Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 623
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
{9} Часть перваяОбщетеоретические вопросы праздника как социально-эстетического феномена
I. Постановка проблемы. О понятии праздника
II. Проблема праздника в научной литературе XIX – XX вв.Краткий обзор общих концепций праздника
III. Праздник и общение. К вопросу о социальной сущности праздника
IV. «Праздничное время», «праздничное мироощущение» и «праздничная свобода»
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
{178} Часть втораяПраздник и революция
I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.
II. Праздничность социалистической революции как понятие марксистско-ленинской эстетики
III. Октябрьская революция и зарождение советского массового празднества
IV. Ранний советский массовый праздник. Его праздничность, функции и обрядово-зрелищные формы
V. Эстетические противоречия раннего советского массового праздника
245, подобное чувство заявляло о себе в такой патетической форме, когда уместнее и точнее говорить уже не о радости, а о непомерном восторге или восторженности. И в этом, как нам представляется, состояла одна из феноменальных особенностей праздничности советского революционного праздника. Другая была связана с не менее восторженным переживанием, выраставшим из ощущения живого присутствия беспредельности мира в настоящем (по Блоку, «бесконечного в конечном»). Мы уже говорили выше о состоянии близости, досягаемости «завтра», владевшем многими людьми в первые годы революции. Нам приходилось объяснять и причины того, откуда и на какой почве возникало подобное состояние. Это — создаваемая революцией новая социальная реальность, которая, простираясь в бесконечно далекое, в то же время оказывалась как бы доступной живому созерцанию, ибо была полем активной жизнедеятельности. Вырастая и формируясь на этом основании, праздничность эпохи Октября олицетворяла собой верование не в ту исключительность, которой не бывает в человеческом мире, а именно в ту, что может, будет и отчасти уже есть в настоящем.
Праздничность раннего советского праздника выражалась в активном приятии не только будущего, но и настоящего, в снятии между ними временных различий. Будучи ориентирована на бесконечное, предельно далекое будущее, она в то же время ставила причастных ей людей в положение близости к современности, в том числе и будничной, которая нередко также воспринималась празднично. Традиционная праздничность была связана с сознательным или бессознательным (по традиции) {257} противопоставлением будням и исключением из собственной сферы негативных, отрицательных моментов человеческого бытия. Она черпала свое вдохновение в мире условном. Напротив, праздничность советского праздника в первые годы революции отнюдь не страдала невниманием к современной, деловой, будничной жизни, а в отдельных случаях на интересе к ней вообще строила свой пафос. Тому яркий пример — «коммунистический субботник» с его почти гипертрофированным мироощущением реальности во всех ее аспектах, но особенно в аспекте полезного общественного дела. Именно поэтому данная праздничность давала не половинчатое, не компромиссное решение вопросов человеческого бытия, а полное и принципиальное, решительно отличаясь от предшествовавших образцов праздничности, нацеленных на чисто иллюзорное снятие противоречий человеческого существования, на смягчение тягот социальной жизни и ее коллизий.
Но расходясь принципиально с праздничностью прошлого, праздничное мироощущение, сформировавшееся в эпоху Октября, имело с ним и нечто общее — стремление «отвлечься» от действительности в ее сугубо прозаическом качестве. Это то, что можно назвать специфической односторонностью праздничности вообще. Однако в случае с советской праздничностью такая односторонность была особой. Природа ее — революционный романтизм. «Отвлечение» от прозаизма, достигаемое с помощью романтической праздничности, преследовало цель не ухода от жизни, а, наоборот, более глубокого ее постижения, восприятия мира не с точки зрения его бытовой устроенности и упорядоченности, а с точки зрения присутствия в этом мире идеального, «бесконечного» начала, ведущего в будущее.
В лучших своих образцах ранний советский праздник — это не отказ от реального мира в пользу мира грядущего, но и не освящение только настоящего. Это — утверждение мира в его движении и становлении. Исключая из своего содержания какие-то грани тогдашней жизни (например, частный домашний или семейный быт и др.), данный праздник в целом выражал ее истинный пафос, исторический обновляющий смысл революции. Все это дает нам основание смотреть на его праздничность как на нечто исключительное, как на такое праздничное {258} мироощущение, которое было не частичным, не односторонним, а скорее целостным и укрупненным мироощущением, не вносимым в мир как некое, диктуемое необходимостью откровение, а присутствующее в мире, в революции, в людях, делавших революционную историю и пересоздаваемых ею.
