Файл: Анна Лёвенхаупт ЦзинГриб на краю света. Овозможности жизни на.pdf
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 05.12.2023
Просмотров: 390
Скачиваний: 5
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
Часть первая
Что осталось?
Стоял безветренный солнечный вечер, когда я об- наружила, что заблудилась безо всякого снаряжения в незнакомом лесу. Я отправилась в свой первый по- ход за мацутакэ – и сборщиками мацутакэ – в Каскад- ных горах Орегона. В тот день я обнаружила «боль- шой лагерь» сборщиков, в ведении Лесной службы,
но все сборщики ушли на охоту. Я решила поискать грибы самостоятельно, пока жду возвращения гриб- ников.
Лес был настолько малообещающим, что хуже не придумаешь. Почва сухая, каменистая, и ничто на ней не росло, кроме тощих хворостин скрученной сосны.
В подлеске – никакой растительности, даже травы;
я тронула землю и порезала пальцы о шершавую пем- зу. День таял, а мне попались лишь одна-две «медные шляпки» – сомнительные оранжевые грибы со слад- коватым запахом
23
. И всё. Более того, я потеряла ори- ентиры. Куда ни повернусь – все в этом лесу одинако- вое. Я не имела никакого понятия, где именно я оста-
23
Для грибников-любителей: это были Tricholoma focale. [Рядовка опенковидная, или перевязанная, обиходно – рядовка. – Примеч. пер.]
1. Искусство приметливости
Я не предлагаю вернуться в каменный
век. Намерение мое – не реакционное и даже
не консерваторское, а попросту подрывное.
Похоже, утопическое воображение попало
в ту же ловушку, что и капитализм,
индустриализм и человеческое население, –
в одностороннее движение к будущему,
сводящееся только к росту. Я же всего
лишь пытаюсь представить, как подложить
свинью на рельсы.
– Урсула К. Ле Гуин
24
В 1908 и 1909 годах два железнодорожных пред- принимателя наперегонки бросились прокладывать рельсы вдоль орегонской реки Дешут
25
. Цель и того,
и другого – первым связать могучие орегонские сос- ны на востоке Каскадных гор и многочисленные ле-
24
Статья «Неевклидов взгляд на Калифорнию как холодное место жизни», из сборника «Танец на краю света» (Ursula K. Le Guin, «A non-
Euclidean view of California as a cold place to be», Dancing at the edge of the world. P. 80–100, New York: Grove Press, 1989. P. 85).
25
Philip Cogswell, «Deschutes Country Pine Logging», в: High and mighty,
ed. Thomas Vaughan. P. 235–260 (Portland: Oregon Historical Society,
1981); Ward Tonsfeldt, Paul Claeyssens, Railroads up the Deschutes canyon (Portland: Oregon Historical Society, 2014), www.ohs.org/education/
oregonhistory/narratives/subtopic.cfm?subtopic_ID=395
– мир без телеологии. Неопределенность, бесплано- вая природа времени пугает, однако благодаря мыш- лению в понятиях прекарности делается очевидным:
неопределенность-то и делает жизнь возможной.
Единственная причина, почему все это звучит странно, – в том, что большинство из нас выросло в грезах о модернизации и прогрессе. Эти рамки вы- деляют те черты настоящего, которые могут вести к будущему. Остальное обыденно и «отваливается» по ходу истории. Представляю, как вы возражаете мне:
«Прогресс? Да это ж понятие из XIX века». Понятие прогресса, относящееся к положению в целом, ныне встречается редко, и даже модернизация XX века уже воспринимается как архаика. Но их категории и на- дежды на улучшение ситуации – всегда с нами. Мы ежедневно представляем себе образы прогресса: де- мократия, рост, наука, перспективы. С чего нам ожи- дать, что экономики будут расти, а науки – развивать- ся? Даже без подробных описаний развития наши ис- торические теории погружены в эти понятия. Как и на- ши личные грезы. Признаю´, мне трудно даже произ- нести это: совместного счастливого конца может и не случиться. Чего тогда вообще вставать поутру?
Прогресс встроен и в общепринятые представле- ния о том, что значит быть человеком. Даже под личи- ной других понятий – «агентность» (agency), «созна-
Что осталось?
