Файл: Рассказов водном томе Серия Полное собрание сочинений (эксмо) Текст предоставлен издательством.pdf

Скачать файл (4,42Мб)

Заказать решение

ВУЗ: Не указан

Категория: Не указан

Дисциплина: Не указана

Добавлен: 08.11.2023

Просмотров: 94

Скачиваний: 2

ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.

Стена
…люди, кончившие курс в специальных
заведениях, сидят без дела или же занимают
должности, не имеющие ничего общего сих специальностью, и таким образом высшее
техническое образование является у нас
пока непроизводительным…
(Из передовой статьи Тут, ваше превосходительство, по два раза надень ходит какой-то Маслов, вас спрашивает – говорил камердинер Иван, брея своего барина Букина. – И
сегодня приходил, сказывал, что в управляющие хочет наниматься Обещался сегодня в час прийти…
Чудной человек Что такое Сидит в передней и все бормочет. Я, говорит, не лакей и не проситель, чтоб в передней по два часа тереться. Я, говорит, человек образованный Хоть,
говорит, твой барин и генерала скажи ему, что это невежливо людей в передней морить Ион бесконечно прав – нахмурился Букин. – Как ты, братец, иногда бываешь нетактичен Видишь, что человек порядочный, из чистеньких, ну и пригласил бы его куда-нибудь… к себе в комнату, что ли

– Неважная птица – усмехнулся Иван. – Не в генералы пришел наниматься, ив передней посидишь.
Сидят люди и почище твоего носа, и тоне обижаются Коли ежели ты управляющий, слуга своему господину, то и будь управляющим, а нечего выдумки выдумывать, в образованные лезть Тоже, поди ты, в гостиную захотел харя немытая Уж оченно много нониче смешных людей развелось, ваше превосходительство Если сегодня еще раз придет этот Маслов, то проси Ровно в час явился Маслов. Иван повел его в кабинет Вас граф ко мне прислал – встретил его Букин. Очень приятно познакомиться Садитесь Вот сюда садитесь, молодой человек, тут помягче будет Вы уж тут были мне говорили об этом, ноя вечно или в отлучке, или занят. Курите, милейший Да, действительно, мне нужен управляющий…
С прежним мы немножко не поладили Я ему не ува- жил, он мне не потрафил, пошли, знаете ли, контры…
Хе-хе-хе… Вы ранее управляли где-нибудь именьем?
– Да, я у Киршмахера год служил младшим управляющим Именье было продано с аукциона, и мне поневоле пришлось ретироваться Опыта у меня, ко Извините франц
нечно, почти нет, ноя кончил в Петровской земледельческой академии, где изучал агрономию Думаю, что мои науки хоть немного заменят мне практику Какие же там, батенька, науки Глядеть за рабочими, за лесниками хлеб продавать, отчетность разв год представлять никаких тут наук ненужно Тут нужны глаз острый, рот зубастый, голосина Впрочем, знания не мешают – вздохнул Букин. – Ну-с,
именье мое находится в Орловской губернии. Как, что и почему, узнаете вы вот из этих планов и отчетов,
сам же я в имении никогда не бываю, вдела не вмешиваюсь, и от меня, как от Расплюева, ничего не добьетесь, кроме того, что земля черная, лес зеленый.
Условия, я думаю, останутся прежние, то есть тысяча жалованья, квартира, провизия, экипажи полнейшая свобода действий!
«Да он душка – подумал Маслов.
– Только вот что, батенька Простите, но лучше заранее уговориться, чем потом ссориться. Делайте там что хотите, но да хранит вас бог от нововведений, не сбивайте столку мужиков и, что главнее всего, хапайте не более тысячи в год Простите, я не расслышал последней фразы пробормотал Маслов.
– Хапайте не больше тысячи в год Конечно, без хапанья нельзя обойтись, но, милый мой, мера, мера
Ваш предшественник увлекся и на одной шерсти сти- лиснул пять тысячи и мы разошлись. Конечно, по- своему он прав человек ищет, где лучше, и своя рубашка ближе к телу, но, согласитесь, для меня это тяжеленько. Так вот помните же тысячу можно ну, таки быть уж – две, ноне дальше Выговорите со мной, словно с мошенником вспыхнул Маслов, поднимаясь. – Извините, як таким беседам не привык Да Как угодно-с… Не смею удерживать…
Маслов взял шапку и быстро вышел Что, папа, нанял управляющего – спросила Бу- кина его дочь по уходе Маслова.
– Нет Уж больно малый тово… честен Что ж, и отлично Чего же тебе еще нужно Нет, спаси господи и помилуй от честных людей…
Если честен, то, наверное, или дела своего не знает,
или же авантюрист, пустомеля дурак. Избави бог…
Честный не крадет, не крадет, да уж зато как царапнет залпом за один раз, так только рот разинешь Нет,
душечка, спаси бог от этих честных…
Букин подумали сказал Пять человек являлось, и все такие, как этот…
Черт знает счастье какое Придется, вероятно, прежнего управляющего пригласить
Два газетчика
(Неправдоподобный рассказ)
Рыбкин, сотрудник газеты «Начихать вам наголо- вы, человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы.
В руках у него болталась веревка.
«Выдержит или не выдержит – думал он. – Оборвется, чего доброго, и крючком по голове Жизнь анафемская Даже повеситься путем негде!»
Не знаю, чем кончились бы размышления безумца, если бы не отворилась дверь и не вошел в номер приятель Рыбкина, Шлепкин, сотрудник газеты Иуда предатель, живой, веселый, розовый Здорово, Вася – начал он, садясь. – Я за тобой…
Едем! В Выборгской покушение на убийство, строк на тридцать Какая-то шельма резала и не дорезала.
Резал бы уж на целых сто строк, подлец Часто, брат,
я думаю и даже хочу об этом писать если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое – развел он руками, увидев веревку. – Уж не вешаться ли вздумал

– Да, брат – вздохнул Рыбкин. – Шабаш прощай Опротивела жизнь Пора уж Ну, не идиотство ли Чем же могла тебе жизнь опротиветь Да так, всем Туман какой-то кругом, неопределенность безызвестность писать не о чем. От одной мысли можно десять раз повеситься кругом друг друга едят, грабят, топят, друг другу в морды плюют, а писать не о чем Жизнь кипит, трещит, шипит, а писать не о чем Дуализм проклятый какой-то…
– Как жене о чем писать Будь у тебя десять руки на все бы десять работы хватило Нет, не о чем писать Кончена моя жизнь Ну, о чем прикажешь писать О кассирах писали, об аптеках писали, про восточный вопрос писали до того писали, что все перепутали и ни черта в этом вопросе не поймешь. Писали о неверии, тещах, о юбилеях, о пожарах, женских шляпках, падении нравов, о
Цукки… Всю вселенную перебрали, и ничего не осталось. Ты вот сейчас про убийство говоришь человека зарезали Эка невидаль Я знаю такое убийство,
что человека повесили, зарезали, керосином облили и сожгли – все это сразу, и то я молчу. Наплевать мне!
Все это уже было, и ничего тут нет необыкновенного.
Допустим, что ты двести тысяч украл или что Невский с двух концов поджег, – наплевать и на это Все это
обыкновенно, и писали уж об этом. Прощай Не понимаю Такая масса вопросов такое разнообразие явлений В собаку камень бросишь, а в вопросили явление попадешь Ничего не стоят ни вопросы, ни явления Например, вот я вешаюсь сейчас По-твоему, это вопрос,
событие; а по-моему, пять строк петита – и больше ничего. И писать незачем. Околевали, околевают и будут околевать – ничего тут нет нового Все эти, брат,
разнообразия, кипения, шипения очень уж однообразны И самому писать тошно, да и читателя жалко за что его, бедного, в меланхолию вгонять?
Рыбкин вздохнул, покачал головой и горько улыбнулся А вот если бы, – сказал он, – случилось что-ни- будь особенное, этакое, знаешь, зашибательное, что- нибудь мерзейшее, распереподлое, такое, чтоб черти с перепугу передохли, ну, тогда ожил бы я Прошла бы земля сквозь хвост кометы, что ли, Бисмарк бы в магометанскую веру перешел, или турки Калугу приступом взяли бы или, знаешь, Нотовича в тайные советники произвели бы одним словом, что-нибудь зажигательное, отчаянное, – ах, как бы я зажил тогда Любишь ты широко глядеть, а ты попробуй помельче плавать. Вглядись в былинку, в песчинку, в щелочку всюду жизнь, драма, трагедия В каждой щепке, в каждой свинье драма Благо у тебя натура такая, что ты и про выеденное яйцо можешь писать, а я нет А что ж – окрысился Шлепкин. – Чем, по-твоему,
плохо выеденное яйцо Масса вопросов Во-первых,
когда ты видишь перед собой выеденное яйцо, тебя охватывает негодование, ты возмущен Яйцо, предназначенное природою для воспроизведения жизни индивидуума понимаешь жизни. жизни, которая в свою очередь дала бы жизнь целому поколению, а это поколение тысячам будущих поколений, вдруг съедено, стало жертвою чревоугодия, прихоти Это яйцо дало бы курицу, курица в течение всей своей жизни снесла бы тысячу яиц – вот тебе, как на ладони, подрыв экономического строя, заедание будущего Во- вторых, глядя на выеденное яйцо, ты радуешься если яйцо съедено, то, значит, на Руси хорошо питаются В-третьих, тебе приходит на мысль, что яичной скорлупой удобряют землю, и ты советуешь читателю дорожить отбросами. В-четвертых, выеденное яйцо наводит тебя на мысль о бренности всего земного:
жило и нет его В-пятых… Да что я считаю На стону- меров хватит Нет, куда мне Да и веруя в себя потерял, в уныние впал Ну его, все к черту!
Рыбкин стал на табурет и прицепил веревку к крючку Напрасно, ей-богу, напрасно – убеждал Шлеп- кин. – Ты погляди двадцать у нас газет и все полны!
Стало быть, есть о чем писать Даже провинциальные газеты, и те полны Нет Спящие гласные, кассиры – забормотал
Рыбкин, как бы ища за что ухватиться, – дворянский банк, паспортная система упразднение чинов, Ру- мелия… Бог сними Ну, как знаешь…
Рыбкин накинул себе петлю на шею и с удовольствием повесился. Шлепкин сел за стол ив один миг написал заметку о самоубийстве, некролог Рыбкина,
фельетон по поводу частых самоубийств, передовую об усилении кары, налагаемой на самоубийц, и еще несколько других статей на туже тему. Написав все это, он положил в карман и весело побежал в редакцию, где его ждали мзда, слава и читатели
На чужбине
Воскресный полдень. Помещик Камышев сидит у себя в столовой за роскошно сервированным столом и медленно завтракает. С ним разделяет трапезу чистенький, гладко выбритый старик французик, Шампунь. Этот Шампунь был когда-то у Камышева гувернером, учил его детей манерам, хорошему произношению и танцам, потом же, когда дети Камышева выросли и стали поручиками, Шампунь остался чем- то вроде бонны мужского пола. Обязанности бывшего гувернера несложны. Он должен прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную болтовню
Камышева, есть, пить, спать – и больше, кажется, ничего. За это он получает стол, комнату и неопределенное жалованье.
Камышев ест и, по обыкновению, празднословит.
– Смерть – говорит он, вытирая слезы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей Уф В голову и вовсе суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь Кто любит французскую, а кто русскую – кротко заявляет Шампунь Никто не любит французской, разве только одни
французы. А французу что ни подай – все съест и лягушку, и крысу, и тараканов брр! Вам, например, эта ветчина не нравится, потому что она русская, а подай вам жареное стекло и скажи, что оно французское, вы станете есть и причмокивать По-вашему, все русское скверно Я этого не говорю Все русское скверно, а французское – о, сэ трэ жоли!
53
По-вашему, лучше и страны нет, как Франция,
а по-моему… ну, что такое Франция, говоря по совести Кусочек земли Пошли туда нашего исправника,
так он через месяц же перевода запросит повернуться негде Вашу Францию всю в один день объездить можно, ау нас выйдешь заворота конца-краю невидно Едешь, едешь Да, monsieur, Россия громадная страна То-то вот и есть По-вашему, лучше французов и людей нет. Ученый, умный народ. Цивилизация Согласен, французы все ученые, манерные это верно Француз никогда не позволит себе невежества:
вовремя даме стул подаст, раков не станет есть вилкой, не плюнет наполно нет того духу Духу того в нем нет Яне могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться, во французе не хватает чего-то такого, этакого (говорящий шевелит пальцами, чего-то
53
Это очень мило (от франц. – c’est très joli).

такого юридического. Я, помню, читал где-то, что у вас у всех ум приобретенный, из книга у нас ум врожденный. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется Может быть – как бы нехотя говорит Шампунь Нет, не может быть, а верно Нечего морщиться, правду говорю Русский ум – изобретательный ум!
Только, конечно, ходу ему не дают, да и хвастать он не умеет Изобретет что-нибудь и поломает или же детишкам отдаст поиграть, а ваш француз изобретет ка- кую-нибудь чепуху и навесь свет кричит. Намедни кучер Иона сделал из дерева человечка дернешь этого человечка за ниточку, а они сделает непристойность.
Однако же Иона не хвастает. Вообще не нравятся мне французы Я про вас не говорю, а вообще Безнравственный народ Наружностью словно как бы и на людей походят, а живут как собаки Взять хоть,
например, брак. У нас коли женился, так прилепись к жене и никаких разговоров, ау вас черт знает что.
Муж целый день в кафе сидит, а жена напустит полный дом французов и давай сними канканировать.
– Это неправда – не выдерживает Шампунь, вспыхивая Во Франции семейный принцип стоит очень высоко Знаем мы этот принцип А вам стыдно защищать.
Надо беспристрастно свиньи, таки есть свиньи
Спасибо немцам зато, что побили Ей-богу, спасибо. Дай бог им здоровья В таком случае, monsieur, я не понимаю, – говорит француз, вскакивая и сверкая глазами, – если вы ненавидите французов, то зачем вы меня держите Куда же мне вас девать Отпустите меня, и я уеду во Францию Что-о-о? Да нешто вас пустят теперь во Францию Ведь вы изменник своему отечеству То у вас
Наполеон великий человек, то Гамбетта… сам черт вас не разберет Monsieur, – говорит по-французски Шампунь,
брызжа и комкая в руках салфетку. – Выше оскорбления, которое вы нанесли сейчас моему чувству, не мог бы придумать и враг мой Все кончено!!
И, сделав рукой трагический жест, француз манерно бросает на стол салфетку и с достоинством выхо- дит.
Часа через три на столе переменяется сервировка и прислуга подает обед. Камышев садится за обед один. После предобеденной рюмки у него является жажда празднословия. Поболтать хочется, а слушателя нет Что делает Альфонс Людовикович? – спрашивает он лакея Чемодан укладывают-с.