Прежде чем перейти к рассмотрению эстетической и обрядово-зрелищной формы раннего советского праздника, коротко скажем о специфике его «праздничного времени».
В советском празднике первых лет революции понятие времени предстает в двойном значении. Этот праздник абсолютно слит с «настоящим», и время, ему присущее и переживаемое в нем людьми, это историческое время, это современность. Другое время, также присутствующее здесь, суть «будущее» Граница, которая лежит между ними, достаточно прочна, но не настолько, чтобы эти две категории времени мыслились и переживались порознь, как две рядоположенности. Расстояние между «настоящим» и «будущим» ранний советский праздник преодолевает с такой же легкостью, с какой аналогичный разрыв преодолевался в сфере художественного сознания, к примеру в поэзии Маяковского «Время-ограду взломим ногами»246.
Если традиционный праздник во многих случаях вообще останавливает время, часто живет выключенным из истории «мгновеньем», то советский ранний праздник как бы подчиняет время «настоящего» интересам «будущего», стремится еще более ускорить ход исторического времени, решительно отвергает сроки и нормы развития, господствовавшие в прошлом, еще кое-где действующие в настоящем Ритм исторического времени, представленного здесь в двойном значении, есть ритм неистового динамизма, ритм не знающего ни остановок, ни усталости походного марша Эта напряженная временная структура раннего советского праздника сродни тому, о чем мы читаем у Маяковского:
{259} Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой
Клячу истории загоним.
Левой!
Левой!
Левой!247
Двойное историческое время, опредмеченное в раннем советском празднике, создает ощущение особого пространства, в котором «масштаб» России как бы перекрывается «масштабом» земного шара. Этот праздник по сути дела не знает пространственных границ. Его территория — Вселенная, загоревшаяся пламенем мировой революции.
Содержание раннего советского массового празднества, его смысл и назначение целиком и полностью отвечали содержанию самой Октябрьской революции, ее целям и задачам. По поводу митингов и манифестаций, т. е. форм политической самодеятельности масс, которые использовались в процессе освободительной борьбы пролетариата и которые во многом определяли обрядово-зрелищное построение советского революционного праздника, мы читаем у Ленина:
«Над “митингованием” смеются, а еще чаще по поводу него злобно шипят буржуа, меньшевики, новожизненцы, видящие только хаос, бестолочь, взрывы мелкособственнического эгоизма. Но без митингования масса угнетенных никогда не смогла бы перейти от дисциплины, вынужденной эксплуататорами, к дисциплине сознательной и добровольной. Митингование, это и есть настоящий демократизм трудящихся, их выпрямление, их пробуждение к новой жизни, их первые шаги на том поприще, которое они сами очистили от гадов (эксплуататоров, империалистов, помещиков, капиталистов) и которое они сами хотят научиться налаживать по-своему, для себя, {260} а началах своей, Советской, а не чужой, не барской, не буржуазной власти»248.
Ленин далее отмечал, что в этих формах массовой политической самодеятельности совершалось «обсуждение самими трудящимися новых условий жизни», «объединение усилий против эксплуататоров для их свержения», что эти формы являлись активными средствами партии для того, чтобы «пробудить и поднять общественные “низы”… наиболее угнетенную и забитую, наименее подготовленную массу трудящихся», и что этими средствами постоянно пользовались большевики на всех этапах революции, склоняя массы на свою сторону и с их помощью организуя Советскую власть249.
Все сказанное Лениным по поводу «митингования» может и должно быть целиком отнесено к советским массовым революционным празднествам. Ибо последние как раз и выражали то, что Ленин называл «бурным, бьющим весенним половодьем, выходящим из всех берегов, митинговым демократизмом трудящихся масс…»250.
