Файл: Блейлер Э. - Аффективность, внушение, паранойя.pdf

41

значительной  степени  идентичны  у  животных. Внушение  обеспечивает
коллективный  аффект, а  вместе  с  тем, и  единое  коллективное  стремление  и
действие. Оно оказывает влияние на стремления сообщества многих индивидов —
аналогичное  тому  влиянию, которое  доминирующий  аффект  оказывает  на
различные  стремления  отдельного  индивида; у  человека  внушение  обеспечивает
еще и тот факт, что отношение одного человека к другому определяется в первую
очередь  эффективностью, совершенно  независимо  от  собственно  симпатии  или
антипатии. Однажды  целый  класс  гимназистов  решил  разговаривать  как  между
собой, так и с преподавателями не больше, чем это будет строго необходимо. Это
условие  было  очень  легко  провести. Однако, от  попытки  не  смеяться  пришлось
скоро отказаться  вследствие ее неосуществимости. В психиатрических больницах
можно наблюдать то же самое, хотя и в преувеличенном и карикатурном виде, но
зато с большей отчетливостью. С идиотами мы обращаемся как отец с сыном; мы
находимся  в  постоянном  сердечном  контакте  с  ними. Алкоголики, паралитики,
маниакальные  больные  вызывают  у  нас  своими  аффективными  проявлениями
отклик,  хотя  и не  всегда  положительный,  и мы оказываем на  них  воздействие.  С
гебефренами, которые  в  интеллектуальном  отношении  стоят  к  нам  часто гораздо
ближе, нежели другие слабоумные больные, мы не находим душевного раппорта;
они  чужды  нам, и  мы  относимся  к  ним  сравнительно  холодно, как  к  птице, за
которой  мы  ухаживаем  и  которая  позволяет  за  собой  ухаживать, но  никогда  не
допускает  той  интимности,  которой  мы  скоро  достигаем  в общении,  например,  с
собакой. Заторможенные  и  искаженные  аффективные  проявления  у  гебефренов
воздвигают непреодолимую  преграду  между  нами  и  этими  больными, в  то  время
как все интеллектуальные расстройства у других групп больных не отчуждают нас
от них. Из этих замечаний вытекает следующее:

1. При простых соотношениях внушаются  только аффекты (направленность

влечений).

2. Внушение  имеет  такое  же  значение  для  массы, какое  имеет  аффект  для

отдельной личности.

3. Животным  могут  быть  внушены  почти  исключительно  аффекты.

Внушение, в  котором  существенную  роль  играет  интеллектуальное  содержание,
имеет место только у человека, да и то случаи подобного внушения малочисленны.

Кроме того, мы в начале установили:
4. Влияние внушения проявляется тем же образом и в тех же пунктах, что и

аффекты, независимо от того, идет ли речь об интеллектуальном или аффективном
внушении.

Уже  из  этих  фактов  можно  вывести  следующее  заключение: внушение

представляет  собой  аффективный  процесс; внушаемость  является  частичным
проявлением эффективности.

Итак, мы видим, что внушаемость в ее первоначальной аффективной форме,

равно  как  и  эффективность  в  более  тесном  смысле  существует  задолго  до
интеллекта. Грудной  ребенок  понимает  уже  очень  рано  аффективные  проявления
матери; не  только  аффект  младенца  оказывает  влияние  на  мать, но  совершенно
ясно, что внушение идет и в противоположном направлении. Когда мать улыбается
ребенку, он тоже склонен улыбаться; все ласкательные слова не только производят
на  него  приятное  впечатление, но  влияют  и  на  его  настроение  в  том  же
направлении. Бранные слова, даже когда они произносятся не громче ласкательных
(так что исключается возможность испуга) производят неприятное впечатление на
ребенка. Это  кажется  чем-то  само  собой  разумеющимся, но  дело  могло  бы

42

обстоять и иначе.