– Экая дуррында, прости господи!.. – говорит Камы- шев и идет к французу.
Шампунь сидит у себя на полу среди комнаты и дрожащими руками укладывает в чемодан белье, флаконы из-под духов, молитвенники, помочи, галстуки…
Вся его приличная фигура, чемодан, кровать и стол таки дышат изяществом и женственностью. Из его больших голубых глаз капают в чемодан крупные слезы Куда же это выспрашивает Камышев, постояв немного.
Француз молчит Уезжать хотите – продолжает Камышев. – Что ж, как знаете Не смею удерживать Только вот что странно как это вы без паспорта поедете Удивляюсь Вызнаете, я ведь потерял ваш паспорт. Сунул его куда-то между бумаг, они потерялся Ау нас насчет паспортов строго. Не успеете и пяти верст проехать, как вас сцарапают.
Шампунь поднимает голову и недоверчиво глядит на Камышева.
– Да Вот увидите Заметят по лицу, что вы без паспорта, и сейчас кто таков Альфонс Шампунь!
Знаем мы этих Альфонсов Шампуней Ане угодно ли вам по этапу вне столь отдаленные Вы это шутите

– С какой стати мне шутить Очень мне нужно Только смотрите, условие не извольте потом хныкать и письма писать. И пальцем не пошевельну, когда вас мимов кандалах проведут!
Шампунь вскакивает и, бледный, широкоглазый,
начинает шагать по комнате Что вы со мной делаете – говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. – Боже мой О, будь проклят тотчас, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество Ну, ну, ну я пошутил – говорит Камышев, понизив тон. – Чудак какой, шуток не понимает Слова сказать нельзя Дорогой мой – взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева. – Клянусь вам, я привязан к
России, к вами к вашим детям Оставить вас для меня также тяжело, как умереть Но каждое ваше слово режет мне сердце Ах, чудак Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться Мало ли кого мы ругаем, так всеми обижаться Чудак, право Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора Я его итак, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю не обижается же Но то ведь раб Из-за копейки он готов на всякую низость

– Ну, ну, ну будет Пойдем обедать Мири согла- сие!
Шампунь пудрит свое заплаканное лицо и идет с
Камышевым в столовую. Первое блюдо съедается молча, после второго начинается та же история, и таким образом страдания Шампуня не имеют конца

Циник
Полдень. Управляющий Зверинца братьев Пих- нау», отставной портупей-юнкер Егор Сюсин, здоровеннейший парень с обрюзглым, испитым лицом, в грязной сорочке ив засаленном фраке, уже пьян. Перед публикой вертится он, как черт перед заутреней:
бегает, изгибается, хихикает, играет глазами и словно кокетничает своими угловатыми манерами и расстегнутыми пуговками. Когда его большая стриженая голова бывает наполнена винными парами, публика любит его. В это время он объясняет зверей непросто, а по новому, ему одному только принадлежащему способу Как объяснять – спрашивает он публику, подмигивая глазом. – Просто или с психологией и тенденцией С психологией и тенденцией Bene!
54
Начинаю Африканский лев – говорит он,
покачиваясь и насмешливо глядя на льва, сидящего в углу клетки и кротко мигающего глазами. – Синоним могущества, соединенного с грацией, краса и гордость фауны Когда-то, в дни молодости, пленял своею мощью и ревом наводил ужасна окрестности, а Хорошо лат
теперь Хо-хо-хо… а теперь, болван этакий, сидит в клетке Что, братец лев Сидишь Философствуешь А небось, как по лесам рыскал, так – куда тебе думал, что сильнее и зверя нет, что и черт тебе не братан и вышло, что дура судьба сильнее хоть и дура она, а сильнее Хо-хо-хо! Ишь ведь, куда черти занесли из Африки Чай, и не снилось, что сюда попадешь Меня тоже, братец ты мой, ух как черти носили!
Был я ив гимназии, ив канцелярии, ив землемерах,
и на телеграфе, и на военной, и на макаронной фабрике и черт меня знает, где я только не был В конце концов в зверинец попал в вонь Хо-хо-хо!
И публика, зараженная искренним смехом пьяного
Сюсина, сама гогочет Чай, хочется на свободу – мигает глазом на льва малый, пахнущий краской и покрытый разноцветными жирными пятнами Куда ему Выпусти его, так он опять в клетку придет. Примирился. Хо-хо-хо… Помирать, лев, пора, вот что Что уж тут, брат, тово… канителить? Взял бы да издох Ждать ведь нечего Что глядишь Верно гово- рю!
Сюсин подводит публику к следующей клетке, где мечется и бьется о решетку дикая кошка Дикая кошка Прародитель наших васек и мару- сек Еще и трех месяцев нет, как поймана и посажена в клетку. Шипит, мечется, сверкает глазами, не позволяет подойти близко. День и ночь царапает решетку выхода ищет Миллион, полжизни, детей отдала бы теперь, чтобы только домой попасть. Хо-хо-хо…
Ну, что мечешься, дура Что снуешь Ведь не выйдешь отсюда Издохнешь, не выйдешь Да еще привыкнешь, примиришься Мало того, что привыкнешь,
но еще нам, мучителям твоим, руки лизать будешь!
Хо-хо-хо… Тут, брат, тот же дантовский ад оставьте всякую надежду!
Цинизм Сюсина начинает мало-помалу раздражать публику Не понимаю, что тут смешного – замечает чей- то бас Скалит зубы и сам не знает, с какой радости говорит красильщик Это обезьяна – продолжает Сюсин, подходя к следующей клетке. – Дрянь животное Знаю, что вот ненавидит нас, рада бы, кажется, в клочки изорвать, а улыбается, лижет руку Холуйская натура Хо-хо-хо…
За кусочек сахару своему мучителю ив ножки поклонится, и шута разыграет Не люблю таких. А вот это,
рекомендую, газель – говорит Сюсин, подводя публику к клетке, где сидит маленькая, тощая газель с большими заплаканными глазами. – Эта уже готова!
Не успела попасть в клетку, как уже готова развязка
в последнем градусе чахотки Хо-хо-хо… Поглядите:
глаза совсем человечьи – плачут Оно и понятно. Молодая, красивая жить хочется Ей бы теперь на воле скакать да с красавцами нюхаться, а она тут на грязной соломе, где воняет псиной да конюшней. Странно умирает, а в глазах все-таки надежда Что значит молодость А Потеха с вами, с молодыми Это тына- прасно надеешься, матушка Так со своей надеждой и протянешь ножки. Хо-хо-хо…
– Ты, брат, тово… не донимай ее словами – говорит красильщик, хмурясь. – Жутко!
Публика уже не смеется. Хохочет и фыркает один только Сюсин. Чем угрюмее становится публика, тем громче и резче его смех. И все почему-то начинают замечать, что он безобразен, грязен, циничен, во всех глазах появляется ненависть, злоба А вот это сам журавль – не унимается Сюсин,
подходя к журавлю, стоящему около одной из клеток Родился в России, бывал перелетом на Ниле,
где с крокодилами и тиграми разговаривал. Прошлое самое блестящее Глядите задумался, сосредоточен Так занят мыслями, что ничего не замечает…
Мечты, мечты Хо-хо-хо… Вот, думает, продолблю всем головы, вылечу в окошко и – айда в синеву, в лазурь небесную А в синеве-то теперь вереницы журавлей в теплые края летят и крл… крл… крл…» Оглядите перья дыбом стали Это, значит, в самый разгар мечтаний вспомнил, что у него крылья подрезаны, и…
ужас охватил его, отчаяние. Хо-хо-хо… Натура непримиримая. Вечно этак перья будут дыбом торчать, до самой дохлой смерти. Непримиримый, гордый А нам,
тре-журавле, плевать на то, что ты непримиримый Ты гордый, непримиримый, а я вот захочу и поведу тебя при публике занос. Хо-хо-хо…
Сюсин берет журавля за клюв и ведет его Не издеваться – слышатся голоса. – Оставить!
Черт знает что Где хозяин Как это позволяют пьяному мучить животных Хо-хо-хо… Да чем же я их мучу Тем вот этим, разными этими шутками Не надо Да ведь вы сами просили, чтоб я с психологией!..
Хо-хо-хо…
Публика вспоминает, что только за «психологией»
и пришла она в зверинец, что она с нетерпением ждала, когда выйдет из своей каморки пьяный Сюсин и начнет объяснения, и, чтобы хоть чем-нибудь мотивировать свою злобу, она начинает придираться к плохой кормежке, тесноте клеток и проч Мы их кормим, – говорит Сюсин, насмешливо щуря глаза на публику. – Даже сейчас будет кормление…
помилуйте!

Пожав плечами, он лезет под прилавок и достает из нагретых одеял маленького удава Мы их кормим Нельзя Те же актеры не корми околеют Господин кролик, вене иси!
55
Пожалуйте!
На сцену появляется белый, красноглазый кролик Мое почтение-с! – говорит Сюсин, жестикулируя перед его мордочкой пальцами. – Честь имею представиться Рекомендую господина удава, который желает вас скушать Хо-хо-хо… Неприятно, брат Морщишься Что ж, ничего не поделаешь Не моя тут вина Не сегодня, так завтра не я, так другой все равно. Философия, брат кролик Сейчас вот ты жив,
воздух нюхаешь, мыслишь, а через минуту ты – бесформенная масса Пожалуйте. А жизнь, брат, так хороша Боже, как хороша Ненужно кормления – слышатся голоса. – Довольно Не надо Обидно – продолжает Сюсин, как бы не слыша ропота публики. – Личность, индивидуум, целая жизнь имеет самочку, деточек и и вдруг сейчас гам Пожалуйте Как ни жаль, но что делать!
Сюсин берет кролика и со смехом ставит его против пасти удава. Ноне успевает кролик окаменеть от ужаса, как его хватают десятки рук. Слышны восклицания публики по адресу общества покровительства живот Идите сюда (от франц. – venez ici).

