Файл: Блейлер Э. - Аффективность, внушение, паранойя.pdf

31

при  каких-нибудь  особых  внешних  обстоятельствах  эйфория  переходит  в  депрессию,
которая может доходить до стремления покончить с собой, но которая длится недолго.

Аффективности 

алкоголика 

до 

некоторой 

степени 

противоположна

аффективность эпилептика. Несмотря на общеизвестный эгоизм этих больных — у них
также  имеются  все  без  исключения  аффекты, присущие  здоровому  человеку, хотя  их
интересы  и  ассоциации  суживаются  определенным  эгоцентрическим  образом.
Аффекты  эпилептика  легко  возбуждаются, но  они  отличаются  болезненной
устойчивостью, не  той, которая  необходима  для  плодотворной  профессиональной
работы, а  другого  рода  устойчивостью, не  позволяющей  аффекту  угаснуть  после
определенного полезного срока, если речь идет, например, о вспышке гнева или ярости.
Аффекты  эпилептика  не  лабильны — в  том  смысле, что они не  могут  быть заменены
другими  аффектами,  как  это  имеет  место  при  органических  заболеваниях  и  при
алкоголизме. Персеверация проявляется как в течении мыслей, так и в аффектах.

У олигофренов аффективная жизнь тоже не обнаруживает собственно дефектов;

конечно, границы нормальной эффективности раздвинуты здесь очень широко вверх и
вниз. Гиперэмотивные  и  апатичные  типы  встречаются  среди  олигофренов  чаще  и
выражены  они  более  сильно, нежели  среди  здоровых, но  не  более  резко, чем  у
психопатов с высокоразвитым интеллектом. У меня нет также доказательств того, что
отсутствие  отдельных  аффектов, как, например, моральной  эмоциональной  окраски,
встречается чаще у идиотов и имбецилов. чем у разумных людей; но, конечно, идиоты
не  могут  создавать  чувств  в  отношении  к  тем  представлениям,  которых  у  них  нет;
таким образом это — не дефект чувства, а интеллектуальный дефект, влияние которого
на чувства вполне нормально.

Определенные  группы 

олигофренов 

характеризуются 

присущими 

им

аффективными  отклонениями. Кретины  в  общем  представляют  собой  добродушных
детей  Микроцефалы  отличаются  эйфоричностью  и  лживым  нравом, аналогично
маниакальным больным. Большая часть олигофрении, возникших вследствие очаговых
мозговых  процессов  или  менингитов, отличается  легкой  возбудимостью  и  дает
спонтанные расстройства настроения в смысле возбуждения, реже в смысле депрессии,
реже всего они дают или совсем не дают эйфории.

У олигофренов особенно  часто и отчетливо появляются такие  реакции, которые

основаны  на  непонимании  ситуации, например, ярость  или  ступор, реже  боязливое
бегство без позитивной цели. Припадки ярости могут оказывать такое сильное влияние
на течение ассоциаций, что они оставляют после себя полное отсутствие воспоминаний
о периоде возбуждения.

Таким  образом, мы  видим, что  эффективность  может  быть  развита  и

существовать  даже  там, где  интеллект  остался  недоразвитым (в  более  узком  смысле
слова)  или  был  разрушен.  Она  продолжает  существовать  до  тех  пор,  покуда
существуют  самые  простые «объективные» процессы, ощущения  и  простые
восприятия; в  отдельных  случаях  она  существует  еще  дольше. Больные, страдающие
старческим  слабоумием, и  паралитики  обнаруживают  эмоциональные  реакции  еще  и
тогда, когда ощущение и восприятие в значительной мере нарушены.