Стоял безветренный солнечный вечер, когда я об- наружила, что заблудилась безо всякого снаряжения в незнакомом лесу. Я отправилась в свой первый по- ход за мацутакэ – и сборщиками мацутакэ – в Каскад- ных горах Орегона. В тот день я обнаружила «боль- шой лагерь» сборщиков, в ведении Лесной службы,
но все сборщики ушли на охоту. Я решила поискать грибы самостоятельно, пока жду возвращения гриб- ников.
Лес был настолько малообещающим, что хуже не придумаешь. Почва сухая, каменистая, и ничто на ней не росло, кроме тощих хворостин скрученной сосны.
В подлеске – никакой растительности, даже травы;
я тронула землю и порезала пальцы о шершавую пем- зу. День таял, а мне попались лишь одна-две «медные шляпки» – сомнительные оранжевые грибы со слад- коватым запахом
23
. И всё. Более того, я потеряла ори- ентиры. Куда ни повернусь – все в этом лесу одинако- вое. Я не имела никакого понятия, где именно я оста-
23
Для грибников-любителей: это были Tricholoma focale. [Рядовка опенковидная, или перевязанная, обиходно – рядовка. – Примеч. пер.]
вила машину. Решив, что загляну в лес ненадолго, я ничего с собой не взяла и понимала, что скоро мне захочется пить, есть – и станет холодно.
Побродив еще немного, я все же наткнулась на про- селочную дорогу. Но куда мне по ней идти? Солнце садилось, я брела по дороге. Прошла я не больше ми- ли, и тут показался пикап. В нем ехали молодой чело- век с веселым лицом и бывалый старик, они предло- жили меня подбросить. Молодой представился Као.
Сказал, что сам он, как и его дядя, – из яо, с хол- мов Лаоса, они вместе перебрались в Штаты из лаге- ря беженцев в Таиланде еще в 1980-е. Живут в кали- форнийском Сакраменто, по соседству, приехали со- бирать грибы. Они доставили меня к себе в лагерь.
Молодой человек отправился с пластиковыми кани- страми за водой – куда-то довольно далеко. Старший не знал английского, но оказалось, что немножко ра- зумеет мандарин – как и я. Пока мы обменивались неуклюжими фразами, он вытащил курительный ка- льян, выделанный из ПВХ-трубки, и закурил.
Когда Као вернулся с водой, уже смеркалось. Тем не менее он позвал меня пособирать грибы с ним: де- скать, тут неподалеку есть. В сгущавшейся тьме мы влезли на каменистый склон холма вблизи лагеря. Я
не видела ничего, кроме голой земли и чахлых сосен.
Као же, с ведром, ковырял палкой в бесплодной с ви-
Побродив еще немного, я все же наткнулась на про- селочную дорогу. Но куда мне по ней идти? Солнце садилось, я брела по дороге. Прошла я не больше ми- ли, и тут показался пикап. В нем ехали молодой чело- век с веселым лицом и бывалый старик, они предло- жили меня подбросить. Молодой представился Као.
Сказал, что сам он, как и его дядя, – из яо, с хол- мов Лаоса, они вместе перебрались в Штаты из лаге- ря беженцев в Таиланде еще в 1980-е. Живут в кали- форнийском Сакраменто, по соседству, приехали со- бирать грибы. Они доставили меня к себе в лагерь.
Молодой человек отправился с пластиковыми кани- страми за водой – куда-то довольно далеко. Старший не знал английского, но оказалось, что немножко ра- зумеет мандарин – как и я. Пока мы обменивались неуклюжими фразами, он вытащил курительный ка- льян, выделанный из ПВХ-трубки, и закурил.
Когда Као вернулся с водой, уже смеркалось. Тем не менее он позвал меня пособирать грибы с ним: де- скать, тут неподалеку есть. В сгущавшейся тьме мы влезли на каменистый склон холма вблизи лагеря. Я
не видела ничего, кроме голой земли и чахлых сосен.
Као же, с ведром, ковырял палкой в бесплодной с ви-
ду почве и то и дело вытаскивал крепышей, одного за другим. Как такое может быть? Ну нет же ничего – и все-таки есть.
Као вручил мне гриб. Тогда-то я впервые учуяла за- пах. Он оказался непрост. Не как у цветка или у пищи,
от которой текут слюнки. Он резкий. Многие так и не могут его полюбить. Его трудно описать. Для некото- рых он связан с гниением, а для кого-то – с чистой кра- сотой: аромат осени. Впервые понюхав, я просто…
поразилась.
