Файл: Дальневосточный государственный гуманитарный университет П. И. Колесник, О. А. Сысоева Современная русская литература.doc

- Книга путешествий по Империи. М., 2000;

- Пятое измерение. На границе времени и пространства. – М., 2002;

- Путешествие из России. М., 2003;

- Кавказский пленник. М., 2004;

- Близкое ретро. М., 2004.

- Путешественник. М., 2004.

- С нами и без нас. М., 2004.

- Новые сведения о человеке. М., 2005.

- Воспоминание о Пушкине. М., 2005;

- Дворец без царя. М., 2005;

- Победа. М., 2005.

- Серебро-золото. Дубль. М., 2005.

- Полуписьменные сочинения (+ CD). М., 2006;

- Полет с героем. М., 2007.

- Моление о чаше. М., 2007;

- Преподаватель симметрии. М., 2008.
ПРЕМИИ
Награжден орденами «Знак Почета» (1987), «За заслуги в искусстве и литературе» (Франция, 1993), медалью Мовсеса Хоренаци (Армения, 1999). Премии им. Андрея Белого, за лучшую иностранную книгу (Франция), Пушкинская премия фонда А. Тепфера (1989), Гос. премии РФ (1996), премии журналов «ИЛ» (1994), «Огонек» (дважды, 1995), «НМ» (1996), «Звезда» (1997), премия «Северная Пальмира» (1995), Царскосельская премия (1999). Почетный гражданин Армении (1997), почетный доктор Ереванского ун-та (с 1997).

ПРЕПОДАВАТЕЛЬ СИММЕТРИИ
«Первая публикация романа в новеллах «Преподаватель симметрии» в 1987 г. автором представлена как мистификация: перевод книги новелл английского писателя первой половины ХХ в. Э. Тайрд-Боффина, его новелл о жизни вымышленного знаменитого писателя Урбино Ваноски, переставшего публиковаться и исчезнувшего для читателей, и новелл из книг Ваноски. Судьба Ваноски даётся и как повествование Тайрд-Боффина о встрече с Ваноски, и как изложение «известных» ему фактов судьбы Ваноски, и как рассказ Ваноски о своей жизни, воспроизведённый Тайрд-Боффином (рассказ в рассказе), и как мистификация Тайрд-Боффина – публикация новелл из книг вымышленного им знаменитого писателя Ваноски, взявшего в конце жизни имя Воконаби. Тем самым Битов создаёт три повествовательных маски: маска с именем Урбино Ваноски, которому приписывается авторство новелл «0 – цифра или буква?» и «Битва при Эйзете»; маска с именем Э. Тайрд-Боффин («Вид неба Трои» и «Стихи из кофейной чашки»); и маска профанного переводчика, во-первых, плохо знающего английский язык, во-вторых, забывшего текст новелл, давно прочитанных, затем пересказанных, затем записанных в версии пересказа и, наконец, обнаруженных и опубликованных через несколько лет после чтения»

---

⁵³.

Роман-эхо

Вольный перевод с иностранного
 Мы живем в такое время, когда пишутся самые парадоксальные сочинения, но не тогда, когда они имеют успех.

Вольтер о Лоренсе Стерне
– Мне кажется, синьор, – сказала Ревекка, – что вы в совершенстве изучили пружины сердца человеческого и что геометрия является вернейшим путем к счастью.

Ян Потоцкий

Рукопись, найденная в Сарагосе
Ему мало было Бога, – он привлек в доказательство математику.

Торнтон Уайлдер

Мост короля Людовика Святого
Фрагменты

В конце предложения (The Talking Ear)

Из книги У. Ваноски «Муха на корабле»

Памяти Антона О.
Когда все движется, все одновременно не движется, как, например, муха на корабле.

Паскаль
Вчера еще было солнечно, и я наблюдал роскошный закат. Солнце опускалось прямо в море. Плющилось, становилось овальным и разве что не шипело... Зато как-то радостно и одновременно панически свиристели об этом птицы. Я знаю, они так делают каждый раз, будто не верят, что оно завтра взойдет. Я все это прекрасно знаю, но насколько реже я был свидетелем живого солнца, чем птицы!

Вот то и трудно иметь в виду: который раз первый, а какой – последний... Если иметь в виду время, то человек не имеет о нем понятия. Зашло, но взойдет ли?.. погружаемся в сон. Проснемся ли?

