахтеры или по другим каким художествам, тоне быть ему нив чиновниках, нив помещиках. Ты баба, не понимаешь, а это понимать надо Я понимаю, Егор Власыч.
– Стало быть, не понимаешь, коли плакать собираешься Я я не плачу – говорит Пелагея, отворачиваясь Грех, Егор Власыч! Хоть бы денек со мной,
несчастной, пожили. Уж двенадцать лет, как я за вас вышла, а а промеж нас ни разу любови не было!..
Я… я не плачу Любови… – бормочет Егор, почесывая руку. – Никакой любови не может быть. Одно только звание, что мы мужи жена, а нешто это таки есть Я для тебя дикий человек есть, ты для меня простая баба, непонимающая. Нешто мы пара Я вольный, балованный,
гулящий, а ты работница, лапотница, в грязи живешь,
спины не разгибаешь. О себе я так понимаю, что я по охотницкой части первый человека тыс жалостью на меня глядишь Где же тут пара Да ведь венчаны, Егор Власыч! – всхлипывает Пелагея Неволей венчаны Нешто забыла Графа Сергея Павлыча благодари и себя. Граф из зависти, что я лучше его стреляю, месяц целый вином меня спаивала пьяного не токмо что перевенчать, но ив другую веру совратить можно. Взяли в отместку пьяного на тебе женил Егеря на скотнице Ты видала, что я пьяный, зачем выходила Не крепостная ведь, могла супротив пойти Оно, конечно, скотнице счастье за егеря выйти, да ведь надо рассуждение иметь. Ну, вот теперь и мучайся, плачь. Графу смешки, а ты плачь…
бейся об стену
Пелагея садится поодаль на припеке и, стыдясь своей радости, закрывает рукой улыбающийся рот.
Минуты две проходят в молчании Хоть бы разочек зашли, – говорит тихо Пелагея Зачем – вздыхает Егор, снимая свой картузики вытирая рукавом красный лоб. – Нет никакой надобности. Зайти на час-другой – канитель одна, только тебя взбаламутишь, а постоянно жить в деревне – душа не терпит Сама знаешь, человек я балованный…
Мне чтоб и кровать была, и чай хороший, и разговоры деликатные чтоб все степени мне были, ауте- бя там на деревне беднота, копоть Я и дня не выживу. Ежели б указ такой, положим, вышел, чтоб беспременно мне у тебя жить, так я бы или избу сжег, или руки бы на себя наложил. Сызмалетства во мне это баловство сидит, ничего не поделаешь Таперя вы где живете У барина, Дмитрия Иваныча, в охотниках. К его столу дичь поставляю, а больше так из-за удовольствия меня держит Не степенное ваше дело, Егор Власыч… Для людей это баловство, ау вас оно словно как бы и ремесло занятие настоящее Не понимаешь ты, глупая, – говорит Егор, мечтательно глядя на небо. – Ты отродясь не понимала и век тебе не понять, что я за человек По-твоему,
я шальной заблудящий человека который понимающий, для того я что ни наесть лучший стрелок во всем уезде. Господа это чувствуют и даже в журнале про меня печатали. Ни один человек не сравняется со мной по охотницкой части А что я вашим деревенским занятием брезгаю, так это не из баловства, не из гордости. С самого младенчества, знаешь, я окромя ружья и собак никакого занятия не знал. Ружье отнимают, я за удочку, удочку отнимают, я руками промышляю. Ну, и по лошадиной части барышничал, по ярмаркам рыскал, когда деньги водились, а сама знаешь, что ежели который мужик записался в охотники или в лошадники, то прощай соха. Раз сядет в человека вольный дух, то ничем его не выковыришь. Тоже вот ежели который барин пойдет вахтеры или по другим каким художествам, тоне быть ему нив чиновниках, нив помещиках. Ты баба, не понимаешь, а это понимать надо Я понимаю, Егор Власыч.
– Стало быть, не понимаешь, коли плакать собираешься Я я не плачу – говорит Пелагея, отворачиваясь Грех, Егор Власыч! Хоть бы денек со мной,
несчастной, пожили. Уж двенадцать лет, как я за вас вышла, а а промеж нас ни разу любови не было!..
Я… я не плачу Любови… – бормочет Егор, почесывая руку. – Никакой любови не может быть. Одно только звание, что мы мужи жена, а нешто это таки есть Я для тебя дикий человек есть, ты для меня простая баба, непонимающая. Нешто мы пара Я вольный, балованный,
гулящий, а ты работница, лапотница, в грязи живешь,
спины не разгибаешь. О себе я так понимаю, что я по охотницкой части первый человека тыс жалостью на меня глядишь Где же тут пара Да ведь венчаны, Егор Власыч! – всхлипывает Пелагея Неволей венчаны Нешто забыла Графа Сергея Павлыча благодари и себя. Граф из зависти, что я лучше его стреляю, месяц целый вином меня спаивала пьяного не токмо что перевенчать, но ив другую веру совратить можно. Взяли в отместку пьяного на тебе женил Егеря на скотнице Ты видала, что я пьяный, зачем выходила Не крепостная ведь, могла супротив пойти Оно, конечно, скотнице счастье за егеря выйти, да ведь надо рассуждение иметь. Ну, вот теперь и мучайся, плачь. Графу смешки, а ты плачь…
бейся об стену
Наступает молчание. Над сечей пролетают три дикие утки. Егор глядит на них и провожает их глазами до тех пор, пока они, превратившись в три едва видные точки, не опускаются далеко за лесом Чем живешь – спрашивает он, переводя глаза суток на Пелагею Таперя на работу хожу, а зимой ребеночка из воспитательного дома беру, кормлю соской. Полтора рубля в месяц дают Тэк…
Опять молчание. С сжатой полосы несется тихая песня, которая обрывается в самом начале. Жарко петь Сказывают, что вы Акулине новую избу поставили говорит Пелагея.
Егор молчит Стало быть, она вам по сердцу Счастье уж твое такое, судьба – говорит охотник,
потягиваясь. – Терпи, сирота. Но, одначе, прощай, заболтался К вечеру мне в Болтово поспеть нужно…
Егор поднимается, потягивается и перекидывает ружье через плечо. Пелагея встает А когда же в деревню придете – спрашивает она тихо Незачем. Тверезый никогда не приду, а от пьяного тебе мало корысти. Злоблюсь я пьяный Прощай
– Прощайте, Егор Власыч…
Егор надевает картуз на затылок и, чмокнув собаке,
продолжает свой путь. Пелагея стоит на месте и глядит ему вслед Она видит его двигающиеся лопатки,
молодецкий затылок, ленивую, небрежную поступь,
и глаза ее наполняются грустью и нежной лаской…
Взгляд ее бегает по тощей, высокой фигуре мужа и ласкает, нежит его Он, словно чувствуя этот взгляд,
останавливается и оглядывается Молчит он, но по его лицу, по приподнятым плечам Пелагее видно, что он хочет ей сказать что-то. Она робко подходит к нему и глядит на него умоляющими глазами На тебе – говорит он, отворачиваясь.
Он подает ей истрепанный рубль и быстро отходит Прощайте, Егор Власыч! – говорит она, машинально принимая рубль.
Он идет подлинной, прямой, как вытянутый ремень, дороге Она, бледная, неподвижная, как статуя, стоит и ловит взглядом каждый его шаг. Но вот красный цвет его рубахи сливается с темным цветом брюк, шаги невидимы, собаку не отличишь от сапог.
Виден только один картузик, но вдруг Егор круто поворачивает направо в сечу, и картузик исчезает в зелени Прощайте, Егор Власыч! – шепчет Пелагея и поднимается на цыпочки, чтобы хоть еще раз увидать белый картузик
Опять молчание. С сжатой полосы несется тихая песня, которая обрывается в самом начале. Жарко петь Сказывают, что вы Акулине новую избу поставили говорит Пелагея.
Егор молчит Стало быть, она вам по сердцу Счастье уж твое такое, судьба – говорит охотник,
потягиваясь. – Терпи, сирота. Но, одначе, прощай, заболтался К вечеру мне в Болтово поспеть нужно…
Егор поднимается, потягивается и перекидывает ружье через плечо. Пелагея встает А когда же в деревню придете – спрашивает она тихо Незачем. Тверезый никогда не приду, а от пьяного тебе мало корысти. Злоблюсь я пьяный Прощай
– Прощайте, Егор Власыч…
Егор надевает картуз на затылок и, чмокнув собаке,
продолжает свой путь. Пелагея стоит на месте и глядит ему вслед Она видит его двигающиеся лопатки,
молодецкий затылок, ленивую, небрежную поступь,
и глаза ее наполняются грустью и нежной лаской…
Взгляд ее бегает по тощей, высокой фигуре мужа и ласкает, нежит его Он, словно чувствуя этот взгляд,
останавливается и оглядывается Молчит он, но по его лицу, по приподнятым плечам Пелагее видно, что он хочет ей сказать что-то. Она робко подходит к нему и глядит на него умоляющими глазами На тебе – говорит он, отворачиваясь.
Он подает ей истрепанный рубль и быстро отходит Прощайте, Егор Власыч! – говорит она, машинально принимая рубль.
Он идет подлинной, прямой, как вытянутый ремень, дороге Она, бледная, неподвижная, как статуя, стоит и ловит взглядом каждый его шаг. Но вот красный цвет его рубахи сливается с темным цветом брюк, шаги невидимы, собаку не отличишь от сапог.
Виден только один картузик, но вдруг Егор круто поворачивает направо в сечу, и картузик исчезает в зелени Прощайте, Егор Власыч! – шепчет Пелагея и поднимается на цыпочки, чтобы хоть еще раз увидать белый картузик
Злоумышленник
Перед судебным следователем стоит маленький,
чрезвычайно тощий мужичонко в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже нечесан- ных, путаных волос, что придает ему еще большую,
паучью суровость. Он бос Денис Григорьев! – начинает следователь. – Подойди поближе и отвечай на мои вопросы. Седьмого числа сего июля железнодорожный сторож Иван
Семенов Акинфов, проходя утром по линии, на 141- й версте, застал тебя за отвинчиванием гайки, коей рельсы прикрепляются к шпалам. Вот она, эта гайка!..
С каковою гайкой они задержал тебя. Так ли это было Чаво?
– Так ли все это было, как объясняет Акинфов?
– Знамо, было Хорошо ну, а для чего ты отвинчивал гайку Чаво?
– Ты это свое «чаво» брось, а отвечай на вопрос:
для чего ты отвинчивал гайку
– Коли б ненужна была, не отвинчивал бы, – хрипит
Денис, косясь на потолок Для чего же тебе понадобилась эта гайка Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем Кто это – мы Мы, народ Климовские мужики, то есть Послушай, братец, не прикидывайся ты мне идиотом, а говори толком. Нечего тут про грузила врать Отродясь не врала тут вру – бормочет Денис,
мигая глазами. – Да нешто, ваше благородие, можно без грузила Ежели ты живца или выполозка на крючок сажаешь, то нешто он пойдет ко дну без грузила?
Вру… – усмехается Денис. – Черт ливнем, в жив- це-то, ежели поверху плавать будет Окунь, щука, налим завсегда на донную идет, а которая ежели поверху плавает, то ту разве только шилишпер схватит, да и то редко В нашей реке не живет шилишпер… Эта рыба простор любит Для чего ты мне про шилишпера рассказываешь Чаво? Да ведь вы сами спрашиваете У нас и господа так ловят. Самый последний мальчишка не станет тебе без грузила ловить. Конечно, который непонимающий, ну, тот и без грузила пойдет ловить. Дураку закон не писан Такты говоришь, что ты отвинтил эту гайку для того, чтобы сделать из нее грузило
– А то что же Не в бабки ж играть Но для грузила ты мог взять свинец, пулю гвоздик какой-нибудь…
– Свинец на дороге не найдешь, купить надо, а гвоздик не годится. Лучше гайки и не найтить… И тяжелая,
и дыра есть Дураком каким прикидывается Точно вчера родился или с неба упал. Разве тыне понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание Не догля- ди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило Ты людей убил бы Избави господи, ваше благородие Зачем убивать Нешто мы некрещеные или злодеи какие Слава те господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было Спаси и помилуй, царица небесная Что вы- с А отчего, по-твоему, происходят крушения поездов Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение!
Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза Ну Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил господь, а тут крушение людей убил Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезда то тьфу гайка
– Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам Это мы понимаем Мы ведь не все отвинчиваем оставляем Не без ума делаем понимаем…
Денис зевает и крестит рот В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, говорит следователь. – Теперь понятно, почему Чего изволите Теперь, говорю, понятно, отчего в прошлом году сошел поезд с рельсов Я понимаю На то вы и образованные, чтобы понимать, мило- стивцы наши Господь знал, кому понятие давал…
Вы вот и рассудили, как и что, а сторож тот же мужик,
без всякого понятия, хватает за шиворот и тащит Ты рассуди, а потоми тащи Сказано – мужик, мужицкий и ум Запишите также, ваше благородие, что он меня два раза по зубам ударили в груди Когда у тебя делали обыск, то нашли еще одну гайку Эту в каком месте ты отвинтили когда Это вы про ту гайку, что под красным сундучком лежала Не знаю, где она у тебя лежала, но только нашли ее. Когда ты ее отвинтил Я ее не отвинчивал, ее мне Игнашка, Семена кривого сын, дал. Это я про ту, что под сундучком, а ту,
что на дворе в санях, мы вместе с Митрофаном вывинтили С каким Митрофаном С Митрофаном Петровым Нешто не слыхали?
Невода у нас делает и господам продает. Ему много этих самых гаек требуется. На каждый невод, почитай,
штук десять Послушай 1081 статья уложения о наказаниях говорит, что за всякое с умыслом учиненное повреждение железной дороги, когда оно может подвергнуть опасности следующий посей дороге транспорт и виновный знал, что последствием сего должно быть несчастье понимаешь знал А тыне мог не знать,
к чему ведет это отвинчивание он приговаривается к ссылке в каторжные работы Конечно, вы лучше знаете Мы люди темные…
нешто мы понимаем Все ты понимаешь Это ты врешь, прикидываешься Зачем врать Спросите на деревне, коли не верите Без грузила только уклейку ловят, а на что хуже пескаря, да и тот не пойдет тебе без грузила Ты еще про шилишпера расскажи – улыбается следователь Шилишпер у нас не водится Пущаем леску без грузила поверх воды на бабочку, идет голавль, да и то редко
– Ну, молчи…
Наступает молчание. Денис переминается с ноги на ногу, глядит на стол с зеленым сукном и усиленно мигает глазами, словно видит перед собой не сукно, а солнце. Следователь быстро пишет Мне идтить? – спрашивает Денис после некоторого молчания Нет. Я должен взять тебя под стражу и отослать в тюрьму.
Денис перестает мигать и, приподняв свои густые брови, вопросительно глядит на чиновника То есть, как же в тюрьму Ваше благородие Мне некогда, мне надо на ярмарку с Егора три рубля за сало получить Молчи, не мешай В тюрьму Было б за что, пошел бы, а то так…
здорово живешь За что И не крал, кажись, и не дрался А ежели вы насчет недоимки сомневаетесь,
ваше благородие, тоне верьте старосте Вы господина непременного члена спросите Креста на нем нет, на старосте-то…
– Молчи Я итак молчу – бормочет Денис. – А что староста набрехал в учете, это я хоть под присягой Нас три брата Кузьма Григорьев, стало быть, Егор Григо- рьев и я, Денис Григорьев…
– Ты мне мешаешь Эй, Семен – кричит следователь Увести его Нас три брата, – бормочет Денис, когда два дюжих солдата берут и ведут его из камеры. – Брат за братане ответчик Кузьма не платит, а ты, Денис, отвечай Судьи Помер покойник барин-генерал, царство небесное, а то показал бы он вам, судьям Надо судить умеючи, не зря Хоть и высеки, но чтоб задело, по совести
Конь и трепетная лань
Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается сбоку набок и то и дело сплевывает, она,
маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет Не спится – вздыхает она. – Тебя мутит Да, немножко Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде Не проходит ночи,
чтоб тыне был болен. Стыдно Ну, извини Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, дав Аркадии немножко перепустил.
Извини.
– Да что извинять Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает Бог знает на что похож.
И ведь это каждую ночь, каждую ночь Яне помню,
когда ты являлся домой трезвым Яне хочу пить, да оно как-то само собой пьется.
Должность такая анафемская. Целый день по городу рыскаешь. Там рюмку выпьешь, в другом месте пива,
а там, глядь, приятель пьющий встретился нельзя не выпить. А иной рази сведения не получишь без того, чтоб с какой-нибудь свиньей бутылку водки не
Третий час ночи. Супруги Фибровы не спят. Он ворочается сбоку набок и то и дело сплевывает, она,
маленькая худощавая брюнеточка, лежит неподвижно и задумчиво смотрит на открытое окно, в которое нелюдимо и сурово глядится рассвет Не спится – вздыхает она. – Тебя мутит Да, немножко Не понимаю, Вася, как тебе не надоест каждый день являться домой в таком виде Не проходит ночи,
чтоб тыне был болен. Стыдно Ну, извини Я это нечаянно. Выпил в редакции бутылку пива, дав Аркадии немножко перепустил.
Извини.
– Да что извинять Самому тебе должно быть противно и гадко. Плюет, икает Бог знает на что похож.
И ведь это каждую ночь, каждую ночь Яне помню,
когда ты являлся домой трезвым Яне хочу пить, да оно как-то само собой пьется.
Должность такая анафемская. Целый день по городу рыскаешь. Там рюмку выпьешь, в другом месте пива,
а там, глядь, приятель пьющий встретился нельзя не выпить. А иной рази сведения не получишь без того, чтоб с какой-нибудь свиньей бутылку водки не
стрескать. Сегодня, например, на пожаре нельзя было с агентом не выпить Да, проклятая должность – вздыхает брюнетка. Бросил бы ты ее, Вася Бросить Как можно Очень можно. Добро бы ты писатель настоящий был, писал бы хорошие стихи или повести, а то так,
репортер какой-то, про кражи да пожары пишешь. Такие пустяки пишешь, что иной рази читать совестно.
Хорошо бы еще, пожалуй, если б зарабатывал много, этак рублей двести-триста в месяца то получаешь какие-то несчастные пятьдесят рублей, да и то неаккуратно. Живем мы бедно, грязно. Квартира прачечной пропахла, кругом все мастеровые да развратные женщины живут. Целый день только и слышишь неприличные слова и песни. Ни мебели у нас, ни белья. Ты одет неприлично, бедно, так что хозяйка на тебя тыкает, я хуже модистки всякой. Едим мы хуже всяких поденщиков Ты где-то на стороне в трактирах какую-то дрянь ешь, и то, вероятно, не на свой счет, я одному только богу известно, что я ем. Ну,
будь мы какие-нибудь плебеи, необразованные, тогда бы помирилась я с этим житьем, а то ведь ты дворянин, в университете кончил, по-французски говоришь.
Я в институте кончила, избалована Погоди, Катюша, пригласят меня в Куриную слепоту отдел хроники вести, тогда иначе заживем. Я
номер тогда возьму Это уж ты мне третий год обещаешь. Да что толку,
если и пригласят Сколько бы ты ни получал, все равно пропьешь. Не перестанешь же водить компанию со своими писателями и актерами А знаешь что, Вася?
Написала бы як дяде Дмитрию Федорычу в Тулу. Нашел бы он тебе прекрасное место где-нибудь в банке или казенном учреждении. Хорошо, Вася Ходил бы ты, как люди, на службу, получал бы каждое е число жалованье – и горя мало Наняли бы мы себе дом- особнячок с двором, с сараями, с сенником. Там за двести рублей в год отличный дом можно нанять. Купили бы мебели, посуды, скатертей, наняли бы кухарку и обедали бы каждый день. Пришел бы ты со службы в три часа, взглянул на стола на нем чистенькие приборы, редиска, закуска разная. Завели бы мысе- бе кур, уток, голубей, купили бы корову. В провинции,
если не роскошно жить и не пропивать, все это можно иметь за тысячу рублей в год. И дети бы наши не умирали от сырости, как теперь, и мне бы не приходилось таскаться то и дело в больницу. Вася, богом молю тебя, поедем жить в провинцию Там с дикарями от скуки подохнешь А здесь разве весело Ни общества у нас, ни знакомства С чистенькими, мало-мальски порядочными людьми у тебя только деловое знакомство, асе- мейно ни с кем тыне знаком. Кто у нас бывает Ну,
кто? Эта Клеопатра Сергеевна. По-твоему, она знаменитость, фельетоны музыкальные пишет, а по-мо- ему, – она содержанка, распущенная женщина. Ну,
можно ли женщине пить водку и при мужчинах корсет снимать Пишет статьи, говорит постоянно о честности, а как взяла в прошлом году у меня рубль взаймы, так до сих пор не отдает. Потом, ходит к тебе этот твой любимый поэт. Ты гордишься, что знаком с такой знаменитостью, а рассуди ты по совести сто́ит ли он этого Честнейший человек Но веселого в нем очень мало. Приходит к нам для того только, чтобы напиться Пьет и рассказывает неприличные анекдоты. Третьего дня, например,
нализался и проспал здесь на полуцелую ночь. А актеры Когда я была девушкой, то боготворила этих знаменитостей, с тех пор же, как вышла за тебя, я не могу на театр глядеть равнодушно. Вечно пьяны,
грубы, не умеют держать себя в женском обществе,
надменны, ходят в грязных ботфортах. Ужасно тяжелый народ Не понимаю, что веселого ты находишь в их анекдотах, которые они рассказывают с громким,
хриплым смехом И глядишь тына них как-то заискивающе, словно одолжение делают тебе эти знаменитости, что знакомы с тобой Фи Оставь, пожалуйста А там, в провинции, ходили бык нам чиновники,
учителя гимназии, офицеры. Народ все воспитанный,
мягкий, без претензий. Напьются чаю, выпьют по рюмке, если подашь, и уйдут. Ни шуму, ни анекдотов, все так степенно, деликатно. Сидят, знаешь, на креслах и на диване и рассуждают о разных разностях, а тут горничная разносит им чай с вареньем и с сухариками.
После чаю играют на рояле, поют, пляшут. Хорошо,
Вася! Часу в двенадцатом легонькая закуска колбаса, сыр, жаркое, что от обеда осталось После ужина ты идешь дам провожать, а я остаюсь дома и прибираю Скучно, Катюша Если дома скучно, то ступай в клуб или на гулянье Здесь на гуляньях души знакомой не встретишь, поневоле запьешь, а там кого ни встретил, всякий тебе знаком. С кем хочешь, стем и беседуй Учителя, юристы, доктора – есть с кем умное слово сказать Образованными там очень интересуются, Вася Ты бы там одним из первых был…
И долго мечтает вслух Катюша Серо-свинцовый свет за окном постепенно переходит в белый Тишина ночи незаметно уступает свое место утреннему оживлению. Репортер не спит, слушает и то и дело приподнимает свою тяжелую голову, чтобы сплюнуть Вдруг, неожиданно для Катюши, он делает резкое движение и вскакивает с постели Лицо его бледно, на лбу пот Чертовски меня мутит, – перебивает он мечтания
Катюши. – Постой, я сейчас…
Накинув на плечи одеяло, он быстро выбегает из комнаты. С ним происходит неприятный казус, так знакомый по своим утренним посещениям пьющим людям. Минуты через две он возвращается бледный,
томный… Его пошатывает На лице его выражение омерзения, отчаяния, почти ужаса, словно он сейчас только понял всю внешнюю неприглядность своего житья-бытья. Дневной свет освещает передним бедность и грязь его комнаты, и выражение безнадежности на его лице становится еще живее Катюша, напиши дяде – бормочет он Да Ты согласен – торжествует брюнетка. – Завтра же напишу и даю тебе честное слово, что ты получишь прекрасное место Вася, ты это не нарочно Катюша, прошу ради бога…
И Катюша опять начинает мечтать вслух. Под звук своего голоса и засыпает она. Снится ей дом-особня- чок, двор, по которому солидно шагают ее собственные куры и утки. Она видит, как из слухового окна глядят на нее голуби, и слышит, как мычит корова. Кругом
репортер какой-то, про кражи да пожары пишешь. Такие пустяки пишешь, что иной рази читать совестно.