И  все  же  есть  такие  заболевания, при  которых  с  известным  правом  на  первый

план  можно  поставить  подавление  чувств, а  именно  раннее  слабоумие (шизофрения).
При  этом  заболевании  анатомические  изменения  мозга  настолько  незначительны, что
их  раньше  иногда  оспаривали. При  шизофрении  интеллект  не  разрушается, а  только
подавляется, доказательством чему может служить сохранность некоторых функций, а
затем  ремиссии  и «позднее  выздоровление» таких  больных. Но  в  тяжелых  случаях
аффективность  безнадежно  разрушается; нельзя  представить  себе, чтобы  такая

32

элементарная функция была просто вытравлена малозаметным болезненным процессом
из головного мозга. Оказывается также, что  с помощью психоанализа можно вызвать
проявления аффективности на некоторое время в совершенно нормальном виде, и что
привходящие  органические  психозы  также  могут  сделать  ее  актуальной. При
шизофрении аффекты были только «выключены» (abgesperrt). (Само собой разумеется,
что  при  шизофренических  аффективных  нарушениях  оказывают  влияние  также  и
другие  механизмы, например, диссоциация  логических  функций  и  недостаточная
интеграция личности. Вероятно, какое-то участие в этом принимают также токсические
или анатомические нарушения ствола мозга).

О  других  шизофренических  расстройствах  мы  упомянем  лишь  вкратце. Часто

даже при наличности аффектов они бывают «неподвижны» («stei»), то есть они вовсе
не  следуют  за  изменением  темы  или  же следуют  недостаточно  или же  с запозданием.
Или  же они «паратимны», совершенно  не  соответствуют представлениям, которые  их
вызвали.  В  действительности  же  в  этих  случаях  можно  доказать,  что  данное
переживание  является  только  мнимым  поводом  к  проявлению  аффекта, тогда  как
сознательно  или  бессознательно  оно  ассоциируется  с  противоположно  окрашенным
представлением, которое представляет собой собственно исходный пункт аффекта, так
что  сама  реакция  не  может  быть  названа  анормальной. Ни  при  какой  другой  болезни
амбивалентность аффектов не проявляется так часто и так резко, как при шизофрении.

Мы  не  можем  касаться  здесь  широких  областей  психопатий  и  неврозов.

Психопатии  разыгрываются  в  подавляющем  большинстве  случаев  в  аффективной
области, в  то  время  как  неврозы  возникают  исключительно  на  почве  аффективности.
Мы  хотим  только  напомнить  здесь, что  тенденция  к  выявлению  аффективного
комплекса, даже  если  он  неприятен, не  так  уж  редко  превалирует  над  тенденцией  к
вытеснению. Подобно  тому, как  у  психопата  неприятная  идея  может  постоянно
навязываться  вплоть  до  патологической  дисамнезии, так  и  комплекс  представлений
может стать вследствие приписываемой ему переоценки сверхценной идеей (Вернике)
и привести к неправильной трактовке фактов.

В  то  время  как  аффективные  реакции  на  определенные  трудности, связанные  с

сексуальностью (а  также  и  на  другие  трудности), создают  неврозы, внешняя  форма
этих  заболеваний  обусловливается  главным  образом  аффективной  конституцией
индивидуума.

Настоящее  изложение, содержащееся  в  существенных  своих  частях  в  первом

издании, может  быть  дополнено  и  приведено  к (объективным) понятным  связям  с
помощью биологического изложения аффективности. Охватить всю тему в целом, как в
ее  биологических, так  и  феноменологических  связях («феноменологически» в  старом
объективном, а  вместе  с  тем  и  в  новом  субъективном  смысле), мы  еще  не  можем; с
одной  стороны, потому  что  для  всей  психопатологии  непосредственную  важность
имеет все-таки одна лишь психологическая сторона; с другой стороны, потому что нам
в  настоящее  время  слишком  трудно — как  я  мог  убедиться — последовательно
рассматривать  психическое  с  точки  зрения  биологии; кроме  того, при  этой  трактовке
возникают некоторые недоразумения.

Биологические  соотношения  психики  выявляются  проще  и  яснее  всего  в  том

случае, если  предположить  идентичность  психических  процессов  с  известным
функциональным  комплексом  в  мозгу («гипотеза  идентичности»). Можно  было  бы
исходить  также  из  других  представлений, например, из  психофизического
параллелизма; последующее не потеряло бы от этого своего значения; нужно было бы
только  трансформировать  наше  изложение  согласно  терминологии (понятиям) этого
воззрения. Однако, вследствие этого вся трактовка потеряла бы во многом свою связь с

33

биологией  и, таким  образом, лишилась  бы  своего  общего  значения. Я  пользуюсь
представлением  об  идентичности  также  и  потому, что  одно  это  представление  без
других  вспомогательных  гипотез  делает  понятными  как  биологические, так  и
психические  связи  сами  по  себе, а  равно  и  отношения  первой  группы  ко  второй, и
потому, что одна лишь эта гипотеза может быть проведена без всяких противоречий.

