Файл: Шоу Бернард - Дом где разбиваются сердца.doc

Бернард Шоу. Дом, где разбиваются сердца

---------------------------------------------------------------------------

HEARTBREAK HOUSE

Перевод С. Боброва и М. Богословской

Полн. собр. пьес в 6-и т. Т.4 - Л.: Искусство, 1980.

OCR Гуцев В.Н.

---------------------------------------------------------------------------

Фантазия в русском стиле на английские темы

1913-1919

Где он находится, этот дом?

"Дом, где разбиваются сердца" - это не просто название пьесы, к которой

эта статья служит предисловием. Это культурная, праздная Европа перед

войной. Когда я начинал писать эту пьесу, не прозвучало еще ни единого

выстрела и только профессиональные дипломаты да весьма немногие любители,

помешанные на внешней политике, знали, что пушки уже заряжены. У русского

драматурга Чехова есть четыре прелестных этюда для театра о Доме, где

разбиваются сердца, три из которых - "Вишневый сад", "Дядя Ваня" и "Чайка" -

ставились в Англии. Толстой в своих "Плодах просвещения" изобразил его нам,

как только умел он - жестоко и презрительно. Толстой не расточал на него

своего сочувствия: для Толстого это был Дом, где Европа душила свою совесть.

И он знал, что из-за нашей 'крайней расслабленности и суетности в этой

перегретой комнатной атмосфере миром правят бездушная невежественная

хитрость и энергия со всеми вытекающими отсюда ужасными последствиями.

Толстой не был пессимистом: он вовсе не хотел оставлять Дом на месте, если

мог обрушить его прямо на головы красивых и милых сластолюбцев, обитавших в

нем. И он бодро размахивал киркой. Он смотрел на них как на людей,

отравившихся опиумом, когда надо хватать пациентов за шиворот и грубо трясти

их, пока они не очухаются. Чехов был более фаталист и не верил, что эти

очаровательные люди могут выкарабкаться. Он считал, что их продадут с

молотка и выставят вон; поэтому он не стесняясь подчеркивал их

привлекательность и даже льстил им.

Обитатели дома

В Англии, где театры являются просто обыкновенным коммерческим

предприятием, пьесы Чехова, менее доходные, чем качели и карусели, выдержали

всего несколько спектаклей в "Театральном обществе". Мы таращили глаза и

говорили: "Как это по-русски!" А мне они не показались только русскими:

точно так же, как действие чрезвычайно норвежских пьес Ибсена могло быть с

легкостью перенесено в любой буржуазный или интеллигентский загородный дом в

Европе, так и события этих чрезвычайно русских пьес могли произойти во

всяком европейском поместье, где музыкальные, художественные, литературные и

театральные радости вытеснили охоту, стрельбу, рыбную ловлю, флирт, обеды и

вино. Такие же милые люди, та же крайняя пустота. Эти милые люди умели

читать, иные умели писать; и они были единственными носителями культуры,

которые по своему общественному положению имели возможность вступать в

контакт с политическими деятелями, с чиновниками и владельцами газет и с

теми, у кого была хоть какая-то возможность влиять на них или участвовать в

их деятельности. Но они сторонились таких контактов. Они ненавидели

политику. Они не желали реализовать Утопию для простого народа: они желали в

своей собственной жизни реализовать любимые романы и стихи и, когда могли,

не стесняясь жили на доходы, которых вовсе не заработали. Женщины в

девичестве старались походить на звезд варьете, а позже успокаивались на

типе красоты, изобретенном художниками предыдущего поколения. Обитатели Дома

заняли единственное место в обществе, где можно было обладать досугом для

наслаждения высшей культурой, и превратили его в экономическую, политическую

и - насколько это было возможно - моральную пустоту. И поскольку природа, не

принимающая пустоты, немедленно заполнила его сексом и всеми другими видами

изысканных удовольствий, это место стало в лучшем случае привлекательнейшим

местом в часы отдыха. В другие моменты от делалось гибельным. Для

премьер-министров и им подобных оно было настоящей Капуей.

Зал для верховой езды

Но где еще могли устроиться уютно наши заправилы, как не здесь? Помимо

Дома, где разбиваются сердца, можно было еще устроиться в Зале для верховой

езды. Он состоял из тюрьмы для лошадей и пристройки для дам и джентльменов,

которые ездили на лошадях, гоняли их, говорили о них, покупали их и

продавали и девять десятых своей жизни готовы были положить на них, а

оставшуюся, десятую часть делили между актами милосердия, хождением в

церковь (что заменяет религию) и участием в выборах на стороне консерваторов

(что заменяет политику). Правда, два эти учреждения соприкасались: изгнанных

из библиотеки, из музыкального салона и картинной галереи можно было подчас

встретить изнывающими в конюшнях и ужасно недовольными; а отважные всадницы,

засыпающие при первых звуках Шумана, оказывались совсем не к месту в садах

Клингсора. Иногда все-таки попадались и объездчики лошадей, и губители душ,

которые жили припеваючи там и здесь. Однако, как правило, два этих мира

существовали раздельно и знать не знали друг друга, так что премьер-министру

и его присным приходилось выбирать между варварством и Капуей. И трудно

сказать, какая из двух атмосфер больше вредила умению управлять

государством.