Изумление мое вызвал не один лишь запах. Что люди народа яо, японские грибы-деликатесы и я де- лаем вместе посреди убитого промышленностью оре- гонского леса? Я жила в Штатах долго и никогда ни о чем подобном не слыхивала. Лагерь яо вернул меня к моей ранней работе в Юго-Восточной Азии, а гриб разбудил во мне интерес к японской эстетике и кух- не. Убитый лес, напротив, показался научно-фанта- стическим кошмаром. Моему ограниченному здраво- му смыслу все это увиделось чудесным образом вне времени и пространства – нечто, возникшее из сказ- ки. Я была ошарашена и заинтригована – и не могла оставить дальнейшее исследование. Эта книга – моя попытка втянуть вас в обнаруженные мною дебри.
Као вручил мне гриб. Тогда-то я впервые учуяла за- пах. Он оказался непрост. Не как у цветка или у пищи,
от которой текут слюнки. Он резкий. Многие так и не могут его полюбить. Его трудно описать. Для некото- рых он связан с гниением, а для кого-то – с чистой кра- сотой: аромат осени. Впервые понюхав, я просто…
поразилась.
Изумление мое вызвал не один лишь запах. Что люди народа яо, японские грибы-деликатесы и я де- лаем вместе посреди убитого промышленностью оре- гонского леса? Я жила в Штатах долго и никогда ни о чем подобном не слыхивала. Лагерь яо вернул меня к моей ранней работе в Юго-Восточной Азии, а гриб разбудил во мне интерес к японской эстетике и кух- не. Убитый лес, напротив, показался научно-фанта- стическим кошмаром. Моему ограниченному здраво- му смыслу все это увиделось чудесным образом вне времени и пространства – нечто, возникшее из сказ- ки. Я была ошарашена и заинтригована – и не могла оставить дальнейшее исследование. Эта книга – моя попытка втянуть вас в обнаруженные мною дебри.
1. Искусство приметливости
Я не предлагаю вернуться в каменный
век. Намерение мое – не реакционное и даже
не консерваторское, а попросту подрывное.
Похоже, утопическое воображение попало
в ту же ловушку, что и капитализм,
индустриализм и человеческое население, –
в одностороннее движение к будущему,
сводящееся только к росту. Я же всего
лишь пытаюсь представить, как подложить
свинью на рельсы.
– Урсула К. Ле Гуин
24
В 1908 и 1909 годах два железнодорожных пред- принимателя наперегонки бросились прокладывать рельсы вдоль орегонской реки Дешут
25
. Цель и того,
и другого – первым связать могучие орегонские сос- ны на востоке Каскадных гор и многочисленные ле-
24
Статья «Неевклидов взгляд на Калифорнию как холодное место жизни», из сборника «Танец на краю света» (Ursula K. Le Guin, «A non-
Euclidean view of California as a cold place to be», Dancing at the edge of the world. P. 80–100, New York: Grove Press, 1989. P. 85).
25
Philip Cogswell, «Deschutes Country Pine Logging», в: High and mighty,
ed. Thomas Vaughan. P. 235–260 (Portland: Oregon Historical Society,
1981); Ward Tonsfeldt, Paul Claeyssens, Railroads up the Deschutes canyon (Portland: Oregon Historical Society, 2014), www.ohs.org/education/
oregonhistory/narratives/subtopic.cfm?subtopic_ID=395
сопилки Портленда. В 1910 году кураж состязатель- ности уступил соглашению о совместном обслужива- нии. Сосновые бревна из этого региона к далеким рынкам понеслись потоком. Лесопилки привлекли но- вых поселенцев, и по мере их наплыва росли городки.
К 1930-м Орегон стал крупнейшим в стране постав- щиком древесины.
Такова известная нам история. Это история пер- вопроходцев, прогресса и преобразования «пустых»
пространств в промышленные источники ресурса.
В 1989-м на один орегонский лесовоз повесили пла- стиковую пятнистую неясыть
26
. Защитники окружаю- щей среды доказали, что неукротимая вырубка уни- чтожает леса Тихоокеанского северо-запада. «Пятни- стая неясыть была вроде канарейки для шахтеров, –
пояснил один юрист. – Символ экосистемы на грани полного упадка»
27
. Когда федеральный суд, чтобы со- хранить среду обитания сов, запретил вырубку ста- рого леса, лесорубы неистовствовали, но сколько их,
лесорубов? Работы для них и до этого уже было ку- да меньше – лесозаготовительные компании механи- зировались, а первичной древесины не стало. К 1989 26
Spotted owl hung in effigy, Eugene Register-Guard, May 3, 1989. P. 13.
