Файл: Лекция 5 Литература эпохи Зрелого Средневековья. План Французский героический эпос. Испанский героический эпос.docx

Но всё время он вынужден уступать настояниям доносчиков-баронов, указывающих ему на то, что страдает его рыцарская и королевская честь, и даже угрожающих ему восстанием. Тем не менее, Марк всегда готов простить виновных. Эту доброту Марка Тристан постоянно вспоми­нает, и от этого его нравственные страдания ещё усиливаются.

Отношение автора к морально-общественному конфликту Тристана и Изольды с окружающей средой двойственно. С одной стороны, он как бы признаёт правоту господствующей морали, заставляя, например, Тристана мучиться сознанием своей «вины». Любовь Тристана и Изольды представляется автору несчастьем, в котором повинно любовное зелье.

Но вместе с тем он не скрывает своего сочувствия этой любви, изображая в положительных тонах всех тех, кто способствует ей, и выражая явное удовлетворение по поводу неудач или гибели врагов любящих. От противоречия автора внешне спасает мотив рокового лю­бовного напитка. Но ясно, что этот мотив служит лишь целям маскировки его чувств, а о подлинной направленности его симпатий отчётливо говорят художественные образы романа.

Не доходя до открытого обличения феодально-рыцар­ского строя с его гнётом и предрассудками, автор внутренне ощущал его непра­воту и насилие. Образы романа, заключающееся в нём прославление любви, которая «сильнее смерти» и не желает считаться ни с установленной феодаль­ным обществом иерархией, ни с законом католической церкви, объективно содержат в себе элементы критики самих основ этого общества.

Как этот первый роман, так и другие французские романы о Тристане вызвали множество подражаний в большинстве европейских стран – в Герма­нии, Англии, Скандинавии, Испании, Италии и других странах. Известны также переводы их на чешский и белорусский языки.

Из всех обработок наиболее значительная – немецкий роман Готфрида Страсбургского (нача­ло XIII в.), который выделяется тонким анализом душевных переживаний героев и мастерским описанием форм рыцарской жизни.

Именно «Тристан» Готфрида наиболее способствовал возрождению в XIX в. поэтического интереса к этому средневековому сюжету. Он послужил важнейшим источником известной оперы Вагнера «Тристан и Изольда» (1859).

Настоящим создателем артуровского романа, давшим лучшие образцы этого жанра, является поэт второй половины XII в. Кретьен де Труа, жив­ший долгое время при дворе Марии Шампанской. По остроте мысли, живости воображения, наблюдательности и мастерству он является одним из самых замечательных поэтов Средневековья.

---

Кельтские сказания были использованы Кретьеном как сырой материал, который он перестроил, вложив в него совер­шенно другой смысл. Рамка артуровского двора, взятая из хроники Гальфрида, послужила ему лишь декорацией, на фоне которой он развёртывал картины жизни вполне современного ему рыцарского общества, ставя и разрешая весьма существенные вопросы, которые должны были это общество занимать.

Эта проблематика господствует в романах Кретьена над самыми увлекательными приключениями и яркими образами. Но способ, каким Кретьен подготовляет разрешение той или иной проблемы, свободен от всякого резонерства и назида­тельности, так как он берет внутренне правдоподобные положения и насыщает свой очень живой рассказ меткими наблюдениями и живописными подробностями.

Романы Кретьена распадаются на две группы. В более ранних из них Кретьен изображает любовь как простое, человечное чувство, свободное от куртуазной идеализации и изощрённости. Таков его роман «Эрек и Энида».

Кретьен в этом романе ставит вопрос: совместима ли любовь с рыцарскими подвигами? Но в процессе разрешения этой проблемы он приходит к постановке другой, более широкой и значительной: каковы должны быть отношениями между любящими и в чём назначение женщины – возлюбленной и жены?

Несмотря на то, что в обращении Эрека с женой сказывается некоторая грубость и деспотизм, типичные для нравов того времени, роман в целом является аполо­гией достоинства женщины. Кретьен хотел показать в нём не только то, что доблесть совместима с любовью, но и то, что жена и возлюбленная могут совмещаться в лице одной женщины, которая может быть ещё и другом, деятельной помощницей мужа во всех делах.