Таким  образом, уже  у  грудного  младенца  восприятие  аффективных

проявлений вызывает тот же самый или аналогичный аффект. Ребенок обладает не
только  прирожденным  разумом, но  и  прирожденным  умением  откликаться  на
аффективные проявления. Аффект передается сразу ребенку и в тех случаях, когда
нельзя даже представить себе никакого интеллектуального содержания.

У  детей  старшего  возраста  представляется  само  собой  понятным, что  они

«заражаются» как веселостью, так и страхом или плачем других людей и т. п. Мы
можем вполне ясно заметить то же самое и у взрослых людей при всей сложности
культурной жизни. Таким образом, суггестивное перенесение эмоций представляет
собой обычное явление.

Если, вообще  говоря, внушаемость  представляет  собой  одну  сторону

аффективности, то можно в частности заметить, что по своему направлению и силе
она вполне параллельна характеру и живости аффективности вообще.

Вигуру  и  Жюкелье  выражают  это  положение  следующим  образом: «Чем

больше эмоциональная ценность какой-либо идеи, тем она заразительнее».

Большая  значимость  и  лабильность  аффектов ceteris paribus, естественно,

связаны  с  сильной  внушаемостью: большая  значимость — потому  что  она
обусловливает  более  сильное  влияние  на  ассоциативные  соединения, а
лабильность — по  той  причине, что  она  ослабляет  или  исключает  последействие
уже  существующих  других  стремлений  и  соединений. Поэтому  дети,
душевнобольные, страдающие  органическим  поражением, и  алкоголики
отличаются  большой внушаемостью  как положительной, так  и  отрицательной, не
только  вследствие  их  еще  недоразвитой или  нарушенной  способности  к  критике,
но  и  вследствие  их  эффективности. Тот, кто  умеет  с  ними  обходиться, получает
над ними огромную власть; тот же, кто им не понравится, легко наталкивается на
непреодолимое  упрямство  или  негативизм. И  при  сохранении  критической
способности  маниакальные  или  даже  только  сангвинические  темпераменты
отличаются  легкой  внушаемостью, а  затем  также  и  алкоголики, если  только  их
нечистая  совесть  или  самомнение  не  оказывают  сопротивления  известным
влияниям. Депрессивные  темпераменты  поддаются  обычно воздействию только в
направлении, соответствующему их настроению. В тех случаях, где существуют не
общие, а кататимические  аффективные валентности, внушаемость  направляется  в
каждом отдельном случае в сторону этих аффективных валентностей. Если человек
кого-то  любит, он  легко  поддается  внушению  в  соответствующем  направлении.
Иной  энергичный, имеющий  самостоятельный  образ  мыслей  офицер  или  купец
может  в  известных  отношениях  всецело  находиться  под  башмаком  (вернее:  под
влиянием внушения) своей жены, любовницы или даже прислуги. Параноики легко
поддаются влиянию во всех тех направлениях, которые соответствуют их бреду, но
в остальном они, как известно, крайне недоверчивы. Можно заметить, что все, что
описывается  здесь  как  действие  внушения, может  быть  совершенно  одинаково
учтено и как простое влияние аффектов на ассоциации.

При шизофрении внушаемость проявляется в таких же причудливых формах,

как и аффективность. Поскольку во внимание могут быть приняты бредовые идеи
(а  именно: при  параноидных  формах) — шизофрения  может  быть  приравнена  в
смысле  внушаемости  к  паранойе, хотя  она  и  не  подходит  строго  под
вышеприведенное правило. Тяжелые шизофреники, составляющие большую часть
населения  психиатрических  учреждений, по  большей  части  совершенно
недоступны  незамаскированному  внушению. Но  тот  факт, что  внушение

43

(совершенно аналогично аффективности) действует в скрытом виде, усматривается
из  того,  что  никто  из  больных  не  реагирует  так  тонко  на  Spiritus  loci,  как
шизофреники. Бессознательное внушение, которое исходит от врачей, санитаров и
всей живой и мертвой окружающей обстановки, определяет в такой значительной
мере  внешнее  поведение  шизофреников, что  в  зависимости  от  этого  бывают,
например, часты или редки кататонические симптомы, отказ от пищи и т. п.