27
Ivan Maluski, «Oregon Sierra Club», цит. в: Taylor Clark, The owl and the chainsaw, Willamette Week, March 9, 2005, www.wweek.com/portland/
article-4188–1989.html
К 1930-м Орегон стал крупнейшим в стране постав- щиком древесины.
Такова известная нам история. Это история пер- вопроходцев, прогресса и преобразования «пустых»
пространств в промышленные источники ресурса.
В 1989-м на один орегонский лесовоз повесили пла- стиковую пятнистую неясыть
26
. Защитники окружаю- щей среды доказали, что неукротимая вырубка уни- чтожает леса Тихоокеанского северо-запада. «Пятни- стая неясыть была вроде канарейки для шахтеров, –
пояснил один юрист. – Символ экосистемы на грани полного упадка»
27
. Когда федеральный суд, чтобы со- хранить среду обитания сов, запретил вырубку ста- рого леса, лесорубы неистовствовали, но сколько их,
лесорубов? Работы для них и до этого уже было ку- да меньше – лесозаготовительные компании механи- зировались, а первичной древесины не стало. К 1989 26
Spotted owl hung in effigy, Eugene Register-Guard, May 3, 1989. P. 13.
27
Ivan Maluski, «Oregon Sierra Club», цит. в: Taylor Clark, The owl and the chainsaw, Willamette Week, March 9, 2005, www.wweek.com/portland/
article-4188–1989.html
году многие лесопилки уже закрылись, лесозаготови- тельные конторы переехали в другие области
28
. Во- сток Каскадных гор (когда-то – узел лесозаготовитель- ных богатств) ныне – сплошь вырубленные пустоши да заброшенные лесозаготовительные городки, запо- лоненные мелколесьем.
А эту историю нам знать необходимо. Промышлен- ное преобразование оказалось пузырем обещаний,
за которым последовали утрата источников средств к существованию и урон местной природе. И все же та- ких документов недостаточно. Если завершить исто- рию тленом и упадком, придется оставить всякую на- дежду – или же обратиться к другим источникам на- дежд и разрухи.
Что возникает в местах с испорченной природой,
когда минули надежды и наступила разруха? К 1989
году в порубленных лесах Орегона возникло нечто новое: торговля лесными грибами. Поначалу ее свя- зывали с общемировым крахом: чернобыльская ка- тастрофа 1986 года испортила европейские грибы, и торговцы перебрались за товаром на Тихоокеанский северо-запад. Когда Япония принялась ввозить мацу-
28
В 1979-м цены на орегонскую древесину упали, а сле- дом закрылись лесопилки и произошло слияние многих компаний.
См.: Gail Wells, Restructuring the timber economy (Portland: Oregon
Historical Society, 2006), www.ohs.org/education/oregonhistory/narratives/
subtopic.cfm?subtopic_ID=579
28
. Во- сток Каскадных гор (когда-то – узел лесозаготовитель- ных богатств) ныне – сплошь вырубленные пустоши да заброшенные лесозаготовительные городки, запо- лоненные мелколесьем.
А эту историю нам знать необходимо. Промышлен- ное преобразование оказалось пузырем обещаний,
за которым последовали утрата источников средств к существованию и урон местной природе. И все же та- ких документов недостаточно. Если завершить исто- рию тленом и упадком, придется оставить всякую на- дежду – или же обратиться к другим источникам на- дежд и разрухи.
Что возникает в местах с испорченной природой,
когда минули надежды и наступила разруха? К 1989
году в порубленных лесах Орегона возникло нечто новое: торговля лесными грибами. Поначалу ее свя- зывали с общемировым крахом: чернобыльская ка- тастрофа 1986 года испортила европейские грибы, и торговцы перебрались за товаром на Тихоокеанский северо-запад. Когда Япония принялась ввозить мацу-
28
В 1979-м цены на орегонскую древесину упали, а сле- дом закрылись лесопилки и произошло слияние многих компаний.
