Файл: Дальневосточный государственный гуманитарный университет П. И. Колесник, О. А. Сысоева Современная русская литература.doc

А теперь я хочу жить. Как угодно.

Сашка, как хочется жить — калекой, уродом, неважно! Жить! Не переставать дышать! Самое страшное в смерти — перестать дышать.

В лазарете меня как-то поразила такая сцена — там был раненый, все у него было перебито, руки, ноги, ждал ампутации, а какой-то весельчак рассказывал что-то смешное, и вся палатка заливалась хохотом, и этот раненый тоже рассмеялся. Я тогда не понял, не мог понять, чему он смеется. А теперь понимаю.

Пусть меня ранят, пусть стану калекой. Я буду жить! Скакать на одной ноге. Подумаешь, одна нога, зато можно на ней ускакать куда угодно. Обе ноги оторвет — пусть! В окно буду смотреть!

Ослепну — пусть ослепну, но буду тогда слушать все кругом, все звуки, это же такое чудо! Язык? Пусть останется один язык — можно будет знать, чай сладкий или не очень. Останется рука — хочу, чтобы рука жила! Ею можно трогать, ощущать мир!

Сашенька, боюсь, что это письмо тебе покажется бредом. Прости меня, хорошая моя, за все, что тут несу. Бред не потому, что болен, а просто потому, что я — я.

И что самое удивительное — здесь каждый надеется благополучно вернуться домой.

И каждый, когда видит кого-то другого, знакомого или незнакомого, с пустыми тусклыми зрачками, восковой кожей, открытым ртом, думает невольно с радостью: он, не я! Стыдная непобедимая радость: сегодня убили его, не меня! А я сегодня еще жив!

И нельзя избавиться от мысли, что любое мое письмо, даже это, может оказаться последним. Или вовсе незаконченным. Это только в операх все заканчивается осмысленно, с последней нотой заключительной арии. А тут умирают как попало.

Сашенька, что может быть страшнее, чем умереть как попало?

Каждая минута может оказаться последней и каждое письмо, поэтому нужно обязательно сказать главное, а не писать о пустяках.

И именно потому, что каждую минуту это письмо может прерваться, мне необходимо рассказать тебе сейчас все, что не сказал или откладывал на потом.

А о чем писать? Все кажется пустяками.

*    *    *

Трамвайное утро. Сколько их!

За окном еще темно, а внутри вагона от тусклых лампочек у всех лица синие, как у утопленников.

Кто носом клюет, кто глаза пачкает о газету.

На первой странице война, на последней кроссворд.

Из столиц сообщают, что в публичной библиотеке с зелеными разводами на протекшим потолке нельзя сидеть — туда бездомные приходят досыпать, уткнувшись в журнальную подшивку, смердя.

Из Галлии пишут, что вечерами, в густых лучах заката на булыжнике мостовой нарастает кожица.

---

Из Иерусалима пишут.

Новости науки: ученые подсчитали, что за последние 5000 лет большинство людей сближаются меж собой не по выбору, а как деревья, которые не выбирают ни своих соседей, ни опылителей, просто переплетаются ветвями и корнями, потому что разрослись.

Еще опытным путем выяснили, что со временем какая-то петрушка. События могут выступать в любой последовательности и происходить с кем угодно. Можно одновременно на кухне зудеть на гребешке с папиросной бумагой так, что чешутся губы, и в то же время на совсем другой кухне читать письмо от человека, которого больше нет. Вот ты у зубного, тебе иголкой залезли в канал и дергают нерв, а через восемь столетий бахрома скатерти на сквозняке колыхнулась. И вообще, уже древними подмечено, что с годами прошлое не удаляется, а приближается. А часы все только и могут, что верещать, как кузнечики, показывают кто во что горазд, тогда как давно известно, что без десяти два.

Вследствие варварской ловли в Альпах почти исчезли бабочки.

Чай, завернутый в газетку, заменяет сигаретку.

К вечеру еще, может, проведрится.

Происшествия. Шла и не знала, что жизнь короче юбки.

Письма читателей. Как это здорово, когда тебя ждут к ужину!

Снежная баба сокрушается, почему все жалеют «Титаник» и никто — айсберг?

Ищу марку с изображением голубятника, который ждет возвращения своих голубей из полета и смотрит не в высоту, а в таз с водой: так видней небо.

