Файл: Блейлер Э. - Аффективность, внушение, паранойя.pdf

21

уверен  в  нем, несмотря  на  то, что  при  всем  старании  я  ни  в  чем  не  находил
противоречия  своим  взглядам,  а  только  новые  факты,  которые  в  своей  совокупности
подтверждали правильность моей концепции.

Так  как  аффективность  допускает  несравненно  большие  индивидуальные

колебания, нежели  интеллектуальные  функции, то  и  противодействие  неприятным
чувствам весьма  различно — в  зависимости от  личности и от  обстоятельств. По всей
вероятности, мы  придем  к  созданию  целого  ряда  типов, соответствующих  в  более
утонченной  форме  тому, что  старые  авторы  называли  темпераментами. Теперь  же  я
хочу изложить свое понимание этого вопроса.

Многие  люди, которые  должны  быть отнесены  приблизительно  к  классическим

сангвиникам, реагируют на эмоциональные впечатления быстро и интенсивно, аффект
быстро  исчезает. Как  только  буря  улеглась, эти  люди  становятся  такими  же, как
прежде. Создается такое впечатление, как будто они отреагировали аффект с помощью
внешней реакции, с помощью радости, плача, брани или драки.

Но  если  аффект  по  какой-либо  причине  подавляется  вопреки  естественному

предрасположению, то  он  приводит (при  условиях, которые  в  настоящее  время  не
поддаются еще определению) к передвиганиям и конверсиям в смысле патологической
реакции  Фрейда. Запоздалое  отреагирование  может  затем  при  известных  условиях
исцелить болезненный симптом, состоящий из конвертированного аффекта.

Люди  с  другой  установкой  или  те  же  самые  люди, если  им  приходится

испытывать  неудовольствие  иного  порядка (а  именно — при  уязвлении  чувства
собственного  достоинства), с  самого  начала  не  относят  этот  неприятный  аффект  ко
всей своей личности в целом. Они отщепляют его вместе с большим комплексом своего
Я  от  всей  личности. Думая  о  таких  вещах, которые  не  имеют  ничего  общего  с  этим
аффектом  и  с  вызвавшими  его  интеллектуальными  процессами, они  могут  быть
совершенно  нормальны. Аффект  для  них  не  существует, но  и  соответствующие
процессы  познания  тоже  ими  не  ассоциируются. Целый  любовный  роман,
закончившийся  неудачей, со  всеми  ассоциациями  комплекса  Я, связанными  с  ним,
может  быть  как  бы  выключен  из  данной  личности  Однако,  он  может  проявляться  в
бессознательных  действиях, которые  обнаруживают  еще  связь  с  переживанием  этих
любовных  отношений. Так, например, одна  пациентка, возлюбленный  которой
застрелился, забыла  это  переживание, но  во  время  какого-то  индифферентного
разговора  она  стала  бессознательно  давить  на  своем  виске  лепестки  розы, производя
при  этом  небольшой  треск.  Можно  было  бы  доказать,  что  это  действие  явилось
следствием воспоминания.

Но когда заходит речь об этой любовной истории или о чем-либо ассоциативно с

нею  связанном, аффект  немедленно  возобновляется, а  вместе  с  ним  и  воспоминание
обо всем пережитом.

Само  собой  разумеется,  что  подобные  типы,  если  они  достаточно  выражены,

предрасположены  к  истерическим  сумеречным  состояниям — вследствие  того, что
отщепленная  аффективная  личность  часто  располагает  слишком  немногими
ассоциациями, соответствующими 

действительности, и 

перерабатывает

действительные переживания в смысле аффективного комплекса идей.