См.: Gail Wells, Restructuring the timber economy (Portland: Oregon
Historical Society, 2006), www.ohs.org/education/oregonhistory/narratives/
subtopic.cfm?subtopic_ID=579
такэ по высоким ценам – покуда индокитайские бе- женцы оседали в Калифорнии, – торговля началась бешеная. Тысячи людей ринулись в леса тихоокеан- ского северо-запада за новым «белым золотом». То было в разгар войны «рабочие места против защиты лесов», но ни та, ни другая стороны грибников не за- метили. Поборники традиционной занятости держа- ли в уме одни лишь трудовые договоры с зарплатой,
для здоровых белых мужчин, а сборщики грибов – бе- лые ветераны-инвалиды, азиаты-беженцы, коренные американцы и латиноамериканцы-нелегалы – оказа- лись незримыми лазутчиками. Консервационисты би- лись за то, чтобы уберечь леса от дальнейшего чело- веческого вмешательства, и тысячи людей, отправив- шихся в леса, заметь их кто-нибудь, не пришлись бы ко двору. Однако сборщиков в целом не замечали. В
худшем случае присутствие азиатов подогрело мест- ные страхи о массовом нашествии: журналисты тре- вожились о возможном насилии
29
В первые годы нового столетия мысль об уступках между трудоустройством и экологией представлялась еще менее убедительной. Хоть с консервацией, хоть
29
См. напр.: Michael McRae, «Mushrooms, guns, and money», Outside,
18, № 10 (1993). P. 64–69, 151–154; Peter Gillins, «Violence clouds Oregon gold rush for wild mushrooms», Chicago Tribune, July 8, 1993. P. 2; Eric
Gorski, «Guns part of fungi season», Oregonian, September 24, 1996. P. 1,
9.
для здоровых белых мужчин, а сборщики грибов – бе- лые ветераны-инвалиды, азиаты-беженцы, коренные американцы и латиноамериканцы-нелегалы – оказа- лись незримыми лазутчиками. Консервационисты би- лись за то, чтобы уберечь леса от дальнейшего чело- веческого вмешательства, и тысячи людей, отправив- шихся в леса, заметь их кто-нибудь, не пришлись бы ко двору. Однако сборщиков в целом не замечали. В
худшем случае присутствие азиатов подогрело мест- ные страхи о массовом нашествии: журналисты тре- вожились о возможном насилии
29
В первые годы нового столетия мысль об уступках между трудоустройством и экологией представлялась еще менее убедительной. Хоть с консервацией, хоть
29
См. напр.: Michael McRae, «Mushrooms, guns, and money», Outside,
18, № 10 (1993). P. 64–69, 151–154; Peter Gillins, «Violence clouds Oregon gold rush for wild mushrooms», Chicago Tribune, July 8, 1993. P. 2; Eric
Gorski, «Guns part of fungi season», Oregonian, September 24, 1996. P. 1,
9.
без, «рабочих мест» в понимании ХХ века в Штатах стало меньше; кроме того, куда более вероятным ста- ло казаться, что нанесенный окружающей среде урон вообще сживет всех нас с белого света, будет у нас работа или нет. Мы уперлись в решение вопроса, как жить вопреки экономическому и экологическому упад- ку. Ни сказки о прогрессе, ни истории краха не объяс- няют нам, как мыслить себе совместное выживание.
Пора обратить внимание на сбор грибов. Это нас не спасет, но может расширить границы воображения.
Геологи начали именовать наше время «антропо- ценом» – эпохой, когда человеческое вмешательство оказывается мощнее других геологических сил. Поня- тие это все еще новое, и в нем пока навалом много- обещающих противоречий. К примеру, пусть некото- рые толкователи усматривают в таком названии три- умф человечества, противоположное видится более
Пора обратить внимание на сбор грибов. Это нас не спасет, но может расширить границы воображения.
