Файл: Туркин. Драматургия кино.doc

Приняли нас тридцать человек. После первого семест­ра осталось пятнадцать. Окончило восемь человек.

Весь первый курс Туркин занимался с нами почти еже­дневно. Писали мы непрерывно: краткие новеллы на сю­жеты картин (главным образом — передвижников); крат­кие либретто по просмотренным (один раз) фильмам; за­писи немых фильмов на монтажном столе (тогда были

примитивные «моталки», с двумя звонкими тарелками для пленки и маленьким подсвеченным окошечком посреди­не); сценарный отрывок по литературному первоисточни­ку (страниц на 5-10). Параллельно с работой над чужими текстами сочиняли и свои: короткий этюд в сце­нарной форме, страниц на десять; заявку, краткое либрет­то и, наконец, сценарий полнометражного немого филь­ма. Шел 1933 год, немые фильмы еще выпускались, и Тур-кин «подпускал» нас к звуку лишь со второго курса. Такое большое количество сочинений требовало и от нас и от Туркина огромного напряжения.

Мы ходили к нему в крошечную комнатку на Страст­ном бульваре, донельзя забитую книгами. Вмещалось в нее не более двух-трех студентов, а если бывала дома жена, то один. Придя и найдя место за маленьким столом заня­тым, мы без обиды уходили, чтобы придти погодя. Мы приносили ему и свои внеучебные сочинения. Ведь надо было жить, продолжать работу. И он редактировал наши стихи, рассказы, статейки. Называли мы его за глаза «ста­рик», так же, как студенты-режиссеры называли Эйзенш­тейна, а операторы — Анатолия Дмитриевича Головню. И при всей разнице характеров, темпераментов, привы­чек эти великие вгиковские «Старики» могли бы называть­ся и «Мастерами» и «Отцами».

До последних дней своей жизни Валентин Константи­нович продолжал педагогическую деятельность, возглавляя кафедру кинодраматургии. К длинным спискам его учени­ков прибавилось много известных, почитаемых имен: Александр Колодин, Юрий Нагибин, Лазарь Карелин, Валерий Фрид, Юлий Дунский, Валентин Ежов, Василий Соловьев, Будимир Метальников, Сулико Жгенти, кинове­ды Николай Крючечников, Сергей Дробашенко, Владимир Шалуновский и многие, многие другие. Каждому из них он отдал много сил, вдоволь сердечного тепла, кладези сво­их глубоких и разносторонних познаний...

Педагогические эксперименты Туркин сочетал с напряженной теоретической работой. В 1934 году выходит его книга «Сюжет и композиция сценария» (тираж 300 эк­земпляров — библиографическая редкость!) — результат преподавания кинодраматургии и у нас, в ГИКе, и на заоч­ных курсах кинохроники. На этих курсах повышали свою квалификацию кинематографисты-профессионалы, что осо­бенно интересовало Туркина.

...В 1935 году он составляет и снабжает обширным предисловием сборник «Лицо советского актера», а в 1936 — сборник «Как мы работаем над сценарием», для ко­торого пишет большое исследование «О киноинсцениров­ке литературного произведения» и обрабатывает для пе-

чати стенограмму лекции безвременно погибшего в авто­мобильной катастрофе Натана Зархи.

Наконец, в 1938 году выходит «Драматургия кино». Она явилась результатом многих литературных работ и долгой педагогической практики. Свою книгу «Сюжет и компози­ция сценария» Туркин выверил на лекционных курсах, отредактировал и почти полностью включил в «Драматур­гию кино», дополнив полемическими оценками опыта «технологического» и «эмоционального» сценария, наблю­дениями за построением драматического характера и, глав­ное, новым опытом советского и зарубежного звукового кино.

«Драматургия кино» в течение многих лет вызывала дискуссии. Туркин не только сочувственно выслушивал критику, но и сразу же принялся за коррективы своей кни­ги, проверяя их на лекциях перед студентами. Он надеял­ся на второе, переработанное, издание.

Война перечеркнула эти планы. Вместе со многими студентами и преподавателями ВГИКа, с его директором И. Файнштейном, профессором Н.А. Иезуитовым и мно­гими другими Туркин пытался записаться в ополчение. Возраст и здоровье помешали этому. По непонятным при­чинам Туркин не поехал вместе с институтом в эвакуацию в Алма-Ату, а потом, после мытарств в Горьком и Кирове, попал в глухую деревню Подосиновец, лежащую в 50-ти километрах от железной дороги. Лишь в 1943 году боль­ному, истощенному, ему удалось перебраться в Алма-Ату, где, с трудом выздоравливая, он возобновил преподавание. По возвращении в Москву в 1944 году все наладилось. Возобновилась и работа над новым изданием «Драматур­гии кино». По-прежнему главы книги испытывались перед студентами и аспирантами.