Хорошо бы еще, пожалуй, если б зарабатывал много, этак рублей двести-триста в месяца то получаешь какие-то несчастные пятьдесят рублей, да и то неаккуратно. Живем мы бедно, грязно. Квартира прачечной пропахла, кругом все мастеровые да развратные женщины живут. Целый день только и слышишь неприличные слова и песни. Ни мебели у нас, ни белья. Ты одет неприлично, бедно, так что хозяйка на тебя тыкает, я хуже модистки всякой. Едим мы хуже всяких поденщиков Ты где-то на стороне в трактирах какую-то дрянь ешь, и то, вероятно, не на свой счет, я одному только богу известно, что я ем. Ну,
будь мы какие-нибудь плебеи, необразованные, тогда бы помирилась я с этим житьем, а то ведь ты дворянин, в университете кончил, по-французски говоришь.
Я в институте кончила, избалована Погоди, Катюша, пригласят меня в Куриную слепоту отдел хроники вести, тогда иначе заживем. Я
номер тогда возьму Это уж ты мне третий год обещаешь. Да что толку,
если и пригласят Сколько бы ты ни получал, все равно пропьешь. Не перестанешь же водить компанию со своими писателями и актерами А знаешь что, Вася?
Написала бы як дяде Дмитрию Федорычу в Тулу. Нашел бы он тебе прекрасное место где-нибудь в банке или казенном учреждении. Хорошо, Вася Ходил бы ты, как люди, на службу, получал бы каждое е число жалованье – и горя мало Наняли бы мы себе дом- особнячок с двором, с сараями, с сенником. Там за двести рублей в год отличный дом можно нанять. Купили бы мебели, посуды, скатертей, наняли бы кухарку и обедали бы каждый день. Пришел бы ты со службы в три часа, взглянул на стола на нем чистенькие приборы, редиска, закуска разная. Завели бы мысе- бе кур, уток, голубей, купили бы корову. В провинции,
если не роскошно жить и не пропивать, все это можно иметь за тысячу рублей в год. И дети бы наши не умирали от сырости, как теперь, и мне бы не приходилось таскаться то и дело в больницу. Вася, богом молю тебя, поедем жить в провинцию Там с дикарями от скуки подохнешь А здесь разве весело Ни общества у нас, ни знакомства С чистенькими, мало-мальски порядочными людьми у тебя только деловое знакомство, асе- мейно ни с кем тыне знаком. Кто у нас бывает Ну,
кто? Эта Клеопатра Сергеевна. По-твоему, она знаменитость, фельетоны музыкальные пишет, а по-мо- ему, – она содержанка, распущенная женщина. Ну,
можно ли женщине пить водку и при мужчинах корсет снимать Пишет статьи, говорит постоянно о честности, а как взяла в прошлом году у меня рубль взаймы, так до сих пор не отдает. Потом, ходит к тебе этот твой любимый поэт. Ты гордишься, что знаком с такой знаменитостью, а рассуди ты по совести сто́ит ли он этого Честнейший человек Но веселого в нем очень мало. Приходит к нам для того только, чтобы напиться Пьет и рассказывает неприличные анекдоты. Третьего дня, например,
нализался и проспал здесь на полуцелую ночь. А актеры Когда я была девушкой, то боготворила этих знаменитостей, с тех пор же, как вышла за тебя, я не могу на театр глядеть равнодушно. Вечно пьяны,
грубы, не умеют держать себя в женском обществе,
надменны, ходят в грязных ботфортах. Ужасно тяжелый народ Не понимаю, что веселого ты находишь в их анекдотах, которые они рассказывают с громким,
хриплым смехом И глядишь тына них как-то заискивающе, словно одолжение делают тебе эти знаменитости, что знакомы с тобой Фи Оставь, пожалуйста А там, в провинции, ходили бык нам чиновники,
учителя гимназии, офицеры. Народ все воспитанный,
мягкий, без претензий. Напьются чаю, выпьют по рюмке, если подашь, и уйдут. Ни шуму, ни анекдотов, все так степенно, деликатно. Сидят, знаешь, на креслах и на диване и рассуждают о разных разностях, а тут горничная разносит им чай с вареньем и с сухариками.
После чаю играют на рояле, поют, пляшут. Хорошо,
Вася! Часу в двенадцатом легонькая закуска колбаса, сыр, жаркое, что от обеда осталось После ужина ты идешь дам провожать, а я остаюсь дома и прибираю Скучно, Катюша Если дома скучно, то ступай в клуб или на гулянье Здесь на гуляньях души знакомой не встретишь, поневоле запьешь, а там кого ни встретил, всякий тебе знаком. С кем хочешь, стем и беседуй Учителя, юристы, доктора – есть с кем умное слово сказать Образованными там очень интересуются, Вася Ты бы там одним из первых был…
И долго мечтает вслух Катюша Серо-свинцовый свет за окном постепенно переходит в белый Тишина ночи незаметно уступает свое место утреннему оживлению. Репортер не спит, слушает и то и дело приподнимает свою тяжелую голову, чтобы сплюнуть Вдруг, неожиданно для Катюши, он делает резкое движение и вскакивает с постели Лицо его бледно, на лбу пот Чертовски меня мутит, – перебивает он мечтания
Катюши. – Постой, я сейчас…
Накинув на плечи одеяло, он быстро выбегает из комнаты. С ним происходит неприятный казус, так знакомый по своим утренним посещениям пьющим людям. Минуты через две он возвращается бледный,
томный… Его пошатывает На лице его выражение омерзения, отчаяния, почти ужаса, словно он сейчас только понял всю внешнюю неприглядность своего житья-бытья. Дневной свет освещает передним бедность и грязь его комнаты, и выражение безнадежности на его лице становится еще живее Катюша, напиши дяде – бормочет он Да Ты согласен – торжествует брюнетка. – Завтра же напишу и даю тебе честное слово, что ты получишь прекрасное место Вася, ты это не нарочно Катюша, прошу ради бога…
И Катюша опять начинает мечтать вслух. Под звук своего голоса и засыпает она. Снится ей дом-особня- чок, двор, по которому солидно шагают ее собственные куры и утки. Она видит, как из слухового окна глядят на нее голуби, и слышит, как мычит корова. Кругом
все тихони соседей-жильцов, ни хриплого смеха, неслышно даже этого ненавистного, спешащего скрипа перьев. Вася чинно и благородно шагает около палисадника к калитке. Это идет он на службу. И душу ее наполняет чувство покоя, когда ничего не желается,
мало думается…
К полудню просыпается она в прекраснейшем настроении духа. Сон благотворно повлиял на нее. Но вот, протерев глаза, она глядит на то место, где так недавно ворочался Вася, и обхватывавшее ее чувство радости сваливается с нее, как тяжелая пуля. Вася ушел, чтобы возвратиться поздно ночью в нетрезвом виде, как возвращался он вчера, третьего дня…
всегда… Опять она будет мечтать, опять на лице его мелькнет омерзение Незачем писать дяде – вздыхает она
Свистуны
Алексей Федорович Восьмеркин водил по своей усадьбе приехавшего к нему погостить брата-маги- стра и показывал ему свое хозяйство. Оба только что позавтракали и были слегка навеселе Это, братец ты мой, кузница – пояснял Вось- меркин. – На этой виселице лошадей подковывают…
А вот это, братец ты мой, баня Тут в бане длинный диван стоит, а под диваном индейки сидят в решетах на яйцах Как взглянешь на диван, таки вспомнишь толикая многая Баню только зимой топлю…
Важная, брат, штукенция Только русский человек и мог выдумать баню За один час на верхней полочке столько переживешь, чего итальянцу или немцу в сто лет не пережить Лежишь, как в пекле, а тут Авдотья тебя веником, веником, чики-чики… чики-чики… Встанешь, выпьешь холодного квасу и опять чики-чики…
Слезешь потом с полки, как сатана красный А вот это людская Тут мои вольнонаемники Зайдем?
Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилив- шуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками
мало думается…
К полудню просыпается она в прекраснейшем настроении духа. Сон благотворно повлиял на нее. Но вот, протерев глаза, она глядит на то место, где так недавно ворочался Вася, и обхватывавшее ее чувство радости сваливается с нее, как тяжелая пуля. Вася ушел, чтобы возвратиться поздно ночью в нетрезвом виде, как возвращался он вчера, третьего дня…
всегда… Опять она будет мечтать, опять на лице его мелькнет омерзение Незачем писать дяде – вздыхает она
Свистуны
Алексей Федорович Восьмеркин водил по своей усадьбе приехавшего к нему погостить брата-маги- стра и показывал ему свое хозяйство. Оба только что позавтракали и были слегка навеселе Это, братец ты мой, кузница – пояснял Вось- меркин. – На этой виселице лошадей подковывают…
А вот это, братец ты мой, баня Тут в бане длинный диван стоит, а под диваном индейки сидят в решетах на яйцах Как взглянешь на диван, таки вспомнишь толикая многая Баню только зимой топлю…
Важная, брат, штукенция Только русский человек и мог выдумать баню За один час на верхней полочке столько переживешь, чего итальянцу или немцу в сто лет не пережить Лежишь, как в пекле, а тут Авдотья тебя веником, веником, чики-чики… чики-чики… Встанешь, выпьешь холодного квасу и опять чики-чики…
Слезешь потом с полки, как сатана красный А вот это людская Тут мои вольнонаемники Зайдем?
Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилив- шуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками
ели гороховую похлебку. Увидев господ, они перестали жевать и поднялись Вот они, мои – начал Восьмеркин, окидывая глазами обедающих. – Хлеб да соль, ребята Алалаблблбл…
– Вот они Русь, братец ты мой Настоящая Русь!
Народ на подбор И что за народ Какому, прости гос- поди, скоту немцу или французу сравняться Супротив нашего народа все то свиньи, тля Ну не говори – залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару. – У всякого народа свое историческое прошлое свое будущее Ты западник Разве ты понимаешь Вот то-то и жаль, что вы, ученые, чужое выучили, а своего знать не хотите Вы презираете, чуждаетесь А я читали согласен интеллигенция протухла, а ежели в ком еще можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях Взять хоть бы Фильку…
Восьмеркин подошел к пастуху Фильке и потряс егоза плечо. Филька ухмыльнулся и издал звук «гы-ы»…
– Взять хоть бы этого Фильку… Ну, чего, дурак, смеешься Я серьезно говорю, а ты смеешься Взять хоть этого дурня Погляди, магистр В плечах – косая сажень Грудища, словно у слона С места, анафему,
не сдвинешь А сколько в нем силы-то этой нравственной таится Сколько таится Этой силы на десяток вас
– Вот они Русь, братец ты мой Настоящая Русь!