ным. Галдят, машут руками, стучат. Сюсин со смехом убегает в свою каморку.
Публика выходит из зверинца злая. Ее тошнит, как от проглоченной мухи. Но проходит день-другой, и успокоенных завсегдатаев зверинца начинает потягивать к Сюсину, как к водке или табаку. Им опять хочется его задирательного, дерущего холодом вдоль спины цинизма
Сонная одурь
В зале окружного суда идет заседание. На скамье подсудимых господин средних лет, с испитым лицом,
обвиняемый в растрате и подлогах. Тощий, узкогрудый секретарь читает тихим тенорком обвинительный акт. Он не признает ниточек, ни запятых, и его монотонное чтение похоже на жужжание пчел или журчанье ручейка. Под такое чтение хорошо мечтать, вспоминать, спать Судьи, присяжные и публика нахохлились от скуки Тишина. Изредка только донесутся чьи-нибудь мерные шаги из судейского коридора или осторожно кашлянет в кулак зевающий присяжный…
Защитник подпер свою кудрявую голову кулаком и тихо дремлет. Под влиянием жужжания секретаря мысли его потеряли всякий порядок и бродят.
«Какой, однако, длинный носу этого судебного пристава думает он, моргая отяжелевшими веками. Нужно же было природе так изгадить умное лицо Если бы у людей были носы подлиннее, этак сажени две-три, то, пожалуй, было бы тесно жить и пришлось бы делать дома попросторнее…»
Защитник встряхивает головой, как лошадь, которую укусила муха, и продолжает думать:
«Что-то теперь у меня дома делается В эту пору
обыкновенно все бывают дома и жена, и теща, и дети Детишки Колька и Зинка, наверное, теперь в моем кабинете Колька стоит на кресле, уперся грудью о край стола и рисует что-нибудь на моих бумагах. Нарисовал уже лошадь сострой мордой и сточкой вместо глаза, человека с протянутой рукой, кривой домика Зина стоит тут же, около стола, вытягивает шею и старается увидеть, что нарисовал ее брат Нарисуй папу – просит она. Колька принимается за меня. Человечек у него уже есть, остается только пририсовать черную бороду – и папа готов. Потом Колька начинает искать в Своде законов картинок, а Зина хозяйничает на столе. Попалась на глаза сонетка – звонят видят чернильницу – нужно палец обмакнуть если ящик в столе незаперт, то это значит, что нужно порыться в нем. В конце концов обоих осеняет мысль, что оба они индейцы и что под моим столом они могут отлично прятаться от врагов. Оба лезут под стол, кричат, визжат и возятся там до тех пор, пока со стола не падает лампа или вазочка Ох А в гостиной теперь, наверное, солидно прогуливается мамка с третьим произведением Произведение ревет, ревет без конца ревет По текущим счетам Копелова, – жужжит секретарь Ачкасова, Зимаковского и Чикиной проценты выданы небыли, сумма же 1425 рублей 41 копейка
была приписана к остатку 1883 года…
«А может быть, у нас уже обедают – плывут мысли у защитника. – За столом сидят теща, жена Надя,
брат жены Вася, дети У тещи по обыкновению на лице тупая озабоченность и выражение достоинства.
Надя, худая, уже блекнущая, но все еще с идеально белой, прозрачной кожицей на лице, сидит за столом с таким выражением, будто ее заставили насильно сидеть она ничего не ест и делает вид, что больна. По лицу у нее, как у тещи, разлита озабоченность.
Еще бы У нее на руках дети, кухня, белье мужа, гости,
моль в шубах, прием гостей, играна пианино Как много обязанностей и как мало работы Надя и ее мать не делают решительно ничего. Если от скуки польют цветы или побранятся с кухаркой, топотом два дня стонут от утомления и говорят о каторге Брат жены, Вася,
тихо жует и угрюмо молчит, так как получил сегодня по латинскому языку единицу. Малый тихий, услужливый, признательный, но изнашивает такую массу сапог, брюки книг, что просто беда Детишки, конечно,
капризничают. Требуют уксусу и перцу, жалуются друг на друга, то и дело роняют ложки. Даже при воспоминании голова кружится Жена и теща зорко блюдут хороший тон Храни бог положить локоть на стол, взять нож во весь кулак, или есть с ножа, или, подавая кушанье, подойти справа, а не слева. Все кушанья, даже ветчина с горошком, пахнут пудрой и монпансье.
Все невкусно, приторно, мизерно Нет и тени добрых щей и каши, которые я ел, когда был холостяком. Теща и жена все время говорят по-французски, но когда речь заходит обо мне, то теща начинает говорить по-русски, ибо такой бесчувственный, бессердечный,
бесстыдный, грубый человек, как я, недостоин, чтобы о нем говорили на нежном французском языке…
«Бедный Мишель, вероятно, проголодался, – говорит жена. – Выпил утром стакан чаю без хлеба, таки побежал в суд – Не беспокойся, матушка – злорадствует теща. – Такой не проголодается Небось, уж пять разв буфет бегал. Устроили себе в суде буфет и каждые пять минут просят у председателя, нельзя ли перерыв сделать. После обеда теща и жена толкуют о сокращении расходов Считают, записывают и находят в конце концов, что расходы безобразно велики. Приглашается кухарка, начинают считать с ней вместе, попрекают ее, поднимается брань из-за пятака Слезы, ядовитые слова Потом уборка комнат,
перестановка мебели – и все от нечего делать Коллежский асессор Черепков показал, – жужжит секретарь, – что хотя ему и была прислана квитанция 811, но, тем не менее, следуемые ему 46 р. 2 кон не получало чем и заявил тогда же…
«Как подумаешь, да рассудишь, да взвесишь все
обстоятельства, – продолжает думать защитник, – и,
право, махнешь на все рукой и все пошлешь к черту…
Как истомишься, ошалеешь, угоришь завесь день в этом чаду скуки и пошлости, то поневоле захочешь дать своей душе хоть одну светлую минуту отдыха.
Заберешься к Наташе или, когда деньги есть, к цыганами все забудешь честное слово, все забудешь!
Черт его знает где, далеко за городом, в отдельном кабинете, развалишься на софе, азиаты поют, скачут,
галдят, и чувствуешь, как всю душу твою переворачивает голос этой обаятельной, этой страшной, бешеной цыганки Глаши… Глаша! Милая, славная, чудесная Глаша! Что за зубы, глаза спина!»
А секретарь жужжит, жужжит, жужжит В глазах защитника начинает все сливаться и прыгать. Судьи и присяжные уходят в самих себя, публика рябит, потолок то опускается, то поднимается Мысли тоже прыгают и наконец обрываются Надя, теща, длинный нос судебного пристава, подсудимый, Глаша – все это прыгает, вертится и уходит далеко, далеко, далеко…
«Хорошо… – тихо шепчет защитник, засыпая. – Хорошо Лежишь на софе, а кругом уютно тепло…
Глаша поет Господин защитник – раздается резкий оклик.
«Хорошо… тепло Нет ни тещи, ни кормилицы…
ни супа, от которого пахнет пудрой Глаша добрая
хорошая Господин защитник – раздается тот же резкий го- лос.
Защитник вздрагивает и открывает глаза. Прямо,
в упорна него глядят черные глаза цыганки Глаши,
улыбаются сочные губы, сияет смуглое, красивое лицо. Ошеломленный, еще не совсем проснувшийся,
полагая, что это сон или привидение, он медленно поднимается и, разинув рот, смотрит на цыганку Господин защитник, не желаете ли спросить что- нибудь у свидетельницы – спрашивает председатель Ах да Это свидетельница Нет, не не желаю.
Ничего не имею.
Защитник встряхивает головой и окончательно просыпается. Теперь ему понятно, что это в самом деле стоит цыганка Глаша, что она вызвана сюда в качестве свидетельницы Впрочем, виноват, я имею кое-что спросить, – говорит он громко. – Свидетельница, – обращается он к Глаше, – выслужите в цыганском хоре Кузьмичова,
скажите, как часто в вашем ресторане кутил обвиняемый Такс Ане помните лисам ли он за себя платил всякий разили же случалось, что и другие платили за него Благодарю вас достаточно.
Он выпивает два стакана воды, и сонная одурь проходит совсем

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 33

Тапер
Второй час ночи. Я сижу у себя в номере и пишу заказанный мне фельетон в стихах. Вдруг отворяется дверь, ив номер совсем неожиданно входит мой сожитель, бывший ученик Мой консерватории, Петр
Рублев. В цилиндре, в шубе нараспашку, он напоминает мне на первых порах Репетилова; потом же, когда я всматриваюсь в его бледное лицо и необыкновенно острые, словно воспаленные глаза, сходство с
Репетиловым исчезает Отчего ты так рано – спрашиваю я. – Ведь еще только два часа Разве свадьба уже кончилась?
Сожитель не отвечает. Он молча уходит за перегородку, быстро раздевается и с сопением ложится на свою кровать Спи же, с-скотина! – слышу я через десять минут его шепот. – Лег, ну и спи Ане хочешь спать, так ну тебя к черту Не спится, Петя – спрашиваю я Да черт его знает не спится что-то… Смех разбирает Не дает смех уснуть Ха-ха!
– Что же тебе смешно История смешная случилась. Нужно же было случиться этой анафемской истории

Рублев выходит из-за перегородки и со смехом садится около меня Смешно и совестно – говорит он, ероша свою прическу. – Отродясь, братец ты мой, не испытывал еще таких пассажей Ха-ха… Скандал – первый сорт Великосветский скандал!
Рублев бьет себя кулаком по колену, вскакивает и начинает шагать босиком по холодному полу В шею дали – говорит он. – Оттого и пришел рано Полно, что врать-то!
– Ей-богу… В шею дали – буквально!
Я гляжу на Рублева… Лицо у него испитое и поношенное, ново всей его внешности уцелело еще столько порядочности, барской изнеженности и приличия,
что это грубое дали в шею совсем не вяжется сего интеллигентной фигурой Скандал первостатейный Шел домой и всю дорогу хохотал. Ах, да брось ты свою ерунду писать Выскажусь, вылью все из души, может, не так смешно будет. Брось История интересная Ну, слушай же На Арбате живет некий Присвистов, отставной подполковник, женатый на побочной дочери графа фон Крах Аристократ, стало быть Выдает он дочку за купеческого сына Ескимосова… Этот Ескимосов парвеню и мовежанр
57
, свинья в ермолке и моветон Выскочка (от франц. – parvenu).

но папаше с дочкой манже и буар
58
хочется, так что тут некогда рассуждать о мовежанрах. Отправляюсь я сегодня в девятом часу к Присвистову таперствовать.
На улицах грязища, дождь, туман На душе, по обыкновению, гнусно Ты покороче, – говорю я Рублеву. – Без психологии Ладно Прихожу к Присвистову… Молодые иго- сти после венца фрукты трескают. В ожидании танцев иду к своему посту – роялю – и сажусь А, а вы пришли – увидел меня хозяин. – Так вы уж, любезный, смотрите играть как следует, и главное не напиваться Я, брат, привык к таким приветствиям, не обижаюсь Ха-ха… Назвался груздем – полезай в кузов…
Не так ли Что я такое Тапер, прислуга официант,
умеющий играть. У купцов тыкают и на чай дают – и нисколько не обидно Ну-с, от нечего делать, до танцев начинаю побринкивать этак слегка, чтоб, знаешь,
пальцы разошлись. Играю и слышу немного погодя,
братец ты мой, что сзади меня кто-то подпевает. Оглядываюсь барышня Стоит, бестия, сзади меня и на клавиши умильно глядит. Я, говорю, m-lle, и не знал,
что меня слушают А она вздыхает и говорит Хо Невежа (от франц. – mauvais genre).
58
Есть и пить (от франц. – manger et boire).

рошая вещь – Да, говорю, хорошая А вы нешто любите музыку И завязался разговор Барышня оказалась разговорчивая. Я ее за язык не тянул, сама разболталась. Как, говорит, жаль, что нынешняя молодежь не занимается серьезной музыкой. Я, дур- рак, болван, рад, что на меня обратили внимание…
осталось еще это гнусное самолюбие. Принимаю,
знаешь, этакую позу и объясняю ей индифферентизм молодежи отсутствием в нашем обществе эстетических потребностей Зафилософствовался!
– В чем же скандал – спрашиваю я Рублева. Влюбился, что ли Выдумал Любовь – это скандал личного свойства, а тут, брат, произошло нечто всеобщее, великосветское да Беседую я с барышней и вдруг начинаю замечать что-то неладное за моей спиной сидят какие-то фигуры и шепчутся Слышу слово тапер, хихиканье Про меня, значит, говорят Что за оказия Не галстук ли у меня развязался Пробую галстук – ничего Не обращаю, конечно, внимания и продолжаю разговор А барышня горячится, спорит,
раскраснелась вся Таки чешет Такую критику пустила на композиторов, что держись шапка В Демоне оркестровка хороша, а мотивов нет, Римский-Кор- саков барабанщик, Варламов не мог создать ничего цельного и проч. Нынешние мальчики и девочки едва гаммы играют, платят по четвертаку за урока уж не прочь музыкальные рецензии писать Таки моя барышня Я слушаю и не оспариваю Люблю, когда молодое, зеленое дуется, мозгами шевелит Ну,
а сзади-то все бормочут, бормочут И что же Вдруг к моей барышне подплывает толстая пава, из породы маменек или тетенек, солидная, багровая, в пять обхватов не глядит на меня и что-то шепчет ей на ухо Слушай же Барышня вспыхивает, хватается за щеки и, как ужаленная, отскакивает от рояля Что за оказия Мудрый Эдип, разреши Ну, думаю, наверное, или фраку меня на спине лопнул, или у девочки в туалете какой-нибудь грех приключился, иначе трудно понять этот казус. На всякий случай иду минут через десять в переднюю оглядеть свою фигуру оглядываю галстук, фрак, тралала… все на месте, ничего не лопнуло На мое счастье, братец, в передней стояла какая-то старушонка с узлом. Все мне объяснила…
Не будь ее, я так бы и остался в счастливом неведении. Наша барышня не может без того, чтоб характера своего не показать, – рассказывает она какому-то лакею. – Увидала около фортепьянов молодца и давай с ним балясы точить, словно с настоящим каким…
ахи да смехи, а молодец-то этот, выходит, не гость, а тапер из музыкантов Вот тебе и поговорила Спасибо Марфе Степановне, шепнула ей, а то бы она, чего доброго, и под ручку с нимбы прошлась Теперь и совестно, да уж поздно слов не воротишь А Каково И девчонка глупа, – говорю я Рублеву, – и старуха глупа. Не стоит и внимания обращать Я и не обратил внимания Только смешно и больше ничего. Я давно уж привык к таким пассажам Прежде, действительно, больно было, а теперь плевать Девчонка глупая, молодая ее же жалко!
Сажусь я и начинаю играть танцы Серьезного там ничего ненужно Знай себе закатываю вальсы, кад- рили-монстры да гремучие марши Коли тошно твоей музыкальной душе, то пойди рюмочку выпей, и сам же взыграешься от Боккачио.
– Нов чем собственно скандал Трещу я на клавишах и не думаю о девочке…
Смеюсь и больше ничего, но ковыряет у меня что- то под сердцем Точно сидит у меня под ложечкой мышь и казенные сухари грызет Отчего мне грустно и гнусно, сам не пойму Убеждаю себя, браню,
смеюсь… подпеваю своей музыке, но саднит мою душу, да как-то особенно саднит Повернет этак в груди, ковырнет, погрызет и вдруг к горлу подкатит, этак…
точно ком Стиснешь зубы, переждешь, а оно и оттянет, потом же опять сначала Что за комиссия И,
как нарочно, в голове самые что ни наесть подлые

мысли Вспоминается мне, какая из меня дрянь вышла Ехал в Москву за две тысячи верст, метил в композиторы и пианисты, а попал в таперы В сущности, ведь это естественно даже смешно, а меня тошнит Вспомнился мне и ты Думаю, сидит теперь мой сожитель и строчит Описывает, бедняга,
спящих гласных, булочных тараканов, осеннюю непогоду описывает именно то, что давным-давно уже описано, изжевано и переварено Думаю я и поче- му-то жалко мне тебя до слез жалко. Малый ты славный, с душой, а нет в тебе этого, знаешь, огня,
желчи, силы нет азарта, и почему тыне аптекарь,
не сапожника писатель, Христос тебя знает Вспомнились все мои приятели-неудачники, все эти певцы,
художники, любители Все это когда-то кипело, копошилось, парило в поднебесье, а теперь черт знает что Почему мне лезли в голову именно такие мысли, не понимаю Гоню из головы себя, приятели лезут приятелей гоню, девчонка лезет Над девчонкой я смеюсь, ставлю ее нив грош, ноне дает она мне покоя И что это, думаю, за черта у русского человека Покаты свободен, учишься или без дела шатаешься, ты можешь сними выпить, и по животу его похлопать, и с дочкой его полюбезничать, но как только ты стал в мало-мальски подчиненные отношения,
ты уже сверчок, который должен знать свой шесток

