Файл: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf

 смену  поколений, развернутые  семейные  истории  и  т. п. Что  же  касается

научной  психологии,  то  Олпорт  в  упомянутой  статье  еще  в  30-х  годах  говорил о
необходимости такого «длительного интереса к личности». Но призыв этот до сих
пор  остается  малореализованным, поскольку  психология  чаще  предпочитает
рассматривать  личность  в  данный  момент, как  неизменно  тождественную  самой
себе, раз  выявленному  в  ней  набору  черт  и  качеств. Даже  так  называемые
лонгитюдные исследования строятся обычно по принципу «поперечных срезов» на
пути  развития  личности, оставляя  без  внимания  внутренние  связующие  законы
самого этого движения.

К  сказанному  следует  добавить, что  художественному  видению  свойственно

рассмотрение  любой  черты  в  совокупности  взаимосвязей  с  другими  чертами  и
качествами  личности. В  художественном  произведении  разыгрывается  всегда  не
просто тема (ревность, попустительство, мещанство), но всегда тема с вариациями,
подразумевающими  возможность  иных  толкований, иных  и  часто  неоднозначных
исходов и перспектив ее развития. Психология пока что довольствуется в основном
констатацией  отдельных  черт, параметров  и  очень  редко  последующим
прослеживанием  их  изменений  в  ограниченном  жизненном  промежутке, т. е.
выхваты-ванием малых фрагментов разветвленной сети бытия личности.

Еще один  момент, который  хотелось  бы  выделить, относится  прежде  всего  к

самосознанию  и  самовоспитанию  психолога-профессионала. Л. Н. Толстой  в
разговоре с А. М. Горьким заметил, что  писатель может ошибаться  в  чем  угодно,
выдумывать  все, кроме  психологии,— психология  должна  быть  точной

10

.  И

литература  не  только  всегда  стремилась  к  этой  точности, но, что  самое
поразительное, достигала ее. Поразительное не с точки зрения рядового читателя,
который  привык  видеть  в  писателе  учителя  жизни, а  с  точки  зрения  профессио-
нального  психолога, поскольку  он  давно  и  сознательно  отказался  от  веры  в
возможность  точного  психологического  знания  на  материалах  наблюдений,
переживаний, бесед  и  т. п. Все  это  рассматривалось  как  атрибуты «житейской
психологии», тогда  как  научной  психологии — и  соответственно  научному
психологу — пристало  опираться  лишь  на  эксперимент, опросники, тесты,
семантические дифференциалы, математически выве-

)4Г

ренные  корреляции  и  т. п. Думается, что  постоянно  демонстрируемая

художниками принципиальная способность достаточно точного познания человека
путем  наблюдения, размышления  и  сопереживания  должна, с  одной  стороны,
поубавить спесь у некоторых профессионалов-психологов, снисходительно, сверху
вниз, смотрящих  на «житейских  психологов», «психологов-любителей» вроде
Толстого  и  Достоевского, а  с  другой — поднять  веру  психологов  в  возможность
своего видения мира личности, в возможность достаточно точного и объективного
понимания, постижения этого мира без обязательной (и просто-напросто далеко не
всегда выполнимой по ходу конкретного исследования) пошаговой опоры на тесты,
опросники, узколабораторные эксперименты. Надо ли говорить при этом, что автор
имеет в виду не перечеркивание или умаление достижений экспериментального и
тестового подходов, а лишь более сбалансированный взгляд на роль наблюдения и
профессиональной интуиции в психологическом познании.

И  последнее, что  хотелось  бы  отметить. У  литературы  психологи  должны

постоянно  учиться  ясности, выпуклости, стереоскопичности  изображения
личности. Необходимо, следовательно, развивать в  себе  вкус и внимание к языку
как  инструменту  познания  личности, как  важнейшему  условию, от  которого
зависит  точность  и  полнота  передачи  целей, задач, результатов  и  общего  смысла
проведенного  психологом  исследования. Разумеется, психолог  не  должен
стремиться конкурировать в овладении языком с писателем — это не только тщет-
но,  но  вовсе  и  не  требуется.  Однако  надо  помнить,  что  личность  есть  особый
объект науки, поскольку мы не только исследуем ее, но одновременно ей же, для ее
нужд и пользы адресуем результаты исследования и от нее в конечном счете ждем
их оценок. Следовательно, изложение должно быть таким, чтобы личность могла в
конце  концов  узнать  себя  в  нем, не  отвергла  его  как  невнятицу  и  чужеродность.
Такое  положение, что  вполне  понятно, требует  постоянного  совершенствования
языка  описания, в  частности  умения  в  случае  необходимости  свободно  выйти  за
рамки «птичьего языка», понятного только узким специалистам.