В 1953 году Туркин сдал в Госкиноиздат свой много­летний труд. Но анонимный рецензент дал на нее черес­чур строгий и во многом несправедливый отзыв. Атмос­фера перестраховки, боязни категорических суждений, четких формулировок, недоверия к цитатам из классиков и, особенно, из зарубежных авторов — словом, все то, что губило нашу теоретическую мысль в течение долгих лет, еще не было рассеяно. Есть основания полагать, что к пе­рестраховке и начетничеству присовокупились еще и лич­ные соображения рецензента. Книга была возвращена ав­тору, и он вынужден был продолжить работу. Туркин тяже­ло переживал. Естественно, работа шла медленно, натужно. Но новый вариант был создан и послан в изда­тельство. Близкие Туркина утверждают, что были даже гранки книги, которые автор правил. Но ни в архиве самого Туркина, находящемся в хаотическом состоянии,

ни в ЦГАЛИ, где сосредоточены фонды Туркина, Госки-ноиздата, Союза писателей (секции кинодраматургии), издательства «Искусство» и других, ни в архиве и кабине­тах кинодраматургии и киноведения ВГИКа мною ни гран­ки, ни рукопись (Туркин писал от руки), ни машинопис­ные копии не обнаружены. Нечасто встречаются только упоминания о работе над ними.

Туркина справедливо считать родоначальником совет­ской кинодраматургии. Его жизненный путь был драмати­чен, полон испытаний, изменений, волнений, конфликтов, неудач. Таковы пути всех первопроходцев, новаторов, по­святивших себя делам неизведанным.

О МАСТЕРЕ

Н.А. Фокина

кинодраматург, доцент кафедры драматургии кино ВГИК

Размышляя о непростой истории института кинематогра­фии, с которым связана большая часть моей жизни, я не устаю поражаться тому, как в то драматичное время, пере­вернувшее идеалы свободы, равенства и братства в жесто­чайшую диктатуру, наш институт не утратил атмосферу де­мократизма и человечности. Как это удалось? Думаю, в пер вую очередь, благодаря нашим Мастерам. «Система штучного воспитания», о которой некоторые говорили с осуждением, давала редкую возможностьобщения учите­лей и учеников на короткой дистанции. Именно в таких вза­имоотношениях проходил обмен информацией и обмен мыслями, чувствами. Таков был принцип обучения в нашем институте, установленный создателями первой в мире шко­лы кинематографии, одним из которых был и Валентин Константинович Туркин. Туркин стал не только основате­лем сценарного факультета, он был основателем школы на­шей кинодраматургии, о чем сам говорил с гордостью.

Первый раз я увидела Валентина Константиновича на вступительном экзамене на сценарный факультет ВГИКа летом 1949 года. ВГИК тогда помещался в здании киносту­дии имени М. Горького. Абитуриенты ждали своей очере­ди в коридоре, по одному входили в аудиторию, где с ними вели беседу Валентин Константинович Туркин и Илья Вениаминович Вайсфельд. Собеседование было итоговым экзаменом по специальности.

Я хорошо помню, как вошла в небольшую аудиторию и увидела экзаменаторов, сидящих за столом, покрытым зеленой скатертью. Мне предложили сесть — и началась непринужденная, доверительная беседа. Это было действи­тельно собеседование, атмосфера которого давала воз­можность искренне высказывать свои мысли по поводу просмотренного нами фильма — «Сельской учительницы» Марка Донского. Я была приятно поражена естественно­стью и демократизмом, которые царили в аудитории. Уже спустя много лет я поняла, что причиной тому были не только педагогический дар и великое умение вести бе­седу с зажатыми и волнующимися молодыми людьми, же­лающими поступить в институт кинематографии, но и ис­тинная, душевная щедрость и любовь к своей профессии.

Валентин Константинович был убежден, что в кино все начинается с хорошего сценария, который надо уметь выст­роить со знанием законов драматургии, и написать хорошим литературным языком так, чтобы литературный сценарий мог быть самоценным произведением литературы. Убеждал в этом он нас с большим темпераментом, возбужденно жести­кулируя и расхаживая по аудитории. Он любил читать нам свои сценарии, особенно «Приведение, которое не возвраща­ется». Иногда, прерывая чтение, Туркин обращался к нам с вопросом: «Правда, ведь, я здорово написал?» Или: «Ну, как я это придумал? Здорово?» Мы с ним искренне соглашались. Я и теперь, общаясь со студентами, нередко читаю им этот сценарий, чтобы убедить их, что лаконичная телеграфная ре марка может быть эмоциональной и высокохудожественной.