Кое-как, знаешь, заглушаю мысль, а к горлу все-таки подкатывает Подкатит, сожмет и этак сдавит В
конце концов чувствую на своих глазах жидкость, Бок- качио мой обрывается и все к черту. Благородная зала оглашается другими звуками Истерика Врешь Ей-богу… – говорит Рублев, краснея и стараясь засмеяться. – Каков скандал Засим чувствую, что меня влекут в переднюю надевают шубу Слышу голос хозяина Кто напоил тапера Кто смел дать ему водки В заключение в шею Каков пассаж?
Ха-ха… Тогда не до смеха было, а теперь ужасно смешно ужасно Здоровила… верзила, с пожарную каланчу ростом, и вдруг – истерика Ха-ха-ха!
– Что же тут смешного – спрашиваю я, глядя, как плечи и голова Рублева трясутся от смеха. – Петя, ради бога что тут смешного Петя Голубчик!
Но Петя хохочет, ив его хохоте я легко узнаю истерику. Начинаю возиться сними бранюсь, что в московских номерах не имеют привычки ставить на ночь воду

Пересолил
Землемер Глеб Гаврилович Смирнов приехал на станцию Гнилушки. До усадьбы, куда он был вызван для межевания, оставалось еще проехать на лошадях верст тридцать-сорок. (Ежели возница не пьян и лошади не клячи, то и тридцати верст не будет, а коли возница с мухой да кони наморены, то целых пятьдесят наберется Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь почтовых лошадей – обратился землемер к станционному жандарму Которых Почтовых Тут за сто верст путевой собаки не сыщешь, а не то что почтовых Да вам куда ехать В Девкино, имение генерала Хохотова.
– Что ж – зевнул жандарм. – Ступайте за станцию,
там на дворе иногда бывают мужики, возят пассажи- ров.
Землемер вздохнули поплелся за станцию. Там,
после долгих поисков, разговоров и колебаний, он нашел здоровеннейшего мужика, угрюмого, рябого, одетого в рваную сермягу и лапти Черт знает какая у тебя телега – поморщился землемер, влезая в телегу. – Не разберешь, где у нее

зад, где перед Что ж тут разбирать-то? Где лошадиный хвост,
там переда где сидит ваша милость, там зад…
Лошаденка была молодая, но тощая, с растопыренными ногами и покусанными ушами. Когда возница приподнялся и стегнул ее веревочным кнутом, она только замотала головой, когда же он выбранился и стегнул ее еще раз, то телега взвизгнула и задрожала,
как в лихорадке. После третьего удара телега покачнулась, после же четвертого она тронулась с места Этак мы всю дорогу поедем – спросил землемер, чувствуя сильную тряску и удивляясь способности русских возниц соединять тихую, черепашью езду с душу выворачивающей тряской До-о-едем! – успокоил возница. – Кобылка молодая, шустрая Дай ей только разбежаться, так потоми не остановишь Но-о-о, прокля… тая!
Когда телега выехала со станции, были сумерки.
Направо от землемера тянулась темная, замерзшая равнина, без конца и краю Поедешь по ней, так, наверно, заедешь к черту на кулички. На горизонте, где она исчезала и сливалась с небом, лениво догорала холодная осенняя заря Налево от дороги в темнеющем воздухе высились какие-то бугры, не то прошлогодние стоги, не то деревня. Что было впереди, землемер не видел, ибо с этой стороны все поле зрения

застилала широкая, неуклюжая спина возницы. Было тихо, но холодно, морозно.
«Какая, однако, здесь глушь – думал землемер,
стараясь прикрыть свои уши воротником от шинели. Ни кола ни двора. Неровен час – нападут и ограбят,
так никто и не узнает, хоть из пушек пали Да и возница ненадежный Ишь какая спинища! Этакое дитя природы пальцем тронет, так душа вон И морда у него зверская, подозрительная Эй, милый, – спросил землемер, – как тебя зовут Меня-то? Клим Что, Клим, как у вас здесь Неопасно Не шалят Ничего, бог миловал Кому ж шалить Это хорошо, что не шалят Нона всякий случай все-таки я взял с собой три револьвера, – соврал землемер Ас револьвером, знаешь, шутки плохи. С десятью разбойниками можно справиться…
Стемнело. Телега вдруг заскрипела, завизжала, задрожала и, словно нехотя, повернула налево.
«Куда же это он меня повез – подумал землемер. Ехал все прямо и вдруг налево. Чего доброго, завезет,
подлец, в какую-нибудь трущобу и и Бывают ведь случаи Послушай, – обратился он к вознице. – Такты говоришь, что здесь неопасно Это жаль Я люблю с разбойниками драться На вид-то я худой, болезненный, а силы у меня, словно у быка Однажды напало на меня три разбойника Так что ж ты думаешь?
Одного я так трахнул, что что, понимаешь, богу душу отдала два другие из-за меня в Сибирь пошлина каторгу. И откуда у меня сила берется, не знаю…
Возьмешь одной рукой какого-нибудь здоровилу, вроде тебя, и и сковырнешь.
Клим оглянулся на землемера, заморгал всем лицом и стегнул по лошаденке Да, брат – продолжал землемер. – Не дай бог со мной связаться. Мало того, что разбойник безрук, без ног останется, но еще и перед судом ответит Мне все судьи и исправники знакомы. Человек я казенный,
нужный… Я вот еду, а начальству известно таки глядят, чтоб мне кто-нибудь худа не сделал. Везде по дороге за кустиками урядники да сотские понатыка- ны… По по постой – заорал вдруг землемер. Куда же это ты въехал Куда ты меня везешь Да нешто не видите Лес!
«Действительно, лес – подумал землемер. – А я- то испугался Однако, ненужно выдавать своего волнения Он уже заметил, что я трушу. Отчего это он стал так часто на меня оглядываться Наверное, замышляет что-нибудь… Раньше ехал еле-еле, нога за ногу, а теперь ишь как мчится Послушай, Клим, зачем ты так гонишь лошадь

– Я ее не гоню. Сама разбежалась Уж как разбежится, так никаким средствием ее не остановишь И
сама она не рада, что у ней ноги такие Врешь, брат Вижу, что врешь Только я тебе не советую так быстро ехать. Попридержи-ка лошадь…
Слышишь? Попридержи Зачем А затем затем, что за мной со станции должны выехать четыре товарища. Надо, чтоб они нас догнали Они обещали догнать меня в этом лесу Сними веселей будет ехать Народ здоровый, коренастый у каждого по пистолету Что это ты все оглядываешься и движешься, как на иголках а Я, брат,
тово… брат На меня нечего оглядываться интересного во мне ничего нет Разве вот револьверы только Изволь, если хочешь, я их выну, покажу…
Изволь…
Землемер сделал вид, что роется в карманах, ив это время случилось то, чего он не мог ожидать при всей своей трусости. Клим вдруг вывалился из телеги и на четвереньках побежал к чаще Караул – заголосил он. – Караул Бери, окаянный,
и лошадь и телегу, только не губи ты моей души Ка- раул!
Послышались скорые, удаляющиеся шаги, треск хвороста – и все смолкло Землемер, не ожидавший такого реприманда, первым делом остановил лошадь, потом уселся поудобней на телеге и стал ду- мать.
«Убежал… испугался, дурак Ну, как теперь быть?
Самому продолжать путь нельзя, потому что дороги не знаю, да и могут подумать, что я у него лошадь украл Как быть – Клим Клим Клим. – ответило эхо.
От мысли, что ему всю ночь придется просидеть в темном лесу на холоде и слышать только волков, эхо да фырканье тощей кобылки, землемера стало коробить вдоль спины, словно холодным терпугом Климушка! – закричал он. – Голубчик Где ты, Кли- мушка?
Часа два кричал землемер, и только после того, как он охрип и помирился с мыслью о ночевке в лесу, слабый ветерок донес до него чей-то стон Клим Это ты, голубчик Поедем У убьешь Да я пошутил, голубчик Накажи меня господь,
пошутил! Какие у меня револьверы Это я от страха врал Сделай милость, поедем Мерзну!
Клим, сообразив, вероятно, что настоящий разбойник давно бы уж исчез с лошадью и телегой, вышел из лесу и нерешительно подошел к своему пассажиру Ну, чего, дура, испугался Я я пошутила ты

испугался Садись Бог с тобой, барин, – проворчал Клим, влезая в телегу. – Если б знали за сто целковых не повез бы.
Чуть я не помер от страха…
Клим стегнул по лошаденке. Телега задрожала.
Клим стегнул еще рази телега покачнулась. После четвертого удара, когда телега тронулась с места,
землемер закрыл уши воротником и задумался. Дорога и Клим ему уже не казались опасными

Старость
Архитектор, статский советник Узелков, приехал в свой родной город, куда он был вызван для реставрации кладбищенской церкви. В этом городе он родился, учился, вырос и женился, но, вылезши из вагона,
он едва узнал его. Все изменилось Восемнадцать лет тому назад, когда он переселился в Питер, на том,
например, месте, где теперь стоит вокзал, мальчуганы ловили сусликов теперь при въезде на главную улицу высится четырехэтажная Вена с номерами»,
тогда же тут тянулся безобразный серый забор. Но ни заборы, ни дома – ничто так не изменилось, как люди.
Из допроса номерного лакея Узелков узнал, что больше чем половина тех людей, которых он помнил, вымерло, обедняло, забыто А Узелкова ты помнишь – спросил он про себя у старика лакея. – Узелкова, архитектора, что с женой разводился У него еще дом был на Свиребеевской улице Наверное, помнишь Не помню-с…
– Ну, как не помнить Громкое было дело, даже извозчики все знали. Припомни-ка! Разводил его с женой стряпчий Шапкин, мошенник известный шулер,
тот самый, которого в клубе высекли

– Иван Николаич?
– Ну да, да Что, он жив Умер Живы-с, слава богу-с. Они теперь нотариусом,
контору держат. Хорошо живут. Два дома на Кирпичной улице. Недавно дочь замуж выдали…
Узелков пошагал из угла в угол, подумали решил,
скуки ради, повидаться с Шапкиным. Когда он вышел из гостиницы и тихо поплелся на Кирпичную улицу, был полдень. Шапкина он застал в конторе и еле узнал его. Из когда-то стройного, ловкого стряпчего с подвижной, нахальной, вечно пьяной физиономией
Шапкин превратился в скромного, седовласого, хилого старца Вы меня не узнаете, забыли – начал Узелков. Я ваш давнишний клиент, Узелков Узелков Какой Узелков Ах!
Шапкин вспомнил, узнали обомлел. Посыпались восклицания, расспросы, воспоминания Вот не ожидал Вот не думал – кудахтал Шап- кин. – Угощать-то чем Шампанского хотите Может,
устриц желаете Голубушка моя, столько я от вас деньжищ перебрал в свое время, что и угощения не подберу Пожалуйста, не беспокойтесь, – сказал Узелков. Мне некогда. Сейчас нужно мне на кладбище ехать,
церковь осматривать. Я заказ взял

– И отлично Закусим, выпьем и поедем вместе. У
меня отличные лошади И свезу вас, и со старостой познакомлю все устрою Да что вы, ангел, словно сторонитесь меня, боитесь Сядьте поближе Теперь уж нечего бояться Хе-хе… Прежде, действительно,
ловкий парень был, жох мужчина никто не подходи близко, а теперь тише воды, ниже травы постарел,
семейным стал дети есть. Умирать пора!
Приятели закусили, выпили и на паре поехали за город, на кладбище Да, было времечко – вспоминал Шапкин, сидя в санях. – Вспоминаешь и просто не веришь. А помните,
как вы с вашей супругой разводились Уж почти двадцать лет прошло, и, небось, вы все забыли, а я помню, словно вчера разводил вас. Господи, сколько я крови тогда испортил Парень я был ловкий, казуист,
крючок, отчаянная голова Так, бывало, и рвусь ухватиться за какое-нибудь казусное дело, особливо ежели гонорарий хороший, как, например, в вашем процессе. Что вы мне тогда заплатили Пять-шесть тысяч Ну, как тут крови не испортить Вы тогда уехали в
Петербург и все дело мне на руки бросили делай как знаешь А покойница супруга ваша, Софья Михайловна, была хоть и из купеческого дома, но гордая, самолюбивая. Подкупить ее, чтоб она на себя вину приняла, было трудно ужасно трудно Прихожу к ней, бывало, для переговоров, а она завидит мена и кричит горничной Маша, ведь я приказала тебе не принимать подлецов Уж я итак, и этак и письма ей пишу, и нечаянно норовлю встретиться – не берет Пришлось через третье лицо действовать. Долго я возился с ней, и только тогда, когда вы десять тысяч согласились дать ей, поддалась Десяти тысяч не выдержала, не устояла Заплакала, в лицо мне плюнула,
но согласилась, приняла вину Кажется, она взяла с меня не десять, а пятнадцать тысяч, – сказал Узелков Да, да пятнадцать, ошибся – смутился Шап- кин. – Впрочем, дело прошлое, нечего греха таить. Ей я десять дала остальные пять я у вас на свою долю выторговал. Обоих вас обманул Дело прошлое,
стыдиться нечего Да и с кого же мне было брать,
Борис Петрович, ежели нес вас, судите сами Человек выбыли богатый, сытый С жиру вы женились, с жиру разводились. Наживали вы пропасть Помню, с одного подряда дерябнули двадцать тысяч. С кого же и тянуть, как нес вас Да и, признаться, зависть мучила Вы ежели хапнете, перед вами шапки ломают,
меня же, бывало, за рубли и секут, ив клубе по щекам бьют Ну, да что вспоминать Забыть пора Скажите, пожалуйста, как потом жила Софья Михайловна С десятью тысячами-то? Плохиссиме… Бог ее знает, азарт ли на нее такой напал, или совесть и гордость стали мучить, что себя за деньги продала,
или, может быть, любила вас, только, знаете ли, запила Получила деньги и давай на тройках с офицерами разъезжать. Пьянство, гульба, беспутство Заедет с офицерами в трактир и не то, чтобы портвейн- цу или чего-нибудь полегче, а норовит коньячищу хватить, чтоб жгло, в одурь бросало Да, она эксцентричная была Натерпелся я от нее. Бывало, обидится на что-нибудь и начнет нервничать А потом что было Проходит неделя, другая Сижу я у себя дома и что-то строчу. Вдруг отворяется дверь и входит она…
пьяная. Возьмите, говорит, назад проклятые ваши деньги – и бросила мне в лицо пачку. Не выдержала, значит Я подобрал деньги, сосчитал Пятисот не хватало. Только пятьсот и успела прокутить Куда же вы девали деньги Дело прошлое таиться незачем Конечно, себе Что вы на меня так поглядели Погодите, что еще дальше будет Роман целый, психиатрия Этак месяца через два прихожу я однажды ночью к себе домой пьяный, скверный Зажигаю огонь, гляжу, ау меня на диване сидит Софья Михайловна, и тоже пьяная, в растрепанных чувствах, дикая какая-то, словно