В раннем советском массовом празднике, если рассматривать ею с обрядовой стороны, центральное место, помимо митинга, занимало шествие, демонстрация, движущаяся под маршевую музыку духовых оркестров Демонстрация, пожалуй, даже больше, чем митинг, выражала суть этого праздника, была, если так можно сказать, его воплощенной функцией. Она удивительно соответствовала мироощущению людей, всей походной обстановке того времени, ритму революционной эпохи и выражала пафос исторического движения, которое воспринималось тогда зримо, как живой процесс, захватывающий всех и вся Поэтому в процессию (шествие, демонстрацию) как обрядовую форму праздничной культуры тогда вкладывался гораздо больший социальный смысл, чем принято думать сегодня. Как и во все прочие времена, в годы революции люди строились в ряды или колоннами, составляя праздничную процессию, чтобы организованно пройти от сборных пунктов к центральному месту празднования и с максимальным эффектом продемонстрировать себя и стать красочным зрелищем для
{261} других. Что же касается особого смысла, которым наделялась праздничная процессия в тот период, то он, как нам представляется, был связан с преодолением времени, с переходом от вчера к сегодня, а от сегодня к завтра, со снятием отчуждения. Не случайно в поэзии Октябрьских лет, которая, естественно, намного полнее, чем собственно праздник, постигала высший, сущностный смысл исторического бытия, «шествие» входит в сюжетную и идейно-эстетическую основу многих произведений. В «Мистерии-буфф» и в «150 000 000» В. Маяковского, в «Двенадцати» А. Блока и других произведениях того времени герои куда-то идут и идут, и все действие этих произведений развертывается в темпе постоянного, никогда не останавливающегося марша.
Традиционному массовому празднеству тоже не чуждо шествие. Но здесь движение имеет направление, обратное истории. Это ретроспективное движение, оно ориентировано в прошлое. Тому пример — церковная процессия, крестный ход, как бы дублирующий путь на Голгофу. Шествие раннего советского массового празднества имеет свою символику. Здесь движение совершается в одном, строго выверенном направлении. Им является будущее. Символический смысл демонстрации, шествия как обрядовой формы раннего советского праздника в том и состоял, чтобы приблизить будущее, преодолеть расстояние, разделяющее сегодня и завтра. Поэтому встать тогда в ряды демонстрации означало реально встать на дорогу новой истории, выломиться из одного бытия и войти в другое, новое бытие. Демонстрация помогала ощутить динамику движения самой революционной истории. Следующее стихотворение свидетельствует, что этот внутренний смысл праздничного шествия не был тайной для поколения революции:
Торжественно проходят первыми матросы…
Строго-величавы поступь, взгляды, лица…
Кто-то им семейку незабудок бросил.
Нищая старушка радостно слезится.
Безотчетно счастливый, весь благоговение.
Обнажаю голову, слитность постигаю:
Я, Они — Единство… Общее сцепление…
Это Я, под музыку, с ними, в них шагаю.
Это Я, разбивший рабства, тьмы оковы.
{262} Я, в Борцах Бессмертных Свободы, Коммунизма
Я — Советов Армия иду к победам новым,
Это Я, шагаю — в Мир Социализма251.
Стихотворение более чем заурядно Но оно интересно как иллюстрация понятного тогда всем смысла праздничного шествия Суть его не простое перемещение в пространстве, не физическое движение, а исполненное содержательной символики и одухотворенное движение в направлении к идеалу, к коммуне. Это обстоятельство объясняет, почему праздничные процессии тогда смогли стать эффективнейшим орудием социалистической агитации и пропаганды.
Праздничность раннего советского праздника выражалась в активном приятии не только будущего, но и настоящего, в снятии между ними временных различий. Будучи ориентирована на бесконечное, предельно далекое будущее, она в то же время ставила причастных ей людей в положение близости к современности, в том числе и будничной, которая нередко также воспринималась празднично. Традиционная праздничность была связана с сознательным или бессознательным (по традиции) {257} противопоставлением будням и исключением из собственной сферы негативных, отрицательных моментов человеческого бытия. Она черпала свое вдохновение в мире условном. Напротив, праздничность советского праздника в первые годы революции отнюдь не страдала невниманием к современной, деловой, будничной жизни, а в отдельных случаях на интересе к ней вообще строила свой пафос. Тому яркий пример — «коммунистический субботник» с его почти гипертрофированным мироощущением реальности во всех ее аспектах, но особенно в аспекте полезного общественного дела. Именно поэтому данная праздничность давала не половинчатое, не компромиссное решение вопросов человеческого бытия, а полное и принципиальное, решительно отличаясь от предшествовавших образцов праздничности, нацеленных на чисто иллюзорное снятие противоречий человеческого существования, на смягчение тягот социальной жизни и ее коллизий.