Народ на подбор И что за народ Какому, прости гос- поди, скоту немцу или французу сравняться Супротив нашего народа все то свиньи, тля Ну не говори – залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару. – У всякого народа свое историческое прошлое свое будущее Ты западник Разве ты понимаешь Вот то-то и жаль, что вы, ученые, чужое выучили, а своего знать не хотите Вы презираете, чуждаетесь А я читали согласен интеллигенция протухла, а ежели в ком еще можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях Взять хоть бы Фильку…
Восьмеркин подошел к пастуху Фильке и потряс егоза плечо. Филька ухмыльнулся и издал звук «гы-ы»…
– Взять хоть бы этого Фильку… Ну, чего, дурак, смеешься Я серьезно говорю, а ты смеешься Взять хоть этого дурня Погляди, магистр В плечах – косая сажень Грудища, словно у слона С места, анафему,
не сдвинешь А сколько в нем силы-то этой нравственной таится Сколько таится Этой силы на десяток вас
интеллигентов, хватит Дерзай, Филька! Бди Не отступай от своего Крепко держись Ежели кто будет говорить тебе что-нибудь, совращать, то плюй, не слушай Ты сильнее, лучше Мы тебе подражать должны Господа наши милостивые – замигал глазами степенный кучер Антип. – Нешто он это чувствует?
Нешто понимает господскую ласку Ты в ножки, простофиля, поклонись и ручку поцелуй Милостивцы вы наши На что хуже человека, как Филька, да и то вы ему прощаете, а ежели человек чверезый, не баловник, так такому не жисть, а рай дай бог всякому И
награждаете и взыскиваете Ввво! Самая суть заговорила Патриарх лесов!
Понимаешь, магистр И награждаете и взыскиваете В простых словах идея справедливости. Преклоняюсь, брат Веришь ли Учусь у них Учусь Это верно-с… – заметил Антип Что верно Насчет ученья-с…
– Какого ученья Что ты мелешь Я насчет ваших слов-с… насчет учения-с… На то вы и господа, чтоб всякие учения постигать Мы темень Видим, что вывеска написана, а что она, какой смысл обозначает, нами невдомек Носом больше понимаем Ежели водкой пахнет, то значит – кабак
Нешто понимает господскую ласку Ты в ножки, простофиля, поклонись и ручку поцелуй Милостивцы вы наши На что хуже человека, как Филька, да и то вы ему прощаете, а ежели человек чверезый, не баловник, так такому не жисть, а рай дай бог всякому И
награждаете и взыскиваете Ввво! Самая суть заговорила Патриарх лесов!
Понимаешь, магистр И награждаете и взыскиваете В простых словах идея справедливости. Преклоняюсь, брат Веришь ли Учусь у них Учусь Это верно-с… – заметил Антип Что верно Насчет ученья-с…
– Какого ученья Что ты мелешь Я насчет ваших слов-с… насчет учения-с… На то вы и господа, чтоб всякие учения постигать Мы темень Видим, что вывеска написана, а что она, какой смысл обозначает, нами невдомек Носом больше понимаем Ежели водкой пахнет, то значит – кабак
ежели дегтем, то – лавка Магистра Что скажешь Каков народ Что ни слово, то с закорючкой, что ни фраза, то глубокая истина Гнездо, брат, правды в Антипкиной голове А по- гляди-ка на Дуняшку! Дуняшка, пошла сюда!
Скотница Дуняша, весноватая, с вздернутым носом, застыдилась и зацарапала стол ногтем Дуняшка, тебе говорят, пошла сюда Чего, дура,
стыдишься? Не укусим!
Дуняша вышла из-за стола и остановилась перед барином Какова Таки дышит силищей Видал ты таких у себя там, в Питере Там у вас спички, жилы да кости,
а эта, гляди, кровь с молоком Простота, ширь Улыбку погляди, румянец щек Все это натура, правда, действительность, не так, как у вас там Что это у тебя за щеками набито?
Дуняша пожевала и проглотила что-то…
– А погляди-ка, братец ты мой, на плечищи, на ножищи продолжал Восьмеркин. – Небось, как бултыхнет этим кулачищем в спинищу своего любезного,
так звон пойдет, словно из бочки Что, все еще с Андрюшкой валандаешься Смотри мне, Андрюшка, задам я тебе пфеферу. Смейся, смейся Магистра Формы-то, формы…
Восьмеркин нагнулся к уху магистра и зашептал
Скотница Дуняша, весноватая, с вздернутым носом, застыдилась и зацарапала стол ногтем Дуняшка, тебе говорят, пошла сюда Чего, дура,
стыдишься? Не укусим!
Дуняша вышла из-за стола и остановилась перед барином Какова Таки дышит силищей Видал ты таких у себя там, в Питере Там у вас спички, жилы да кости,
а эта, гляди, кровь с молоком Простота, ширь Улыбку погляди, румянец щек Все это натура, правда, действительность, не так, как у вас там Что это у тебя за щеками набито?
Дуняша пожевала и проглотила что-то…
– А погляди-ка, братец ты мой, на плечищи, на ножищи продолжал Восьмеркин. – Небось, как бултыхнет этим кулачищем в спинищу своего любезного,
так звон пойдет, словно из бочки Что, все еще с Андрюшкой валандаешься Смотри мне, Андрюшка, задам я тебе пфеферу. Смейся, смейся Магистра Формы-то, формы…
Восьмеркин нагнулся к уху магистра и зашептал
Дворня стала смеяться Вот и дождалась, что тебя на смех подняли, непу- тящая… – заметил Антип, глядя с укоризной на Дуня- шу. – Что, красней рака стала Про путную девку не стали бы так рассказывать Теперь, магистр, на Любку посмотри – продолжал
Восьмеркин. – Эта у нас первая запевала Ты там ездишь меж своих чухонцев и собираешь плоды народного творчества Нет, ты наших послушай Пусть тебе наши споют, так слюной истечешь Ну-кося, ребята Ну-кося! Любка, начинай Да ну же, свиньи Слу- шаться!
Люба стыдливо кашлянула в кулаки резким, сиплым голосом затянула песню. Ей вторили остальные Восьмеркин замахал руками, замигал глазами и, стараясь прочесть на лице магистра восторг, заку- дахтал.
Магистр нахмурился, стиснул губы и с видом глубокого знатока стал слушать М-да… – сказал он. – Вариант этой песни имеется у Киреевского, выпуск седьмой, разряд третий, песнь одиннадцатая М-да… Надо записать…
Магистр вынул из кармана книжку и, еще больше нахмурившись, стал записывать Пропев одну песню, люди начали другую А похлебка между тем простыла, и каша, которую вынули из печи, перестала
Восьмеркин. – Эта у нас первая запевала Ты там ездишь меж своих чухонцев и собираешь плоды народного творчества Нет, ты наших послушай Пусть тебе наши споют, так слюной истечешь Ну-кося, ребята Ну-кося! Любка, начинай Да ну же, свиньи Слу- шаться!
Люба стыдливо кашлянула в кулаки резким, сиплым голосом затянула песню. Ей вторили остальные Восьмеркин замахал руками, замигал глазами и, стараясь прочесть на лице магистра восторг, заку- дахтал.
Магистр нахмурился, стиснул губы и с видом глубокого знатока стал слушать М-да… – сказал он. – Вариант этой песни имеется у Киреевского, выпуск седьмой, разряд третий, песнь одиннадцатая М-да… Надо записать…
Магистр вынул из кармана книжку и, еще больше нахмурившись, стал записывать Пропев одну песню, люди начали другую А похлебка между тем простыла, и каша, которую вынули из печи, перестала
уже испускать из себя дымок Так его – притопывал Восьмеркин. – Так его Важно Преклоняюсь!
Дело, вероятно, дошло бы и до танцев, если бы не вошел в людскую лакей Петр и не доложил господам,
что кушать подано А мы, отщепенцы, отбросы, осмеливаемся еще считать себя выше и лучше – негодовал плаксивым голосом Восьмеркин, выходя с братом из людской. Что мы Кто мы Ни идеалов, ни науки, ни труда…
Ты слышишь, они хохочут Это они над нами. И они правы Чуют фальшь Тысячу раз правы и и А видал Дуняшку? Ше-ельма девчонка Ужо, погоди, после обедая позову ее…
За обедом оба брата все время рассказывали оса- мобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент».
После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же Петька – крикнул Восьмеркин лакею. – Поди позови сюда Дуняшку, Любку и прочих Скажи, хороводы водить Да чтоб скорей Живо у меня
Дело, вероятно, дошло бы и до танцев, если бы не вошел в людскую лакей Петр и не доложил господам,
что кушать подано А мы, отщепенцы, отбросы, осмеливаемся еще считать себя выше и лучше – негодовал плаксивым голосом Восьмеркин, выходя с братом из людской. Что мы Кто мы Ни идеалов, ни науки, ни труда…
Ты слышишь, они хохочут Это они над нами. И они правы Чуют фальшь Тысячу раз правы и и А видал Дуняшку? Ше-ельма девчонка Ужо, погоди, после обедая позову ее…
За обедом оба брата все время рассказывали оса- мобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент».
После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же Петька – крикнул Восьмеркин лакею. – Поди позови сюда Дуняшку, Любку и прочих Скажи, хороводы водить Да чтоб скорей Живо у меня
Отец семейства
Это случается обыкновенно после хорошего проигрыша или после попойки, когда разыгрывается катар. Степан Степаныч Жилин просыпается в необычайно пасмурном настроении. Виду него кислый, помятый, разлохмаченный на сером лице выражение недовольства не то он обиделся, не то брезгает чем- то. Он медленно одевается, медленно пьет свое виши и начинает ходить по всем комнатам Желал бы я знать, какая с-с-скотина ходит здесь и не затворяет дверей – ворчит он сердито, запахиваясь в халат и громко отплевываясь. – Убрать эту бумагу Зачем она здесь валяется Держим двадцать прислуга порядка меньше, чем в корчме. Кто там звонил Кого принесло Это бабушка Анфиса, что нашего Федю принимала отвечает жена Шляются тут дармоеды Тебя не поймешь, Степан Степаныч. Сам приглашал ее, а теперь бранишься Яне бранюсь, а говорю. Занялась бы чем-нибудь,
матушка, чем сидеть этак, сложа руки, и на спор лезть!
Не понимаю этих женщин, клянусь честью Не понимаю Как они могут проводить целые дни без дела
Это случается обыкновенно после хорошего проигрыша или после попойки, когда разыгрывается катар. Степан Степаныч Жилин просыпается в необычайно пасмурном настроении. Виду него кислый, помятый, разлохмаченный на сером лице выражение недовольства не то он обиделся, не то брезгает чем- то. Он медленно одевается, медленно пьет свое виши и начинает ходить по всем комнатам Желал бы я знать, какая с-с-скотина ходит здесь и не затворяет дверей – ворчит он сердито, запахиваясь в халат и громко отплевываясь. – Убрать эту бумагу Зачем она здесь валяется Держим двадцать прислуга порядка меньше, чем в корчме. Кто там звонил Кого принесло Это бабушка Анфиса, что нашего Федю принимала отвечает жена Шляются тут дармоеды Тебя не поймешь, Степан Степаныч. Сам приглашал ее, а теперь бранишься Яне бранюсь, а говорю. Занялась бы чем-нибудь,
матушка, чем сидеть этак, сложа руки, и на спор лезть!
Не понимаю этих женщин, клянусь честью Не понимаю Как они могут проводить целые дни без дела
Муж работает, трудится, как вол, как с-с-скотина, а жена, подруга жизни, сидит, как цацочка, ничего не делает и ждет только случая, как бы побраниться от скуки с мужем. Пора, матушка, оставить эти институтские привычки Ты теперь уже не институтка, не барышня,
а мать, жена Отворачиваешься Ага Неприятно слушать горькие истины Странно, что горькие истины ты говоришь, только когда у тебя печень болит Да, начинай сцены, начинай Ты вчера был за городом Или играл у кого-ни- будь А хотя бы итак Кому какое дело Разве я обязан отдавать кому-нибудь отчет Разве я проигрываю не свои деньги То, что я сам трачу, и то, что тратится в этом доме, принадлежит мне Слышите ли Мне!
