Файл: Дальневосточный государственный гуманитарный университет П. И. Колесник, О. А. Сысоева Современная русская литература.doc

Высок и внятен колокольный зов,
Ложится мгла на старые ступени....
Я озарён - я жду твоих шагов.

4 января 1902
«На смерть деда»

(1 июля 1902 г)
Мы вместе ждали смерти или сна.

Томительные проходили миги.

Вдруг ветерком пахнуло от окна,

Зашевелился лист Священной Книги.
Там старец шел - уже, как лунь, седой -

Походкой бодрою, с веселыми глазами,

Смеялся нам, и всё манил рукой,

И уходил знакомыми шагами.
И вдруг мы все, кто был - и стар и млад, -

Узнали в нем того, кто перед нами,

И, обернувшись с трепетом назад,

Застали прах с закрытыми глазами...
Но было сладко душу уследить

И в отходящей увидать веселье.

Пришел наш час - запомнить и любить,

И праздновать иное новоселье.
С. Шахматово
ЛИТЕРАТУРА

Ахметова, Г.Д. Текст как явление культуры / Г.Д. Ахметова // Гуманитарный вектор. – 2008. – № 3. – С. 46–49.

Кульгавчук, М.В. Современный литературный процесс: русские прозаики в поисках героя времени / М.В. Кульгавчук // Вестник Центра международного образования Московского государственного университета. Филология. Культурология. Педагогика. Методика. – 2009. – Т. 4. – С. 71-77.

Манн, Ю. Скорбь и благодарность / Ю. Манн // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 75. – С. 14.

Немзер, А. Мир Чудакова / А. Немзер // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 75. – С. 21.

Паперный, В. В поисках утраченного / В. Паперный // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 75. – С. 17.

Рытова, Т.А. Романы конца 1990-х-2000-х гг. об изменении поколенческих связей и передачи опыта / Т.А. Рытова // Вестник Томского государственного университета. Филология. – 2011. – № 4. – С. 111–125.

Смолярова, Т. Расстояние / Т. Смолярова // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 75. – С. 16.

Степанов, А. «Идиллия или прогресс? Заметки о романе А. П. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени...»» / А. Степанов // Тыняновский сборник. Выпуск 13: XII—XIII—XIV Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. – М., 2009. – С. 400–411.

Сурат, И. Слово и мир Александра Чудакова / И. Сурат // Новое литературное обозрение. – 2005. – № 75. – С. 18.

М.П. Шишкин

---

Ш ишкин, Михаил Павлович (р. 1961).

Окончил романо-германский факультет МГПИ, преподавал иностранные языки в школе. Как писатель дебютировал в журнале «Знамя» рассказом «Урок каллиграфии» в 1993 году. С тех пор все крупные прозаические произведения впервые выходили в свет в «Знамени»: «Всех ожидает одна ночь» (1993), «Взятие Измаила» (1999, Букеровская премия), «Венерин волос» (2005, премии «Национальный бестселлер» и «Большая книга»).

Публикуется с 1993 г. (рассказ «Урок каллиграфии» в журнале «Знамя»).
Автор книг

• 
  «Всех ожидает одна ночь» («Записки Ларионова») (1993).
  
• 
  «Взятие Измаила» (2000).
  
• 
  «Венерин волос» (2005).
  
• 
  «Письмовник» (2010).
  
• 
  литературно-исторический путеводитель «Русская Швейцария» (1999, премия кантона Цюрих).
  
• 
  «Монтрё—Миссолунги—Астапово: По следам Байрона и Толстого» (нем. Montreux-Missolunghi-Astapowo, Auf den Spuren von Byron und Tolstoj; 2002, несколько глав из этой книги вышли по-русски в переводе Ольги Козонковой под названием «Как сделан рай».
  
• 
  авторский сборник под общим названием «Урок каллиграфии» (роман «Записки Ларионова», повесть «Слепой музыкант» и рассказы: «Урок каллиграфии», «Спасённый язык»).
  
• 
  рассказ «Пальто с хлястиком» (2010).
  
• 
  документальная повесть «Кампанила Святого Марка» (2011).
  

ПРЕМИИ

• 
  1993 — Премия журнала «Знамя» за лучший литературный дебют (роман «Всех ожидает одна ночь»).
  
• 
  1999 — Премия кантона Цюрих за путеводитель «Русская Швейцария».
  
• 
  1999 — Премия «Глобус» за произведение, способствующее сближению народов и культур, назначенная ВГБИЛ им. М. И. Рудомино (роман «Взятие Измаила»).
  
• 
  2000 — Лауреат премии «Русский Букер» (роман «Взятие Измаила»).
  
• 
  2005 — Лауреат премии за лучшую иностранную книгу года (Prix du Meilleur livre étranger, Франция) (книга эссе «Монтрё—Миссолунги—Астапово: По следам Байрона и Толстого»).
  