Одинокая, себе на уме, давно уже шатенка, без вредных привычек, ну, может, курю иногда, сама себе сестра, по гороскопу друидов — горчичное зерно, рост — уместится под мышкой, объема нет, глаза — озерки Есевонские, что у врат Батраббима. Вроде обеспеченная. Раньше работала в больнице за высоким кирпичным забором, утыканным сверху осколками стекла, чтобы царапать ветер. Там дети боялись не рака, а уколов — приходилось долго искать место на исколотой руке.

А теперь — повелительница жизни. Весть и вестник.

Ставлю запятые во фразе: казнить нельзя помиловать.

Петелькой выскребаю. На лоточке ручка, ножка, смотрю, чего еще недостает — пока всего не выскребу.

Прихожу уставшая после работы домой, а это недом.

<…>

Соглашаюсь всегда на дежурство по праздникам, чтобы поменьше оставаться сама с собой. Днем еще ничего, а вечером возвращаюсь в это непонятное место, где стоит моя кровать, и выпиваю на ночь рюмку наливки, чтобы заснуть поскорее, избавиться от себя.

---

И радуюсь, когда Янка зовет по субботам посидеть с ее детьми.

<…>
*    *    *

Сашенька!

Любимая! Родная моя!

Я иду к тебе. Осталось совсем немного.

Со мной случилось удивительное.

Вдруг слышу:

— А ну, покажи-ка мне твои мускулы!

Я ничего не понимаю и спрашиваю:

— Кто ты?

А он:

— Кто я? Разве не видишь? Я — поп Иван, а это кругом мое царство, горластое, благоухающее, нетленное. Я — господин господствующих и повелитель всех повелителей. В царстве моем каждый знает свое будущее и все равно живет свою жизнь, любящие любят еще прежде того, как узнают друг о друге, познакомятся и разговорятся, и реки текут днем в одну сторону, а ночью в другую. Устал?

Я:

— Да.

Он:

— Присядь. Я сейчас чайник поставлю.

Я:

— Не могу. Мне надо идти.

Он:

— Я знаю.

Я:

— Я должен спешить. Дело в том, что...

Он:

— Я знаю, я все знаю. Она тебя очень ждет.

Я:

— У меня нет времени. Я должен идти к ней. Я пойду.

Он:

— Подожди, ты без меня не найдешь. Я тебя провожу. Посиди пока, передохни. Я должен доделать одно дело и — в путь. Я скоро.

Я:

— Скажи, а вот эта картинка на стене...

Он:

— Ну, говори, говори! Не обращай внимания, что я пишу. Я должен это дописать, совсем немного осталось. Я тебя слушаю.

Я:

— Откуда у тебя это?

Он:

— Что?

Я:

— Этот план парохода в разрезе. Тот самый, с пририсованным матросом на якоре, вот же он, с ведром и кистью.

Он:

— Это нужно взять с собой. Вынь кнопки и сверни в трубочку. Кстати, ты что, не знаешь, что якорь — единственное на корабле, что не красят? Ладно, пустяки. Нужно взять с собой все важное, ничего не забыть. Подумай, соберись!

Я:

— А у меня ничего нет. Мне ничего не нужно.

Он:

— Ты забыл, что ли? Сам же говорил, что понял: ненужное — самое необходимое. Вот, слышишь?

Я:

— Прутиком по решетке?

Он:

— Да. Идут и трещат все кому не лень, кто палкой, кто зонтиком. А теперь, слышишь, кузнечики — будто кто-то заводит часики. А это прогремел на стрелках далекий трамвай.

Я:

— А это что?

Он:

— Как что? Колючки репейника. Ты же бросал ей в волосы. Потом сам их вытягивал, а они цеплялись. Все это тоже нужно взять. А запахи! Разве можно забыть запахи! Помнишь, сладкий дух из кондитерской? Ваниль, корица, шоколад, твои любимые пирожные-картошки.

---

Я:

— Смотри, а вот тот лист из гербария, на котором написано старательным детским почерком: «Подорожник,Plantago». Тоже возмем?

Он:

— Разумеется. И поленницу книг на полу в твоей комнате. И мамино кольцо, которое еще только кружится по подоконнику, подпрыгивая прозрачным золотым шариком, тренькая. И то, как один человек когда-то протирал очки галстуком.

Я:

— И обрывок газеты, приставший к порезу от бритья?

Он:

— Да, конечно, ведь у каждого такого обрывка есть свой, не похожий ни на кого человек, и он щупает пальцами стрелки на своих часах без стекла на циферблате.

Я:

— Нам пора!

Он:

— Да, да. Сейчас пойдем. Подожди еще немного!

Я:

— А где та круглая галька, которая вечность?