из Бедлама бежала Давайте, говорит, мне назад мои деньги, я раздумала. Падать, так уж падать, как следует, взасос Поворачивайтесь же, подлец, давайте деньги Безобразие Ивы дали Дал, помню, десять рублей Ахну можно ли – поморщился Узелков. – Если вы сами не могли или не хотели дать ей, то написали бы мне, что ли И я не знал АИ я не знал Голубчик мой, да зачем мне писать, если она сама вам писала, когда потом в больнице лежала Впрочем, я так был занят тогда новым браком, так кружился, что мне не до писем было Новы, частный человек, вы антипатии к Софье не чувствовали отчего не подали ей руки На теперешний аршин нельзя мерить, Борис Петрович. Теперь мы так думаем, а тогда совсем иначе думали Теперь я ей, может быть, и тысячу рублей дал бы, а тогда и те десять не задаром отдал.
Скверная история Забыть надо Но вот и приехали Сани остановились у кладбищенских ворот. Узелков и Шапкин вылезли из саней, вошли в ворота и направились подлинной, широкой аллее. Оголенные вишневые деревья и акации, серые кресты и памятники серебрились инеем. В каждой снежинке отражался ясный солнечный день. Пахло, как вообще пахнет на всех кладбищах ладаном и свежевскопанной землей Хорошенькое у нас кладбище, – сказал Узелков. Совсем сад Дано жалко, воры памятники воруют А вон затем чугунным памятником, что направо, Софья Михайловна похоронена. Хотите посмотреть?
Приятели повернули направо и по глубокому снегу направились к чугунному памятнику Вот тут – сказал Шапкин, указывая на маленький памятник из белого мрамора. – Прапорщик ка- кой-то памятник на ее могилке поставил.
Узелков медленно снял шапку и показал солнцу свою плешь. Шапкин, глядя на него, тоже снял шапку,
и другая плешь заблестела на солнце. Тишина кругом была могильная, точно и воздух был мертв. Приятели глядели на памятник, молчали и думали Спит себе – прервал молчание Шапкин. – Игоря ей мало, что вину она на себя приняла и коньяк пила.
Сознайтесь, Борис Петрович В чем – угрюмо спросил Узелков А в том Как ни противно прошлое, но оно лучше,
чем это.
И Шапкин указал на свои седины Бывало, и не думало смертном часе Встреться

со смертью, так, кажется, десять очков вперед дал бы ей, а теперь Ну, да что!
Узелковым овладела грусть. Ему вдруг захотелось плакать, страстно, как когда-то хотелось любви Ион чувствовал, что плач этот вышел бы у него вкусный,
освежающий. На глазах выступила влага, и уже к горлу подкатил ком, но рядом стоял Шапкин, и Узелков устыдился малодушествовать при свидетеле. Он круто повернул назад и пошел к церкви.
Только часа два спустя, переговорив со старостой и осмотрев церковь, он улучил минутку, когда Шапкин заговорился со священником, и побежал плакать…
Подкрался он к памятнику тайком, воровски, ежеминутно оглядываясь. Маленький белый памятник глядел на него задумчиво, грустно итак невинно, словно под ним лежала девочка, а не распутная, разведенная жена.
«Плакать, плакать – думал Узелков.
Но момент для плача был уже упущен. Как ни мигал глазами старик, как ни настраивал себя, а слезы не текли и ком не подступал к горлу Постояв минут десять, Узелков махнул рукой и пошел искать Шапкина.

Горе
Токарь Григорий Петров, издавна известный заве- ликолепного мастера ив тоже время за самого непутевого мужика во всей Галчинской волости, везет свою больную старуху в земскую больницу. Нужно ему проехать верст тридцать, а между тем дорога ужасная, с которой не справиться казенному почтарю, а не то что такому лежебоке, как токарь Григорий.
Прямо навстречу бьет резкий, холодный ветер. Ввоз- духе, куда ни взглянешь, кружатся целые облака снежинок, так что не разберешь, идет ли снег с неба, или с земли. За снежным туманом невидно ни поля, ните- леграфных столбов, ни леса, а когда на Григория налетает особенно сильный порыв ветра, тогда не бывает видно даже дуги. Дряхлая, слабосильная кобылка плетется еле-еле. Вся энергия ее ушла на вытаскивание ног из глубокого снега и подергиванье головой.
Токарь торопится. Он беспокойно прыгает на облучке и то и дело хлещет по лошадиной спине Ты, Матрена, не плачь – бормочет он. – Потерпи малость. В больницу, бог даст, приедем ими- гом у тебя, это самое Даст тебе Павел Иваныч капелек, или кровь пустить прикажет, или, может, милости его угодно будет спиртиком каким тебя растереть
оно и тово… оттянет от бока. Павел Иваныч постарается Покричит, ногами потопочет, а уж постарается Славный господин, обходительный, дай богему здоровья Сейчас, как приедем, перво-наперво выскочит из своей фатеры и начнет чертей перебирать.
«Как? Почему такое – закричит. – Почему не вовремя приехал Нешто я собака какая, чтоб цельный день с вами, чертями, возиться Почему утром не приехал?
Вон! Чтоб и духу твоего не было. Завтра приезжай!»
А я искажу Господин доктор Павел Иваныч! Ваше высокоблагородие Да поезжай же ты, чтоб тебе пусто было, черт Но!
Токарь хлещет по лошаденке и, не глядя на старуху,
продолжает бормотать себе поднос Ваше высокоблагородие Истинно, как перед богом вот вам крест, выехал я чуть свет. Где ж тут к сроку поспеть, ежели господь матерь божия прогневался и метель такую послал Сами изволите видеть Какая лошадь поблагороднее, и та не выедет, ау меня, сами изволите видеть, не лошадь, а срамота!»
А Павел Иваныч нахмурится и закричит Знаем вас!
Завсегда оправдание найдете Особливо ты, Гришка!
Давно тебя знаю Небось, раз пять в кабак заезжал!»
А я ему Ваше высокоблагородие Да нешто я злодей какой или нехристь Старуха душу богу отдает, помирает, а я стану по кабакам бегать Что вы, помилуйте Чтоб им пусто было, кабакам этим Тогда Павел
Иваныч прикажет тебя в больницу снесть. А явно- ги… Павел Иваныч! Ваше высокоблагородие Благодарим вас всепокорно Простите нас, дураков, анафе- мов, не обессудьте нас, мужиков Нас бы в три шеи надо, а вы изволите беспокоиться, ножки свои в снег марать А Павел Иваныч взглянет этак, словно ударить захочет, и скажет Чем в ноги-то бухать, ты бы лучше, дурак, водки не лопал да старуху жалел. Пороть тебя надо – Истинно пороть, Павел Иваныч, побей меня бог, пороть А как женам в ноги не кланяться,
ежели благодетели вы наши, отцы родные Ваше высокоблагородие Верно слово вот как перед богом…
плюньте тогда в глаза, ежели обману как только моя
Матрена, это самое, выздоровеет, станет на свою настоящую точку, то все, что соизволите приказать, все для вашей милости сделаю Портсигарчик, ежели желаете, из карельской березы шары для крокета, кегли могу выточить самые заграничные все для вас сделаю Ни копейки с вас не возьму В Москве бы с вас за такой портсигарчик четыре рубля взяли, а я ни копейки. Доктор засмеется и скажет Ну, ладно, ладно Чувствую Только жалко, что ты пьяница Я,
брат старуха, понимаю, как с господами надо. Нетто- го господина, чтоб я с ним не сумел поговорить. Только привел бы бог с дороги не сбиться. Ишь метет Все
глаза заворошило.
И токарь бормочет без конца. Болтает он языком машинально, чтоб хоть немного заглушить свое тяжелое чувство. Слов на языке много, но мыслей и вопросов в голове еще больше. Горе застало токаря врасплох, нежданно-негаданно, и теперь он никак немо- жет очнуться, прийти в себя, сообразить. Жил доселе безмятежно, ровно, в пьяном полузабытьи, не зная ни горя, ни радостей, и вдруг чувствует теперь в душе ужасную боль. Беспечный лежебока и пьянчужка очутился ни с того ни с сего в положении человека занятого, озабоченного, спешащего и даже борющегося с природой.
Токарь помнит, что горе началось со вчерашнего вечера. Когда вчера вечером воротился он домой, по обыкновению пьяненькими по застарелой привычке начал браниться и махать кулаками, старуха взглянула на своего буяна так, как раньше никогда не глядела. Обыкновенно выражение ее старческих глаз было мученическое, кроткое, как у собак, которых много бьют и плохо кормят, теперь же она глядела сурово и неподвижно, как глядят святые на иконах или умирающие. С этих, странных, нехороших глаз и началось горе. Ошалевший токарь выпросил у соседа лошаденку и теперь везет старуху в больницу, в надежде, что
Павел Иваныч порошками и мазями возвратит старухе ее прежний взгляд Ты же, Матрена, тово… – бормочет он. – Ежели
Павел Иваныч спросит, бил я тебя или нет, говори никак нет А я тебя не буду больше бить. Вот те крест.
Да нешто я бил тебя по злобе Бил так, зря. Я тебя жалею. Другому бы и горя мало, а я вот везу стараюсь. А метет-то, метет Господи, твоя воля Привел бы только бог с дороги не сбиться Что, болит бок?
Матрена, что ж ты молчишь Я тебя спрашиваю болит бок?
Странно ему кажется, что на лице у старухи не тает снег, странно, что само лицо как-то особенно вытянулось, приняло бледно-серый, грязно-восковой цвет и стало строгим, серьезным Ну и дура – бормочет токарь. – Я тебе по совести,
как перед богом а ты, тово… Ну и дура Возьму вот и не повезу к Павлу Иванычу!
Токарь опускает вожжи и задумывается. Оглянуться на старуху он не решается страшно Задать ей вопрос и не получить ответа тоже страшно. Наконец,
чтоб покончить с неизвестностью, он, не оглядываясь на старуху, нащупывает ее холодную руку. Поднятая рука падает как плеть Померла, стало быть Комиссия!
И токарь плачет. Ему не так жалко, как досадно.
Он думает как на этом свете все быстро делается
Не успело еще начаться его горе, как уж готова развязка. Не успел он пожить со старухой, высказать ей,
пожалеть ее, как она уже умерла. Жил он с нею сорок летно ведь эти сорок лет прошли, словно в тумане. За пьянством, драками и нуждой не чувствовалась жизнь. И, как назло, старуха умерла как разв то самое время, когда он почувствовал, что жалеет ее,
жить без нее не может, страшно виноват передней А ведь она по миру ходила – вспоминает он. Сам я посылал ее хлеба у людей просить, комиссия!
Ей бы, дуре, еще лет десяток прожить, а то, небось,
думает, что я и взаправду такой. Мать пресвятая, да куда же к лешему я это еду Теперь не лечить надо,
а хоронить. Поворачивай!
Токарь поворачивает назад и изо всей силы бьет по лошадке. Путь с каждым часом становится все хуже и хуже. Теперь уже дуги совсем невидно. Изредка сани наедут на молодую елку, темный предмет оцарапает руки токаря, мелькнет перед его глазами, и поле зрения опять становится белым, кружащимся.
«Жить бы сызнова – думает токарь.
Вспоминает он, что Матрена лет сорок тому назад была молодой, красивой, веселой, из богатого двора.
Выдали ее за него замуж потому, что польстились на его мастерство. Все данные были для хорошего житья, но беда в том, что он как напился после свадьбы
завалился на печку, так словно и до сих пор не просыпался. Свадьбу он помнит, а что было после свадьбы хоть убей, ничего не помнит, кроме разве того, что пил, лежал, дрался. Таки пропали сорок лет.
Белые снежные облака начинают мало-помалу сереть. Наступают сумерки Куда ж я еду – спохватывается вдруг токарь. Хоронить надо, а я в больницу Ошалел словно!
Токарь опять поворачивает назад и опять бьет по лошади. Кобылка напрягает все свои силы и, фыркая,
бежит мелкой рысцой. Токарь раз за разом хлещет ее по спине Сзади слышится какой-то стуки он, хоть не оглядывается, но знает, что это стучит голова покойницы о сани. А воздух все темнеет и темнеет, ветер становится холоднее и резче…
«Сызнова бы жить – думает токарь. – Инструмент бы новый завесть, заказы брать деньги бы старухе отдавать да!»
И вот он роняет вожжи. Ищет их, хочет поднять и никак не поднимет руки не действуют…
«Все равно – думает он, – сама лошадь пойдет,
знает дорогу. Поспать бы теперь Покеда там похороны или панихида, прилечь бы».
Токарь закрывает глаза и дремлет. Немного погодя,
он слышит, что лошадь остановилась. Он открывает глаза и видит перед собой что-то темное, похожее на
избу или скирду…
Ему бы вылезти из саней и узнать, в чем дело, ново всем теле стоит такая лень, что лучше замерзнуть,
чем двинуться с места Ион безмятежно засыпает.
Просыпается он в большой комнате с крашеными стенами. Из окон льет яркий солнечный свет. Токарь видит перед собой людей и первым делом хочет показать себя степенным, с понятием Панихидку бы, братцы, по старухе – говорит он. Батюшке бы сказать Ну, ладно, ладно Лежи уж – обрывает его чей- то голос Батюшка Павел Иваныч! – удивляется токарь, видя перед собой доктора. – Вашескородие! Благоде- тель!
Хочет он вскочить и бухнуть перед медициной в ноги, но чувствует, что руки и ноги его не слушаются Ваше высокородие Ноги же мои где Где руки Прощайся с руками и ногами Отморозил Ну,
ну… чего же ты плачешь Пожили слава богу!
Небось, шесть десятков прожил – будет с тебя Горе. Вашескородие, горе ведь Простите великодушно Еще бы годочков пять-шесть…
– Зачем Лошадь-то чужая, отдать надо Старуху хоронить И как на этом свете все скоро делается Ваше
высокородие Павел Иваныч! Портсигарик из карельской березы наилучший Крокетик выточу…
Доктор машет рукой и выходит из палаты. Токарю аминь
Ну, публика Шабаш, не буду больше пить. Ни низа что Пора уж за ум взяться. Надо работать, трудиться Любишь жалованье получать, так работай честно, усердно, по совести, пренебрегая покоем и сном. Баловство брось Привык, брат, задаром жалованье получать, а это вот и нехорошо и нехорошо…
Прочитав себе несколько подобных нравоучений, обер-кондуктор Подтягин начинает чувствовать непреодолимое стремление к труду. Уже второй час ночи, но, несмотря на это, он будит кондукторов и вместе сними идет по вагонам контролировать билеты Вашш… билеты – выкрикивает он, весело пощелкивая щипчиками.
Сонные фигуры, окутанные вагонным полумраком,
вздрагивают, встряхивают головами и подают свои билеты Вашш… билеты – обращается Подтягин к пассажиру класса, тощему, жилистому человеку, окутанному в шубу и одеяло и окруженному подушками. –
Вашш… билеты!
Жилистый человек не отвечает. Он погружен в сон.
Обер-кондуктор трогает егоза плечо и нетерпеливо повторяет