Хотя  может  быть  принято  за  общее  правило,  что  аффект  и  внушаемость

соответствуют  друг  другу, тем  не  менее  это  не  всегда  может  быть  отмечено  с
первого  взгляда. Аффект  может, конечно, в  зависимости  от  своего  направления,
как  затруднить, так  и  облегчить  осуществление  данного  внушения. Вполне
понятно, что  в  этом  случае  затруднение  внушения  тоже  является  суггестивным
воздействием. Механизм совершенно одинаков, действует ли он в положительном
или отрицательном направлении. Несимпатичному человеку труднее будет оказать
на  нас  определенное суггестивное влияние, в то время  как общеизвестно, что  мы
слишком  легко  доступны  суггестивным  воздействиям  со  стороны  любимых  нами
людей. Равным  образом  мы  легко  позволим  внушить  себе  нечто  дурное
относительно  людей, которых  мы  недолюбливаем, в  то  время  как  мы  сразу  без
всяких  разговоров  отвергаем  клевету  на  любимых  людей. Насколько  само  собой
понятно, что человек, для которого гипноз и гипнотизер совершенно безразличны,
не  позволит  загипнотизировать  себя, настолько  сложны могут  быть  соотношения
при страхе перед гипнозом; в большинстве этих случаев гипноз оказывается тоже
невозможным. Правда, налицо  здесь  имеется  аффект: страх; но  последний
действует в направлении противоположном тому, которого добивается гипнотизер.
Однако, при  некоторых  обстоятельствах  страх  может  окольным  путем  даже
благоприятствовать  гипнозу: вещи, которых  человек  боится, остаются  на  первом
плане  внимания  и  тормозят  все  другие  мысли, особенно  если  к  этому
присоединяется  чувство  бессилия; таким  образом, идея  о  том, что  устрашает,
может  всецело  завладеть  лицом, подвергающимся  внушению, и  бросить  его
навстречу тому, что возбуждает у него боязнь; за это говорит повседневный опыт,
не  требующий  больше  никаких  доказательств (белка  и  гремучая  змея). Далее, с
боязнью  очень  часто  бывает  связана  идея  о  нахождении  в  зависимости,
сопровождающаяся  сильными  эмоциями. Такие  аффекты, которые, к  сожалению,
не имеют еще названия, играют большую роль при многих внушениях.

Если  в  таких  случаях  противовнушение  затрудняет  влияние  внушения, то,

следовательно, существует  и  собственно «отрицательное  внушение», которое
прежде  всего образует  необходимый  противовес  силе  положительного  внушения.
Если  бы  единственной  и  неизбежной  реакцией  на  аффекты  других  существ  был
отклик  в  виде  того  же  самого  аффекта, то  каждое  живое  существо  было  бы
беспомощно  против  всякого  внушения, поскольку  разум  не  оказывал  бы
сопротивления  действию  внушения, да  и  один  только  разум  явился  бы  даже  у
человека  недостаточным  защитным  сопротивлением  против  внушения — чем-то
вроде  ружья  без  заряда, — если  бы  только  какой-либо  аффект  не  придавал  ему
энергии.