Церебральный функциональный комплекс мы можем изучить в его проявлениях

в  физиологии  мозга. Психический  процесс  мы  узнаем  при  самонаблюдении, а  также
инстинктивно  с  помощью  наблюдения  других  людей. При  этом  мы  за  проявлениями
других людей, а также животных — по крайней мере высших — прямо-таки навязчиво
представляем себе, как собственно субъект действия, психику подобную нашей, с теми
же самыми восприятиями, мотивами и хотением, что и в нас самих.

Эти  функциональные  комплексы, рассматриваемые  прежде  всего  как  два

комплекса,  соответствуют  друг  другу,  поскольку  мы  их  знаем,  подобно  контурам
одного и того же сложного предмета, который мы рассматриваем сначала с внешней, а
потом  с  внутренней  стороны. Это  и  представляет  собой  одно  из  самых  важных
оснований  для  воззрения, выраженного  уже  в  вышеприведенном  беглом  положении,
что  сознательное  является  комплексом  мозговых  функций (а  не /'мозга», как  думают
некоторые)  в  нашем  «внутреннем»  представлении.  Вывод  этот  имеет  такое  же
логическое  основание, как  и  тот, согласно  которому  свет  является  производным
электрических  колебаний, но  этот  вывод  базируется  на  несравненно  большем
количестве  отдельных  данных, и  все  они  без  исключения  могут  быть  истолкованы  в
одном и том же направлении.

Объективно  мы  видим  в  психике  у  людей  и  у  животных  определенные

направления  деятельности, которые  мы  называем  инстинктами, влечениями,
рефлексами, подобно тому как мы изучаем  причину притяжения одного куска железа
другим, называя  это  явление «магнетизмом». С  другой  стороны, мы  наблюдаем — у
одноклеточных еще в очень простой форме, но все более усложняющееся по мере того,
как  мы  переходим  из  царства  животных  к  человеку — изменение  деятельности,
соответствующее  размеру  опыта  или  памяти; мы  не  можем  останавливаться  здесь  на
том, как  эта  функция  приспособляемости, находящаяся  в  зависимости  от  памяти,
усложняясь все больше и больше, принимает форму мышления или рассуждения. (См.
Bleuler, Naturgeschichte der Seele und ihres Bewusstwerdens, Jul. Springer, Berlin, 1921).
Однако,  как  бы  то  ни  было,  психизм  распадается  (не  только  согласно  этому
представлению  и  не  только  на  мой  взгляд) аналогично  совокупности  биологических
функций  на  какое-то  целеустремленное  движущее  начало, количественно
динамическое (влечения, инстинкты, воля; тимопсихика  Странского) и  на  какое  то
приспособляющееся  начало, рассуждающее, указывающее  пути  к  общей  цели,
определяемой  тимопсихикой (ноопсихика  Странского). Первую  функциональную
группу  я  назвал  эргией;  вторая заключает  в  себе  интеллектуальные  функции  в  самом
широком  смысле  этого  слова,  обнимающем  не  только  разум,  но  и  тот  материал,  с
которым последний имеет дело, т. е. восприятие и память. (Собственно говоря, самым
существенным  элементом  является  память, так  как  благодаря  ей  осуществляется
возможность  накопления  опыта, а  тем  самым  и  приспособляемости.) Тот  факт, что
каждый  организм  должен  обладать  тенденцией  действовать  и  реагировать  в  смысле
сохранения  жизни, является  результатом  нашего  наблюдения, а  вместе  с  тем  и
постулатом, потому  что  без  этого  качества  не  могла  бы  существовать  жизнь. Уже
одноклеточное животное пользуется для достижения этой цели эргии, для сохранения
жизни, множеством  химических  и  физических  функций; но  лишь  у  высшего
многоклеточного  животного  мы  можем  разложить  действия  на  рефлексы, влечения  и

34

инстинкты; и  только  там, где  мы  можем  приписать  организму  сознание, мы  говорим
также и о воле. Можно создать себе определенное представление о том, каким образом
сознание вытекает из функции памяти, но это не имеет отношения к нашей теме (см.
Naturgeschichte der Seele).