И так далее, все в таком роде. Но нив какое другое время Степан Степаныч не бывает так рассудителен,
добродетелен, строги справедлив, как за обедом, когда около него сидят все его домочадцы. Начинается обыкновенно с супа. Проглотив первую ложку, Жилин вдруг морщится и перестает есть Черт знает что – бормочет он. – Придется, должно быть, в трактире обедать А что – тревожится жена. – Разве суп нехорош Не знаю, какой нужно иметь свинский вкус, чтобы есть эту бурду Пересолен, тряпкой воняет клопы какие-то вместо лука Просто возмутительно, Анфиса Ивановна – обращается он к гостье-бабушке. Каждый день даешь прорву денег на провизию во всем себе отказываешь, и вот тебя чем кормят Они,
вероятно, хотят, чтобы я оставил службу и сам пошел в кухню стряпать Суп сегодня хорош – робко замечает гувернантка Да Вы находите – говорит Жилин, сердито щурясь на нее. – Впрочем, у всякого свой вкус. Вообще,
надо сознаться, мыс вами сильно расходимся во вкусах, Варвара Васильевна. Вам, например, нравится поведение этого мальчишки (Жилин трагическим жестом указывает на своего сына Федю, вы в восторге от него, а я я возмущаюсь. Да-с!
Федя, семилетний мальчик с бледным, болезненным лицом, перестает есть и опускает глаза. Лицо его еще больше бледнеет Да-с, вы в восторге, а я возмущаюсь Кто из нас прав, не знаю, но смею думать, что я, как отец, лучше знаю своего сына, чем вы. Поглядите, как он сидит!
Разве так сидят воспитанные дети Сядь хорошенько!
Федя поднимает вверх подбородок и вытягивает шею, и ему кажется, что он сидит ровнее. На глазах у него навертываются слезы
– Ешь Держи ложку как следует Погоди, доберусь я до тебя, скверный мальчишка Не сметь плакать!
Гляди на меня прямо!
Федя старается глядеть прямо, но лицо его дрожит,
и глаза переполняются слезами Ааа… ты плакать Ты виноват, ты же и плачешь?
Пошел, стань в угол, скотина Но пусть он сначала пообедает – вступается жена Без обеда Такие мерз такие шалуны не имеют права обедать!
Федя, кривя лицо и подергивая всем телом, сползает со стула и идет в угол Не то еще тебе будет – продолжает родитель. Если никто не желает заняться твоим воспитанием,
то, таки быть, начну я У меня, брат, не будешь шалить да плакать за обедом Болван Дело нужно делать Понимаешь Дело делать Отец твой работает, и ты работай Никто не должен даром есть хлеба Нужно быть человеком Человеком Перестань, ради бога – просит жена по-француз- ски. – Хоть при посторонних не ешь нас Старуха все слышит, и теперь, благодаря ей, всему городу будет известно Яне боюсь посторонних, – отвечает Жилин по- русски. – Анфиса Ивановна видит, что я справедливо говорю. Что ж, по-твоему, я должен быть доволен этим мальчишкой Ты знаешь, сколько он мне стоит?
Ты знаешь, мерзкий мальчишка, сколько ты мне стоишь Или ты думаешь, что я деньги фабрикую, что мне достаются они даром Не реветь Молчать Даты слышишь меня или нет Хочешь, чтоб я тебя, подлеца этакого, высек?
Федя громко взвизгивает и начинает рыдать Это, наконец, невыносимо – говорит его мать,
вставая из-за стола и бросая салфетку. – Никогда не даст покойно пообедать Вот где у меня твой кусок си- дит!
Она показывает на затылок и, приложив платок к глазам, выходит из столовой Оне обиделись – ворчит Жилин, насильно улыбаясь Нежно воспитаны Так-то, Анфиса Ивановна, не любят нынче слушать правду Мы же и вино- ваты!
Проходит несколько минут в молчании. Жилин обводит глазами тарелки и, заметив, что к супу еще никто не прикасался, глубоко вздыхает и глядит в упорна покрасневшее, полное тревоги лицо гувернантки Что же вы не едите, Варвара Васильевна – спрашивает он. – Обиделись, стало быть Тэк-с… Не нравится правда. Ну, извините-с, такая у меня натура, не могу лицемерить Всегда режу правду-матку (вздох
а мать, жена Отворачиваешься Ага Неприятно слушать горькие истины Странно, что горькие истины ты говоришь, только когда у тебя печень болит Да, начинай сцены, начинай Ты вчера был за городом Или играл у кого-ни- будь А хотя бы итак Кому какое дело Разве я обязан отдавать кому-нибудь отчет Разве я проигрываю не свои деньги То, что я сам трачу, и то, что тратится в этом доме, принадлежит мне Слышите ли Мне!
И так далее, все в таком роде. Но нив какое другое время Степан Степаныч не бывает так рассудителен,
добродетелен, строги справедлив, как за обедом, когда около него сидят все его домочадцы. Начинается обыкновенно с супа. Проглотив первую ложку, Жилин вдруг морщится и перестает есть Черт знает что – бормочет он. – Придется, должно быть, в трактире обедать А что – тревожится жена. – Разве суп нехорош Не знаю, какой нужно иметь свинский вкус, чтобы есть эту бурду Пересолен, тряпкой воняет клопы какие-то вместо лука Просто возмутительно, Анфиса Ивановна – обращается он к гостье-бабушке. Каждый день даешь прорву денег на провизию во всем себе отказываешь, и вот тебя чем кормят Они,
вероятно, хотят, чтобы я оставил службу и сам пошел в кухню стряпать Суп сегодня хорош – робко замечает гувернантка Да Вы находите – говорит Жилин, сердито щурясь на нее. – Впрочем, у всякого свой вкус. Вообще,
надо сознаться, мыс вами сильно расходимся во вкусах, Варвара Васильевна. Вам, например, нравится поведение этого мальчишки (Жилин трагическим жестом указывает на своего сына Федю, вы в восторге от него, а я я возмущаюсь. Да-с!
Федя, семилетний мальчик с бледным, болезненным лицом, перестает есть и опускает глаза. Лицо его еще больше бледнеет Да-с, вы в восторге, а я возмущаюсь Кто из нас прав, не знаю, но смею думать, что я, как отец, лучше знаю своего сына, чем вы. Поглядите, как он сидит!
Разве так сидят воспитанные дети Сядь хорошенько!
Федя поднимает вверх подбородок и вытягивает шею, и ему кажется, что он сидит ровнее. На глазах у него навертываются слезы
– Ешь Держи ложку как следует Погоди, доберусь я до тебя, скверный мальчишка Не сметь плакать!
Гляди на меня прямо!
Федя старается глядеть прямо, но лицо его дрожит,
и глаза переполняются слезами Ааа… ты плакать Ты виноват, ты же и плачешь?
Пошел, стань в угол, скотина Но пусть он сначала пообедает – вступается жена Без обеда Такие мерз такие шалуны не имеют права обедать!
Федя, кривя лицо и подергивая всем телом, сползает со стула и идет в угол Не то еще тебе будет – продолжает родитель. Если никто не желает заняться твоим воспитанием,
то, таки быть, начну я У меня, брат, не будешь шалить да плакать за обедом Болван Дело нужно делать Понимаешь Дело делать Отец твой работает, и ты работай Никто не должен даром есть хлеба Нужно быть человеком Человеком Перестань, ради бога – просит жена по-француз- ски. – Хоть при посторонних не ешь нас Старуха все слышит, и теперь, благодаря ей, всему городу будет известно Яне боюсь посторонних, – отвечает Жилин по- русски. – Анфиса Ивановна видит, что я справедливо говорю. Что ж, по-твоему, я должен быть доволен этим мальчишкой Ты знаешь, сколько он мне стоит?
Ты знаешь, мерзкий мальчишка, сколько ты мне стоишь Или ты думаешь, что я деньги фабрикую, что мне достаются они даром Не реветь Молчать Даты слышишь меня или нет Хочешь, чтоб я тебя, подлеца этакого, высек?
Федя громко взвизгивает и начинает рыдать Это, наконец, невыносимо – говорит его мать,
вставая из-за стола и бросая салфетку. – Никогда не даст покойно пообедать Вот где у меня твой кусок си- дит!
Она показывает на затылок и, приложив платок к глазам, выходит из столовой Оне обиделись – ворчит Жилин, насильно улыбаясь Нежно воспитаны Так-то, Анфиса Ивановна, не любят нынче слушать правду Мы же и вино- ваты!
Проходит несколько минут в молчании. Жилин обводит глазами тарелки и, заметив, что к супу еще никто не прикасался, глубоко вздыхает и глядит в упорна покрасневшее, полное тревоги лицо гувернантки Что же вы не едите, Варвара Васильевна – спрашивает он. – Обиделись, стало быть Тэк-с… Не нравится правда. Ну, извините-с, такая у меня натура, не могу лицемерить Всегда режу правду-матку (вздох
Однако я замечаю, что присутствие мое неприятно.
При мне не могут ни говорить, ни кушать Что ж?
Сказали бы мне, я бы ушел Я и уйду.
Жилин поднимается и с достоинством идет к двери.
Проходя мимо плачущего Феди, он останавливается После всего, что здесь произошло, вы с-с-свобод- ны! – говорит он Феде, с достоинством закидывая назад голову. – Я больше в ваше воспитание не вмешиваюсь. Умываю руки Прошу извинения, что, искренно, как отец, желая вам добра, обеспокоил вас ива- ших руководительниц. Вместе стем раз навсегда слагаю с себя ответственность за вашу судьбу…
Федя взвизгивает и рыдает еще громче. Жилин с достоинством поворачивает к двери и уходит к себе в спальную.
Выспавшись после обеда, Жилин начинает чувствовать угрызения совести. Ему совестно жены, сына, Анфисы Ивановны и даже становится невыносимо жутко при воспоминании о том, что было за обедом,
но самолюбие слишком велико, не хватает мужества быть искренними он продолжает дуться и ворчать…
Проснувшись на другой день утром, он чувствует себя в отличном настроении и, умываясь, весело посвистывает. Придя в столовую пить кофе, он застает там Федю, который при виде отца поднимается и глядит на него растерянно
– Ну, что, молодой человек – спрашивает весело
Жилин, садясь за стол. – Что у вас нового, молодой человек Живешь Ну, иди, бутуз, поцелуй своего от- ца.
Федя, бледный, с серьезным лицом, подходит кот- цу и касается дрожащими губами его щеки, потом отходит и молча садится на свое место
При мне не могут ни говорить, ни кушать Что ж?
Сказали бы мне, я бы ушел Я и уйду.
Жилин поднимается и с достоинством идет к двери.
Проходя мимо плачущего Феди, он останавливается После всего, что здесь произошло, вы с-с-свобод- ны! – говорит он Феде, с достоинством закидывая назад голову. – Я больше в ваше воспитание не вмешиваюсь. Умываю руки Прошу извинения, что, искренно, как отец, желая вам добра, обеспокоил вас ива- ших руководительниц. Вместе стем раз навсегда слагаю с себя ответственность за вашу судьбу…
Федя взвизгивает и рыдает еще громче. Жилин с достоинством поворачивает к двери и уходит к себе в спальную.
Выспавшись после обеда, Жилин начинает чувствовать угрызения совести. Ему совестно жены, сына, Анфисы Ивановны и даже становится невыносимо жутко при воспоминании о том, что было за обедом,
но самолюбие слишком велико, не хватает мужества быть искренними он продолжает дуться и ворчать…
Проснувшись на другой день утром, он чувствует себя в отличном настроении и, умываясь, весело посвистывает. Придя в столовую пить кофе, он застает там Федю, который при виде отца поднимается и глядит на него растерянно
– Ну, что, молодой человек – спрашивает весело
Жилин, садясь за стол. – Что у вас нового, молодой человек Живешь Ну, иди, бутуз, поцелуй своего от- ца.