Не делая женщину предметом куртуазного обожания и ещё не наделяя её правом равного с мужем голоса, Кретьен всё же чрезвычайно поднимает её человеческое достоинство, раскрывая её нравственные качества и творческие возможности.

В своих более поздних романах Кретьен даёт иллюстрации к куртуазной теории любви. Ярче всего это проявляется в его романе «Ланселот, или Рыцарь телеги». Вся проблематика романа заключается в показе того, что должен чувство­вать и как должен себя вести в различных случаях жизни «идеальный» влюблён­ный.

В следующем романе, «Ивен, или Рыцарь льва», Кретьен отходит от крайно­стей куртуазной доктрины, не порывая, однако, с некоторыми моментами куртуазного мировоззрения и стиля. Он снова ставит проблему о совместимости подвигов и любви, но ищет здесь компромиссного решения.

---

Романы Кретьена вызвали большое число подражаний, как во Франции, так и за её пределами. В частности, с большим искусством переложил на немецкий язык «Эрека» и «Ивена» швабский миннезингер Гартман фон Ауэ (1190-1200), в искусстве описаний и психологического анализа не уступающий Кретьену.

Последняя группа «бретонских повестей», цикл так называемых «романов о святом Граале», представляет попытку художественного синтеза светского куртуазного идеала артуровских романов с господствующими религиозными идеями феодального общества.

Сходные явления наблюдаются в расцветающих около этого времени духовно-рыцарских орденах тамплиеров, иоаннитов и др. Поэтическая фантастика, почерпнутая рыцарским романом из кельтского фольклора, теснейшим образом переплетается с мотивами христианской легенды и народных ересей.

Выражением этих тенденций является поздняя форма сказания о святом Граале. Это сказание имеет довольно сложную историю. Одним из первых авто­ров, взявшихся за обработку его, был тот же Кретьен де Труа.

Несколько авторов, дублируя друг друга, продолжали роман Кретьена, доведя его объём до 50000 стихов и исчерпав приключение с Граалем до конца. Невозможно установить, чем был Грааль в представлении Кретьена, каковы были его свойства и назначение. По всей вероятности, образ его был взят из кельтских сказаний и он представлял собой талисман, обладавший способностью насыщать людей или поддерживать их силы и жизнь одним своим присутствием.

У продолжателей Кретьена нет на этот счёт полной ясности. Однако другие поэты, взявшись после Кретьена и совсем независимо от него за обработку этого сказания, дали Граалю совсем другое, религиозное толкование, заимствованное ими у Роберта де Борона, написавшего около 1200 г. по­эму об Иосифе Аримафейском, где излагается предыстория Грааля.

Иосиф Аримафеиский, один из ближайших учеников Христа, сберёг чашу Тайной Вечери и, когда римский легионер пронзил копьём бок распятого Иисуса, собрал в неё вытекшую кровь. Вскоре евреи бросили Иосифа в темницу и замуровали его там, обрекши на голодную смерть. Но к узнику явился Христос, передавший ему священную чашу, которая поддерживала силы и здоровье Иосифа до тех пор, пока, уже при императоре Веспасиане, он не вышел на свободу. Тогда, собрав единомышленни­ков, Иосиф уплыл с ними в Британию, где основал общину для хранения величайшей христианской святыни – «святого Грааля».

---

В одной из позднейших редакций сказания к этому добавляется, что храни­тели Грааля должны быть целомудренными. Последний из них совершил «плотский грех», и карой за это явилось полученное им увечье. Он не может, как ни хотел бы этого, умереть, и только созерцание Грааля, который раз в день проносят мимо него, облегчает немного его страдания. Когда чистый душой рыцарь (а таков именно Персеваль, по самому воспитанию своему являющийся «великим простецом»), попав в замок, спросит больного о причине его страданий и смысле процессии с Граалем, – больной спокойно умрёт, а пришелец станет хранителем священной чаши.

Характерна замена сказочного кельтского талисмана христианской святы­ней, блестящих рыцарских авантюр ради чести и славы – смиренным религи­озным служением, культа земной радости и любви – аскетическим принципом целомудрия. Эта же тенденция заметна во всех позднейших обработках сказания о Граале, в большом числе появляющихся в XIII в. во Франции и в других европейских странах.