Следует лишь мельком обратить внимание на то, что совокупность черт, которую

мы называем характером, составляет также одну сторону эргии и может быть понята и
описана  с  точки  зрения  эффективности  или  предрасположения  к  определенным
аффективным  проявлениям.  Некоторые  термины  могут  быть  использованы  как  для
определения  характера, так  и  для  определения  аффективности, например: живой —
торпидный, устойчивый — лабильный, имеющий  эйфорическую  или  депрессивную
установку, раздражительный, стремительный, сенситивный, откровенный, замкнутый,
мстительный, справедливый, незлобивый, доброжелательный, альтруистичный,
эгоистичный, безнравственный. При  различных  склонностях  и  талантах  аффективное
предрасположение связано с развитием интеллектуальных способностей: склонность к
умственному  или  физическому  труду, к  практической  или  теоретической  работе, к
языкам, к музыке, к поэзии и т. д.

Сохранение жизни основано прежде всего на двух группах функций: принятие и

поиск всего того, что способствует этой цели, и избегание или борьба со всем тем, что
разрушает жизнь.

Если  изучать  аффективность  с  психической  стороны, то  можно  сразу  прийти  к

следующей формулировке: удовольствие доставляют те переживания, которые полезны
индивиду и его роду; все противоположные переживания доставляют неудовольствие.
(«Полезный» и «вредный» употреблены  здесь  в  биологическом  смысле, так  что
исключения оказываются при более тщательном рассмотрении лишь кажущимися, в то
время как необходимое основное стремление в отдельном случае при исключительных
соотношениях, к которым род или индивид не имеют времени приспособиться, может
привести к обратному результату).

Таким  образом, то, что  является  опытом, соответствующим  цели  сохранения

жизни  в  общем  и  влечениям  или  инстинктам  в  частности, то «рассматривается
изнутри» как удовольствие; все противоположное — как неудовольствие. Тот, кому это
с  самого  начала  кажется  неправдоподобным, пусть  представит  себе  обратное. Тогда
объективное  и  субъективное  не  будет  казаться  ему  несоизмеримым  или  не  имеющим
отношения  друг  к  другу; наоборот, он  будет  иметь  основание  с  уверенностью
отбросить представление, что то, к чему мы инстинктивно стремимся, вызывает у нас
неудовольствие, а то, чего мы избегаем, возбуждает у нас удовольствие. Это означает,
что и первое представление заключает в себе нечто логическое и понятное для нас.

Это — единственный случай, в котором мы до некоторой степени знаем различие

физических процессов, которым соответствуют психические отличия. (Какова разница
между  мозговыми  процессами, получающимися  при  раздражении  сетчатки  голубым
светом,  в  противоположность  раздражению  красным  светом,  мы  не  знаем,  и  поэтому
мы в настоящее время не имеем надежды понять, почему мы ощущаем в одном случае
голубой свет, а в другом случае — красный).

Таким образом, есть полная идентичность в том, что мы говорим: «мы делаем то,

к чему мы имеем охоту» и «мы делаем то, что заложено в наших влечениях». Для того,
чтобы получить удовольствие, чтобы действовать согласно жизненным влечениям, мы
пользуемся  опытом  и  основанным  на  нем  рассуждением.  Так  как  пути,  ведущие  к
получению  удовольствия  и  избеганию  неудовольствия, становятся  более
разнообразными  по  мере  более  высокого  развития  организма, то  различные  влечения
часто  соперничают  друг  с  другом. Влечение, более  важное  в  силу  биологической

