Файл: Шоу Бернард - Дом где разбиваются сердца.doc

Зло на престоле добра

Эти переживания людей беззлобных были так болезненны, что испытывавшие

их в гражданской жизни, те, кто не проливал крови и не видел смерти и

разрушений собственными глазами, даже старались скрывать свои личные беды.

Однако и тем, кому приходилось писать и говорить о войне, сидя у себя дома,

в безопасности, не легко было отбрасывать в сторону свою высшую совесть и

работать, сознательно равняясь на уровень неизбежного зла, забывая об идеале

более полной жизни. Поручусь по крайней мере за одного человека, для

которого переход от мудрости Иисуса Христа и святого Франциска к нравам

Ричарда Третьего и безумию Дон Кихота оказался чрезвычайно неприятным. Но

этот переход надо было сделать, и все мы очень пострадали от него, кроме

тех, для кого это вовсе не несло никаких перемен, а, напротив, освободило от

маскировки.

Подумайте также о тех, кому хотя и не пришлось ни писать, ни воевать,

ни терять собственных детей, но кому было ясно, какая неисчислимая потеря

для мира эти четыре года в жизни одного поколения, зря потраченные на дело

уничтожения. Наверное, любая из сделавших эпоху работ - плодов человеческого

разума - была бы испорчена или совсем погублена, если бы ее творцов на

четыре критических года оторвали от нормального труда. Не только были бы на

месте убиты Шекспир и Платон, но и оставшимся в живых пришлось бы не однажды

высевать свои лучшие плоды в скудную землю окопов. И это соображения не

только британские. Для истинно цивилизованного человека, для порядочного

европейца, то, что немецкая молодежь оказалась перебитой, было таким же

несчастьем, как и то, что перебита была и молодежь английская. Дураки

радовались "германским потерям". Эти потери были и нашими потерями.

Представьте себе, что радуются смерти Бетховена, потому что Билл Сайке нанес

ему смертельный удар!

"Когда отцеживают комара и проглатывают верблюда..."

Но большинство не понимало таких печалей. Легкомысленно радовались

смерти ради нее самой, но, по сути дела, их радость была неспособностью

усвоить, что смерть случалась на самом деле, а не происходила на подмостках.

Когда воздушный налетчик сбрасывал бомбу и та в куски разрывала мать с

ребенком, люди, видевшие это, разражались яростными проклятиями против

"гуннов", называя их убийцами и требуя беспощадной и справедливой мести,

хотя эти же люди с превеликой радостью ежедневно читали в своих газетах о

тысячах подобных происшествий. В такие минуты становилось ясно, что смерть,

которую они не видели, для них значила не больше, чем смерть на экране кино.

Иногда им не требовалось действительно наблюдать смерть, надо было только,

чтобы она случилась в обстоятельствах достаточной новизны и в

непосредственной близости, - тогда ее действие было почти так же ощутимо и

сильно, как если бы ее видели на самом деле.

Например, весной 1915 года наши молодые солдаты подверглись страшной

бойне в Нев-Шапель и при высадке в Галлиполи. Не стану заходить далеко и

утверждать, будто наши штатские англичане с восторгом читали за завтраком

такие волнующие новости. Но не стану и делать вид, будто заметил в газетах

или разговорах какое-нибудь волнение, что-нибудь сверх обычного:

кинофильм-де на фронте разворачивается отлично, а наши парни храбрей

храброго. И вдруг пришло сообщение, что торпедирован атлантический лайнер

"Лузитания" и что утонули многие известные пассажиры первого класса, включая

знаменитого театрального менеджера и автора популярных фарсов. В число

"прочих" входил сэр Хью Лейн; но так как Англия была ему многим обязана лишь

в области изящных искусств, на этой потере не делалось особого ударения.

Немедленно по всей стране поднялось удивительное неистовство. Люди, до

сей поры еще сохранявшие рассудок, сейчас начисто потеряли его. "Погибают

пассажиры первого класса! Что же будет дальше?!" - вот в чем была сущность

всего волнения. Однако эта тривиальная фраза не передавала и малой толики

охватившей нас ярости. Для меня, когда я только и думал что об ужасной цене,

в которую нам обошлись Нев-Шапель, Ипр и высадка в Галлиполи, весь этот шум

вокруг "Лузитании" явился признаком неуместной черствости, хотя я был лично

и близко знаком с тремя из самых известных жертв и, быть может, лучше других

понимал, каким несчастьем была смерть Лейна. Я даже испытывал весьма

понятное всем солдатам мрачное удовлетворение от того факта, что штатские,

считавшие войну таким прекрасным британским спортом, теперь хорошо

почувствовали, что значила война для настоящих участников боев. Я выражал

свое раздражение откровенно, и оказалось, что мое прямое и естественное

чувство в этом случае воспринимается как чудовищный и черствый парадокс.