К  тому  же  он  в  большинстве  случаев  запаздывал  бы  со  своими

возражениями, так  как  разум  требует  гораздо  большего  времени, нежели
аффективное воздействие и реакция. При внушении в нормальных условиях, как и
при  многих  других  биологических  и  в  частности  психических  механизмах, мы
видим  двойное  действие: с  одной  стороны, имеется  тенденция  поддаться
внушению, с  другой  же  стороны, обратная  тенденция — противостоять  ему  или

44

даже  сделать  противоположное. Вот  это  и  есть  тот  момент, который  заставляет
человека при обыкновенных условиях обдумать, прежде чем он поддастся какому-
либо  побуждению, и  результат  внушения  всегда  является, точно  говоря,
следствием  борьбы  между  стремлением  принять  его  и  отвергнуть  его.
Отрицательное  внушение  мы  можем  легче  всего  наблюдать  у  детей, у  которых
направление  реакции  зависит  часто  от  невидимых  и  мельчайших  причин; при  не
совсем  обычных  условиях, а  именно  при  общении  с  чужими  людьми, они  могут
отвернуться от самого искреннего расположения и отказаться от самого желанного
подарка, если к ним не будет найдет правильный подход. Общеизвестен факт, что
внушаемые  люди, дети  и  старики  вместе  с  тем  весьма  упрямы  и  не  поддаются
постороннему влиянию; относительно же истериков существовал даже спор о том,
являются ли они сильно внушаемыми или же они вовсе не поддаются внушению.
Это  указывает  на  то, что  отрицательная  внушаемость  по  своей  силе  почти
параллельна положительной, как это явствует само собой из нашей трактовки.

Это  свидетельствует  еще  и  о  том, что  индивиды, нуждающиеся  в  наиболее

сильных  защитных  приспособлениях  против  силы  внушения, обладают  и  то  же
время  и  сильнейшими  негативистическими  тенденциями. Тот  факт, что  эти
тенденции  в  патологических  случаях  не  всегда  служат  индивиду  на  пользу, не
может  явиться  возражением  против  биологической  целесообразности  этого
механизма. (Bleuler. Ein psycholog. Prototyp des Negativismus. Psychiatr.
Wochenschrift 1904, 05).

Отрицательное  внушение  составляет  в  патологии  важнейший  источник

шизофренического негативизма.

В  инстинктивной  неподатливости  внушению  заключается  всегда  известное

недоверие  или  враждебная  установка  к внушающему (даже  самые близкие  всегда
являются, по  крайней  мере  в  некотором  отношении, конкурентами). Если
враждебное отношение выступает на первый план, то мы имеем не негативную, а
прямо  противоположную  реакцию  на  какой-либо  аффект. Страх  перед
противником придает мужество нападающему — и наоборот. При наличности этих
противоположных  внушений  становится  особенно  ясным, что  понимание  живым
существом  аффективных  проявлений  выходит  далеко  за  пределы  его
филогенетического сродства.

Никакой  реакции  мы  не  получаем  в  том  случае, когда  у  внушаемого  лица

отсутствует  лежащее  в  основе  внушения  влечение  с  соответствующим  ему
аффектом. Нравственному  идиоту  нельзя  сделать  никакого  внушения  морального
характера. Там, где речь идет не о наличности или отсутствии влечения, а лишь о
той или иной степени его, там внушаемость точно также параллельна аффекту; чем
более  религиозным  или  корыстолюбивым  является  индивид,  тем  легче  поддается
он внушению в соответствующем направлении.

Когда мы experimenti causa подвергаем любого человека гипнозу и успешно

внушаем ему, что он увидит цветок или мышь или же что после пробуждения он
наденет на голову стул вместо шапки, то не так легко распознать лежащий в основе
этого  аффект. В  таких  случаях  отдельное  внушение  не  соответствует, конечно,
действенному  аффекту; последний  делает  лишь  вообще  возможным  принятие
внушения при данных условиях. Но какой же это аффект? К сожалению, у нас нет
еще  для  него  названия,  но  никто  не  будет  сомневаться  в  том,  что  зависимости  и
интеллектуальному  чувству  подчиненности  чужой  воле  соответствует  сильный
аффект. С одной стороны, этот аффект может быть прослежен непрерывно вплоть
до обусловленного ужасом паралича (у большинства мужчин в противоположность