• 
  2005 — Лауреат премии «Национальный бестселлер» (роман «Венерин волос»).
  
• 
  2006 — Лауреат премии «Большая книга» (третье место, роман «Венерин волос»).
  
• 
  2006 — Финалист Литературной бунинской премии (роман «Венерин волос»).
  
• 
  2007 — Grinzane Cavour Prize (итальянский перевод «Венериного волоса»).
  
• 
  2007 — Halpérine-Kaminski Prize for the Best Translation (Laure Troubeckoy, за французский перевод «Венериного волоса»).
  
• 
  2010 — Орден журнала «Знамя».
  
• 
  2010 — Первая премия портала «Имхонет» в категории «Любимый писатель».
  
• 
  2011 — Роман «Письмовник» вошёл в шортлист претендентов на премию «Большая книга».
  
• 
  2011 — Лауреат Международной литературной премии берлинского Дома культуры народов мира за роман «Венерин волос» вместе с переводчиком на немецкий Андреасом Третнером.
  
• 
  2011 — Роман «Письмовник» вошёл в шортлист претендентов на премию «Книга года».
  
• 
  2011 — Роман «Письмовник» вошёл в шортлист претендентов на премию «Нос».
  
• 
  2011 — Премия «Большая книга за роман «Письмовник», в том числе и в «народном голосовании».
  

---

Письмовник
Фрагменты

***

Открываю вчерашнюю «Вечерку», а там про нас с тобой.

Пишут, что в начале снова будет слово. А пока в школах еще по старинке талдычат, что сперва был большой взрыв и все сущее разлетелось.

Причем все, якобы, существовало уже до взрыва — и все еще не сказанные слова, и все видимые и невидимые галактики. Так в песке уже живет будущее стекло, и песчинки — семена вот этого окна, за которым как раз пробежал мальчишка с мячом, засунутым под футболку.

Это был такой сгусток тепла и света.

А размером эта ни окон ни дверей полна горница людей была, сообщают ученые, с футбольный мяч. Или арбуз. А мы в нем были семечками. И вот там все созрело и, напыжившись, поддало изнутри.

Первоарбуз треснул.

Семена разлетелись и дали ростки.

Одно семечко пустило росток и стало нашим деревом, вот тень его ветки елозит по подоконнику.

Другое стало воспоминанием одной девочки, которая хотела быть мальчиком — в детстве ее одели на маскарад Котом в сапогах, и все кругом норовили дернуть за хвост и, в конце концов, оторвали, так и пришлось ходить с хвостом в руке.

Третье семечко проклюнулось много лет назад и стало юношей, который любил, когда я чесала ему спинку, и ненавидел ложь, особенно когда начинали уверять со всех трибун, что смерти нет, что записанные слова — это что-то вроде трамвая, увозящего в бессмертие.

По гороскопу друидов он был морковка.

Перед тем как сжечь дневник и все свои рукописи, он написал последнюю фразу, ужасно смешную: «Дар оставил меня» — я успела прочитать до того, как ты вырвал из моих рук ту тетрадку.

Стояли у костра и поднимали от жара ладони к лицу, глядя на кости пальцев, которые проступали сквозь прозрачную красную плоть. Сверху падали хлопья пепла — теплые сгоревшие страницы.

Да, чуть не забыла, а потом все сущее снова соберется в точку.

Вовка-морковка, где ты сейчас?

И что же это получается? Юлия-дурочка старается, шлет ему письма, а жестокосердный Сен-Пре отделывается короткими шутливыми посланиями, иногда в стихах, рифмуя селедок и шведок, амуницию и сублимацию, засранное очко и улыбку Джоконды (кстати, ты понял, чему она улыбается? — я, кажется, поняла), пупок и Бог.

Любимый мой!

Зачем ты это сделал?

***

Оставалось только выбрать себе войну. Но за этим, понятно, дело не стало. Уж чего-чего, а этого добра у непобитого отечества хлебом не корми, и дружественные царства, не успеешь толком и газету развернуть

---

, уже ловят на штыки младенцев да насилуют старух. Почему-то особенно бывает жалко невинно убиенного царевича в матроске. Женщины, старики и дети как-то привычно проскальзывают мимо ушей, а тут матроска.

Отставной козы барабанщик соло, над колокольней хмарь, родина-мать зовет.

На призывном пункте призывали: каждому нужен свой Аустерлиц!

Действительно, нужен.

Сашенька моя!

***

Володенька!

Смотрю на закат. И думаю: вдруг ты сейчас, в этот самый миг, тоже смотришь на этот закат? И значит, мы вместе.

Такая тишина кругом.

А небо какое!

Вон бузина, и та мироощущает.