– Вашш… билеты!
Пассажир вздрагивает, открывает глаза и с ужасом глядит на Подтягина.
– Что Кто а Вам говорят по-челаэчески: вашш… билеты Па- а-трудитесь!
– Боже мой – стонет жилистый человек, делая плачущее лицо. – Господи, боже мой Я страдаю ревматизмом три ночи не спал, нарочно морфию принял,
чтоб уснуть, а вы с билетом Ведь это безжалостно, бесчеловечно Если бы вызнали, как трудно мне уснуть, тоне стали бы беспокоить меня такой чепухой Безжалостно, нелепо И на что вам мой билет понадобился Глупо даже!
Подтягин думает, обидеться ему или нет, – и решает обидеться Вы здесь не кричите Здесь не кабак – говорит он Дав кабаке люди человечней… – кашляет пассажир Изволь я теперь уснуть во второй раз И удивительное дело всю заграницу объездили никто уме- ня там билета не спрашивала тут, словно черт их под локоть толкает, то и дело, то и дело Ну, и поезжайте заграницу, ежели вам нравится Глупо, сударь Да Мало того, что морят пассажиров угаром, духотой и сквозняком, так хотят еще, черт ее подери, формалистикой добить. Билет ему понадобился Скажите, какое усердие Добро бы это для контроля делалось, а то ведь половина поезда без билетов едет Послушайте, господин – вспыхивает Подтягин. Вы извольте подтвердить ваши доводы И ежели вы не перестанете кричать и беспокоить публику, то я принужден буду высадить вас на станции и составить акт об этом факте Это возмутительно – негодует публика. – Пристает к больному человеку Послушайте, да имейте же сожаление Да ведь они сами ругаются – трусит Подтягин. Хорошо, я не возьму билета Как угодно Только ведь, сами знаете, служба моя этого требует Ежели б не служба, то, конечно Можете даже начальника станции спросить Кого угодно спросите…
Подтягин пожимает плечами в отходит от больного. Сначала он чувствует себя обиженными несколько третированным, потом же, пройдя вагона два-три, он начинает ощущать в своей обер-кондукторской груди некоторое беспокойство, похожее на угрызения сове- сти.
«Действительно, ненужно было будить больного, думает он. – Впрочем, я не виноват Они там думают,
что это я с жиру, от нечего делать, а того не знают, что этого служба требует Ежели они не верят, так я могу
к ним начальника станции привести».
Станция. Поезд стоит пять минут. Перед третьим звонком в описанный вагон II класса входит Подтягин.
За ним шествует начальник станции, в красной фуражке Вот этот господин, – начинает Подтягин, – говорят, что я не имею полного права спрашивать с них билет, и и обижаются. Прошу вас, господин начальник станции, объяснить им – по службе я требую билет или зря Господин, – обращается Подтягин к жилистому человеку. – Господин Можете вот начальника станции спросить, ежели мне не верите.
Больной вздрагивает, словно ужаленный, открывает глаза и, сделав плачущее лицо, откидывается на спинку дивана Боже мой Принял другой порошок и только что задремал, как он опять. Умоляю вас, имейте вы сожаление Вы можете поговорить вот с господином начальником станции Имею я полное право билет спрашивать или нет Это невыносимо Нате вам ваш билет Нате Я
куплю еще пять билетов, только дайте мне умереть спокойно Неужели вы сами никогда небыли больны?
Бесчувственный народ Это просто издевательство – негодует какой-то

господин в военной форме. – Иначе я не могу понять этого приставанья!
– Оставьте – морщится начальник станции, дергая Подтягина за рукав.
Подтягин пожимает плечами и медленно уходит за начальником станции.
«Изволь тут угодить – недоумевает он. – Я для негоже позвал начальника станции, чтоб он понимал,
успокоился, а он ругается».
Другая станция. Поезд стоит десять минут. Перед вторым звонком, когда Подтягин стоит около буфета и пьет сельтерскую воду, к нему подходят два господина, один в форме инженера, другой в военном пальто Послушайте, г. обер-кондуктор! – обращается инженер к Подтягину. – Ваше поведение по отношению к больному пассажиру возмутило всех очевидцев. Я инженер Пузицкий, это вот господин полковник. Если вы не извинитесь перед пассажиром, то мы подадим жалобу начальнику движения, нашему общему знакомому Господа, да ведь яда ведь вы – оторопел
Подтягин.
– Объяснений нам не надо. Но предупреждаем, если не извинитесь, то мы берем пассажира под свою защиту Хорошо, я я, пожалуй, извинюсь Извольте
Через полчаса Подтягин, придумав извинительную фразу, которая бы удовлетворила пассажира и не умалила его достоинства, входит в вагон Господин – обращается он к больному. – Послушайте, господин!
Больной вздрагивает и вскакивает Что Я тово… как его. Вы не обижайтесь Ох воды – задыхается больной, хватаясь за сердце. – Третий порошок морфия принял, задремали опять Боже, когда же, наконец, кончится эта пытка Я тово… Вы извините Слушайте Высадите меня наследующей станции Более терпеть я не в состоянии. Я я умираю Это подло, гадко – возмущается публика. – Убирайтесь вон отсюда Вы поплатитесь за подобное издевательство Вон!
Подтягин машет рукой, вздыхает и выходит из вагона. Идет он в служебный вагон, садится изнеможенный за стол и жалуется:
«Ну, публика Извольте вот ей угодить Извольте вот служить, трудиться Поневоле плюнешь на все и запьешь Ничего не делаешь – сердятся, начнешь делать тоже сердятся Выпить

Подтягин выпивает сразу полбутылки и больше уже не думает о труде, долге и честности
Шило в мешке
На обывательской тройке, проселочными путями,
соблюдая строжайшее инкогнито, спешил Петр Павлович Посудин в уездный городишко N., куда вызывало его полученное им анонимное письмо.
«Накрыть… Как снег наголову мечтал он, пряча лицо свое в воротник. – Натворили мерзостей, пакостники, и торжествуют, небось, воображают, что концы вводу спрятали Ха-ха… Воображаю их ужас и удивление, когда в разгар торжества послышится А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!» То-то переполох будет!
Ха-ха…»
Намечтавшись вдоволь, Посудин вступил в разговор со своим возницей. Как человек, алчущий популярности, он прежде всего спросило себе самом А Посудина ты знаешь Как не знать – ухмыльнулся возница. – Знаем мы его Что же ты смеешься Чудное дело Каждого последнего писаря знаешь,
а чтоб Посудина не знать На то он здесь и поставлен,
чтоб его все знали Это так Ну, что Как он, по-твоему? Хорош Ничего – зевнул возница. – Господин хороший
знает свое дело Двух годов еще нет, как его сюда прислали, а уж наделал делов.
– Что же он такое особенное сделал Много добра сделал, дай богему здоровья. Железную дорогу выхлопотал, Хохрюкова в нашем уезде увольнил… Конца-краю не было этому Хохрюкову…
Шельма был, выжига, все прежние его руку держали,
а приехал Посудин – и загудел Хохрюков к черту, словно его и не было Во, брат Посудина, брат, не подкупишь, не-ет! Дай ты ему хоть сто, хоть тыщу, а он не станет тебе приймать грех надушу Не-ет!
«Слава богу, хоть с этой стороны меня поняли, подумал Посудин, ликуя. – Это хорошо Образованный господин – продолжал возница не гордый Наши ездили к нему жалиться,
так он словно с господами всех за ручку, высадитесь Горячий такой, быстрый Слова тебе путем не скажет, а все – фырк! фырк! Чтоб он тебе шагом ходил или как – ни боже мой, а норовит все бегом, все бегом Наши ему и слова сказать не успели, как он:
«Лошадей!!» – да прямо сюда Приехали все обделал ни копейки не взял. Куда лучше прежнего Конечно, и прежний хорош был. Видный такой, важный,
звончее его во всей губернии никто не кричал Бывало, едет, так за десять верст слыхать но ежели по наружной части или внутренним делам, то нынешний
куда ловчее У нынешнего в голове этой самой мозги во сто раз больше Одно только горе Всем хорош человек, но одна беда пьяница!
«Вот так клюква – подумал Посудин Откуда же ты знаешь, – спросил он, – что я что он пьяница Оно, конечно, ваше благородие, сам я не видал его пьяного, не стану врать, но люди сказывали. И лю- ди-то его пьяным невидали, а слава такая про него ходит При публике, или куда в гости пойдет, на бал,
это, или в обчество, никогда не пьет. Дома хлещет…
Встанет утром, протрет глаза и первым делом – водки!
Камердин принесет ему стакана он уж другого просит Так цельный день и глушит. И скажи тына милость пьет, и нив одном глазе Стало быть, соблюдать себя может. Бывало, как наш Хохрюков запьет,
так не то что люди, даже собаки воют. Посудин же хоть бы тебе носу него покраснел Запрется у себя в кабинете и лакает Чтоб люди не приметили, он себе в столе ящик такой приспособил, с трубочкой. Всегда в этом ящике водка Нагнешься к трубочке, пососешь, и пьян В карете тоже, в портфеле…
«Откуда они знают – ужаснулся Посудин. – Боже мой, даже это известно Какая мерзость А вот тоже насчет женского пола Шельма (Возница засмеялся и покрутил головой) Безобразие, да и
только Штук десять у него этих самых вертефлюх…
Две у него в доме живут Одна у него, эта Настасья
Ивановна, как бы заместо распорядительши, другая как ее, черт – Людмила Семеновна, на манер писар- ши… Главнее всех Настасья. Эта что захочет, он все делает Таки вертит им, словно лиса хвостом. Большая власть ей дадена. И его так не боятся, как ее…
Ха-ха… А третья вертуха на Качальной улице живет…
Срамота!
«Даже по именам знает, – подумал Посудин, краснея И кто же знает Мужик, ямщик который ив городе-то никогда не бывал. Какая мерзость гадость пошлость Откуда же ты все это знаешь – спросил он раздраженным голосом Люди сказывали Сам я не видал, но от людей слыхивал. Да узнать нешто трудно Камердину или кучеру языка не отрежешь Да, чай, и сама Настасья ходит по всем переулкам да счастьем своим бабьим похваляется. От людского глаза не скроешься Вот тоже взял манеру этот Посудин потихоньку на следствия ездить Прежний, бывало, как захочет куда ехать, так за месяц дает знать, а когда едет, так шуму этого, грому, звону и не приведи создатель И спереди его скачут, и сзади скачут, и с боков скачут. Приедет к месту, выспится, наестся, напьется и давай послу жебной части глотку драть. Подерет глотку, потопочет ногами, опять выспится и тем же порядком назад А
нынешний, как прослышит что, норовит съездить потихоньку, быстро, чтоб никто невидали не знал Па- а-теха! Выйдет неприметно из дому, чтоб чиновники невидали, и на машину Доедет до какой ему нужно станции и не то что почтовых или что поблагородней,
а норовит мужика нанять. Закутается весь, как баба, и всю дорогу хрипит, как старый пес, чтоб голоса его не узнали. Просто кишки порвешь со смеху, когда люди рассказывают Едет, дурень, и думает, что его узнать нельзя. А узнать его, ежели которому понимающему человеку – тьфу раз плюнуть Как же его узнают Оченно просто. Прежде, как наш Хохрюков потихоньку ездил, так мы его по тяжелым рукам узнавали.
Ежели седок бьет по зубам, то это, значит, и есть Хо- хрюков. А Посудина сразу увидать можно Простой пассажир просто себя и держит, а Посудин не таковский, чтоб простоту соблюдать. Приедет, скажем, хоть на почтовую станцию, и начнет. Ему и воняет, и душно, и холодно Ему и цыплят подавай, и фрухтов, и вареньев всяких Так на станциях и знают ежели кто зимой спрашивает цыплят и фрухтов, то это и есть
Посудин. Ежели кто говорит смотрителю милейший мой и гоняет народ заразными пустяками, то ибо житься можно, что это Посудин. И пахнет от него не так, как от людей, и ложится спать на свой манер…
Ляжет на станции на диване, попрыщет около себя духами и велит около подушки три свечки поставить. Лежит и бумаги читает Уж тут не то что смотритель, но и кошка разберет, что это за человек такой…
«Правда, правда – подумал Посудин. – И как я этого раньше не знал А кому есть надобность, то и без фрухтов и без цыплят узнает. По телеграфу все известно Как там ни кутай рыла, как ни прячься, а уж тут знают, что едешь. Ждут Посудин еще у себя из дому не выходила тут уж – сделай одолжение, все готово Приедет он, чтоб их на месте накрыть, под суд отдать или сменить кого, а они над ним же и посмеются. Хоть ты, скажут, ваше сиятельство, и потихоньку приехала гляди:
у нас все чисто. Он повертится, повертится да стем и уедет, с чем приехал Да еще похвалит, руки пожмет им всем, извинения за беспокойство попросит…
Вот как А ты думал как Хо-хо, ваше благородие Народ тут ловкий, ловкач на ловкаче. Глядеть любо, что за черти Да вот, хоть нынешний случай взять Еду я сегодня утром порожнем, а навстречу со станции летит жид-буфетчик. Куда, спрашиваю, ваше жидовское благородие, едешь А они говорит В город вино и закуску везу. Там нынче Посудина ждут. Ловко Посудин, может, еще только собирается ехать или кутает лицо, чтоб его не узнали. Может, уж едет иду- мает, что знать никто не знает, что он едет, а уж для него, скажи пожалуйста, готово и вино, и семга, и сыри закуска разная А Едет они думает Крышка вам,
ребята!» – а ребятами горя мало Пущай едет У них давно уж все спрятано Назад – прохрипел Посудин. – Поезжай назад, с- с-скотина!
И удивленный возница повернул назад
Восклицательный знак