35

необходимости  и  вследствие  специальных  обстоятельств  и  соотношений, в  конце
концов  найдет  себе  активное  выявление;  оно  —  «более  сильное».  Поскольку  мы
сознаем  это  активное  выявление  влечения (и  именно  в  том  случае, когда  ведущая  к
цели игра различных стремлений и соответствующих им представлений выражается в
рассуждении), мы называем его волевым решением, а общее направление решений —
волей.  Субъект  воли,  личность  или  наше  Я  представляет  собой  актуальный  комплекс
психических процессов, существующих в данный момент представлений и стремлений
(подробнее  см. в Naturgeschichte der Seele). Если  противоположные  стремления
достигают  приблизительно  такой  же  силы,  то  действие  становится  невозможным  или
дело  доходит  до  колебаний  то  в  одну,  то  в  другую  сторону.  Если  сила  обоих
стремлений  неодинакова, но  оба  они  очень  интенсивны, то  более  слабое  стремление
может быть не подавлено, а только ограничено в своем проявлении.

Если  мы  говорим, что  при  данных  условиях  более  сильное  влечение

прокладывает  себе  путь,  то  это  вовсе  не  тавтология  (в  чем  мне  был  брошен  упрек
некоторыми авторами), потому что мы оцениваем силу влечения не только по силе его
проявления,  но  также  и  по  его  биологической  важности,  по  силе  вызывающих  его
раздражений  и  воздействий, по  реакциям, а  отчасти  также  и  по  тому, что  мы
субъективно ощущаем как «силу» влечения.

В  понятии  об  эрги, а  вместе  с  тем  и  в  понятии  об  эффективности  есть  нечто

динамическое, что оценивается нами также до некоторой степени и количественно при
преодолении  одного  влечения  другим  или  при  вытеснении  одного  представления
другим представлением. Когда стремления, а вместе с тем и аффекты подавляются, то
предполагается, что  происходит  накопление  энергии, как  при  напряжении  пружины
или  аналогично  накоплению  электрической  энергии  в  электрической  машине, и  это
приводит в конце концов к реакциям, которые становятся патологическими вследствие
своей  эксплозивности  или  вследствие  того, что  энергия, которой  преграждены
нормальные  пути  оттока, ищет  для  себя  анормальных  путей. В  последнем  случае
«отреагирование»  могло  бы  устранить  катастрофу.  Хотя  факты,  лежащие  в  основе
этого  представления, могут  быть  повседневно  наблюдаемы  и  не  вызывают  никакого
сомнения, однако, такое  объяснение  безусловно  неверно. С  принципиальной  точки
зрения  организм  обладает  достаточными  возможностями  для  обезвреживания
нормальным  путем  освобождающихся  в  нем  количеств  энергии; в  противном  случае
мы не могли бы прожить ни одного дня. Но для всех новых и эфемерных стремлений,
равно  как  и  для  филогенетически  древних  и  прочных  стремлений  создаются
определенные  аппараты  в  рефлексах  и  инстинктах, которые  стремятся  к  действию  в
известном  направлении  до  тех  пор, пока  они  не  упраздняются. В  подобных  случаях
лечение обязано своим успехом не столько отреагированию в смысле разряда, сколько
упразднению аппарата.

Удовольствие  и  неудовольствие  представляют  собой  аффективную  окраску  не

только  внешних  переживаний, но  и  внутренних  физических  процессов, всех  наших
жизненных  процессов. Мы  чувствуем  себя «хорошо» или «плохо», мы  находимся  в
хорошем или в плохом настроении в зависимости от жизненных процессов. Это общее
чувство удовольствия или неудовольствия оказывает такое же влияние на ассоциации и
на  физиологию, как  и  внешние  переживания  или  представления. Так  как  жизненные
процессы  менее  изменчивы, нежели  все  другие  переживания, то  они  обусловливают
длительность  наших  настроений. Определенное  настроение  может, принципиально
говоря, сохраняться  в  течение  всей  жизни  как  нечто  характерное  для  индивида.
Конечно, с  настроением  обычно  связан  определенный  характер  реакции  также  и  в
другом отношении; веселый человек реагирует быстрее чем мрачный, но для нас более