Но расходясь принципиально с праздничностью прошлого, праздничное мироощущение, сформировавшееся в эпоху Октября, имело с ним и нечто общее — стремление «отвлечься» от действительности в ее сугубо прозаическом качестве. Это то, что можно назвать специфической односторонностью праздничности вообще. Однако в случае с советской праздничностью такая односторонность была особой. Природа ее — революционный романтизм. «Отвлечение» от прозаизма, достигаемое с помощью романтической праздничности, преследовало цель не ухода от жизни, а, наоборот, более глубокого ее постижения, восприятия мира не с точки зрения его бытовой устроенности и упорядоченности, а с точки зрения присутствия в этом мире идеального, «бесконечного» начала, ведущего в будущее.
В лучших своих образцах ранний советский праздник — это не отказ от реального мира в пользу мира грядущего, но и не освящение только настоящего. Это — утверждение мира в его движении и становлении. Исключая из своего содержания какие-то грани тогдашней жизни (например, частный домашний или семейный быт и др.), данный праздник в целом выражал ее истинный пафос, исторический обновляющий смысл революции. Все это дает нам основание смотреть на его праздничность как на нечто исключительное, как на такое праздничное {258} мироощущение, которое было не частичным, не односторонним, а скорее целостным и укрупненным мироощущением, не вносимым в мир как некое, диктуемое необходимостью откровение, а присутствующее в мире, в революции, в людях, делавших революционную историю и пересоздаваемых ею.
Прежде чем перейти к рассмотрению эстетической и обрядово-зрелищной формы раннего советского праздника, коротко скажем о специфике его «праздничного времени».
«Праздничное время» раннего советского массового праздника
В советском празднике первых лет революции понятие времени предстает в двойном значении. Этот праздник абсолютно слит с «настоящим», и время, ему присущее и переживаемое в нем людьми, это историческое время, это современность. Другое время, также присутствующее здесь, суть «будущее» Граница, которая лежит между ними, достаточно прочна, но не настолько, чтобы эти две категории времени мыслились и переживались порознь, как две рядоположенности. Расстояние между «настоящим» и «будущим» ранний советский праздник преодолевает с такой же легкостью, с какой аналогичный разрыв преодолевался в сфере художественного сознания, к примеру в поэзии Маяковского «Время-ограду взломим ногами»246.
Если традиционный праздник во многих случаях вообще останавливает время, часто живет выключенным из истории «мгновеньем», то советский ранний праздник как бы подчиняет время «настоящего» интересам «будущего», стремится еще более ускорить ход исторического времени, решительно отвергает сроки и нормы развития, господствовавшие в прошлом, еще кое-где действующие в настоящем Ритм исторического времени, представленного здесь в двойном значении, есть ритм неистового динамизма, ритм не знающего ни остановок, ни усталости походного марша Эта напряженная временная структура раннего советского праздника сродни тому, о чем мы читаем у Маяковского:
{259} Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой
Клячу истории загоним.
Левой!
Левой!
Левой!247
Двойное историческое время, опредмеченное в раннем советском празднике, создает ощущение особого пространства, в котором «масштаб» России как бы перекрывается «масштабом» земного шара. Этот праздник по сути дела не знает пространственных границ. Его территория — Вселенная, загоревшаяся пламенем мировой революции.
Митинг и манифестация как основные обрядово-зрелищные формы раннего советского праздника
Содержание раннего советского массового празднества, его смысл и назначение целиком и полностью отвечали содержанию самой Октябрьской революции, ее целям и задачам. По поводу митингов и манифестаций, т. е. форм политической самодеятельности масс, которые использовались в процессе освободительной борьбы пролетариата и которые во многом определяли обрядово-зрелищное построение советского революционного праздника, мы читаем у Ленина:
«Над “митингованием” смеются, а еще чаще по поводу него злобно шипят буржуа, меньшевики, новожизненцы, видящие только хаос, бестолочь, взрывы мелкособственнического эгоизма. Но без митингования масса угнетенных никогда не смогла бы перейти от дисциплины, вынужденной эксплуататорами, к дисциплине сознательной и добровольной. Митингование, это и есть настоящий демократизм трудящихся, их выпрямление, их пробуждение к новой жизни, их первые шаги на том поприще, которое они сами очистили от гадов (эксплуататоров, империалистов, помещиков, капиталистов) и которое они сами хотят научиться налаживать по-своему, для себя, {260} а началах своей, Советской, а не чужой, не барской, не буржуазной власти»248.