Он:

— А я ее выбросил. Сунул в карман и пошел погулять. Там был пруд. Вечность подпрыгнула на воде пару раз и булькнула, только круги остались, да и те ненадолго.

Я:

— Идем же!

Он:

— Сейчас! Сейчас. Что-то хотел тебе сказать, а теперь не вспомню. А, вот — не слушай Демокрита! И тела могут соприкасаться, и нет никакого зазора между душами. А люди становятся тем, чем они всегда были, — теплом и светом. Сейчас пойдем. Пора. Посмотри, ничего не забыли? Я заканчиваю. Все. Перо поскрипывает по бумаге, как чисто промытые волосы под пальцами. Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ

1. Используя предложенные фрагменты из работы С.Н. Лашовой «Хронотоп в прозе М. Шишкина», охарактеризуйте концепцию времени и пространства, представленную в романе Михаила Шишкина. Проиллюстрируйте ее примерами из текста.

«В большинстве работ, посвященных творчеству М. Шишкина, отмечается уникальная особенность изображения исторического времени писателем: время в изображении М. Шишкина взаимопроницаемо, одномоментно: в его произведениях настоящее, прошлое и будущее объединены воедино, между ними невозможно провести четкую грань. В одном из своих интервью сам М. Шишкин так определил эту особенность своего творчества: «Ответить на прямой вопрос, где и когда происходит действие, сложно – оно происходит всегда и везде».

«Размывание временных модусов является особенностью и последнего романа автора «Письмовник» (2010). Герои романа живут в разных временных модусах. Он пишет ей письма из Китая начала ХХ века, куда была отправлена русская армия на подавление восстания ихэтуаней (более известного как Боксерское восстание), – в ее письмах мы узнаем приметы 60–70 годов прошлого столетия. Но парадоксальное несовпадение временных модусов героев не создает ощущения дисгармонии – все то, о чем они пишут в письмах, архетипично: детство, проблемы взросления, осознание своей сути, осознание жизни и смерти как таковой, болезни, потеря близких…

---

В «Письмовнике», на наш взгляд, происходит спатиализация – превращение времени в пространство (от латинского spatium – пространство, опространствование). В связи с этим весьма интересен в романе хронотоп трамвая, приобретающий в тексте глубокое символическое звучание: трамвай становится символом времени, в нем, переполненном людьми, движущемся к «точке схода», – сакральному будущему всех живших и живущих – героиня вновь встречает своего умершего отца и мелочь, которую пересчитывает кондуктор, это «монеты утрехтской безглавой чеканки». Движение к «точке схода» (ёще один пример опространствования времени) – это извечный цикл, который повторяют все живущие, именно об этом говорит отец героини: «Видите ли, она умирает! А мы, значит, не умираем? В трамвае едем! А куда мы едем? Туда и едем!»»⁹⁶.

2. Объясните заглавие романа. Сравните различные толкования понятия «письмовник». Покажите их взаимодополняемость.

Так, согласно словарю Ожегова, письмовник - «сборник образцов для составления писем, а также книгу – собрание коротких поучительных рассказов и сведений общеобразовательного характера». Толковый словарь русского языка под редакцией Д.Н. Ушакова определяет его как «1) сборник образцов для составления писем разного содержания; 2) книга для самообразования по языку и литературе».

3. Проясните суть проблемы, поднимаемой исследователями творчества М. Шишкина С.П. Оробием и Д. Ларионовым. При этом учитывайте взаимосвязь следующих аспектов мира произведения: герой – автор – концепция произведения.

1) Оробий С.П.:

«Принципиальные неточности и умолчания в портретах главных героев делают их образы предельно абстрактными, придают действию архетипический характер — что может быть универсальнее, чем мужское и женское начало; мужской образ в произведении связан с вечной темой войны и смерти, женский — со столь же вечными темами рождения ребенка, жизни. Появление «Письмовника» позволяет утвердиться в мысли о том, как далек Шишкин от постмодернистской поэтики. Пародируя чужие тексты, постмодерн относился к ним с неизменной снисходительностью, отчуждением: «классики писали не про нас». Шишкин же исходит из другой, прямо противоположной установки: мысли сокровенны, герои живы, просто их надо проявить, увидеть сквозь напластования языка и времен...Последний роман писателя заканчивается парадоксальным принятием смерти как великого дара, растворением героев во времени, но теперь и «Сашенька», и «Володенька» могут умереть спокойно. Писатель Шишкин знает про них то, что не позволит им исчезнуть никогда»

---