45

меньшинству);  с  другой  же  стороны  (а  именно:  у  женщин  в  противоположность
мужчинам) этот  аффект  переходит  в  пограничных  случаях  в  любовь, так  как
чувство подчиненности чужой воле заключает в себе некоторую сладость, которая
не  так  легко понятна мужчине. Оба эти  вида  душевного состояния объединяются
одним  общим  названием  фасцинации, аффективное  значение  которой  во  всяком
случае еще не выяснено. (Этот аффект игнорируется Фогтом, когда он утверждает,
что  гипнотическое  внушение  должно  быть  лишено  всякого  аффекта).
Психоаналитики  утверждают, что  в  гипнозе  действенным  является  тот  аффект,
который лежит в основе отношения ребенка к отцу. Это весьма возможно, но я не
думаю, что этот механизм является особенно важным.

Как интеллектуальное, так и аффективное чувство подчинения также играет,

конечно, важную  роль  в  общеизвестной  чрезмерной  внушаемости  солдат
(Бернгейм  и  др.). Здесь  должно  быть  принято  во  внимание  влияние  привычки,
упражнения  в  качестве  нового, далеко  не  безразличного  фактора. Мы  знаем, что
внушаемость может быть до некоторой степени повышена с помощью упражнения;
то  же  самое  мы  видим  при  аффектах, которые  точно  также  при  повторении
вызываются  все  легче  и  легче. С  помощью  упражнения  мы  становимся  более
восприимчивы  к  наслаждению (например, в  отношении  произведений  искусства,
красот природы) даже в тех случаях, когда интеллектуальное понимание не делает
существенных  успехов. Впоследствии  начинают  оказывать  разрушающее  и
тормозящее  действие  различные  процессы, совокупность  которых  мы  называем
притуплением. Вполне аналогично этому мы видим, что внушаемость понижается
спустя  некоторое  время, если  внушающий  обладает  небогатой  фантазией  или  же
если (как  это  имеет  место  при  медицинских  внушениях) он  касается  постоянно
одной  и  той  же  узкой  темы,  коротко  говоря,  если  внушающий  за  отсутствием
собственной  заинтересованности  не  в  состоянии  больше  держать  эффективность
внушаемого в постоянном напряжении.

При  повышении  внушаемости  с  помощью  привычки  не  следует, однако,

забывать  еще  и  о  другом  факторе: простая  ассоциация  приобретает  благодаря
упражнению  скорее  характер  интеллектуального  процесса. Возьмем  следующий
пример: лошадь  заставляют  несколько  раз  подряд  идти  рысью  на  определенном
месте дороги. После этого не требуется  больше никакого понуждения: как только
лошадь  приближается  к указанному месту, она каждый  раз  сама  начинает бежать
рысью. Каждый более или менее образованный человек, услышав слова: «Птичка
божья  не  знает», продолжит  по  ассоциации: «ни  заботы, ни  труда». Все  это —
чисто  интеллектуальные  процессы, которые  приводят  в  конце  концов  к
автоматизмам. Таким  же  образом  повторение  внушений  должно  приводить  к
облегчению  этого  процесса  и, в  конце  концов, к  автоматизмам. Конечно, это
нисколько не противоречит нашему взгляду на аффективные источники внушения,
но  мы  считаем, что  это — отличный  пример  для  иллюстрации  того, насколько
сложны наши психические процессы.

Хотя  само  собой  разумеется,  что  в  обширной  области  религиозных  и

политических убеждений аффекты играют большую роль, но они часто действуют
настолько косвенными путями, что здесь будет  уместно посвятить этому вопросу
несколько слов.

Прежде  всего  идет  ли  здесь  речь  о  внушениях? Конечно. Из  числа  многих

оснований  приведем  лишь  следующее: ни  одно  из  подобных  убеждений  не
исповедуется большинством людей. Следовательно, в лучшем случае право только
меньшинство. (Если  взять  за  масштаб  интеллектуальную  ценность  истины  в