1 ... 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 33

(Святочный рассказ)
В ночь под Рождество Ефим Фомич Перекладин,
коллежский секретарь, лег спать обиженный и даже оскорбленный Отвяжись ты, нечистая сила – рявкнул он со злобой на жену, когда та спросила, отчего он такой хму- рый.
Дело в том, что он только что вернулся из гостей,
где сказано было много неприятных и обидных для него вещей. Сначала заговорили о пользе образования вообще, потом же незаметно перешли к образовательному цензу служащей братии, причем было высказано много сожалений, упреков и даже насмешек по поводу низкого уровня. И тут, как это водится во всех российских компаниях, с общих материй перешли к личностям Взять, например, хоть вас, Ефим Фомич, – обратился к Перекладину один юноша. – Вы занимаете приличное место а какое образование вы получили Никакого-с. Да у нас образование и не требуется кротко ответил Перекладин. – Пиши правильно

вот и все Где же это вы правильно писать-то научились Привык-с… За сорок лет службы можно руку на- бить-с… Оно, конечно, спервоначалу трудно было,
делывал ошибки, но потом привык-с… и ничего А знаки препинания И знаки препинания ничего Правильно ставлю Гм. – сконфузился юноша. – Но привычка совсем не то, что образование. Мало того, что вы знаки препинания правильно ставите мало-с! Нужно сознательно ставить Выставите запятую и должны сознавать, для чего ее ставите да-с! А это ваше бессознательное рефлекторное правописание и гроша не стоит. Это машинное производство и больше ниче- го.
Перекладин смолчали даже кротко улыбнулся
(юноша был сын статского советника и сам имел право начин класса, но теперь, ложась спать, он весь обратился в негодование и злобу.
«Сорок лет служил, – думал они никто меня дураком не назвала тут, поди ты, какие критики нашлись Бессознательно. Лефректорно! Машинное производство Ах ты, черт тебя возьми Да я еще,
может быть, больше тебя понимаю, даром что в твоих университетах не был!»
Излив мысленно по адресу критика все известные

ему ругательства и согревшись под одеялом, Перекладин стал успокаиваться.
«Я знаю понимаю – думал он, засыпая. – Не поставлю там двоеточия, где запятую нужно, стало быть, сознаю, понимаю. Да Так-то, молодой человек Сначала пожить нужно, послужить, а потом уж стариков судить…»
В закрытых глазах засыпавшего Перекладина сквозь толпу темных, улыбавшихся облаков метеором пролетела огненная запятая. За ней другая, третья, и скоро весь безграничный темный фон, расстилавшийся перед его воображением, покрылся густыми толпами летавших запятых…
«Хоть эти запятые взять – думал Перекладин,
чувствуя, как его члены сладко немеют от наступавшего сна. – Я их отлично понимаю Для каждой могу место найти, ежели хочешь и и сознательно, а не зря Экзаменуй, и увидишь Запятые ставятся в разных местах, где надо, где и не надо. Чем путаннее бумага выходит, тем больше запятых нужно. Ставятся они перед который и перед что. Ежели в бумаге перечислять чиновников, то каждого из них надо запятой отделять Знаю!»
Золотые запятые завертелись и унеслись в сторону. На их место прилетели огненные точки…
«А точка в конце бумаги ставится Где нужно большую передышку сделать и на слушателя взглянуть,
там тоже точка. После всех длинных мест нужно точку, чтоб секретарь, когда будет читать, слюной не истек. Больше же нигде точка не ставится…»
Опять налетают запятые Они мешаются сточка- ми, кружатся – и Перекладин видит целое сонмище точек с запятой и двоеточий…
«И этих знаю – думает он. – Где запятой мало, а точки много, там надо точку с запятой. Перед но и
«следственно» всегда ставлю точку с запятой Ну-с,
а двоеточие Двоеточие ставится после слов постановили, «решили»…»
Точки с запятой и двоеточия потухли. Наступила очередь вопросительных знаков. Эти выскочили из облаков и заканканировали…
«Эка невидаль знак вопросительный Да хоть тысяча их, всем место найду. Ставятся они всегда, когда запрос нужно делать или, положим, о бумаге справиться Куда отнесен остаток сумм за такой-то год или Не найдет ли Полицейское управление возможным оную Иванову и проч.?»…»
Вопросительные знаки одобрительно закивали своими крючками и моментально, словно по команде, вытянулись в знаки восклицательные…
«Гм!.. Этот знак препинания в письмах часто ставится. Милостивый государь мой или Ваше превосходительство, отец и благодетель А в бумагах когда?»
Восклицательные знаки еще больше вытянулись и остановились в ожидании…
«В бумагах они ставятся, когда тово… этого как его Гм. В самом деле, когда же их в бумагах ставят?
Постой… дай бог память Гм!..»
Перекладин открыл глаза и повернулся на другой бок. Ноне успел он вновь закрыть глаза, как на темном фоне опять появились восклицательные знаки.
«Черт их возьми Когда же их ставить нужно подумал он, стараясь выгнать из своего воображения непрошенных гостей. – Неужели забыл Или забыл,
или же никогда их не ставил…»
Перекладин стал припоминать содержание всех бумаг, которые он написал за сорок лет своего служения но как он ни думал, как ни морщил лоб, в своем прошлом он не нашел ни одного восклицательного знака.
«Что за оказия Сорок лет писали ни разу восклицательного знака не поставил Гм. Но когда же он,
черт длинный, ставится?»
Из-за ряда огненных восклицательных знаков показалась ехидно смеющаяся рожа юноши-критика. Сами знаки улыбнулись и слились в один большой восклицательный знак

Перекладин встряхнул головой и открыл глаза.
«Черт знает что – подумал он. – Завтрак утрени вставать надо, ау меня это чертобесие из головы не выходит Тьфу Но когда же он ставится Вот тебе и привычка Вот тебе и набил руку За сорок лет ни одного восклицательного А?»
Перекладин перекрестился и закрыл глаза, но тотчас же открыл их на темном фоне все еще стоял большой знак…
«Тьфу! Этак всю ночь не уснешь. – Марфуша! обратился он к своей жене, которая часто хвасталась тем, что кончила курс в пансионе. – Тыне знаешь ли,
душенька, когда в бумагах ставится восклицательный знак Еще бы не знать Недаром в пансионе семь лет училась. Наизусть всю грамматику помню. Этот знак ставится при обращениях, восклицаниях и при выражениях восторга, негодования, радости, гнева и прочих чувств.
«Тэк-с… – подумал Перекладин. – Восторг, негодование, радость, гневи прочие чувства…»
Коллежский секретарь задумался Сорок лет писал он бумаги, написал он их тысячи, десятки тысяч,
но не помнит ни одной строки, которая выражала бы восторг, негодование или что-нибудь в этом роде…
«И прочие чувства – думал он. – Да нешто в бумагах нужны чувства Их и бесчувственный писать может Рожа юноши-критика опять выглянула из-за огненного знака и ехидно улыбнулась. Перекладин поднялся и сел на кровати. Голова его болела, на лбу выступил холодный пот В углу ласково теплилась лампадка, мебель глядела празднично, чистенько, от всего таки веяло теплом и присутствием женской руки,
но бедному чиноше было холодно, неуютно, точно он заболел тифом. Знак восклицательный стоял уже не в закрытых глазах, а передним, в комнате, около женина туалета и насмешливо мигал ему Пишущая машина Машина – шептало привидение, дуя на чиновника сухим холодом. – Деревяшка бесчувственная!
Чиновник укрылся одеялом, но и под одеялом он увидел привидение, прильнул лицом к женину плечу и из-за плеча торчало тоже самое Всю ночь промучился бедный Перекладин, но и днем не оставило его привидение. Он видел его всюду в надеваемых сапогах, в блюдечке с чаем, в Станиславе…
«И прочие чувства – думал он. – Это правда, что никаких чувств не было Пойду сейчас к начальству расписываться а разве это с чувствами делается?
Так, зря Поздравительная машина…»
Когда Перекладин вышел на улицу и крикнул извозчика, то ему показалось, что вместо извозчика подкатил восклицательный знак.
Придя в переднюю начальника, он вместо швейцара увидел тот же знак И все это говорило ему о восторге, негодовании, гневе Ручка с пером тоже глядела восклицательным знаком. Перекладин взял ее,
обмакнул перо в чернила и расписался:
«Коллежский секретарь Ефим Перекладин!!!»
И, ставя эти три знака, он восторгался, негодовал,
радовался, кипел гневом На́ тебе На́ тебе – бормотал он, надавливая на перо.
Огненный знак удовлетворился и исчез

Зеркало
Подновогодний вечер. Нелли, молодая и хорошенькая дочь помещика-генерала, день и ночь мечтающая о замужестве, сидит у себя в комнате и утомленными,
полузакрытыми глазами глядит в зеркало. Она бледна, напряжена и неподвижна, как зеркало.
Несуществующая, но видимая перспектива, похожая на узкий, бесконечный коридор, ряд бесчисленных свечей, отражение ее лица, рук, зеркальной рамы все это давно уже заволоклось туманом и слилось водно беспредельное серое море. Море колеблется,
мигает, изредка вспыхивает заревом…
Глядя на неподвижные глаза и открытый рот Нел- ли, трудно понять, спит она или бодрствует, но, тем не менее, она видит. Сначала видит она только улыбку и мягкое, полное прелести выражение чьих-то глаз,
потом жена колеблющемся сером фоне постепенно проясняются контуры головы, лицо, брови, борода.
Это он, суженый, предмет долгих мечтаний и надежд.
Суженый для Нелли составляет все смысл жизни,
личное счастье, карьеру, судьбу. Вне его, как и на сером фоне, мрак, пустота, бессмыслица. И немудрено поэтому, что, видя перед собою красивую, кротко улыбающуюся голову, она чувствует наслаждение, невыразимо сладкий кошмар, который не передашь ни на словах, ни на бумаге. Далее она слышит его голос, видит, как живет с ним под одной кровлей, как ее жизнь постепенно сливается сего жизнью. На сером фоне бегут месяцы, годы и Нелли отчетливо, во всех подробностях, видит свое будущее.
На сером фоне мелькают картина за картиной. Вот видит Нелли, как она вхолодную зимнюю ночь стучится к уездному врачу Степану Лукичу. Заворотами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потемки. Кругом тишина Ради бога ради бога – шепчет Нелли.
Но вот наконец скрипит калитка, и Нелли видит перед собой докторскую кухарку Доктор дома Спят-с… – шепчет кухарка в рукав, словно боясь разбудить своего барина. – Только что с эпидемии приехали. Не велено будить-с.
Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив ее рукой,
она, как сумасшедшая, бежит в докторскую квартиру.
Пробежав несколько темных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич лежит у себя в постели одетый, но без сюртука и, вытянув губы, дышит себе на ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли,
не говоря ни слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом Му… муж болен – выговаривает она.
Степан Лукич молчит. Он медленно поднимается,
подпирает голову кулаком и глядит на гостью сонными, неподвижными глазами Муж болен – продолжает Нелли, сдерживая рыдания Ради бога, поедемте Скорее как можно скорее А – мычит доктор, дуя на ладонь Поедемте И сию минуту Иначе иначе страшно выговорить Ради бога!
И бледная, измученная Нелли, глотая слезы и задыхаясь, начинает описывать доктору внезапную болезнь мужа и свой невыразимый страх. Страдания ее способны тронуть камень, но доктор глядит на нее,
дует себе на ладонь и – ни с места Завтра приеду – бормочет он Это невозможно – пугается Нелли. – Я знаю, у мужа тиф Сейчас сию минуту вы нужны Я тово… только что приехал – бормочет доктор Три дня на эпидемию ездил. И утомлен, и сам болен Абсолютно не могу Абсолютно Я я сам заразился Вот!
И доктор сует к глазам Нелли максимальный термометр Температура к сорока идет Абсолютно не могу

