Файл: Шоу Бернард - Дом где разбиваются сердца.doc

Военное сумасшествие

Только те, кто пережил первосортную войну не на передовой, а дома, в

тылу, и сохранил при этом голову на плечах, могут, вероятно, понять горечь

Шекспира или Свифта, которые оба прошли через такое испытание. Слабым по

сравнению с этим был ужас Пера Гюнта в сумасшедшем доме, когда безумцы,

возбужденные миражем великого таланта и видением занимающегося тысячелетия,

короновали его в качестве своего нумератора. Не знаю, удалось ли кому-нибудь

в целости сохранить рассудок, кроме тех, кому приходилось сохранять его, по-

тому что они прежде всего должны были руководить войной.

Я не сохранил бы своего (насколько он у меня сохранился), не пойми я

сразу, что как у писателя и оратора у меня тоже были самые серьезные

общественные обязательства держаться реальной стороны вещей; однако это не

спасло меня от изрядной доли гиперэстезии. Встречались, разумеется,

счастливые люди, для кого война ничего не значила: всякие политические и

общие дела лежали вне узкого круга их интересов. Но обыкновенный, сознающий

явление войны штатский сходил с ума, и тут главным симптомом было убеждение,

что нарушен весь природный порядок. Вся пища, чувствовал он, теперь должна

быть фальсифицирована. Все школы должны быть закрыты. Нельзя посылать

объявления в газеты, новые выпуски которых должны появляться и раскупаться в

ближайшие десять минут. Должны прекратиться всякие переезды, или, поскольку

это было невозможно, им должны чиниться всяческие препятствия. Всякие

притязания на искусства и культуру и тому подобное надо забыть, как

недопустимое жеманство. Картинные галереи и музеи, и художественные школы

должны быть сразу заняты военнослужащими. Сам Британский музей еле-еле

спасся. Правдивость всего этого, да и многого другого, чему, вероятно, и не

поверили бы, вздумай я это пересказывать, может быть подтверждена одним

заключительным примером всеобщего безумия. Люди предавались иллюзии, будто

войну можно выиграть, жертвуя деньги. И они не только подписывались на

миллионы во всяческие фонды непонятного назначения и вносили деньги на

смехотворные добровольные организации, стремившиеся заниматься тем, что явно

было делом гражданских и военных властей, но и самым настоящим образом

отдавали деньги любому жулику на улице, у кого хватало присутствия духа

заявить, будто он (или она) "собирает средства" для уничтожения врага.

Мошенники вступали в должность, назывались "Лигой против врага" и просто

прикарманивали сыпавшиеся на них деньги. Нарядно одетые молодые женщины

сообразили, что им достаточно просто вышагивать по улице с кружкой для

пожертвования в руках и преспокойно жить на такие доходы. Миновало много

месяцев, прежде чем, в порядке первого признака оздоровления, полиция

упрятала в тюрьму одного антигерманского министра, "pour encourager les

autres", [Для поощрения прочих (франц.)] и оживленные кружечные сборы с

бумажными флажками стали несколько регулироваться.

Безумие в судах

Деморализация не обошла и суд. Солдаты получали оправдание даже при

полностью доказанном обвинении в предумышленном убийстве, пока наконец судьи

и должностные лица не были вынуждены объявить, что так называемый "неписаный

закон" - а это просто значило, будто солдат мог делать все, что ему угодно,

в гражданской жизни, - не был законом Англии и что крест Виктории не давал

права на вечную и неограниченную безнаказанность. К сожалению, безумие

присяжных и судей сказывалось не всегда в одном потворстве. Человек, по

несчастью обвиненный в каком-либо поступке, вполне логичном и разумном, но

без оттенка военного исступления, имел самую малую надежду на оправдание. В

Англии к тому же имелось известное число людей, сознательно отказывавшихся

от военной службы как от установления преступного и противного христианству.