Федя, бледный, с серьезным лицом, подходит кот- цу и касается дрожащими губами его щеки, потом отходит и молча садится на свое место
Мертвое тело
Тихая августовская ночь. С поля медленно поднимается туман и матовой пеленой застилает все, доступное для глаза. Освещенный луною, этот туман дает впечатление то спокойного, беспредельного моря,
то громадной белой стены. В воздухе сыро и холодно. Утро еще далеко. На шаг от проселочной дороги, идущей по опушке леса, светится огонек. Тут, под молодым дубом, лежит мертвое тело, покрытое с головы до ног новой белой холстиной. На груди большой деревянный образок. Возле трупа, почти у самой дороги, сидит очередь – два мужика, исполняющих одну из самых тяжелых и неприглядных крестьянских повинностей. Один – молодой высокий парень сед- ва заметными усами и с густыми черными бровями,
в рваном полушубке и лаптях, сидит на мокрой траве, протянув вперед ноги, и старается скоротать время работой. Он нагнул свою длинную шею и, громко сопя, делает из большой угловатой деревяшки ложку. Другой – маленький мужичонко со старческим лицом, тощий, рябой, с жидкими усами и козлиной бородкой, свесил на колени руки и, не двигаясь, глядит безучастно на огонь. Между обоими лениво догорает небольшой костери освещает их лица в красный цвет
Тихая августовская ночь. С поля медленно поднимается туман и матовой пеленой застилает все, доступное для глаза. Освещенный луною, этот туман дает впечатление то спокойного, беспредельного моря,
то громадной белой стены. В воздухе сыро и холодно. Утро еще далеко. На шаг от проселочной дороги, идущей по опушке леса, светится огонек. Тут, под молодым дубом, лежит мертвое тело, покрытое с головы до ног новой белой холстиной. На груди большой деревянный образок. Возле трупа, почти у самой дороги, сидит очередь – два мужика, исполняющих одну из самых тяжелых и неприглядных крестьянских повинностей. Один – молодой высокий парень сед- ва заметными усами и с густыми черными бровями,
в рваном полушубке и лаптях, сидит на мокрой траве, протянув вперед ноги, и старается скоротать время работой. Он нагнул свою длинную шею и, громко сопя, делает из большой угловатой деревяшки ложку. Другой – маленький мужичонко со старческим лицом, тощий, рябой, с жидкими усами и козлиной бородкой, свесил на колени руки и, не двигаясь, глядит безучастно на огонь. Между обоими лениво догорает небольшой костери освещает их лица в красный цвет
Тишина. Слышно только, как скрипит под ножом деревяшка и потрескивают в костре сырые бревнышки А ты, Сема, не спи – говорит молодой Яне сплю – заикается козлиная бородка То-то… Одному сидеть жутко, страх берет. Рассказал бы что-нибудь, Сема!
– Не не умею Чудной ты человек, Семушка! Другие люди и посмеются, и небылицу какую расскажут, и песню споют, а ты – бог тебя знает, какой. Сидишь, как пугало огородное, и глаза на огонь таращишь. Слова путем сказать не умеешь Говоришь и будто боишься. Чай,
уж годов пятьдесят есть, а рассудка меньше, чем в дите… И тебе не жалко, что ты дурачок Жалко – угрюмо отвечает козлиная бородка А нам нешто не жалко глядеть на твою глупость?
Мужик ты добрый, тверезый, одно только горе – ума в голове нету. А ты бы, ежели господь тебя обидел, рассудка не дал, самбы ума набирался Ты понатужься, Сема… Где что хорошее скажут, ты и вникай, бери себе в толк, да все думай, думай Ежели какое слово тебе непонятно, ты понатужься и рассудив голове, в каких смыслах это самое слово. Понял Понатужься!
А ежели сам до ума доходить не будешь, то таки помрешь дурачком, последним человеком.
Вдруг в лесу раздается протяжный, стонущий звук
Что-то, как будто сорвавшись с самой верхушки дерева, шелестит листвой и падает на землю. Всему этому глухо вторит эхо. Молодой вздрагивает и вопросительно глядит на своего товарища Это сова пташек забижает, – говорит угрюмо Се- ма.
– А что, Сема, ведь уж время птицам лететь в теплые края Знамо, время Холодные нынче зори стали. Х-холодно! Журавль зябкая тварь, нежная. Для него такой холод – смерть.
Вот я не журавль, а замерз Подложи-ка дровец!
Сема поднимается и исчезает в темной чаще. Пока он возится за кустами и ломает сухие сучья, его товарищ закрывает руками глаза и вздрагивает от каждого звука. Сема приносит охапку хворосту и кладет ее на костер. Огонь нерешительно облизывает язычками черные сучья, потом вдруг, словно по команде, охватывает их и освещает в багровый цвет лица, дорогу,
белую холстину с ее рельефами от руки ног мертвеца, образок Очередь молчит. Молодой еще ниже нагибает шею и еще нервнее принимается за работу.
Козлиная бородка сидит по-прежнему неподвижно и не сводит глаз с огня Ненавидящие Сиона… посрамистеся от господа слышится вдруг в ночной тишине поющая фистула, потом слышатся тихие шаги, и на дороге в багровых лучах костра вырастает темная человеческая фигура в короткой монашеской ряске, широкополой шляпе и с котомкой за плечами Господи, твоя воля Мать честная – говорит эта фигура сиплым дискантом. – Увидал огонь во тьме кромешной и взыгрался духом Сначала думал ночное, потом же и думаю какое же это ночное, ежели коней не видать Не тати ли сие, думаю, не разбойники ли, богатого Лазаря поджидающие Не цыганская ли это нация, жертвы идолам приносящая И взыгра- ся дух мой Иди, говорю себе, раб Феодосий, и при- ими венец мученический И понесло меня на огонь,
как мотыля легкокрылого. Теперь стою перед вами и по наружным физиогномиям вашим сужу о душах ваших не тати вы и не язычники. Мир вам Здорово Православные, не знаете ли вы, как тут пройтить до Макухинских кирпичных заводов Близко. Вот это, стало быть, пойдете прямо подо- роге версты две пройдете, там будет Ананово, наша деревня. От деревни, батюшка, возьмешь вправо, берегом, и дойдешь до заводов. От Ананова версты три будет Дай бог здоровья. А вы чего тут сидите Понятыми сидим. Вишь, мертвое тело
– Что Какое тело Мать честная!
Странник видит белую холстину с образком и вздрагивает так сильно, что его ноги делают легкий прыжок. Это неожиданное зрелище действует на него подавляюще. Он весь съеживается и, раскрыв рот,
выпуча глаза, стоит, как вкопанный Минуты три он молчит, словно не верит глазам своим, потом начинает бормотать Господи Мать честная Шел себе, никого не трогали вдруг этакое наказание Вы из каких будете – спрашивает парень. – Из духовенства Не нет Я по монастырям хожу Знаешь
Ми… Михайлу Поликарпыча, заводского управляющего Так вот, я ихний племянник Господи, твоя воля Зачем же вы тут Сторожим Велят Так, так – бормочет ряска, поводя рукой по глазам А откуда покойник-то?
– Прохожий Жизнь наша Одначе, братцы, я тово… пойду…
Оторопь берет. Боюсь мертвецов пуще всего, родимые мои Ведь вот, скажи на милость Покеда этот человек жив был, не замечали его, теперь же, когда он мертв и тлену предается, мы трепещем передним, как перед каким-нибудь славным полководцем или преосвященным владыкою Жизнь наша Что ж, его убили, что ли Христос его знает Может, убили, а может, и сам помер Так, так Кто знает, братцы, может, душа его теперь сладости райские вкушает Душа его еще здесь около тела ходит – говорит парень. – Она три дня от тела не идет М-да… Холода какие нынче Зуб на зуб не попадет Так, стало быть, идти все прямо и прямо Покеда в деревню не упрешься, а там возьмешь вправо берегом Берегом Так Что же это я стою Идти надо…
Прощайте, братцы!
Ряска делает шагов пять по дороге и останавливается Забыл копеечку на погребение положить, – говорит она. – Православные, можно монетку положить Тебе это лучше знать, ты по монастырям ходишь.
Ежели настоящей смертью он помер, то пойдет задушу, ежели самоубивец, то грех Верно Может, ив самом деле самоубийца Так уж лучше я свою монетку при себе оставлю. Ох, грехи,
грехи! Дай мне тыщу рублей, и то б не согласился тут сидеть Прощайте, братцы!
Ряска медленно отходит и опять останавливается
– Ума не приложу, как мне быть – бормочет она. – Тут около огня остаться, рассвета подождать…
страшно. Идти тоже страшно. Всю дорогу в потемках покойник будет мерещиться Вот наказал господь!
Пятьсот верст пешком прошел, и ничего, а к дому стал подходить, и горе Не могу идти Это правда, что страшно Не боюсь ни волков, ни татей, ни тьмы, а покойников боюсь. Боюсь, да и шабаш Братцы православные, молю вас коленопреклоненно, проводите меня до деревни Нам не велено от тела отходить Никто не увидит, братцы Ей-же-ей, не увидит!
Господь вам сторицею воздаст Борода, проводи, сделай милость Борода Что ты все молчишь Он у нас дурачок – говорит парень Проводи, друг Пятачок дам За пятачок бы можно, – говорит парень, почесывая затылок, – да не велено Ежели вот Сема, дура- чок-то, один посидит, то провожу. Сема, посидишь тут один Посижу – соглашается дурачок Ну и ладно. Пойдем!
Парень поднимается и идет с ряской. Через минуту их шаги и говор смолкают. Сема закрывает глаза и тихо дремлет. Костер начинает тухнуть, и на мертвое
– Не не умею Чудной ты человек, Семушка! Другие люди и посмеются, и небылицу какую расскажут, и песню споют, а ты – бог тебя знает, какой. Сидишь, как пугало огородное, и глаза на огонь таращишь. Слова путем сказать не умеешь Говоришь и будто боишься. Чай,
уж годов пятьдесят есть, а рассудка меньше, чем в дите… И тебе не жалко, что ты дурачок Жалко – угрюмо отвечает козлиная бородка А нам нешто не жалко глядеть на твою глупость?
Мужик ты добрый, тверезый, одно только горе – ума в голове нету. А ты бы, ежели господь тебя обидел, рассудка не дал, самбы ума набирался Ты понатужься, Сема… Где что хорошее скажут, ты и вникай, бери себе в толк, да все думай, думай Ежели какое слово тебе непонятно, ты понатужься и рассудив голове, в каких смыслах это самое слово. Понял Понатужься!
А ежели сам до ума доходить не будешь, то таки помрешь дурачком, последним человеком.
Вдруг в лесу раздается протяжный, стонущий звук
Что-то, как будто сорвавшись с самой верхушки дерева, шелестит листвой и падает на землю. Всему этому глухо вторит эхо. Молодой вздрагивает и вопросительно глядит на своего товарища Это сова пташек забижает, – говорит угрюмо Се- ма.
– А что, Сема, ведь уж время птицам лететь в теплые края Знамо, время Холодные нынче зори стали. Х-холодно! Журавль зябкая тварь, нежная. Для него такой холод – смерть.
Вот я не журавль, а замерз Подложи-ка дровец!
Сема поднимается и исчезает в темной чаще. Пока он возится за кустами и ломает сухие сучья, его товарищ закрывает руками глаза и вздрагивает от каждого звука. Сема приносит охапку хворосту и кладет ее на костер. Огонь нерешительно облизывает язычками черные сучья, потом вдруг, словно по команде, охватывает их и освещает в багровый цвет лица, дорогу,
белую холстину с ее рельефами от руки ног мертвеца, образок Очередь молчит. Молодой еще ниже нагибает шею и еще нервнее принимается за работу.