Я я даже сидеть не в состоянии. Простите лягу…
Доктор ложится Ноя прошу вас, доктор – стонет в отчаянии Нел- ли. – Умоляю Помогите мне, ради бога. Соберите все ваши силы и поедемте Я заплачу вам, доктор Боже мой да ведь я уже сказал вам Ах!
Нелли вскакивает и нервно ходит по спальне. Ей хочется объяснить доктору, втолковать Думается ей,
что если бы он знал, как дорог для нее мужи как она несчастна, то забыл бы и утомление и свою болезнь.
Но где взять красноречия Поезжайте к земскому доктору – слышит она голос Степана Лукича Это невозможно. Он живет за двадцать пять верст отсюда, а время дорого. И лошадей не хватит:
от нас сюда сорок верст да отсюда к земскому доктору почти столько Нет, это невозможно Поедемте, Степан Лукич Я подвига прошу. Ну, совершите вы подвиг!
Сжальтесь!
– Черт знает что Тут жар дурь в голове, а она не понимает. Не могу Отстаньте Новы обязаны ехать И не можете вы не ехать!
Это эгоизм Человек для ближнего должен жертвовать жизнью, а вы вы отказываетесь поехать. Я в судна вас подам!
Нелли чувствует, что говорит обидную и незаслуженную ложь, но для спасения мужа она способна забытьи логику, и такт, и сострадание к людям В ответ на ее угрозу доктор с жадностью выпивает стакан холодной воды. Нелли начинает опять умолять, взывать к состраданию, как самая последняя нищая Наконец доктор сдается. Он медленно поднимается, отдувается, кряхтит и ищет свой сюртук Вот он, сюртук – помогает ему Нелли. – Позвольте, я его на вас надену Вот так. Едемте. Я вам заплачу всю жизнь буду признательна…
Но что за мука Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли поднимает его и тащит в переднюю В
передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой Пропала шапка Но вот, наконец, Нелли сидит в экипаже. Возле нее доктор. Теперь остается только проехать сорок верст, и у ее мужа будет медицинская помощь. Над землей висит тьма зги невидно Дует холодный зимний ветер. Под колесами мерзлые кочки. Кучер то и дело останавливается и раздумывает,
какой дорогой ехать…
Нелли и доктор всю дорогу молчат. Их трясет ужасно, но они не чувствуют ни холода, ни тряски Гони Гони – просит Нелли кучера.
К пяти часам утра замученные лошади въезжают во двор. Нелли видит знакомые ворота, колодезь с журавлем, длинный ряд конюшен и сараев Наконец

она дома Погодите, я сейчас – говорит она Степану Лукичу, сажая его в столовой на диван. – Остыньте, а я пойду посмотрю, что с ним.
Вернувшись через минуту от мужа, Нелли застает доктора лежащим. Он лежит на диване и что-то бормочет Пожалуйте, доктор Доктор А Спросите у Домны – бормочет Степан Лукич Что На съезде говорили Власов говорил Кого?
Что?
И Нелли, к великому своему ужасу, видит, что у доктора такой же бред, как и у ее мужа. Что делать К земскому врачу – решает она.
Засим следуют опять потемки, резкий, холодный ветер, мерзлые кочки. Страдает она и душою и телом, и, чтобы уплатить за эти страдания, у обманщи- цы-природы не хватит никаких средств, никаких обманов Видит далее она на сером фоне, как муж ее каждую весну ищет денег, чтобы уплатить проценты в банк,
где заложено имение. Не спит он, не спит она, и оба до боли в мозгу думают, как бы избежать визита судебного пристава.
Видит она детей. Тут вечный страх перед простудой, скарлатиной, дифтеритом, единицами, разлукой.
Из пяти-шести карапузов, наверное, умрет один.
Серый фон несвободен от смертей. Оно и понятно.
Муж и жена не могут умереть водно время. Один из двух, во чтобы тони стало, должен пережить похороны другого. И Нелли видит, как умирает ее муж. Это страшное несчастие представляется ей во всех своих подробностях. Она видит гроб, свечи, дьячка и даже следы, которые оставил в передней гробовщик К чему это Для чего – спрашивает она, тупо глядя в лицо мертвого мужа.
И вся предыдущая жизнь с мужем кажется ей только глупым, ненужным предисловием к этой смерти.
Что-то падает из рук Нелли и стучит о пол. Она вздрагивает, вскакивает и широко раскрывает глаза.
Одно зеркало, видит она, лежит у ее ног, другое стоит по-прежнему на столе. Она смотрится в зеркало и видит бледное, заплаканное лицо. Серого фона уже нет.
«Я, кажется, уснула – думает она, легко вздыхая
Детвора
Папы, мамы и тети Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади. В ожидании их возвращения Гриша, Аня, Алеша, Соня и кухаркин сын Андрей сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото. Говоря по совести, им пора уже спать но разве можно уснуть, не узнав от мамы, какой на крестинах был ребеночек и что подавали за ужином Стол,
освещаемый висячей лампой, пестрит цифрами, ореховой скорлупой, бумажками и стеклышками. Перед каждым из играющих лежат по две карты и по кучке стеклышек для покрышки цифр. Посреди стола белеет блюдечко с пятью копеечными монетами. Возле блюдечка недоеденное яблоко, ножницы и тарелка, в которую приказано класть ореховую скорлупу. Играют детина деньги. Ставка – копейка. Условие если кто смошенничает, того немедленно вон. В столовой, кроме играющих, нет никого. Няня Агафья Ивановна сидит внизу в кухне и учит там кухарку кроить, а старший брат, Вася, ученик V класса, лежит в гостиной на диване и скучает.
Играют с азартом. Самый большой азарт написан на лице у Гриши. Это маленький, девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра, губами. Он уже учится в приготовительном классе, а потому считается большими самым умным. Играет он исключительно из-за денег.
Не будь на блюдечке копеек, он давно бы уже спал.
Его карие глазки беспокойно и ревниво бегают по картам партнеров. Страх, что он может не выиграть, зависть и финансовые соображения, наполняющие его стриженую голову, не дают ему сидеть покойно, сосредоточиться. Вертится он, как на иголках. Выиграв,
он с жадностью хватает деньги и тотчас же прячет их в карман. Сестра его Аня, девочка лет восьми, сост- рым подбородком и умными блестящими глазами, тоже боится, чтобы кто-нибудь не выиграл. Она краснеет, бледнеет и зорко следит за игроками. Копейки ее не интересуют. Счастье в игре для нее вопрос самолюбия. Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой головкой и с цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет в лото ради процесса игры. По лицу ее разлито умиление. Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет и хлопает в ладоши. Алеша, пухлый, шаровидный карапузик, пыхтит, сопит и пучит глаза на карты. У него ни корыстолюбия, ни самолюбия. Него- нят из-за стола, не укладывают спать – и на том спасибо. По виду он флегма, нов душе порядочная бестия. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре. Ужасно ему приятно, если кто ударит или обругает кого. Ему давно уже нужно кое-куда сбегать, но он не выходит из- за стола ни на минуту, боясь, чтоб без него не похитили его стеклышек и копеек. Так как он знает одни только единицы и те числа, которые оканчиваются нулями, то за него покрывает цифры Аня. Пятый партнер, кухаркин сын Андрей, черномазый болезненный мальчик, в ситцевой рубашке и с медным крестиком на груди, стоит неподвижно и мечтательно глядит на цифры. К выигрышу и к чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружен в арифметику игры, в ее несложную философию сколько на этом свете разных цифр и как это они не перепутаются!
Выкрикивают числа все по очереди, кроме Сони и
Алеши. Ввиду однообразия чисел, практика выработала много терминов и смехотворных прозвищ. Так,
семь у игроков называется кочергой, одиннадцать палочками, семьдесят семь – Семен Семенычем, девяносто дедушкой и т. д. Игра идет бойко Тридцать два – кричит Гриша, вытаскивая из отцовской шапки желтые цилиндрики. – Семнадцать!
Кочерга! Двадцать восемь – сено косим!
Аня видит, что Андрей прозевал 28. В другое время она указала бы ему на это, теперь же, когда на

блюдечке вместе с копейкой лежит ее самолюбие, она торжествует Двадцать три – продолжает Гриша. – Семен Се- меныч! Девять Прусак, прусак – вскрикивает Соня, указывая на прусака, бегущего через стол. – Ай Не бей его, – говорит басом Алеша. – У него, может быть, есть дети…
Соня провожает глазами прусака и думает о его детях какие это, должно быть, маленькие прусачата!
– Сорок три Один – продолжает Гриша, страдая от мысли, что у Ани уже две катерны. – Шесть Партия У меня партия – кричит Соня, кокетливо закатывая глаза и хохоча.
У партнеров вытягиваются физиономии Проверить – говорит Гриша, с ненавистью глядя на Соню.
На правах большого и самого умного, Гриша забрал себе решающий голос. Что он хочет, то и делают. Долго и тщательно проверяют Соню, и к величайшему сожалению ее партнеров оказывается, что она не смошенничала. Начинается следующая партия А что я вчера видела – говорит Аня как бы про себя. – Филипп Филиппыч заворотил как-то веки, и у него сделались глаза красные, страшные, как у нечистого духа

– Я тоже видел, – говорит Гриша. – Восемь Ау нас ученик умеет ушами двигать. Двадцать семь!
Андрей поднимает глаза на Гришу, думает и говорит И я умею ушами шевелить А ну-ка, пошевели!
Андрей шевелит глазами, губами и пальцами, и ему кажется, что его уши приходят в движение. Всеобщий смех Нехороший человек этот Филипп Филиппыч, вздыхает Соня. – Вчера входит к нам в детскую, а я водной сорочке И мне стало так неприлично Партия – вскрикивает вдруг Гриша, хватая с блюдечка деньги. – У меня партия Проверяйте, если хо- тите!
Кухаркин сын поднимает глаза и бледнеет Мне, значит, уж больше нельзя играть, – шепчет он Почему Потому что потому что у меня больше денег нет Без денег нельзя – говорит Гриша.
Андрей на всякий случай еще раз роется в карманах. Не найдя в них ничего, кроме крошек и искусанного карандашика, он кривит рот и начинает страдальчески мигать глазами. Сейчас он заплачет Я за тебя поставлю – говорит Соня, не вынося

его мученического взгляда. – Только смотри, отдашь после.
Деньги взносятся, и игра продолжается Кажется, где-то звонят, – говорит Аня, делая большие глаза.
Все перестают играть и, раскрыв рты, глядят на темное окно. За темнотой мелькает отражение лампы Это послышалось Ночью только на кладбище звонят – говорит Андрей А зачем там звонят Чтоб разбойники в церковь не забрались. Звона они боятся А для чего разбойникам в церковь забираться спрашивает Соня Известно для чего сторожей поубивать!
Проходит минута в молчании. Все переглядываются, вздрагивают и продолжают игру. На этот раз выигрывает Андрей Он смошенничал, – басит ни с того ни с сего Алеша Врешь, я не смошенничал!
Андрей бледнеет, кривит рот и хлоп Алешу по голове Алеша злобно таращит глаза, вскакивает, становится одним коленом на стол ив свою очередь, –

хлоп Андрея по щеке Оба дают друг другу еще по одной пощечине и ревут. Соня, не выносящая таких ужасов, тоже начинает плакать, и столовая оглашается разноголосым ревом. Ноне думайте, что игра от этого кончилась. Не проходит и пяти минут, как дети опять хохочут и мирно беседуют. Лица заплаканы, но это не мешает им улыбаться. Алеша даже счастлив недоразумение было!
В столовую входит Вася, ученик V класса. Виду него заспанный, разочарованный.
«Это возмутительно – думает он, глядя, как Гриша ощупывает карман, в котором звякают копейки. – Разве можно давать детям деньги И разве можно позволять им играть в азартные игры Хороша педагогия,
нечего сказать. Возмутительно!»
Но дети играют так вкусно, что у него самого является охота присоседиться к ними попытать счастья Погодите, и я сяду играть, – говорит он Ставь копейку Сейчас, – говорит он, роясь в карманах. – У меня копейки нет, но вот есть рубль. Я ставлю рубль Нет, нет, нет копейку ставь Дураки вы. Ведь рубль во всяком случае дороже копейки, – объясняет гимназист. – Кто выиграет, тот мне сдачи сдаст Нет, пожалуйста Уходи

Ученик V класса пожимает плечами и идет в кухню взять у прислуги мелочи. В кухне не оказывается ни копейки В таком случае разменяй мне, – пристает он к Грише, придя из кухни. – Я тебе промен заплачу. Не хочешь Ну продай мне за рубль десять копеек.
Гриша подозрительно косится на Васю не подвох ли это какой-нибудь, не жульничество ли Не хочу, – говорит он, держась за карман.
Вася начинает выходить из себя, бранится, называя игроков болванами и чугунными мозгами Вася, да я за тебя поставлю – говорит Соня. –
Садись!
Гимназист садится и кладет перед собой две карты.
Аня начинает читать числа Копейку уронил – заявляет вдруг Гриша взволнованным голосом. – Постойте!
Снимают лампу и лезут под стол искать копейку.
Хватают руками плевки, ореховую скорлупу, стукаются головами, но копейки не находят. Начинают искать снова и ищут до тех пор, пока Вася не вырывает из рук Гриши лампу и не ставит ее на место. Гриша продолжает искать в потемках.
Но вот наконец копейка найдена. Игроки садятся за стол и хотят продолжать игру Соня спит – заявляет Алеша

Соня, положив кудрявую голову на руки, спит сладко, безмятежно и крепко, словно она уснула частому назад. Уснула она нечаянно, пока другие искали копейку Подина мамину постель ложись – говорит Аня,
уводя ее из столовой. – Иди!
Ее ведут все гурьбой, и через какие-нибудь пять минут мамина постель представляет собой любопытное зрелище. Спит Соня. Возле нее похрапывает Алеша.
Положив на их ноги голову, спят Гриша и Аня. Тут же,
кстати, заодно примостился и кухаркин сын Андрей.
Возле них валяются копейки, потерявшие свою силу впредь до новой игры. Спокойной ночи

Смотрите также файлы

Сборник лекций по баллистической экспертизе 2 волгоград 2003 3.pdf

Эргономическое исследование восприятия человеком зрительной информации.docx

Разработка рекомендаций по повышению эффективности деятельности предприятия.docx

Методические рекомендации по организации практической (самостоятельной) работы слушателей по теме.doc

3тосан блім бойынша жиынты баалау тапсырмалары.docx

Файл: Рассказов водном томе Серия Полное собрание сочинений (эксмо) Текст предоставлен издательством.pdf

Смотрите также файлы

Информация

Списки файлов

Дополнительно