У  другого  типа  людей  аффекты  развиваются  медленно. Необходим  большой

промежуток  времени  для  того, чтобы  они  достигли  большой  высоты, но  зато  эти
аффекты существуют в течение долгого времени. При этом дело доходит лишь изредка
до живых эмоциональных проявлений; аффект „заглушается». Такие люди  ограждают
себя  от  влияния  неприятных  аффектов  тем, что  они  не  думают  о  соответствующем
переживании. Разумеется, это достигается лишь таким путем, что человек избегает по

22

возможности  ассоциативного  присоединения  этого  неприятного  события. В  данном
случае он так направляет свое мышление и свои действия, чтобы ничто по возможности
не  напоминало  ему  это  неприятное  событие  и  чтобы  невольное  воспоминание  о  нем,
которое,  несмотря  на  все  это,  возникает,  оставалось  лишь  мимолетным  и
непродуманным и не имело таким образом возможности оживить аффект, обладающий
меньшей  подвижностью.  Таким  образом,  аффект  подавляется,  но  все  же  может  быть
ассоциирован. Неприятные события тоже доступны для воспоминания в любое время.
Мы  избегаем  только  вспоминать  о  них,  но  мы  можем  сделать  это  в  любое  время.
Тяжесть  в  груди, ослабевающая  с  течением  времени, интеллектуальное  чувство,
говорящее о  том,  что  мы  должны избегать  известных  ассоциаций  (подобно  тому,  как
мы  избегаем  известных  движений  при  болезненных  ощущениях  в  теле), всегда
свидетельствуют  о  продолжающемся  существовании  подавленного  аффекта. Если  он
снова  становится  актуальным  в  силу  воспоминания, то  он  овладевает  снова  всей
личностью, как в тот момент, когда он был свежим.

У этого типа возможно еще полное временное отщепление. Неприятное событие,

которое не могло быть переработано и не могло быть также подавлено в силу того, что
наше  мышление  было  поглощено  другой  необходимой  работой, мгновенно
отщепляется и совершенно забывается. В то время, когда мы продолжаем нашу другую
работу, в нашей сознательной психике нет ни представления о событии, ни вызванного
им чувства. Они выплывают снова лишь впоследствии и проделывают затем свой путь
к переработке и подавлению.

Когда  удается  отщепление  аффекта, но  не  удается  подавление  его, так  что  он

исчезает  только  из  нашей  сознательной  жизни (а  не  из  психической  жизни  вообще),
тогда он  часто «конвертируется». При  соответствующих  ассоциациях вместо аффекта
возникает  какой-нибудь  физический  симптом — боль, судорога  или  галлюцинация.
Так, например, пациентка, описанная  Риклином (Psychiatrisch-neurologicshe
Wochenschrift, 1904/05), ощущала  боль  в  одном  ухе, когда  она  одевала  определенное
пальто.  В  этом пальто она  родила зимой  в  лесу  внебрачного  ребенка  и  испытала  при
этом сильную боль в ухе. Эта связь существовала для нее совершенно бессознательно.
Пальто не напоминало ей ни о родах, ни о существовавшем тогда аффекте.

При  шизофрении  аффективные  события  превращаются  в  галлюцинации,

бредовые  идеи, стереотипии, все  это  облекается  в  большинстве  случаев  в  скрытую
символическую  форму, в  то  время  как  первоначальный  аффект, как  таковой, уже  не
существует или становится рудиментарным.

Очевидно, есть  много  механизмов, дающих  возможность  избавиться  от

неприятных  аффектов. Знание  их  значительно  облегчает  нам  понимание
симптоматологии  больной  и  здоровой  психики  и  дает  нам  вместе  с  тем  важные
опорные пункты для терапевтического вмешательства.

Среди  эмоционально  окрашенных  переживаний, которые  дают  повод  к  таким

явлениям, сексуальные  переживания  играют  очень  важную  роль, хотя  и  не  в  такой
исключительной  степени, как  это  вытекает  из  теории  Фрейда. Тот  факт, что  эти
симптомы встречаются у женщин чаще, нежели у мужчин, имеет свои важные причины
(независимо  от  того,  что  мнение  о  более  резко  выраженной  сексуальности  у  женщин
является  преувеличенным), обычно  вся «карьера» средней  женщины  связана  с
сексуальностью; в  борьбе  за  существование  она  пользуется  сексуальностью  как
средством. Для  нее  замужество  является  тем  же  или  эквивалентом  того  же, чем  для
мужчины является движение но службе, его честолюбие во всех отношениях, счастливо
завершенная борьба за существование, равно как и за наслаждение в жизни, и лишь к
этому  у  него  присоединяется  еще  сексуальность  и  радость  отцовства. Женщина,