Крупнейшим памятником этого рода является «Парцифаль» немецкого поэта Вольфрама фон Эшенбах (начало XIII в.), представляющий наиболее значительное и самостоятельное произведение этого жанра в средневе­ковой немецкой литературе. Поэма Вольфрама в основной своей части следует за «Персевалем» Кретьена де Труа, но отклоняется от него в ряде существенных новых мотивов. Поэме предпослано обширное введение, отсутствующее у Кретьена, посвя­щенное истории родителей Парцифаля.

Вступление и заключение раздвигают географические рамки поэмы Воль­фрама. Поэт стоит на точке зрения международного единства рыцарской культуры, охватывающей в его идеальном представлении Запад и Восток, объ­единённые крестовыми походами. В этом смысле его «Парцифаль» является, несомненно, самой значительной попыткой поэтического синтеза этой культуры в её светских и духовных элементах в рамках мировоззрения феодального общества. «Парцифаль» Вольфрама был также использован Рихардом Вагнером при создании двух известных опер – «Лоэнгрин» (1847) и «Парцифаль» (1882).

Кроме романов на античные и «бретонские» сюжеты, во Франции возник ещё третий тип рыцарского романа. Это романы превратностей, или приключе­ний, которые обычно, не совсем точно называют также византийскими романами, так как сюжеты их построены главным образом на мотивах, встречающихся в византийском или позднегреческом романе, как, например, кораблекрушения, похищение пиратами, узнавания, насильственная разлука и счастливая встреча любящих и т.д.

---

К этим греко-византийским рассказам, широко распространённым в бассейне Средиземного моря, в некоторых случаях примешивались сюжеты восточного, персидско-арабского происхождения типа сказок «Тысячи и одной ночи» с нередкой в них темой страстной любви, связанной с трагическими приключениями. Мотивы – такого рода вместе со следами арабских имен проступают во французских авантюрных романах.

Не следует, однако, считать, что прямым источником этих романов явились непременно греко-византийские или арабские повести. В большинстве случаев греко-византийские и отчасти восточные повести послужили лишь толчком и до некоторой степени образцом для творчества французских поэтов, черпавших материал из совсем других источников, в значительной степени – из местных поэтических преданий или действительных происшествий.

Для «византийских» романов, развившихся несколько позднее романов античных и «бретонских», характерно приближение к обыденной жизни: почти полное отсутствие сверхъестественного, значительное количество бытовых под­робностей, большая простота сюжета и тона повествования.

Особенно заметно это в поздних образцах жанра (XIII в.), когда вкус к экзотике ослабевает и с перенесением места действия этих романов во Францию они наполняются бытовым колоритом. Существенной чертой этих романов является также то, что центральное место в них всегда занимает любовная тема.

Наиболее типичны для данного жанра романы, называемые иногда «идил­лическими», имеющие одну и ту же сюжетную схему, повторяющуюся с неболь­шими вариациями. Классический и вместе с тем самый ранний образец «идиллических» рома­нов, повлиявших нa остальные пpоизвeдeния подобного рода, – «Флуар и Бланшефлер».

Всё повествование здесь ведётся в нежных, почти лириче­ских тонах. В связи с этим совершенно не акцентируются эгоизм и суровость врагов любящих – отца Флуара, языческого царя, не желающего, чтобы его сын женился на простой пленнице, или вавилонского эмира, в гарем которого попадает Бланшефлер, проданная отцом Флуара заезжим купцам.

Автор пере­дал чистоту юного чувства, так же как и обаяние. Когда Флуар, разыскивая увезённую Бланшефлер, спрашивает о ней в пути всех встречных, один трактирщик сразу же догадывается, кто его возлюбленная по печальному выражению лица и по совершенно такому же, как у него, проявлению грусти у одной недавно проезжавшей через эти места девушки. Пойманный в гареме Флуар спасается вместе с Бланшефлер от смерти только благодаря тому, что каждый из них старается принять всю вину на себя, умоляя, чтобы его казнили раньше и не заставляли смотреть на смерть другого; такая «небывалая» любовь трогает эмира, и он прощает их обоих.

---