А я опять проснулся, от того же щебета птиц, не столь радостного, сколь удивленного, но еще более неистового: ни солнца, ни моря, ни неба. Серые стены крепостных стен и прочих развалин слились с отсутствием всего и растворились, как соль. Лишь еле прорисовывающаяся масса Собора Богоматери вплывает в мое окно, как нос наткнувшегося на риф корабля. На колокольне, как склянки, сыро прозвучал рассветный час, пять утра, и с каждым ударом все отчетливей прорисовывалась ветка дерева с неприлично радостной молодой листвой и толстой непоющей птицей. Поющие же, всегда маленькие, были невидимы в той же листве.

Ровно с седьмым ударом на колокольне они закончили свою утреннюю работу, и наступила тишина.

Я на острове, хоть и шведском, и здесь я все понимаю. Я приплыл сюда, чтобы быть поближе к моему русскому сюжету. Россия – напротив…

---

Никак мне не выработать этот сюжет... Может, потому что он русский? Русский или из России??

В России нет сюжета – одно пространство. Так нет сюжета в океане. Робинзон или Стивенсон тому не доказательство – они, как мы, англичане: высадили свои сюжеты на острова. В океане нет сюжета, как нет его и в России: опыту не во что упереться – края нет, бездна. Для сюжета необходимо первым делом замкнуть пространство. Как в театре. Как Шекспир. Правда, недавно открыли у нас одного замечательного американца... Вот где литературы не должно быть по определению! однако... Он все к нам в Англию рвался, не добрался – так они его у себя и затюкали, не признали, эти янки. Вот у него океан получился!

Так это потому, что автор угадал героя – герой у него кит, причем белый*. Такой большой и одинокий, как остров. Этакой живой плавающий остров, который надо уничтожить, потому что такого не может быть... Нет, без острова никак! Корабль – тоже плавающий остров, хотя и женского рода, так что вся наша пиратская литература не об океане, а об оторванных от Великобритании островах.

В России островов нет. Там, где начинаются острова, она обрывается, эта Тартария. Где-то в Японии. Поэтому-то она войну японцам и проиграла.

Впрочем, я в России не бывал – не мне судить. Может, кочевники воспринимают свою степь как океан, а своих лошадей как лодки?.. Тогда они в вечном плавании, и вся их литература, если она у них есть, тоже пиратская или скорее бандитская. Я, впрочем, не читал. Я только «Войну и мир» читал... Книга, конечно, небывалая, но очень уж толстая. Как Россия. Говорят, что там очень красивые женщины. Элен, Наташа... Зачем только они так много говорят по-французски?

В России я не бывал, но общался хорошо с одним русским, и он мне столько порассказал всякой всячины, что страна слиплась в моей памяти в некий островок, плавающий в этом по-прежнему непостижимом пространстве, и эта память мучает меня, и хочется отделаться от нее, переложив в более или менее нормальный сюжет...

Рассказчик мой, назовем его, как входящего ныне у нас в моду Чехова, Антон, накануне Первой мировой высадился на берег в одном лондонском пабе, куда захаживал и я, когда мне удавалось хоть что-либо дописать до конца, и я обретал это право выпить как гонорар свыше.

Антон неплохо говорил по-английски, завораживая меня небывалой музыкой произношения и, как оказалось, ума. С пинтой слушать его было вообще волшебно, будто я попадал даже не в русское, а в кэрролловское пространство; только если у Кэрролла правда претворялась в вымысел, то у моего русского, наоборот, всякая неправда подтверждалась его собственной жизнью, и вымысел вдруг оборачивался реальностью. <…>

---

При первой нашей встрече этот сибиряк из деревни Fathers (Батьки) назвался членом экспедиции капитана Роберта Скотта – чего только не наплетут о себе в пабе! – вся Британия была потрясена обстоятельствами его гибели и прибытием останков экспедиции. <…> В экспедицию он был нанят лейтенантом Брюсом во Владивостоке, чтобы закупить в Харбине, тогда русском городе, маньчжурских лошадей. В этом он знал толк – в крепких, компактных, морозоустойчивых лошадках, – поскольку несколько сезонов гонял отары овец то ли в Монголию, то ли из Монголии... Монголия – это в Сибири?

<…> Господи! Где же сюжет?! Любой сюжет следует начинать с портрета. Но попробуй опиши моего Антона... И портрет его бессюжетен: ни на кого не похож, но и похож ни на что. Такой цельный белобрысый кусок. Впрочем, очень даже мыслящий.