Революция на книжной полке

Дом, где разбиваются сердца, был близко знаком с революционными идеями

- на бумаге. Его обитатели стремились быть передовыми и свободомыслящими и

почти никогда не ходили в церковь и не соблюдали воскресного дня, разве что

в виде забавы в конце недели. Приезжая в Дом, чтобы остаться там с пятницы

по вторник, на полке в своей спальне вы находили книги не только поэтов и

прозаиков, но также и революционных биологов и даже экономистов. Без

нескольких пьес - моих и м-ра Гренвилл-Баркера, без нескольких повестей м-ра

Г. Дж. Уэллса, м-ра Арнолда Беннета и м-ра Джона Голсуорси - Дом не был бы

передовым. Из поэтов вы могли найти там Блейка, а рядом с ним Бергсона,

Батлера, Скотта Холдейна, стихи Мередита и Томаса Харди и, вообще говоря,

все литературные пособия, нужные для формирования сознания настоящего

современного социалиста и творческого эволюциониста. Забавно было провести

воскресенье, просматривая эти книги, а в понедельник утрем читать в газете,

как страну едва не довели до анархии, потому что новый министр внутренних

дел или начальник полиции (его прабабушка не стала бы тут и оправдываться)

отказался "признать" какой-нибудь могущественный профсоюз, совсем так, как

если бы гондола отказалась признать лайнер водоизмещением в 20000 тонн.

Короче говоря, власть и культура жили врозь. Варвары не только

буквально сидели в седле, но сидели они и на министерской скамье в палате

общин, и некому было исправлять их невероятное невежество в области

современной мысли и политической науки, кроме выскочек из счетных контор,

занятых не столько своим образованием, сколько своими карманами. Однако и те

и другие знали, как обходиться и с деньгами, и с людьми, то есть умели

собирать одни и использовать других; и хотя это столь же неприятное умение,

как и умение средневекового разбойного барона, оно позволяло людям

по-старому управлять имением или предприятием без надлежащего понимания

дела, совсем так, как торговцы с Бонд-стрит и домашние слуги поддерживают

жизнь модного общества, вовсе не изучая социологии.

Вишневый сад

Люди из Дома, где разбиваются сердца, не могли, да и не хотели

заниматься ничем подобным. Набив свои головы предчувствиями м-ра Г. Дж.

Уэллса - в то время как в головах наших тогдашних правителей не держались

даже предчувствия Эразма или сэра Томаса Мора, - они отказывались от

тягостной работы политиков, а если бы вдруг и согласились на нее, вероятно,

делали бы ее очень плохо. Им и не позволяли вмешиваться, потому что в те дни

"всеобщего голосования", только оказавшись по случайности наследственным

пэром, мог кто-либо, обремененный солидным культурным снаряжением, попасть в

парламент. Но если бы им и было позволено вмешиваться, привычка жить в

пустоте сделала бы их беспомощными и неумелыми в общественной деятельности.

И в частной-то жизни они нередко проматывали наследство, как герои

"Вишневого сада". Даже теми, кто жил по средствам, в действительности

руководили их поверенные по делам или агенты, ибо господа не умели управлять

имением или вести предприятие, если их все время не подталкивали другие,

кому пришлось самим решать задачу: либо выучиться делу, либо умереть с

голоду.

От так называемой демократии при таких обстоятельствах нельзя было

ожидать какой-либо помощи. Говорят, каждый народ имеет то правительство,

которого заслуживает. Вернее было бы сказать, что каждое правительство имеет

тех избирателей, которых заслуживает, потому что ораторы с министерской

скамьи по своей воле могут просветить или развратить наивных избирателей.

Таким образом, наша демократия вращается в порочном круге очередной

порядочности и непорядочности.

Долгосрочный кредит природы

У Природы способ справляться с нездоровыми условиями, к несчастью, не

такой, какой заставляет нас придерживаться гигиенической платежеспособности

на основании наличных средств. Природа деморализует нас долгосрочным

кредитом и опрометчивыми выдачами сверх положенного и вдруг огорошиваем

жестоким банкротством. Возьмем, например, обыкновенную санитарию в домах.

Целое поколение горожан может полностью и самым возмутительным образом

пренебрегать ею если не абсолютно безнаказанно, то, во всяком случае, без

вредных последствий, которых можно было бы ожидать в результате таких