Ленин далее отмечал, что в этих формах массовой политической самодеятельности совершалось «обсуждение самими трудящимися новых условий жизни», «объединение усилий против эксплуататоров для их свержения», что эти формы являлись активными средствами партии для того, чтобы «пробудить и поднять общественные “низы”… наиболее угнетенную и забитую, наименее подготовленную массу трудящихся», и что этими средствами постоянно пользовались большевики на всех этапах революции, склоняя массы на свою сторону и с их помощью организуя Советскую власть249.
Все сказанное Лениным по поводу «митингования» может и должно быть целиком отнесено к советским массовым революционным празднествам. Ибо последние как раз и выражали то, что Ленин называл «бурным, бьющим весенним половодьем, выходящим из всех берегов, митинговым демократизмом трудящихся масс…»250.
В раннем советском массовом празднике, если рассматривать ею с обрядовой стороны, центральное место, помимо митинга, занимало шествие, демонстрация, движущаяся под маршевую музыку духовых оркестров Демонстрация, пожалуй, даже больше, чем митинг, выражала суть этого праздника, была, если так можно сказать, его воплощенной функцией. Она удивительно соответствовала мироощущению людей, всей походной обстановке того времени, ритму революционной эпохи и выражала пафос исторического движения, которое воспринималось тогда зримо, как живой процесс, захватывающий всех и вся Поэтому в процессию (шествие, демонстрацию) как обрядовую форму праздничной культуры тогда вкладывался гораздо больший социальный смысл, чем принято думать сегодня. Как и во все прочие времена, в годы революции люди строились в ряды или колоннами, составляя праздничную процессию, чтобы организованно пройти от сборных пунктов к центральному месту празднования и с максимальным эффектом продемонстрировать себя и стать красочным зрелищем для
{261} других. Что же касается особого смысла, которым наделялась праздничная процессия в тот период, то он, как нам представляется, был связан с преодолением времени, с переходом от вчера к сегодня, а от сегодня к завтра, со снятием отчуждения. Не случайно в поэзии Октябрьских лет, которая, естественно, намного полнее, чем собственно праздник, постигала высший, сущностный смысл исторического бытия, «шествие» входит в сюжетную и идейно-эстетическую основу многих произведений. В «Мистерии-буфф» и в «150 000 000» В. Маяковского, в «Двенадцати» А. Блока и других произведениях того времени герои куда-то идут и идут, и все действие этих произведений развертывается в темпе постоянного, никогда не останавливающегося марша.
Традиционному массовому празднеству тоже не чуждо шествие. Но здесь движение имеет направление, обратное истории. Это ретроспективное движение, оно ориентировано в прошлое. Тому пример — церковная процессия, крестный ход, как бы дублирующий путь на Голгофу. Шествие раннего советского массового празднества имеет свою символику. Здесь движение совершается в одном, строго выверенном направлении. Им является будущее. Символический смысл демонстрации, шествия как обрядовой формы раннего советского праздника в том и состоял, чтобы приблизить будущее, преодолеть расстояние, разделяющее сегодня и завтра. Поэтому встать тогда в ряды демонстрации означало реально встать на дорогу новой истории, выломиться из одного бытия и войти в другое, новое бытие. Демонстрация помогала ощутить динамику движения самой революционной истории. Следующее стихотворение свидетельствует, что этот внутренний смысл праздничного шествия не был тайной для поколения революции:
Торжественно проходят первыми матросы…
Строго-величавы поступь, взгляды, лица…
Кто-то им семейку незабудок бросил.
Нищая старушка радостно слезится.
Безотчетно счастливый, весь благоговение.
Обнажаю голову, слитность постигаю:
Я, Они — Единство… Общее сцепление…
Это Я, под музыку, с ними, в них шагаю.
Это Я, разбивший рабства, тьмы оковы.
{262} Я, в Борцах Бессмертных Свободы, Коммунизма
Я — Советов Армия иду к победам новым,
Это Я, шагаю — в Мир Социализма251.
Стихотворение более чем заурядно Но оно интересно как иллюстрация понятного тогда всем смысла праздничного шествия Суть его не простое перемещение в пространстве, не физическое движение, а исполненное содержательной символики и одухотворенное движение в направлении к идеалу, к коммуне. Это обстоятельство объясняет, почему праздничные процессии тогда смогли стать эффективнейшим орудием социалистической агитации и пропаганды.