Казалось, он был чересчур открыт, но, чем более он открывался, тем менее отчетливым становился для меня его образ, сливаясь с образом страны, которую он представлял.

Всё каким-то образом теряет в ней плотность, выливаясь в ход рассуждения (раз-мышления, а не мысли, раз-думья, а не идеи), которое, в свою очередь, чем более приближается к конечному заключению (на русском conclusion и imprisonment суть синонимы), окончательно приобретает бес-плотность.

Некоторые формулировки, однако, Антон вколотил в мое сознание, как гвозди, и теперь на них развешана для меня вся эта простыня непомерной России, с разреженными станциями назначения, где то ли очередная кружка сопровождала мысль, то ли мысль порождала следующую кружку: заключение как вывод и вывод как заключение.

– Если тюрьма – это попытка человека заменить пространство временем, то Россия – это попытка Господа заменить время пространством!

Формула мне нравилась, и я начинал возражать, припоминая законы Ньютона.

– Вы еще Архимеда с его ванной вспомните! – тут же прерывал меня Антон. – Как раз в том-то все и дело, что граница времени и пространства существует! И с наибольшей отчетливостью эта граница явлена в России.

Такая схоластика выводила меня из себя.

– Ну и где же проходит эта ваша граница? – язвил я.

– В том-то и дело, что она подвижна. Как поршень или как мембрана. Устойчивей всего по Уралу и по Кавказу. Хотя иногда она проходит и по Москве... Но тогда это уже трещина, куда проваливается время.

– То есть как проваливается??

---

– Нормально. Век или два.

– Позвольте, но это противоречит всякому здравому смыслу, не говоря уж о физических законах!

– А что физические законы?.. Они не всюду действуют.

– Как такое может быть?

– Но ведь лейтенант Эванс, можно сказать, на моих глазах провалился! Вы видели хоть раз, как трескается лед? Кто знает, может, время – это глыба, а не течение...

Тут уж я выходил из себя, что достаточно мучительно для англичанина.

Антон же успокаивался и говорил удовлетворенно:

– У вас потому и физические законы действуют, что человеческие соблюдаются. Вы все до ума доведете.

Уж как мне нравились эти его кальки с русского: довести до ума, свести с ума... Меня он сводил с ума, но без всякого насилия – вот что изумительно.

– Да, – примирительно вздыхал он, – беда стране, в которой закон не действует, а применяется.

– Вы кого это имеете в виду?! – Я готовился отразить нападение.

– Россию, конечно. У вас-то все в порядке. У вас пре-це-дент соблюдается...

– В России, что ли, прецедентов нет?

– У нас все – прецедент. Поэтому и не учесть его.

– Кем же он у вас в таком случае применяется?

– Кто?

– The Law, I meen.

– А-а, вот ты о чем!.. На чьей стороне закон? А на стороне власти!

– А что же тогда у вас власть?

– Самая разнузданная форма страсти.

– Passion??

Антон пускался в рассуждение об иерархии чувств (вертикали власти), но мне уже хватало, я отказывался понимать и отправлялся спать, так и не постигнув, почему у нас чувств не пять, а семь, как нот или цветов в спектре.

– Россия – это вовсе не отсталая, а преждевременная страна. <…>

– Чья бы корова мычала...

– Вот ду ю мин бай cow?

– А то, что сами захватили полмира и грабите его по-черному.

– Ю мин blacks?

– Про негров я даже не говорю, это вообще позор! А мы вот со своей землей ничего не делаем, она у нас про запас, на будущее. Потому я и сказал впрок. Вот, как золотишка впрок намоем, так и Аляску с Индией выкупим. Переплатим, конечно... Но уж такие мы, нерасчетливые.

– По вашей логике, Антон, получается, что как раз самые расчетливые! Да кто вы вообще такие, русские? Татары? Монголы?

– Ну уж нет. Я Скотту так объяснял, что русские – это неполучившиеся немцы, неполучившиеся евреи и неполучившиеся японцы. Вместе взятые. Полтора человека. <…>

– Мне нравился Антон. И он это почувствовал.

– Так вот что я вам скажу: русский человек – это то же месторождение, то же золото. Его только разведать, добыть, промыть и обогатить надо бы. Опять же язык... Он у нас, конечно, есть. Очень даже неплохой. Не хуже вашего. Вот его ни добывать, ни обогащать, ни промывать не надо бы – только разведывать. Сами посудите, что в вашем языке главное?

---