Козлиная бородка сидит по-прежнему неподвижно и не сводит глаз с огня Ненавидящие Сиона… посрамистеся от господа слышится вдруг в ночной тишине поющая фистула, потом слышатся тихие шаги, и на дороге в багровых лучах костра вырастает темная человеческая фигура в короткой монашеской ряске, широкополой шляпе и с котомкой за плечами Господи, твоя воля Мать честная – говорит эта фигура сиплым дискантом. – Увидал огонь во тьме кромешной и взыгрался духом Сначала думал ночное, потом же и думаю какое же это ночное, ежели коней не видать Не тати ли сие, думаю, не разбойники ли, богатого Лазаря поджидающие Не цыганская ли это нация, жертвы идолам приносящая И взыгра- ся дух мой Иди, говорю себе, раб Феодосий, и при- ими венец мученический И понесло меня на огонь,
как мотыля легкокрылого. Теперь стою перед вами и по наружным физиогномиям вашим сужу о душах ваших не тати вы и не язычники. Мир вам Здорово Православные, не знаете ли вы, как тут пройтить до Макухинских кирпичных заводов Близко. Вот это, стало быть, пойдете прямо подо- роге версты две пройдете, там будет Ананово, наша деревня. От деревни, батюшка, возьмешь вправо, берегом, и дойдешь до заводов. От Ананова версты три будет Дай бог здоровья. А вы чего тут сидите Понятыми сидим. Вишь, мертвое тело
– Что Какое тело Мать честная!
Странник видит белую холстину с образком и вздрагивает так сильно, что его ноги делают легкий прыжок. Это неожиданное зрелище действует на него подавляюще. Он весь съеживается и, раскрыв рот,
выпуча глаза, стоит, как вкопанный Минуты три он молчит, словно не верит глазам своим, потом начинает бормотать Господи Мать честная Шел себе, никого не трогали вдруг этакое наказание Вы из каких будете – спрашивает парень. – Из духовенства Не нет Я по монастырям хожу Знаешь
Ми… Михайлу Поликарпыча, заводского управляющего Так вот, я ихний племянник Господи, твоя воля Зачем же вы тут Сторожим Велят Так, так – бормочет ряска, поводя рукой по глазам А откуда покойник-то?
– Прохожий Жизнь наша Одначе, братцы, я тово… пойду…
Оторопь берет. Боюсь мертвецов пуще всего, родимые мои Ведь вот, скажи на милость Покеда этот человек жив был, не замечали его, теперь же, когда он мертв и тлену предается, мы трепещем передним, как перед каким-нибудь славным полководцем или преосвященным владыкою Жизнь наша Что ж, его убили, что ли Христос его знает Может, убили, а может, и сам помер Так, так Кто знает, братцы, может, душа его теперь сладости райские вкушает Душа его еще здесь около тела ходит – говорит парень. – Она три дня от тела не идет М-да… Холода какие нынче Зуб на зуб не попадет Так, стало быть, идти все прямо и прямо Покеда в деревню не упрешься, а там возьмешь вправо берегом Берегом Так Что же это я стою Идти надо…
Прощайте, братцы!
Ряска делает шагов пять по дороге и останавливается Забыл копеечку на погребение положить, – говорит она. – Православные, можно монетку положить Тебе это лучше знать, ты по монастырям ходишь.
Ежели настоящей смертью он помер, то пойдет задушу, ежели самоубивец, то грех Верно Может, ив самом деле самоубийца Так уж лучше я свою монетку при себе оставлю. Ох, грехи,
грехи! Дай мне тыщу рублей, и то б не согласился тут сидеть Прощайте, братцы!
Ряска медленно отходит и опять останавливается
– Ума не приложу, как мне быть – бормочет она. – Тут около огня остаться, рассвета подождать…
страшно. Идти тоже страшно. Всю дорогу в потемках покойник будет мерещиться Вот наказал господь!
Пятьсот верст пешком прошел, и ничего, а к дому стал подходить, и горе Не могу идти Это правда, что страшно Не боюсь ни волков, ни татей, ни тьмы, а покойников боюсь. Боюсь, да и шабаш Братцы православные, молю вас коленопреклоненно, проводите меня до деревни Нам не велено от тела отходить Никто не увидит, братцы Ей-же-ей, не увидит!
Господь вам сторицею воздаст Борода, проводи, сделай милость Борода Что ты все молчишь Он у нас дурачок – говорит парень Проводи, друг Пятачок дам За пятачок бы можно, – говорит парень, почесывая затылок, – да не велено Ежели вот Сема, дура- чок-то, один посидит, то провожу. Сема, посидишь тут один Посижу – соглашается дурачок Ну и ладно. Пойдем!
Парень поднимается и идет с ряской. Через минуту их шаги и говор смолкают. Сема закрывает глаза и тихо дремлет. Костер начинает тухнуть, и на мертвое
тело ложится большая черная тень
Кухарка женится
Гриша, маленький, семилетний карапузик, стоял около кухонной двери, подслушивали заглядывал в замочную скважину. В кухне происходило нечто, по его мнению, необыкновенное, доселе невиданное. За кухонным столом, на котором обыкновенно рубят мясо и крошат лук, сидел большой, плотный мужик в извозчичьем кафтане, рыжий, бородатый, с большой каплей пота наносу. Он держал на пяти пальцах правой руки блюдечко и пил чай, причем так громко кусал сахар, что Гришину спину подирал мороз. Против него на грязном табурете сидела старуха нянька Аксинья
Степановна и тоже пила чай. Лицо у няньки было серьезно ив тоже время сияло каким-то торжеством.
Кухарка Пелагея возилась около печки и, видимо, старалась спрятать куда-нибудь подальше свое лицо. А
на ее лице Гриша видел целую иллюминацию оного- рело и переливало всеми цветами, начиная с крас- но-багрового и кончая смертельно-бледным. Она, не переставая, хваталась дрожащими руками за ножи,
вилки, дрова, тряпки, двигалась, ворчала, стучала, нов сущности ничего не делала. На стол, за которым пили чай, она ни разу не взглянула, а на вопросы, задаваемые нянькой, отвечала отрывисто, сурово, не поворачивая лица Кушайте, Данило Семеныч! – угощала нянька извозчика Да что вы все чай да чай Вы бы водочки выкушали!
И нянька придвигала к гостю сороковушку и рюмку,
причем лицо ее принимало ехиднейшее выражение Не потребляю-с… нет-с… – отнекивался извозчик Не невольте, Аксинья Степановна Какой же вы Извозчики, а не пьете Холостому человеку невозможно, чтоб не пить. Выкушайте!
Извозчик косился наводку, потом на ехидное лицо няньки, и лицо его самого принимало не менее ехидное выражение нет, мол, не поймаешь, старая ведьма Не пью-с, увольте-с… При нашем деле не годится это малодушество. Мастеровой человек может пить,
потому он на одном месте сидит, наш же брат завсегда на виду в публике. Не так лис Пойдешь в кабака тут лошадь ушла напьешься ежели – еще хуже того и гляди, уснешь или с козел свалишься. Дело такое А вы сколько вдень выручаете, Данило Семеныч?
– Какой день. Виной день на зелененькую выездишь, а в другой раз таки без гроша ко двору поедешь. Дни разные бывают-с. Нониче наше дело совсем ничего не стоит. Извозчиков, сами знаете, хоть пруд пруди, сено дорогое, а седок пустяковый, норовит все на конке проехать. А все ж, благодарить бога,
не на что жалиться. И сыты, и одеты, и можем даже другого кого осчастливить (извозчик покосился на Пелагею ежели им по сердцу.
Что дальше говорилось, Гриша не слышал. Подошла к двери мамаша и послала его в детскую учиться Ступай учиться. Не твое дело тут слушать!
Придя к себе в детскую, Гриша положил перед собой Родное слово, но ему не читалось. Все только что виденное и слышанное вызвало в его голове массу вопросов.
«Кухарка женится – думал он. – Странно. Не понимаю, зачем это жениться Мамаша женилась на папаше, кузина Верочка – на Павле Андреиче. Нона папе и Павле Андреиче, таки быть уж, можно жениться у них есть золотые цепочки, хорошие костюмы, у них всегда сапоги вычищенные но жениться на этом страшном извозчике с красным носом, в валенках…
фи! И почему это няньке хочется, чтоб бедная Пелагея женилась?»
Когда из кухни ушел гость, Пелагея явилась в комнаты и занялась уборкой. Волнение еще не оставило ее. Лицо ее было красно и словно испуганно. Она едва касалась веником пола и по пяти раз мела каждый угол. Долго она не выходила из той комнаты, где сидела мамаша. Ее, очевидно, тяготило одиночество
Гриша, маленький, семилетний карапузик, стоял около кухонной двери, подслушивали заглядывал в замочную скважину. В кухне происходило нечто, по его мнению, необыкновенное, доселе невиданное. За кухонным столом, на котором обыкновенно рубят мясо и крошат лук, сидел большой, плотный мужик в извозчичьем кафтане, рыжий, бородатый, с большой каплей пота наносу. Он держал на пяти пальцах правой руки блюдечко и пил чай, причем так громко кусал сахар, что Гришину спину подирал мороз. Против него на грязном табурете сидела старуха нянька Аксинья
Степановна и тоже пила чай. Лицо у няньки было серьезно ив тоже время сияло каким-то торжеством.
Кухарка Пелагея возилась около печки и, видимо, старалась спрятать куда-нибудь подальше свое лицо. А
на ее лице Гриша видел целую иллюминацию оного- рело и переливало всеми цветами, начиная с крас- но-багрового и кончая смертельно-бледным. Она, не переставая, хваталась дрожащими руками за ножи,
вилки, дрова, тряпки, двигалась, ворчала, стучала, нов сущности ничего не делала. На стол, за которым пили чай, она ни разу не взглянула, а на вопросы, задаваемые нянькой, отвечала отрывисто, сурово, не поворачивая лица Кушайте, Данило Семеныч! – угощала нянька извозчика Да что вы все чай да чай Вы бы водочки выкушали!
И нянька придвигала к гостю сороковушку и рюмку,
причем лицо ее принимало ехиднейшее выражение Не потребляю-с… нет-с… – отнекивался извозчик Не невольте, Аксинья Степановна Какой же вы Извозчики, а не пьете Холостому человеку невозможно, чтоб не пить. Выкушайте!
Извозчик косился наводку, потом на ехидное лицо няньки, и лицо его самого принимало не менее ехидное выражение нет, мол, не поймаешь, старая ведьма Не пью-с, увольте-с… При нашем деле не годится это малодушество. Мастеровой человек может пить,
потому он на одном месте сидит, наш же брат завсегда на виду в публике. Не так лис Пойдешь в кабака тут лошадь ушла напьешься ежели – еще хуже того и гляди, уснешь или с козел свалишься. Дело такое А вы сколько вдень выручаете, Данило Семеныч?
– Какой день. Виной день на зелененькую выездишь, а в другой раз таки без гроша ко двору поедешь. Дни разные бывают-с. Нониче наше дело совсем ничего не стоит. Извозчиков, сами знаете, хоть пруд пруди, сено дорогое, а седок пустяковый, норовит все на конке проехать. А все ж, благодарить бога,
не на что жалиться. И сыты, и одеты, и можем даже другого кого осчастливить (извозчик покосился на Пелагею ежели им по сердцу.
Что дальше говорилось, Гриша не слышал. Подошла к двери мамаша и послала его в детскую учиться Ступай учиться. Не твое дело тут слушать!
Придя к себе в детскую, Гриша положил перед собой Родное слово, но ему не читалось. Все только что виденное и слышанное вызвало в его голове массу вопросов.