23

которая  не  выходит  замуж  или  живет  внебрачной  половой  жизнью, вынуждена
считаться  с  целым  рядом  важных  последствий, имеющих  очень  интенсивную
аффективную  окраску. Для  среднего  мужчины  то  и  другое  абсолютно  или
относительно безразличны. При этом надо упомянуть еще о тех глупых ограничениях
нашей  культуры, в  силу  которых  для  благовоспитанной  женщины  становится
невозможным  даже  внутреннее  изживание  в  этой  области  и  которые  всегда  требуют
подавления самого сексуального аффекта, а не одних только проявлений его. Нужно ли
удивляться тому, что при таких условиях мы наблюдаем у больных женщин на каждом
шагу  конвертированные  подавленные  и  подвергшиеся  передвиганию  сексуальные
чувства, а  эти  чувства  составляют  в  общем, по  крайней  мере, половину  нашего
естественного бытия; я говорю — по крайней мере половину, потому что аналогичное
влечение  к  пище, отступает, по  видимому, перед  сексуальным  влечением  на  задний
план, и не только у культурного человека, который при некоторых  условиях вовсе не
должен бороться за кусок хлеба или делает это лишь косвенным пут¨м.

Одним  из  самых  важных  проявлений  аффективности  является  внимание. Мы

внимательны  к  таким  процессам  или  вещам, которые  нас „интересуют». (Странский
справедливо  считает, что  внимание = интересу, а  этот  последний  соответствует
чувству, составляя  часть  аффективности). Далее  мы  можем  заставить  себя  направить
внимание  на  что-либо  другое,  но  мы  всегда  должны  иметь  для  этого  аффективное
основание. В  данном  случае  речь  идет  о  косвенном  удовлетворении  интереса,
например, когда  мы  читаем  скучную  книгу, потому  что  это  необходимо  для
интересующей  нас  работы, или  когда  мы  производим  психологические  опыты,
результаты которых могут удовлетворить нашу жажду знания; произвольное внимание
может иметь место также и в тех случаях, когда человек предпринимает что-либо для
предотвращения  неприятного или  достижения приятного, как, например, при  скучной
работе, которую  человек  выполняет  ради  насущного  хлеба  или  денег; или  же  в  тех
случаях, когда  человек  стремится  избавиться  от  наказания, как, например, при
принудительных работах.

Таким  образом, в  основе  пассивного  внимания  лежит  какой-либо  личный  и

актуальный  интерес, в  основе  же  активного  внимания  лежит  косвенный  интерес,
окрашенный  таким  же  самым  аффектом, как  при  боязни  и  надежде. Само  собой
разумеется, что  нашим  вниманием  могут  руководить  также  и  все  не  перечисленные
здесь аффекты; здесь приведены только те аффекты, которые встречаются чаще всего в
повседневной  жизни.  Все  то,  что  возбуждает  какой-либо  аффект  —  страх,  боязнь,
радость, любовь — привлекает к себе также и наше внимание. Поэтому же целые тома
педагогической  мудрости  могут  быть  сведены  к  простой  формуле: внимание  ребенка
может быть лишь тогда направлено на какой-либо предмет и этот предмет может быть
действительно  усвоен  лишь  тогда, когда  учителю  удастся  привести  его  в  связь  с
представлениями, имеющими положительную аффективную окраску.

Как бы мы ни наблюдали и ни расчленяли процесс внимания, мы не находим в

нем ничего иного, кроме как прокладывания путей для всех ощущений, ассоциаций и
движений, соответствующих объекту интереса, и торможения всех других ассоциаций,
т. е. мы  находим  то  же  самое, что  мы  издавна  считаем  действием  аффектов. Когда  я
обращаю  свое  внимание  на  проблему  внимания, то  все  ассоциации, относящиеся  к
этому  вопросу, облегчаются; в  зависимости  от  части  проблемы, т. е. от  частичного
интереса, направленного  мною  на  известный  отдел  всей  задачи, в  данный
определенный  момент  облегчается  лишь  вполне  определенная  часть  ассоциаций,
соответствующая этому частичному интересу. Прежде мо¨ внимание было направлено
на  те  аффекты, которые  возбуждают  внимание; теперь  оно  направлено  на