Валентин Константинович вел занятия по мастерству и читал нам лекции по теории кинодраматургии. Обладая блестящими знаниями в области теории, он окружал каж­дый теоретический пассаж такими яркими, эмоциональны­ми примерами, что мы воспринимали их как художествен­ные образы. Очень хорошо помню, как Туркин читал нам лекцию об экспозиции — об умении хорошо и правильно начать сценарий, задать тон, представить всех героев так, чтобы заинтересовать зрителей с самого первого их по­явления, вызвать к ним любовь, которая не должна иссяк­нуть до конца; создать ситуацию, порождающую последу­ющую цепь событий, дать предощущение увлекательного зрелища, подготовить завязку — и все это уложить в де­сять страниц. Он был убежден в незыблемости каноничес­кого сценария и очень сердился, если кто нибудь из нас приносил сценарий больше семидесяти страниц. Туркин считал, что после кульминации не должно быть больше пятнадцати страниц. Он был убежден, что сценарий дол­жен писаться в настоящем времени. Ремарка сценария, по его определению, подобна эмоциональному комментарию

спортивного матча — она должна соответствовать дей­ствию, передавать его ритм, накал, смысл. Идею и сюжет автор сценария должен выражать действием, а не расска­зом. Так учил нас Валентин Константинович Туркин.

Как-то вскоре после окончания института мы были приглашены молодежной секцией драматургов на обсуж­дение сценария, автором которого оказался молодой ли­тератор. Мы сильно критиковали это произведение, де­монстрируя свои знания, полученные от Валентина Кон­стантиновича. Один из участников этого обсуждения, писатель старшего поколения, выступивший в защиту сце­нария, сказал: «Не слушайте их. Они у Туркина учились». Это и возмутило нас и удивило. Нам тогда трудно было подвергнуть сомнению представление о кинодраматургии, которое преподал нам Учитель.

Но время менялось, менялся и кинематограф. Помню, как после просмотра, нового фильма — «Похитители ве­лосипедов» он очень проникновенно сказал: «До чего же грустно! И до чего же хорошо!»...

В своих рассуждениях о сюжете Туркин любил ссылать­ся на горьковское определение сюжета и требовал от нас выучить его наизусть: сюжет — это «связи, противоречия, антипатии и вообще взаимоотношения людей, история роста и организации того или другого характера». Но «ис­торию роста и организации характера» он представлял себе закованной в сюжетную оболочку. Все попытки дед-раматизации вызывали у него бурный протест. Он был ре­шительно не согласен с Эйзенштейном, отвергавшим сю­жет в его канонической форме.

Убежденность Туркина, с которой он относился к могу­ществу канонического сюжета, базировалась на многовеко­вой практике, осмысленной еще Аристотелем и получив­шей подтверждение в дальнейшем пути зрелищных искусств. Туркин на своей практике ощутил, что традици­онный сюжет удобен для восприятия зрителя. А кино без зрителя ему представлялось абсурдом. Он всегда учил нас, что главная задача кинодраматурга — создавать основу для массового зрелища, несущего в массы идейный заряд, за­камуфлированный в увлекательном, умело построенном сю­жете. Он верил в то, что роль кинематографа в борьбе идей огромна. Создав сценарии к фильмам «Закройщик из Торжка» и «Девушка с коробкой», которые в свое время по­били все рекорды массового прокатного успеха, он считал, что главное их достоинство в идейном смысле.

Ратуя за увлекательность и зрелищность, он был враг бе­зыдейности. В этом смысле Валентин Константинович был сын своего времени — до конца своих дней он сохранил ро­мантичную приверженность к идеалам революции в самом

высоком смысле. В нем удивительно привлекательно соче­тались искренняя самоирония и убежденность трибуна. Он был жизнелюб и не стеснялся этого. Я помню, как он рассказывал нам о Сельскохозяйственной выставке 1939 го­да. Рассказ строился на том, как трудно было пережить все гастрономические соблазны, которые вели его из рестора­на в чайхану, в кафе-мороженое, в шашлычную, пивной бар и тому подобное, и остаться при этом живым и на своих ногах покинуть просторы выставки. Сохраняя дистанцию, он был прост, доступен и близок нам. Время было трудное, и большинство студентов очень нуждалось. Мои сокурсни­ки часто брали у него деньги взаймы, и Валентин Констан­тинович охотно выручал их. Помню, как я пришла в инсти­тут после окончания декретного отпуска, и он радостно приветствовал меня словами: «Я вас поздравляю и благода­рю от имени Родины!» Эта высокопарная фраза в его ус­тах была так искренна, так весело и одобрительно сияли его глаза, что я запомнила это мгновение на всю жизнь.