«Кухарка женится – думал он. – Странно. Не понимаю, зачем это жениться Мамаша женилась на папаше, кузина Верочка – на Павле Андреиче. Нона папе и Павле Андреиче, таки быть уж, можно жениться у них есть золотые цепочки, хорошие костюмы, у них всегда сапоги вычищенные но жениться на этом страшном извозчике с красным носом, в валенках…
фи! И почему это няньке хочется, чтоб бедная Пелагея женилась?»
Когда из кухни ушел гость, Пелагея явилась в комнаты и занялась уборкой. Волнение еще не оставило ее. Лицо ее было красно и словно испуганно. Она едва касалась веником пола и по пяти раз мела каждый угол. Долго она не выходила из той комнаты, где сидела мамаша. Ее, очевидно, тяготило одиночество
и ей хотелось высказаться, поделиться с кем-нибудь впечатлениями, излить душу Ушел – проворчала она, видя, что мамаша не начинает разговора А он, заметно, хороший человек, – сказала мамаша, не отрывая глаз от вышиванья. – Трезвый такой,
степенный.
– Ей-богу, барыня, не выйду – крикнула вдруг Пелагея, вся вспыхнув. – Ей-богу, не выйду Тыне дури, немаленькая. Это шаг серьезный,
нужно обдумать хорошенько, атак, зря, нечего кричать. Он тебе нравится Выдумываете, барыня – застыдилась Пелагея. Такое скажут, что ей-богу…
«Сказала бы не нравится – подумал Гриша Какая ты, однако, ломака Нравится Да он, барыня, старый Гы-ы!
– Выдумывай еще – окрысилась на Пелагею из другой комнаты нянька. – Сорока годов еще не исполнилось. Дана что тебе молодой С лица, дура, воды не пить Выходи, вот и все Ей-богу, не выйду – взвизгнула Пелагея Блажишь! Какого лешего тебе еще нужно Другая бы в ножки поклонилась, а тыне выйду Тебе бы все с почтальонами да лепетиторами перемигиваться К
Гришеньке лепетитор ходит, барыня, так она об него
степенный.
– Ей-богу, барыня, не выйду – крикнула вдруг Пелагея, вся вспыхнув. – Ей-богу, не выйду Тыне дури, немаленькая. Это шаг серьезный,
нужно обдумать хорошенько, атак, зря, нечего кричать. Он тебе нравится Выдумываете, барыня – застыдилась Пелагея. Такое скажут, что ей-богу…
«Сказала бы не нравится – подумал Гриша Какая ты, однако, ломака Нравится Да он, барыня, старый Гы-ы!
– Выдумывай еще – окрысилась на Пелагею из другой комнаты нянька. – Сорока годов еще не исполнилось. Дана что тебе молодой С лица, дура, воды не пить Выходи, вот и все Ей-богу, не выйду – взвизгнула Пелагея Блажишь! Какого лешего тебе еще нужно Другая бы в ножки поклонилась, а тыне выйду Тебе бы все с почтальонами да лепетиторами перемигиваться К
Гришеньке лепетитор ходит, барыня, так она об него
все свои глазищи обмозолила. У, бесстыжая Ты этого Данилу раньше видала – спросила барыня Пелагею Где мне его видеть Первый раз сегодня вижу. Аксинья откуда-то привела черта окаянного И откуда он взялся намою голову!
За обедом, когда Пелагея подавала кушанья, все обедающие засматривали ей в лицо и дразнили ее извозчиком. Она страшно краснела и принужденно хи- хикала.
«Должно быть, совестно жениться – думал Гриша Ужасно совестно!»
Все кушанья были пересолены, из недожаренных цыплят сочилась кровь, ив довершение всего, вовремя обеда из рук Пелагеи сыпались тарелки и ножи,
как с похилившейся полки, но никто не сказал ей ни слова упрека, так как все понимали состояние ее духа. Раз только папаша с сердцем швырнул салфетку и сказал мамаше Что у тебя за охота всех женить да замуж выдавать Какое тебе дело Пусть сами женятся, как хотят.
После обеда в кухне замелькали соседские кухарки и горничные, и до самого вечера слышалось шушуканье. Откуда они пронюхали о сватовстве – бог весть.
Проснувшись в полночь, Гриша слышал, как в детской за занавеской шушукались нянька и кухарка. Нянька
За обедом, когда Пелагея подавала кушанья, все обедающие засматривали ей в лицо и дразнили ее извозчиком. Она страшно краснела и принужденно хи- хикала.
«Должно быть, совестно жениться – думал Гриша Ужасно совестно!»
Все кушанья были пересолены, из недожаренных цыплят сочилась кровь, ив довершение всего, вовремя обеда из рук Пелагеи сыпались тарелки и ножи,
как с похилившейся полки, но никто не сказал ей ни слова упрека, так как все понимали состояние ее духа. Раз только папаша с сердцем швырнул салфетку и сказал мамаше Что у тебя за охота всех женить да замуж выдавать Какое тебе дело Пусть сами женятся, как хотят.
После обеда в кухне замелькали соседские кухарки и горничные, и до самого вечера слышалось шушуканье. Откуда они пронюхали о сватовстве – бог весть.
Проснувшись в полночь, Гриша слышал, как в детской за занавеской шушукались нянька и кухарка. Нянька
убеждала, а кухарка то всхлипывала, то хихикала. За- снувши после этого, Гриша видел во сне похищение
Пелагеи Черномором и ведьмой…
С другого дня наступило затишье. Кухонная жизнь пошла своим чередом, словно извозчика и на свете не было. Изредка только нянька одевалась в новую шаль, принимала торжественно-суровое выражение и уходила куда-то часа на два, очевидно, для переговоров Пелагея с извозчиком не видалась, и, когда ей напоминали о нем, она вспыхивала и кричала Да будь он трижды проклят, чтоб я о нем думала!
Тьфу!
Однажды вечером в кухню, когда там Пелагея и нянька что-то усердно кроили, вошла мамаша иска- зала Выходить за него ты, конечно, можешь, твое это дело, но, Пелагея, знай, что он не может здесь жить…
Ты знаешь, я не люблю, если кто в кухне сидит. Смотри же, помни И тебя я не буду отпускать на ночь И бог знает что выдумываете, барыня – взвизгнула кухарка. – Да что вы меня им попрекаете Пущай он сбесится Вот еще навязался намою голову, чтоб ему…
Заглянув водно воскресное утро в кухню, Гриша замер от удивления. Кухня битком была набита народом. Тут были кухарки со всего двора, дворник, два городовых, унтер с нашивками, мальчик Филька… Этот
Филька обыкновенно трется около прачешной и играет с собаками, теперь же он был причесан, умыт и держал икону в фольговой ризе. Посреди кухни стояла Пелагея в новом ситцевом платье и с цветком на голове. Рядом с нею стоял извозчик. Оба молодые были красны, потны и усиленно моргали глазами Ну-с… кажись, время – начал унтер после долгого молчания.
Пелагея заморгала всем лицом и заревела Унтер взял со стола большой хлеб, стал рядом с нянькой и начал благословлять. Извозчик подошел к унтеру, бухнул передним поклон и чмокнул его в руку. Тоже самое сделал они перед Аксиньей. Пелагея машинально следовала за ними тоже бухала поклоны. Наконец отворилась наружная дверь, в кухню пахнул белый туман, и вся публика с шумом двинулась из кухни на двор.
«Бедная, бедная – думал Гриша, прислушиваясь к рыданьям кухарки. – Куда ее повели Отчего папа имама не заступятся?»
После венца до самого вечера в прачешной пели и играли на гармонике. Мамаша все время сердилась, что от няньки пахнет водкой и что из-за этих свадеб некому поставить самовар. Когда Гриша ложился спать, Пелагея еще не возвращалась
Пелагеи Черномором и ведьмой…
С другого дня наступило затишье. Кухонная жизнь пошла своим чередом, словно извозчика и на свете не было. Изредка только нянька одевалась в новую шаль, принимала торжественно-суровое выражение и уходила куда-то часа на два, очевидно, для переговоров Пелагея с извозчиком не видалась, и, когда ей напоминали о нем, она вспыхивала и кричала Да будь он трижды проклят, чтоб я о нем думала!
Тьфу!
Однажды вечером в кухню, когда там Пелагея и нянька что-то усердно кроили, вошла мамаша иска- зала Выходить за него ты, конечно, можешь, твое это дело, но, Пелагея, знай, что он не может здесь жить…
Ты знаешь, я не люблю, если кто в кухне сидит. Смотри же, помни И тебя я не буду отпускать на ночь И бог знает что выдумываете, барыня – взвизгнула кухарка. – Да что вы меня им попрекаете Пущай он сбесится Вот еще навязался намою голову, чтоб ему…
Заглянув водно воскресное утро в кухню, Гриша замер от удивления. Кухня битком была набита народом. Тут были кухарки со всего двора, дворник, два городовых, унтер с нашивками, мальчик Филька… Этот
Филька обыкновенно трется около прачешной и играет с собаками, теперь же он был причесан, умыт и держал икону в фольговой ризе. Посреди кухни стояла Пелагея в новом ситцевом платье и с цветком на голове. Рядом с нею стоял извозчик. Оба молодые были красны, потны и усиленно моргали глазами Ну-с… кажись, время – начал унтер после долгого молчания.
Пелагея заморгала всем лицом и заревела Унтер взял со стола большой хлеб, стал рядом с нянькой и начал благословлять. Извозчик подошел к унтеру, бухнул передним поклон и чмокнул его в руку. Тоже самое сделал они перед Аксиньей. Пелагея машинально следовала за ними тоже бухала поклоны. Наконец отворилась наружная дверь, в кухню пахнул белый туман, и вся публика с шумом двинулась из кухни на двор.
«Бедная, бедная – думал Гриша, прислушиваясь к рыданьям кухарки. – Куда ее повели Отчего папа имама не заступятся?»
После венца до самого вечера в прачешной пели и играли на гармонике. Мамаша все время сердилась, что от няньки пахнет водкой и что из-за этих свадеб некому поставить самовар. Когда Гриша ложился спать, Пелагея еще не возвращалась
Бедная, плачет теперь где-нибудь в потемках думал он. – А извозчик на нее цыц цыц!»
На другой день утром кухарка была уже в кухне. Заходил на минуту извозчик. Он поблагодарил мамашу и, взглянув сурово на Пелагею, сказал Вы же, барыня, поглядывайте за ней. Будьте заместо отца-матери. Ивы тоже, Аксинья Степанна,
не оставьте, посматривайте, чтоб все благородно…
без шалостев… А также, барыня, дозвольте рубликов пять в счет ейного жалованья. Хомут надо купить но- вый.
Опять задача для Гриши жила Пелагея на воле, как хотела, не отдавая никому отчета, и вдруг, ни с того ни с сего, явился какой-то чужой, который откуда-то получил право на ее поведение и собственность Грише стало горько. Ему страстно, до слез захотелось приласкать эту, как он думал, жертву человеческого насилия. Выбрав в кладовой самое большое яблоко, он прокрался на кухню, сунул его в руку Пелагее и опрометью бросился назад
На другой день утром кухарка была уже в кухне. Заходил на минуту извозчик. Он поблагодарил мамашу и, взглянув сурово на Пелагею, сказал Вы же, барыня, поглядывайте за ней. Будьте заместо отца-матери. Ивы тоже, Аксинья Степанна,
не оставьте, посматривайте, чтоб все благородно…
без шалостев… А также, барыня, дозвольте рубликов пять в счет ейного жалованья. Хомут надо купить но- вый.
Опять задача для Гриши жила Пелагея на воле, как хотела, не отдавая никому отчета, и вдруг, ни с того ни с сего, явился какой-то чужой, который откуда-то получил право на ее поведение и собственность Грише стало горько. Ему страстно, до слез захотелось приласкать эту, как он думал, жертву человеческого насилия. Выбрав в кладовой самое большое яблоко, он прокрался на кухню, сунул его в руку Пелагее и опрометью бросился назад
1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 ... 33