24

ассоциативные изменения, которые обусловлены вниманием. Для всех этих ассоциаций
облегчается  путь, возникновение  же  других  ассоциаций  тормозится. Если  бы течение
моих ассоциаций не управлялось интересом и не обусловливалось данной целью, я мог
бы  с  таким  же  успехом  перейти  от  идеи  об  ассоциациях  к  работам  Юнга  и  Риклина,
затем  к  произведениям  Ашаффенбурга  в  Кельне, а  от  них — к  мысли  о  Кельнском
соборе и т. д. Однако, эти ассоциации никогда не появились бы у меня в то время, когда
я пишу данную работу, если бы мне не нужен был пример таких ассоциаций, которые в
этих  условиях  обычно  тормозятся. Я  впервые  привел  здесь  такой  ряд  ассоциаций,
поскольку  я  был  занят  проблемой  внимания  и  течения  ассоциаций; при  свободном
ассоциировании такой род ассоциаций мог бы возникнуть очень легко (равно как и при
„вихре идей»). Таким образом, мы приближаемся к тому, что Польган много лет тому
назад  назвал  несколько  претенциозным  термином «loi de la fiahte». Он  хотел  сказать
этим, что  обычные  законы  ассоциаций  недостаточны  для  того, чтобы  объяснить
мышление, если не принять при этом во внимание цели мышления, как определенного
фактора.

Для нас достаточно знать следующее, внимание, как и все наши действия, всегда

управляется аффектом или точнее говоря: внимание представляет собой одну из сторон
или частный случай аффективности; влияние эффективности сказывается только в том,
что нам уже известно: она способствует возникновению одних ассоциаций и тормозит
другие ассоциации.

Возникновение  ассоциаций  облегчается, конечно, не  только  благодаря

интрацентральным  и  центрипетальным  связям, но  и  благодаря  множеству
центрифугальных  связей. Не  следует, разумеется, упускать  из  внимания  готовности
органов  наших  чувств,  например,  установки  глаза,  равно  как  и  готовности  мышц
нашего  тела  к  действию  в  направлении, соответствующем  аффекту. Когда  кошка
направляет  свое  внимание  на  мышь, она  всегда  готова  к  тому, чтобы  схватить  свою
жертву, и это выражается в ее позе и в относительном напряжении ее мышц. Если мы
говорим, что страх делает нас готовыми к самообороне или к бегству, то мы могли бы
выразить  это  и  таким  образом,  что  мы  внимательны  к  объекту  нашего  страха  и  к
связанной  со  страхом  реакции. Аналогичным  же  образом  теория  об  образовании
меланхолических  бредовых  идей  может  быть  описана  с  помощью  терминологии
аффектов, равно как и в виде явлений, связанных с нашим вниманием. Мы говорим, что
при  длительном  депрессивном  аффекте  могут  ассоциироваться  лишь  депрессивные
идеи  и  что  другие  ассоциации  тормозятся. С  тем  же  правом  это  положение  вещей
может быть выражено иначе, а именно: что внимание направлено только на печальные
мысли, так  что  противоположные  мысли  не  доходят  до  сознания  и  не  могут  оказать
своего  действия. Это — тот  же  процесс, какой  мы  наблюдаем, когда  исследователь
создал  какую-нибудь  ошибочную  теорию  и  находит  затем  в  продолжение  всей  своей
жизни одни лишь  доказательства этой теории, игнорируя все противоречащее ей. Его
внимание  в  данном  случае  направлено  лишь  на  определенные  явления  или, иначе
говоря, он проявляет интерес только к наблюдению данных явлений.

Таким образом, мы видим, что вместе с формой аффективности меняется также и

форма  внимания. При  органических  психозах  аффекты  отличаются  крайней
неустойчивостью; в  таком  же  смысле  видоизменяется  и  внимание. Маниакальный
больной окрашивает  все  происходящее  с ним в  эмоциональный  тон, имеющий  всегда
преимущественно положительную окраску. Поэтому он проявляет интерес ко всему как
существенному, так и второстепенному. Эта «нивеллировка представлений» неизбежно
обусловливает  рассеянное, подверженное  внешним  случайностям  внимание.
Дальнейшим  следствием  этого  является  отвлекаемость  внимания  и  вихрь  идей. При

25

раннем слабоумии аффекты подавлены в большей или меньшей степени; интерес часто
совершенно  отсутствует, и  вследствие  этого отсутствует  также  и  активное  внимание.
Ход  мыслей  лишен  всякого  направления; мысли  присоединяются  к  какому-нибудь
определенному представлению без всякого выбора и в странном сочетании.