Вместе с тем, несмотря на всю ценность художественного материала, следует

помнить о существенных ограничениях возможностей его использования научной
психологией в изучении личности, ее нормальных и ано-

143

 мальных  проявлений. Прежде  всего  герои  художественных  произведений

живут в определенном времени, в определенной «социальной ситуации развития»,
что, разумеется, является  не  просто «декорацией» для  развертывания  внутренних
закономерностей, но  переменной, существенно  влияющей  на  конкретное
содержание  и  характер  этих  закономерностей. Так, описание  конфликта  барчука
Николеньки  с  гувернером-французом, которое  столь  часто  разбирают  психологи,
при  всей  его  тонкости и  глубине  не  может  служить  полным  аналогом  конфликта
современного  подростка  с  учителем  массовой  школы. Изменившееся  социальное
поле,  на  котором  развертывается  даже  один  и  тот  же  по  внутренней  структуре
конфликт, не  может  не  влиять  как  на  психологические  характеристики  самого
конфликта, так и на человека, переживающего, оценивающего этот конфликт.

Следующее ограничение в использовании художественного материала состоит

в том, что перед нами не реальные люди, а вымышленные герои. Ясно, о чем часто
говорили и сами  писатели, что (и это одна из важнейших  характеристик, один из
признаков  подлинно  хорошего  литературного  произведения), раз  возникнув  в
воображении  писателя, оттолкнувшись  от  тех  или  иных  прототипов, герои  не
терпят  произвола,  а,  напротив,  начинают  как  бы  сами  вершить  свою  судьбу,
диктовать поступки, по-своему развертывать сюжет *. Однако, несмотря на все это,
в художественном произведении описывается саморазвитие не реального человека,
но все того же героя произведения. И поэтому, исследуя психологию личности на
материале  художественных  произведений, мы  познаем  не  саму  жизнь, реальную
«клинику» развития  мотивов, потребностей, эмоций, а  ее  отражение  в
художественном видении автора.

Надо  ли  говорить, что  это отражение  не  бывает  бесстрастным, напротив, оно

глубоко пристрастно, выражает определенные взгляды и идеи. Иначе говоря, худо-
жественный  образ  всегда  более  или  менее  сдвинут, смещен, эксцентричен  по
отношению к реальности. Отсюда для правильного его восприятия необходимо, по
справедливому  высказыванию  Л. С. Выготского, «созерцать  сразу  и  истинное
положение вещей, и отклонение от

* Вспомним, например, искреннюю  скорбь  Флобера  по  поводу  самоубийства

мадам Бовари.

144
этого положения» ". Уже одно это обстоятельство ограничивает возможности

познания душевной жизни только  через художественные образы. При восприятии
последних  необходимо  как  знание  реальной  действительности, так  и (хотя  бы
самое общее) представление о том «коэффициенте смещения», который свойствен
художественной манере данного автора. Учтем также, что смещение это бывает как
относительно постоянным, устойчивым, так  и неожиданным, вдруг  врывающимся
в  повествование, разрывающим (взрывающим) его  прежний  строй  и  логику.
«Внезапное  смещение  рациональной  жизненной  плоскости,— замечает  В. Набо-
ков,— может  быть  осуществлено  различными  способами, и  каждый  великий
писатель делает это по-своему»

12

.

Таким  образом, при  опоре  на  материал  художественной  литературы  следует

учитывать  определенные  ограничения. Важно, в  частности, иметь  в  виду  особую
манеру  творчества  каждого  мастера  и  фокусировать  внимание  не  на  характере
внешних  событий, которые  благодаря «коэффициенту  смещения» могут  быть  не-

правдоподобно нагромождены с точки зрения житейской логики, а на особенностях
личности  героя, раскрывающихся  в  этих  событиях, ибо  последние  и  подобраны
автором  для  того, чтобы, действуя  в  них, герой  проявил, испытал  интересующие
автора  особенности  человека, их  прочность, своеобразие, подвижность, глубину.
По  сути  дела,  и  это  для  нас  важный  момент,  этот  прием  представляет  собой
своеобразный