Когда я спрашивал тех, кто мне дивился, могут ли они сказать что-нибудь о

гибели Фестюбера, они дивились мне еще больше, так как совершенно позабыли о

ней, а вернее, так никогда и не уяснили себе ее значения. Они не были

бессердечней меня; но великая катастрофа была слишком велика для их

понимания, а небольшая была им как раз по плечу. Я не был удивлен: разве мне

не приходилось видеть, как целое учреждение по той же причине без единого

возражения согласилось истратить 30000 фунтов, а затем провело целых три

специальных заседания, затянувшихся до самой ночи, в спорах по поводу суммы

в семь шиллингов для оплаты завтраков?

Слабые умы и великие битвы

Никому не будет дано понять причуды общественного настроения во время

войны, если все время не держать в памяти, что война в своем полном значении

для среднего тыловика не существовала. Он не мог постичь, что такое одна

битва, не то что целая военная кампания. Для пригородов война была

пригородным переполохом. Для горняка и чернорабочего это был только ряд

штыковых схваток между немецкими и английскими сынами отечества.

Чудовищность войны была гораздо выше понимания большинства из нас. Эпизоды

ее должны были быть уменьшены до размеров железнодорожной катастрофы или ко-

раблекрушения, прежде чем произвести какое-либо действие на наше разумение.

Смехотворные бомбардировки Скарборо или Рамсгита казались нам колоссальными

трагедиями, а Ютландская битва - лишь балладой. Слова в известиях с фронта

"после основательной артиллерийской подготовки" ничего для нас не значили,

но, когда отдыхавшие на нашем побережье узнали, что завтрак пожилого

джентльмена, прибывшего в приморский отель, чтобы провести там конец недели,

был прерван бомбой, угодившей в рюмку с яйцом, их гневу и ужасу не было

предела. Они заявляли, что этот случай должен поднять дух армии, и не

подозревали, как солдаты в траншеях несколько дней подряд хохотали и

говорили друг другу, что-де этим занудам в тылу полезно попробовать, каково

приходится войскам. Подчас узость взглядов вызывала жалость. Бывало, человек

работает в тылу, не задумываясь над призывами "освободить мир ради

демократии". Его брата убивают на фронте. Он немедленно бросает работу и

ввязывается в войну, словно это кровная феодальная распря с немцами. Иногда

это бывало комично. Раненый, имевший право на увольнение, возвращается в

окопы со злобной решимостью найти гунна, который его ранил, и расквитаться с

ним.

Невозможно высчитать, какая часть нас - в хаки или без хаки - понимала

в целом войну и предыдущие политические события в свете какой-либо

философии, истории или науки о том. что такое война. Едва ли эта часть

достигала числа людей, занимающихся у нас высшей математикой. Однако

несомненно эту часть значительно превосходило число людей невежественных и

мыслящих по-детски. Не забудьте, ведь их нужно было стимулировать, чтобы они

приносили жертвы, которых требовала война, а этого нельзя было добиться,

взывая к осведомленности, которой у них не было, и к пониманию, на которое

они не были способны. Когда перемирие наконец позволило мне говорить о войне

правду и я выступал на первых же всеобщих выборах, один солдат сказал

кандидату, которого я поддерживал: "Знай я все это в 1914-м, им никогда не

обрядить бы меня в хаки". Вот почему, разумеется, и было необходимо набивать

ему голову романтикой, над которой посмеялся бы любой дипломат. Таким

образом, естественная неразбериха, происходящая от невежества, еще

увеличивалась от сознательно распространяемого мелодраматического вздора и

разных страшных сказок для детей. Все это доходило до предела и не позволило

нам закончить войну, пока мы не только добились триумфа, победив германскую

армию и тем самым опрокинув милитаристскую монархию, но и совершили к тому

же очень грубую ошибку, разорив центр Европы, чего не могло бы позволить

себе ни одно здравомыслящее европейское государство.