Акт парламента, вводивший обязательную воинскую повинность, легко освобождал

этих людей; от них требовалось только, чтобы они доказали искренность своих

убеждений. Те, кто делал это, поступали неблагоразумно с точки зрения

собственных интересов, ибо с варварской последовательностью их судили,

несмотря на закон. Тем же, кто вовсе не заявлял, что имеет какие-либо

возражения против войны, и не только проходил военное обучение в офицерских

подготовительных войсках, но и объявлял публично, что вполне готов

участвовать в гражданской войне в защиту своих политических убеждений, - тем

разрешалось воспользоваться парламентским актом на том основании, что они не

сочувствовали именно этой войне. К христианам не проявлялось никакого

милосердия. Даже когда имелись недвусмысленные доказательства их смерти "от

дурного обращения" и приговор с несомненностью определил бы предумышленное

убийство, даже в тех случаях, если расположение коронерских присяжных

склонялось в другую сторону,- их убийцы беспричинно объявлялись невиновными.

Существовала только одна добродетель - желание лезть в драку и только один

порок - пацифизм. Это основное условие войны. Но правительству не хватало

мужества издавать соответствующие постановления; и его закон отодвигался,

уступая место закону Линча. Законное беззаконие достигло своего апогея во

Франции. Величайший в Европе государственный деятель - социалист Жорес был

застрелен джентльменом, которому не нравились старания Жореса избежать

войны. В господина Клемансо стрелял другой джентльмен, придерживающийся

менее распространенных мнений, и тот счастливо отделался тем, что был

вынужден на всякий случай провести несколько дней в постели. Убийца Жореса

был, несмотря ни на что, оправдан; предполагавшийся убийца господина

Клемансо был из предосторожности признан виновным. Нечего сомневаться, так

случилось бы и в Англии, начнись война с удачного убийства Кейра Харди и

окончись она неудачной попыткой убить министра Ллойд Джорджа.

Сила войны

Эпидемия, обычно сопутствующая войне, называлась инфлюэнцей. Сомнение в

том, была ли она действительно болезнью войны, порождал тот факт, что больше

всего она наделала бед в местах, отдаленных от полей сражения, особенно на

западном побережье Северной Америки и в Индии. Но нравственная эпидемия,

бывшая несомненно болезнью войны, воспроизвела этот феномен. Легко было бы

предположить, что военная лихорадка сильней всего станет бушевать в странах,

на самом деле находящихся под огнем, а другие будут держаться

поблагоразумней. Бельгии и Фландрии, где на широких пространствах буквально

камня на камне не осталось, пока армии противников после ужасающих

предварительных бомбардировок топтались по ней и толкали друг друга то взад,

то вперед, этим странам было бы простительно выражать свои чувства более

резко, чем простым пожиманием плеч да словами: "C'est la guerre". [Такова

война! (франц.)] От Англии, остававшейся нетронутой в течение стольких

столетий, что военные налеты на ее поселения казались уже так же

маловероятны, как повторение вселенского потопа. трудно было ожидать

сдержанности, когда она узнала наконец, каково прятаться по подвалам и в

станциях подземки, каково лежать в постели, содрогаясь и слушая, как

разрывались бомбы, разваливались дома, а зенитки сыпали шрапнелью без

разбору по своим и чужим, так что некоторые витрины в Лондоне, ранее занятые

модными шляпками, начали заполняться стальными шлемами. Убитые и изувеченные

женщины и дети, сожженные и разрушенные жилища в сильной степени извиняют

ругань и вызывают гнев, и много раз еще зайдет и взойдет солнце, прежде чем

он утихомирится. Но как раз в Соединенных Штатах Северной Америки, где война

никому не мешала спать, именно там военная лихорадка разразилась вне

пределов всякого здравого смысла. В судах Европы возникло мстительное

беззаконие; в судах Америки царствовало буйное умопомешательство. Не мне

выписывать экстравагантные выходки союзной державы: пусть это сделает

какой-нибудь беспристрастный американец. Могу только сказать, что для нас,

сидевших в своих садиках в Англии, когда пушки во Франции давали о себе

знать сотрясением воздуха так же безошибочно, как если бы мы слышали их, или

когда мы с замиранием сердца следили за фазами луны в Лондоне, поскольку от

них зависело, устоят ли наши дома и останемся ли в живых мы сами к

следующему утру, для нас газетные отчеты о приговорах в американских судах,

выносимых равным образом молоденьким девушкам и старикам за выражение

мнений, которые в Англии высказывались перед полным залом под гром

аплодисментов, а также более частные сведения о методах, какими

распространялись американские военные займы, - для нас все это было так

удивительно, что на миг начисто заставляло забывать и про пушки, и про

угрозу налета.