Геологи начали именовать наше время «антропо- ценом» – эпохой, когда человеческое вмешательство оказывается мощнее других геологических сил. Поня- тие это все еще новое, и в нем пока навалом много- обещающих противоречий. К примеру, пусть некото- рые толкователи усматривают в таком названии три- умф человечества, противоположное видится более
точным: не планируя это и не имея соответствую- щего намерения, люди устроили на этой планете ка- вардак
30
. Более того, вопреки префиксу «антропо-»,
то есть «человеческий», кавардак не есть следствие биологии нашего вида. Наиболее убедительная ли- ния времени антропоцена начинается не с оформ- ления нашего биологического вида, а с наступлени- ем современного капитализма, который направил да- леко идущее разрушение природных систем и эко- логий. Эта линия времени, однако, делает префикс
«антропо-» еще большей неувязкой. Представление о человечестве со времен зарождения капитализма привязывает нас к идеям прогресса и к распростра- нению методов отчуждения, которое превращает лю- дей и предметы в ресурсы. Эти методы разделили живых людей и зарегулированных личностей, тем са-
30
Donna Haraway, «Anthropocene, Capitalocene, Chthulucene: Staying with the Trouble», доклад для «Arts of Living on a Damaged Planet», Santa
Cruz, CA, May 9, 2014: anthropocene.au.dk/arts-of-living-on-a-damaged- planet. Донна Хэрэуэй считает, что «антропоцен» есть жест в сторону богов с небес, а она предлагает нам почитать «божеств со щупальца- ми» – и многовидовые взаимные переплетения – именуя наше время
«ктулхуценом». «Антропоцен» действительно пробуждает множествен- ные толкования, как показали дебаты 2014 года, посвященные пла- нам по обустройству «хорошего» антропоцена. См., напр., соображе- ния Кита Клура, который мыслит антропоцен как «зеленую модерни- зацию» в: Facing up to the Anthropocene, blogs.discovermagazine.com/
collideascape/2014/06/20/facing-anthropocene/#.U6h8XBbgvpA
30
. Более того, вопреки префиксу «антропо-»,
то есть «человеческий», кавардак не есть следствие биологии нашего вида. Наиболее убедительная ли- ния времени антропоцена начинается не с оформ- ления нашего биологического вида, а с наступлени- ем современного капитализма, который направил да- леко идущее разрушение природных систем и эко- логий. Эта линия времени, однако, делает префикс
«антропо-» еще большей неувязкой. Представление о человечестве со времен зарождения капитализма привязывает нас к идеям прогресса и к распростра- нению методов отчуждения, которое превращает лю- дей и предметы в ресурсы. Эти методы разделили живых людей и зарегулированных личностей, тем са-
30
Donna Haraway, «Anthropocene, Capitalocene, Chthulucene: Staying with the Trouble», доклад для «Arts of Living on a Damaged Planet», Santa
Cruz, CA, May 9, 2014: anthropocene.au.dk/arts-of-living-on-a-damaged- planet. Донна Хэрэуэй считает, что «антропоцен» есть жест в сторону богов с небес, а она предлагает нам почитать «божеств со щупальца- ми» – и многовидовые взаимные переплетения – именуя наше время
«ктулхуценом». «Антропоцен» действительно пробуждает множествен- ные толкования, как показали дебаты 2014 года, посвященные пла- нам по обустройству «хорошего» антропоцена. См., напр., соображе- ния Кита Клура, который мыслит антропоцен как «зеленую модерни- зацию» в: Facing up to the Anthropocene, blogs.discovermagazine.com/
collideascape/2014/06/20/facing-anthropocene/#.U6h8XBbgvpA
мым скрыв путь к совместному выживанию. Понятие об антропоцене одновременно и подогревает воззре- ния, которые можно было бы назвать современной человеческой спесью, и зарождает надежду, что нам удастся выкарабкаться. Можно ли выжить при таком человеческом режиме и все же превзойти его?
Из-за такой вот судьбы мне приходится сначала за- думаться, прежде чем предлагать вам рассказ о гри- бах и их сборщиках. Самомнение современного чело- века позволяет любому рассказу быть не более чем декоративной сноской. Это вот «антропо-» блокирует внимание к лоскутным ландшафтам, множественным временны´м устройствам и зыбким ассамбляжам лю- дей и вещей – к самой сути совместного выживания.
Значит, чтобы историю о грибном сборе имело смысл рассказывать, сначала нужно обрисовать, как устрое- но это «антропо-», и изучить местность, которой оно отказывает в признании.
И правда: задумайтесь над вопросом, что оста- лось? С учетом эффективности государства и капи- талистического разрушения природных систем можно поинтересоваться, почему то, что вне их планов, живо и поныне? Чтобы в этом разобраться, нам необходи- мо всмотреться в неуправляемые окраины. Что сво- дит вместе мацутакэ и людей яо в Орегоне? Такие с виду банальные вопросы переворачивают все с ног
Из-за такой вот судьбы мне приходится сначала за- думаться, прежде чем предлагать вам рассказ о гри- бах и их сборщиках. Самомнение современного чело- века позволяет любому рассказу быть не более чем декоративной сноской. Это вот «антропо-» блокирует внимание к лоскутным ландшафтам, множественным временны´м устройствам и зыбким ассамбляжам лю- дей и вещей – к самой сути совместного выживания.
