Файл: Братусь Б.С. - Аномалии личности.pdf

 закона» (ибо закон отождествлялся с регулярностью и включение предмета в

класс полностью определяло его сущность и природу), то для Галилея закон уже не
отождествлялся  с  регулярностью, частотностью  наблюдаемых  явлений (скажем,
формула  свободного  падения  выводилась  и  рассматривалась  вне  зависимости  от
того, часто или нет наблюдается такое падение). Закон апеллировал, следовательно,
не  только  к  случаям,  реализованным в  действительности,  но  и  к  тем,  которые  не
были  реализованы  или  реализованы  лишь  частично, не  в  полной  мере. Отсюда
значимость  для  познания  закона, в  принципе  любого  индивидуального  случая,
любого, даже  выпадающего  из  класса  явления, отсюда  же  и  необходимость
эксперимента  как  создания  искусственных  условий, которые  позволяют
приблизиться к фактам, имеющим связь с законом.

Перейдя  после  этого  исторического  экскурса  к  психологии  мотивационных

процессов, К. Левин  справедливо  констатировал, что  здесь  не  произошло
кардинального, галилеевского  переворота  и  господствующие  методологические
представления  могли  быть  смело  отнесены  к  аристотелевским. Разработки
психологии  находятся  под «роковым  влиянием» представлений  об  обязательной
регулярности, повторяемости 

процессов 

как 

условии 

выявления 

их

психологических  закономерностей. В  результате  все  усилия  психологов  сводятся
лишь  к  отшлифовке  и  расширению  методов  статистики, стремлению «показать
общие черты через вычисление средних величин». Закономерность связывается тем
самым  с  регулярностью, частотой, а  индивидуальность  противостоит  этому  как
антитеза.

Следствия  из  такого  положения  дел  в  психологии,  по  мнению  К.  Левина,  по

крайней  мере  двояки. С  одной  стороны, у  большинства  профессиональных
психологов  исчезает  стремление  понять  индивидуальный, единичный  путь
конкретного человека, его живую уникальную судьбу. А с другой — как реакция на
засилье  частотного, статистического  подхода  частью  психологов  постулируется
необходимость  свободной  интуиции, постижения  и  эмпатии  как  единственно
возможных  методов  изучения  конкретного  человека  *.  Эти,  казалось  бы,
противоположные пути сходны, однако, в одном: в

*  Здесь  Левин  очень  точно,  на  наш  взгляд,  указывает  на  одну  из  важнейших

причин, лежащих  в  основе  разделения «двух  психологии», о  которых  мы  уже
говорили выше.

152

обоих  случаях  поле  индивидуальности  отделяется  от  экспериментального

исследования, и  то, что  не  случается  несколько  раз, рассматривается  как
находящееся за сферой того, что может быть рационально понято.

С этими  положениями тесно  связано и важное различение между правилом  и

законом, которое  К. Левин  предлагал  ввести  в  психологию. Обычно «закон» по-
нимается в психологии как «правило», для которого доказательство состоит в том,
чтобы  показать  возможно  большее  количество  одинаковых  случаев, следуя
формуле индукции: «от многих случаев — на все случаи». Это направление ведет к
накоплению  как  можно  большего  числа  сходных  случаев, с  тем  чтобы  увеличить
вероятность ожидаемого события и уменьшить рассеяние (дисперсию) получаемых
данных. Между  тем  значение  эксперимента  в  познании  закона  зависит  не  от
реализации возможно большего числа одинаковых случаев, а от систематического

варьирования, анализа условий при осуществлении различных случаев. И если при
экспериментировании  должно  найти  место  повторение, то  вовсе  не  потому, что
перенесение обобщения конкретного исследуемого события на аналогичные случаи
сомнительно, а  потому, что  возможна  следующая  ошибка: действительно  ли  те
условия, которые  мы  указали  при  формировании  закона, существовали  в  данном
конкретном  случае? В  целом  же  исходящие  из  эксперимента  заключения
необходимо  делать  не  по  принципу:  «от  многих  случаев  —  на  все  случаи»,  а  по
принципу: «от одного конкретного случая — на все аналогичные случаи». Переход
от опытов в отдельных случаях к всеобщему и обязательному закону (в противовес
вероятностному  правилу)  соответствует  переходу  от  «примера»  к  «типу»  и
принципиально  несравним  с переходом  от отдельных членов  множества  ко всему
множеству. Отсюда  перспективы  экспериментальной  психологии  Левин
усматривал  не  в  накоплении  однородных  данных  и  выделении  на  этой  основе
среднестатистических  и  вероятностных  показателей, а  в  глубоком  качественном
анализе отдельных случаев и экспериментов.