«мысленный  психологический  эксперимент»,

  состоящий  из  двух

частей. Первая — это  воображение, сотворение  героя, который  имеет  некоторый
анамнез, историю, оправдывающую, объясняющую  его  таким, каков  он  есть  к
началу  действия. Вторая  часть  состоит  в  собственно  эксперименте  с  данным
героем, помещенным  в  обстоятельства, раскрывающие, испытывающие,
изменяющие  его  исходные  черты. Разумеется, это  не  единственный  путь
построения  художественного  исследования. Не  имея  возможности  углубляться
более  в  эту  тему, ограничимся  следующим  замечанием  Новалиса: «Автор  романа
может  поступить  различным  образом. Например, он  может  сначала  измыслить
множество эпизодов, а героя сочинить позднее — для осмысления их (отдельные
эффекты, а затем особый принцип общего построения, изменяющий эти эффекты,
придающий  им  специальный  смысл). Или  же  он  может  сделать  обратное: сперва
прочно обдумать

145

 индивидуального  героя  и  лишь  затем  подобрать  к  нему  соответствующие

происшествия»

13

.

Подчеркнем  также, что  рассматриваемые «мысленные  эксперименты» не

просто  творческое  отражение  художником  реалий  душевного  мира, но  и
одновременно  их  означение,  предлагаемый  другим  людям  способ  и  путь
переживания  и  осмысления, т. е.

проекты

  психологической  жизни, бытия

личности. Так, молодые люди конца XVIII — начала XIX в. не просто находили в
«Страданиях юного Вертера» Гёте художественное описание романтической любви
Вертера к Лотте, но сами начали страдать, думать, мучиться и даже кончали жизнь
самоубийством «по  Вертеру». Речь  идет, таким  образом, об  исследовании,
«мысленном 

эксперименте», в 

котором 

спроектированные 

методом

художественного  творчества  представления, гипотезы  об  особенностях,
возможностях  и  путях  развития  человека  проверяются  самой  жизнью, тем,
насколько предлагаемые образы признаются обществом и отдельными людьми как
действительные, реальные  и  верные, насколько, наконец, они  меняют  жизнь
общества  и  отдельных  людей, открывая  новые  горизонты  и  направления
осмысленной душевной жизни *.

Понятно, что  изучение  этого  удивительного  по  силе  и  значимости

«мысленного эксперимента» с его прямы-

* К  слову  сказать, в  современной  культуре  роль «проектировщиков»,

«означителей» душевной  жизни  уже  не  принадлежит  безраздельно  художникам  и
философам, как^в  прошлом. Психология, психологическое  толкование  начинают
проникать в широкое сознание и не только объясняют, но и формируют его. П. Б.
Ганнушкин еще в 1933г. писал, например, что уже можно говорить об одержимых
«болезнью  Фрейда» не  в  том  смысле, что  это  новая  форма  болезни, описанная
Фрейдом, а в том смысле, что многие люди начинают особым образом изменяться
от  неумеренного  применения  фрейдовского  метода . Со  времени  написания  этих
слов влияние психологических построений (разумеется, не только фрейдовских) на
формирование  сознания  людей  возросло  еще  более, давая  основание  некоторым
ученым  называть  наш  век «психологическим». Действительно, сейчас  все  реже
наблюдается  стремление  обозначать  и  объяснять  свои  переживания  в  столь
свойственных  прошлому  веку  понятиях — страдание, сграсть, проступок, грех,
искупление  и  т. д. Зато  все  чаще  в  этих  случаях  слышится  психологическая
терминология — комплекс, стресс, скрытые  мотивы, невроз  и  т.д. Подобная
редукция  в  объяснении  д^ шевной  жизни  не  может  не  вызвать  беспокойство,
поскольку  ведет  к  вульгаризации  научного  психологического  метода  и, что
главное, способствует снятию  нравственной ответственности с человека, который
любому  своему  поступку (и  проступку) легко  находит  расхожее  психологическое
объяснение и оправдание.

146

ми (от жизни) и обратными (к жизни) связями является важнейшим и, на наш

взгляд, обязательным подспорьем научной пеихологии личности. Однако из всего
вышесказанного следует и другой, достаточно ясный вывод: анализ литературных
данных  не  может  быть  основным, а  тем  более  единственным  в  познании  живого
движения  личности  человека. Его  необходимо  дополнять  или, вернее, делать  его
дополнительным  к собственно  психологическим методам  исследования  реального