Этих беглых указаний будет достаточно, чтобы иллюстрировать значение нашей

концепции  для  психопатологии. То, что  мы  говорим  здесь, известно  еще  не  всем
врачам.

В  настоящее  время  более  популярной, нежели  ассоциативная  интерпретация

внимания, является  динамическая, которая  усматривает  сущность  внимания  в
концентрации мозговых и духовных сил или же в большем напряжении их. Само собой
разумеется, что  облегченное  воспроизведение  материала, соответствующего  какому-
нибудь  аффекту,  и  торможение  несоответствующего  ему  материала  —  может  быть
более  или  менее  интенсивным. Хорошая  концентрация  внимания  заключает  в  себе
также и энергичную выключающую силу, а эта последняя идентична с силой аффекта,
выявляющегося  в  виде  внимания.  Но  внимание,  как  таковое,  заключается  только  в
функции выключения, которая может быть сильнее и слабее, и вследствие этого может
быть более или менее интенсивной, может касаться большего или меньшего количества
ассоциаций. Как на доказательство того, что внимание представляет собой ничто иное
как  форму  психической  энергии, указывают  иногда  на  ощущения, сопровождающие
напряжение,  и  на  чувства  усталости;  последние,  однако,  пока  не  могут  быть
использованы  для  психологического  анализа, так  как  мы  не  знаем  источников  их
возникновения. Возможно, что  даже  при  чисто  умственном  напряжении внимания —
напряжение  отдельных  мышечных  групп, имеющее  место  во  всех  без  исключения
случаях, играет  известную  роль (глазные  и  лобные  мышцы). С  другой  стороны, мы
знаем, что  физическое  чувство  усталости  легко  может  быть  выключено  с  помощью
аффектов  и  других  влияний  («ivresse  motnce»  по  Фере).  Следовательно,  мы
теоретически  не  можем  в  настоящее  время  трактовать  усталость, в  остальном  же  мы
должны констатировать, что, несмотря на исследования Фехнера, мы не имеем никаких
отправных точек для измерения силы психических процессов. То, что доступно нашему
анализу  в  этих  процессах, может  быть  просто  объяснено  с  точки  зрения  ассоциаций,
т. е. как  вовлечение  или  выключение  известных  образов  воспоминания  или  идей.
Только  эффективность  и  ее  проявления  кажутся  нам  интенсивными  или
количественными величинами. Мы оцениваем их силу, но не можем еще измерить ее и
не  знаем  даже, на  чем  она  основана. Таким  образом, мы  не  имеем  еще  возможности
обосновать  динамические  теории  и  имеем  столь  же  мало  оснований  придерживаться
их. Незрелость  этой  динамической  трактовки  выступает  с  очевидностью  в  теориях,
которые  пытаются  выяснить  различие  между  представлением  и  ощущением resp.
восприятием. Многие  молчаливо  соглашаются  или  во  всеуслышание  заявляют  о  том,
что  ощущение  имеет  большую  интенсивность, хотя  у  них  нет  ни  малейшего
доказательства  этого  положения. Если  быть  последовательным, то  следует  признать,
что и галлюцинации отличаются от представлений своей большей интенсивностью.

Когда  мы  будем  лучше  знать  физиологическую  базу  нашей  душевной  жизни,

тогда, конечно, и динамический фактор станет предметом наших дискуссий.

По  мнению  многих, чувства  являются  нашим  самым  первоначальным, самым

личным достоянием; они (а не интеллектуальные представления) являются тем именно
фактором,  который  объединяет  наше Я.  (Разумеется,  это  нечто  совершенно  иное,  в
корне  отличное  от  вышеизложенного  нами  положения, что  наш  характер  и  наше
поведение  определяются  почти  исключительно  эффективностью). Совершенно  верно,
что  они  составляют  наше  самое  первоначальное  достояние, что  способ  реакции