Значит, чтобы историю о грибном сборе имело смысл рассказывать, сначала нужно обрисовать, как устрое- но это «антропо-», и изучить местность, которой оно отказывает в признании.
И правда: задумайтесь над вопросом, что оста- лось? С учетом эффективности государства и капи- талистического разрушения природных систем можно поинтересоваться, почему то, что вне их планов, живо и поныне? Чтобы в этом разобраться, нам необходи- мо всмотреться в неуправляемые окраины. Что сво- дит вместе мацутакэ и людей яо в Орегоне? Такие с виду банальные вопросы переворачивают все с ног
на голову, и сердцевиной всего происходящего дела- ются непредсказуемые соприкосновения.
О неустойчивости, прекарности нашего времени мы слышим в новостях ежедневно. Люди теряют ра- боту или негодуют потому, что никогда ее и не имели.
Гориллы и речные дельфины едва держатся на гра- ни вымирания. Подъем уровня воды в морях забола- чивает целые тихоокеанские острова. Но в основном мы представляем себе эту шаткость как исключение из порядка вещей в мире. Это «выброс» в системе.
А если, предположу я, шаткость есть состояние на- шего времени, или, иными словами, – а что если сей- час самое время эту шаткость учуять? А если прекар- ность, неопределенность и то, что нам кажется обы- денным, – суть той самой упорядоченности, которой мы жаждем?
Прекарность есть состояние уязвимости. Непред- сказуемые соприкосновения преображают нас, мы не владеем обстановкой – и даже собою самими. Не спо- собные полагаться на устойчивое устройство общи- ны, мы оказываемся включены в подвижные ассам- бляжи людей и предметов, и это переиначивает и нас самих, и тех, кто рядом. Мы не можем полагаться на статус-кво: все меняется, в том числе и наша спо- собность выживать. Мышление в понятиях прекарно- сти преображает социальный анализ. Прекарный мир
О неустойчивости, прекарности нашего времени мы слышим в новостях ежедневно. Люди теряют ра- боту или негодуют потому, что никогда ее и не имели.
Гориллы и речные дельфины едва держатся на гра- ни вымирания. Подъем уровня воды в морях забола- чивает целые тихоокеанские острова. Но в основном мы представляем себе эту шаткость как исключение из порядка вещей в мире. Это «выброс» в системе.
А если, предположу я, шаткость есть состояние на- шего времени, или, иными словами, – а что если сей- час самое время эту шаткость учуять? А если прекар- ность, неопределенность и то, что нам кажется обы- денным, – суть той самой упорядоченности, которой мы жаждем?
Прекарность есть состояние уязвимости. Непред- сказуемые соприкосновения преображают нас, мы не владеем обстановкой – и даже собою самими. Не спо- собные полагаться на устойчивое устройство общи- ны, мы оказываемся включены в подвижные ассам- бляжи людей и предметов, и это переиначивает и нас самих, и тех, кто рядом. Мы не можем полагаться на статус-кво: все меняется, в том числе и наша спо- собность выживать. Мышление в понятиях прекарно- сти преображает социальный анализ. Прекарный мир
– мир без телеологии. Неопределенность, бесплано- вая природа времени пугает, однако благодаря мыш- лению в понятиях прекарности делается очевидным:
неопределенность-то и делает жизнь возможной.
Единственная причина, почему все это звучит странно, – в том, что большинство из нас выросло в грезах о модернизации и прогрессе. Эти рамки вы- деляют те черты настоящего, которые могут вести к будущему. Остальное обыденно и «отваливается» по ходу истории. Представляю, как вы возражаете мне:
«Прогресс? Да это ж понятие из XIX века». Понятие прогресса, относящееся к положению в целом, ныне встречается редко, и даже модернизация XX века уже воспринимается как архаика. Но их категории и на- дежды на улучшение ситуации – всегда с нами. Мы ежедневно представляем себе образы прогресса: де- мократия, рост, наука, перспективы. С чего нам ожи- дать, что экономики будут расти, а науки – развивать- ся? Даже без подробных описаний развития наши ис- торические теории погружены в эти понятия. Как и на- ши личные грезы. Признаю´, мне трудно даже произ- нести это: совместного счастливого конца может и не случиться. Чего тогда вообще вставать поутру?
Прогресс встроен и в общепринятые представле- ния о том, что значит быть человеком. Даже под личи- ной других понятий – «агентность» (agency), «созна-