Мы достаточно подробно остановились на методологических исследованиях К.

Левина, поскольку  выводы  из  рассмотренных  выше  положений  отнюдь  не  стали
принадлежностью  лишь  истории  психологии, но  являются  актуальными  и  в
настоящее время. Действи-

153

 тельно, современная научная психология личности пошла в основном по пути

собирания, классификации  фактов  и  их  математической, статистической
обработки, тем самым, во-первых, во многом закрыв себе возможность понимания
реальных жизненных событий (которые в конечном счете всегда единичны) и, во-
вторых, сузив  зону  понимания  психологического  закона  до  вероятностно
определяемых «правил» поведения. Характеризуя  многие  современные
исследования  в  области  мотивации  и  личности, А. В. Петровский  называет  их
«коллекционерскими», поскольку  задача  психолога  в  рамках  этого  подхода
сводится  к  накоплению  фактов  и  их  каталогизации

17

. Подводя  итог  огромному

количеству исследований самооценки личности в зарубежной психологии,

Л.

 Уэлс

и Г. Марвслл используют то же определение, говоря о них как о «коллекции» без
общего  осмысления '

8

. Все  эти  характеристики  являются  не  чем  иным, как

определениями  типично  аристотелевского  подхода, которому  свойственно
стремление к собирательству, классификации, коллекционированию фактов.

Другим  моментом, явно  перекликающимся  с  изложенными  положениями  К.

Левина, является характер современного увлечения формализованными методами,
математической обработкой. Мы  уже  писали  в  прошлой  главе, что  это  увлечение
стало  настолько  распространенным  и  приняло  такие  формы, что  вызывает
беспокойство многих психологов. Разумеется, речь идет не о том, чтобы отрицать
важность дифференциального подхода или применения статистических методов, а
о  том, что  подобные  исследования, полученные  с  их  помощью  данные  и
математическая  обработка  начинают  рассматриваться  как  достаточные  для
построения психологии личности. Не случайно поэтому, подводя итоги положению
дел  в  современной  психологии  личности, А. Н. Леонтьев  вынужден  был
констатировать, что  отношение  между  общей  и  дифференциальной  психологией
оказалось  камнем  преткновения  для  этой  области, причем  выход  из  создавшейся
ситуации  виделся  прежде  всего  в  развитии  общей  психологии  личности  как
ориентирующей конкретно-дифференциальные исследования *.

* Ту  же  мысль  последовательно  проводил  Левин, который, в  частности, не

уставал повторять своим ученикам: «Эксперимент без теории глух и слеп»

19

.

154
Но  помимо  несогласованности  общего  и  дифференциального  подходов

приверженность  аристотелевскому  пути  тесно  связана  с  сохранением,
консервацией в психологии личности еще ряда недостаточно отрефлекси-рованных
противопоставлений, в основном производных от этого главного. Прежде всего это
касается  соотношения  между  качественным  и  количественным  способами
обработки 

материала, между 

измерением 

и 

интуицией, между

экспериментальными  и  клиническими  методами  или, если  выразиться  наиболее
обобщенно, соотношения  и  противопоставления  исследовательских  линий  уже
отмеченных  двух  психологии  личности — психологии  академической, но
бесконечно  далекой  от  реальной  жизни  и  психологии  понимающей, но  не  спо-
собной, более того, часто принципиально отвергающей строгие «овеществляющие»
объяснения (иначе  говоря, психологии  научной, но  не  жизненной  и  психологии
жизненной, но  не  научной). Понятно, что  путь  преодоления  этого  разрыва,
включение  в  сферу  психологии  научной  не  только  выхолощенных,
заформализованных (если не сказать заформалиненных) и отрывочных черт, но и

личности  как  целостного  и  живого  образования  тесно  зависит  от  возможности
построения  адекватных  методов  исследования, сочетающих  в  себе  как  доста-
точную  строгость  результатов, так  и  предоставление  естественной  свободы
проявлениям  личности, живое, диалогическое с  ней общение. Таким образом, мы
вновь  вернулись  к  тому  же  самому  кардинальному  вопросу, перед  которым  нас
ранее поставили рассмотрение художественной литературы как метода психологии
личности  и  анализ  возможностей  клинического  подхода  к  личности,  а  именно  —
сможет  ли  научная  психология  найти  адекватное, отвечающее  ее  требованиям
понимание  душевной  жизни, соответствующие  этой  задаче  способы  и  методы
анализа.