В такие минуты кажется, что деревья все понимают, только сказать не могут — совсем как мы.

И вдруг очень остро чувствуешь, что на самом деле мысли и слова сделаны из той же сути, как и это зарево, или то же зарево, но отраженное вон в той луже, или моя рука с перебинтованным пальцем. Так хочется, чтобы ты все это сейчас увидел!

Представляешь, взяла хлебный нож и умудрилась резануть себе палец по самый ноготь. Забинтовала кое-как, а потом нарисовала на бинте два глаза, нос. Получился мальчик с пальчик. Вот с ним весь вечер и разговариваю о тебе.

Перечитала твою первую открытку. Да! Да! Да! Именно так! Все рифмуется! Посмотри кругом! Это же рифмы! Вот мир видимый, а вот — если закрыть глаза — невидимый. Вот часовые стрелки, а вот к ним рифма — стромбус, в миру ставший пепельницей. Вот сосна штопает веткой небо — а вот на полке аптечная травка, полезная тем, что гонит ветры. Это мой забинтованный палец, теперь, наверно, шрам останется навсегда, а рифма к нему — тот же мой палец, но еще до моего рождения, и когда меня уже не будет, что, наверно, одно и то же. Все на свете зарифмовано со всем на свете. Эти рифмы связывают мир, сбивают его, как гвозди, загнанные по шляпки, чтобы он не рассыпался.

И самое удивительное, что эти рифмы уже всегда были — изначально — их нельзя придумать, как невозможно придумать самого простого комара или вот это облако из класса долголетающих. Понимаешь, не хватит никакого воображения, чтобы придумать самые простые вещи!

У кого это было написано про людей, жадных счастья? Как хорошо сказано! Это ведь я — жадная счастья.

А еще стала замечать, что повторяю твои жесты. Говорю твоими словами. Смотрю твоими глазами. Думаю, как ты. Пишу, как ты.

Все время вспоминаю наше лето.

Наши утренние этюды маслом на поджаренных хлебцах.

Помнишь, наш стол под сиренью, покрытый клеенкой с бурым треугольником — след горячего утюга.

---

А вот это ты не можешь помнить, это только мое: ты прошел утром по траве и на солнце будто оставил сверкающую лыжню.

И запахи из сада! Такие густые, плотные, прямо взвесью стоят в воздухе. Хоть наливай в чашку вместо заварки.

И у всего кругом только одно на уме — просто идешь по полю или лесу, а всяк норовит опылить, осеменить. Все носки в семенах травы.

А помнишь, мы нашли в поле зайца с перерезанными ногами — косилкой.

Кареглазые коровы.

На тропинке — козьи орешки.

Наша запруда — муть на дне, цветущая жижа, полная лягушачьей икры. Толстолобики бодаются с небом. Вылезаешь из воды и ощипываешь с себя водоросли.

Я легла загорать, закрыла лицо майкой, ветер шуршит, как накрахмаленное белье. И вдруг что-то в пупке щекотное — открываю глаза, а это ты тонкой струйкой сыплешь из кулака песок мне на живот.

Идем домой, а ветер испытывает деревья и нас на парусность.

Собираем опавшие яблоки — первые, кислые, на компот — и кидаемся этими паданцами.

Лес на закате зубчатый.

А среди ночи будит подпрыгнувшая мышеловка.

<…>

*    *    *

Сашенька моя!

Как ты там? Что с тобой?

Знаю, что думаешь обо мне, ждешь, любишь, пишешь мне.

Раньше вычеркнул бы из этой фразы что-нибудь, чтобы осталось только одно “мне”, а теперь все это кажется таким неважным!

Мне так не хватает твоих писем! Мы все ждем тут почту, но ее нет и, скорее всего, в ближайшее время не будет. Где-то твои письма колесят. И обязательно попадут ко мне — где бы они ни были. Жду и жду — и все равно дождусь. Получу, наверное, сразу целую охапку. Они где-то скапливаются, а потом хлынут, как через запруду…

Вот выдался часок — хочется побыть с тобой.

У нас тут хорошие новости <…> — нас перевели в Восточный арсенал.

Положительное в нашем переселении уже то, что мы не соседствуем больше с лазаретом и не слышно днем и ночью стонов раненых <…>. В западной части арсенала на открытом месте выстроены пороховые погреба. Жутко проходить мимо и чувствовать, что в случае удачного выстрела здесь все взлетит на воздух. И хорошо, если сразу убьет, а не искалечит.

Нет, Сашенька, это я раньше так думал. А теперь я думаю об этом совсем по-другому. Раньше мне казалось, что жить уродом или калекой — несчастье. Никчемная бессмысленность червя. Быть в обузу себе и всем кругом — зачем? Мечтал об идеальной смерти, чтобы не заметить, что умер. Раз — и исчез.

---