Казалось  бы, после  важных  методологических  преобразований  К. Левина

открылась  наконец  возможность  для  уверенного  позитивного  ответа  на  этот  во-
прос, для  перехода  к  анализу  индивидуальных  случаев, реального  поведения
реальных  субъектов. Причем  в  качестве  основного  метода  такого  анализа  пред-
лагался наиболее объективный, признанно-авторитетный метод научного познания
— эксперимент. И действительно, первые опыты применения экспериментального
подхода К- Левином и его учениками были чрез-

155

 вычайно обнадеживающими. Почему же  эксперимент, так  много обещавший,

был в дальнейшем столь явно оттеснен опросниками, тестами и другими способами
познания, в основном тяготеющими к аристотелевскому подходу?

Объяснить  это, видимо, следует  прежде  всего  тем, что  главного  обещания

эксперимент все же не выполнил — реальный человек так и не вошел в сферу его
изучения. В  экспериментальных  условиях  действовал, выбирал  решение  человек
здесь-и-теперь, без  прошлого и  будущего, вне  социального  и  жизненного  контек-
ста, вне  живой  истории  его  борьбы  за  присвоение  человеческой  сущности. Это
обстоятельство  обычно  связывают  с  ограниченностью  психологической  концеп-
ции, которой  придерживался  Левин. Думается, однако, что  дело  обусловлено  не
только  этим. Действительно, Левин, как  хорошо  известно, был  представителем
гештальтпсихологии, и  конкретные  психологические  гипотезы, которые  он
пытался  проверять  с  помощью  эксперимента, носили  отпечаток  всех  присущих
данной  теории  недостатков. Но  достойно  удивления  и  наводит  на  размышления
другое — что эксперимент как метод исследования личности, основы которого бы-
ли  заложены  Левином, не  предоставил  возможности  другим  использовавшим  его
исследователям, исходившим из иных теоретических позиций, подойти к изучению
живой  человеческой  личности. Очевидно, поэтому, что  какие-то  причины  неудач
эксперимента  следует  искать  и  в  нем  самом, в  его  собственных  ограничениях,
которые  надо  снять  или  обойти,  для  того  чтобы  получить  новый  импульс  к  его
использованию в познании личности.

Чтобы  обнаружить  эти  ограничения, проследим  судьбу  эксперимента  после

утверждения  его  Левином  в  качестве  метода. В  психологии  личности  эта  судьба
свелась, как  мы  уже  говорили, к  короткому  периоду  расцвета, а  затем  к
дальнейшему  прозябанию  в  качестве «бедного  родственника», теснимого  более
почитаемыми  тестами, опросниками  и  тому  подобными  методами. Зато, как  это
часто бывает в истории науки, метод, не нашедший должного признания в «своем
отечестве», был  с  успехом  применен в областях смежных. Таких областей можно
назвать по крайней мере три.

Во-первых, это  социальная  психология, начала  экспериментального  подхода

которой были заложены Ле-

156

вином (проблемы групповой динамики, типы лидерского поведения и т. д.) *.

Во-вторых, это детская психология, прежде всего психология дошкольника, где от-
носительная  легкость  организации  игры, т. е. ведущей  для  ребенка  деятельности,
изменение  ее  различных  условий  создают  уникальную  возможность  для  экспе-
риментальной проверки психологических гипотез. Наконец, в-третьих, это область
патопсихологии. Экспериментальная  патопсихология  была  основана  в  СССР
бывшей  сотрудницей  Левина — Б. В. Зейгарник, которая  перенесла  на
психологическое  изучение  больного  многие  принципы  левиновской  школы:
внимание к процессу, а не только к результату выполнения, варьирование условий
внутри  одной  и  той  же  ситуации, постоянное  общение  экспериментатора  и
испытуемого  и  т. п. Общая  направленность  патопсихологического  эксперимента
была  в  основном  обращена  к  изучению  познавательной  сферы, тонкостей
патологии мышления, при этом каждый полученный результат ставился в контекст
определенного  поведения, от-ношения  к  опыту, всей  ситуации  эксперимента,