Файл: Maymin_E_A_-_Iskusstvo_myslit_obrazami.doc

Живопись не лучше и не хуже скульптуры, она — дру­гая, другими возможностями обладает ее образный язык. Что-то она может изобразить полнее и шире, а чего-то не может. Не может именно того, что способна передать толь­ко скульптура пли только архитектура. Все виды искусст­ва существуют параллельно, активно сосуществуют, не за­меняя, а дополняя друг друга.

До сих пор мы говорили в основном о видах изобрази­тельного искусства — архитектуре, скульптуре, живопи­си. А вот совсем иной род искусства, способный непосред­ственно выразить чувство, волнение души, — искусство му­зыки.

На чем основан язык музыки? На сочетании звуков. Звуки располагаются во времени в математически правиль­ной последовательности, придающей им внутреннее согла­сие, гармонию. В музыкальном произведении возможны и диссонансы, дисгармония. Но дисгармония в музыке по­тому и ощущается как дисгармония, что она выступает на фоне гармонии.

Еще древние греки уловили связь музыкального искус­ства с математикой. Пифагорейцы (последователи древ­негреческого философа Пифагора) отмечали, что в основе музыки лежит число. Но, по их понятиям, число — это и основа всего мира. Они видели в музыке внутренний, сокро­венный образ Вселенной, выражение мировой гармонии. Образцом для музыки считалась та гармония, которая су­ществует среди небесных тел. Движение небесных тел, считали пифагорейцы, наилучшим образом воплощает со­бой математические и одновременно музыкальные законы. С их точки зрения, музыка является не только первым из искусств, доставляющих радость людям, но и полезнейшим из искусств в этическом и общественном смысле. Пифаго­рейцы призывали очищать тело посредством врачевания, а душу — посредством музыки.

Не только пифагорейцы, но и многие философы, уче­ные, деятели искусства новейшего времени считают музы­ку одним из самых высоких видов искусства. Музыка есть «истинное выражение внутреннего чувства нашего»,— гово­рил русский писатель и философ Владимир Одоевский. «Музыка — это голос души мира, ее безглагольная песнь»,— писал Федор Шаляпин. Замечательно, что в уто­пическом государстве, созданном фантазией писателя и ученого XVII века Сирано де Бержерака (роман «Государ­ства Луны»), правители страны выражают свои мысли по самым важным общественным вопросам не словесно, а по­средством музыки.

Музыку часто называют самым романтическим видом искусства. Это связано с характером музыкального образа. Жизненное содержание отвлечено в нем от всего предмет­но-вещественного. Развитие музыкальных образов пред­ставляет собой «чистое движение». Слушая музыку, мы не имеем перед глазами созерцаемого предмета, а как бы сле­дим за движением самой души.

---

Музыкальный образ нельзя себе представить зримо, он не способен вылиться в устойчиво ощутимую форму — он не столько сам по себе существует, сколько действует. Му­зыкальный образ может быть очень глубок, и вместе с тем он лишен какой-либо предметной определенности. Имен­но по этой причине так трудно передавать содержание му­зыкального произведения. Вот как, например, излагается содержание «Неоконченной симфонии» Шуберта в одной из программ филармонического концерта: «Мы начинаем с глубокой серьезности, из которой рождается беспокойство, после чего появляется почти болезненная взволнованность, пока завершенность не совлечет покрывало с нежданного утешения, которое вскоре проникается жизнерадостностью и затем вдруг обрывается...»

Это изложение похоже на пародию, но при этом доста­точно характерно для передачи содержания музыкальных произведений. Словесный анализ музыкального произведе­ния, сделанный и на более высоком уровне, может оказать­ся похожим на этот и внешне уязвимым. Уязвимым прежде всего из-за специфики музыкального образа, из-за его принципиальной непереводимости на язык понятий.

Язык музыки можно назвать «беспредметным», но нельзя назвать бессодержательным. «Музыка,— писал со­ветский ученый-филолог М. Бахтин, — лишена предметной определенности и познавательной дифференцированное, но она глубоко содержательна... содержание здесь в основе своей этично».

Образный язык музыки строится из звуков на основе ритма, модуляции (т. е. перехода из одной тональности в другую), мелодии.

Музыка древних в основе своей была ритмической. В основе новейшей европейской музыки, в том числе на­родной, лежит мелодия. Мелодия — это не просто последо­вательность звуков музыкального ряда, но и наделенное внутренним смыслом единство звуков, выразительная цельность. Мелодия является высшей поэтической стороной музыки. Очень часто именно в области мелодии совершают­ся в музыке художественные открытия. Главным образом через мелодию выражается и идея музыкального произве­дения. Музыкальное искусство, отказывающееся от сво­его естественного языка — упорядоченного ритма и мело­дии,— это бессодержательное, безыдейное искусство. О та­ком искусстве — не-искусстве — с тревогой писал Петр Ильич Чайковский: «Музыкальная идея ушла на задний план; она сделалась не целью, а средством, поводом к изо­бретению того или другого сочетания звуков. Прежде сочи­няли, творили — теперь подбирают, изобретают».

---

Музыкальное искусство может существовать и самосто­ятельно (например, симфоническая музыка), и в нераз­рывной связи с другими видами искусства, как «сопровож­дение». Термин этот не следует понимать слишком прямолинейно. Музыка «сопровождения» является не под­собным, а равноправным (иногда и ведущим) началом в искусствах синтетического рода.

Одним из наиболее распространенных видов синтети­ческого («смешанного») искусства, в который музыка вхо­дит как составная часть, является песня. В песне создает­ся синтетический образ, основанный на сочетании образа словесного и мелодически-музыкального. При этом оба на­чала — словесное и музыкальное — взаимно обогащают друг друга. Слово придает песенному образу конкретность и понятийную определенность. Музыка углубляет содержа­ние словесного образа, делает его более выразительным, пе­реводит его в возвышенно-обобщенный план.

Слово, сопровождаемое музыкой, песенное слово — это нечто качественно иное по сравнению с самостоятельным поэтическим словом. Качественно иное потому, что воздей­ствие музыки глубоко изменяет сам художественный смысл слова, влияет на характер и силу его воздействия. Иногда бывает даже так, что текст, средний по своим до­стоинствам, в музыкальном оформлении воспринимается как глубоко поэтический. Примеров такого рода можно привести немало.

У Алексея Константиновича Толстого, хорошего поэта, как и у всякого поэта, есть стихи менее и более удачные. К числу менее удачных, на мой взгляд, относится стихо­творение «Средь шумного бала...». Оно кончается словами: «Люблю ли тебя, я не знаю, Но кажется мне, что люблю». Как бы мы ни относились к стихотворению в целом, нельзя не признать, что эти финальные слова довольно прозаичны. Но такими они кажутся в стихотворении, а не в романсе. Романс «Средь шумного бала...» создан на слова Толстого П. И. Чайковским. В музыкальном оформлении слова сти­хотворения, в том числе и финальные, углубились, приоб­рели новые краски, отрешились от возможных бытовых значений — т. е. стали поэтическими в точном значении этого слова.

Другой пример, несколько иного рода,— сочиненная А. С. Пушкиным предсмертная элегия Ленского. У Пуш­кина она звучит не всерьез, представляет собой пародию, насмешку, хотя и не злую, а добрую. Но вспомним, как звучат слова этой элегии в опере Чайковского «Евгений Онегин». Здесь доля насмешливости, заключенная в них, пропадает, они всерьез трогают, волнуют слушателя. И объясняется это тем, что музыка углубила и возвысила слово и тем самым содействовала снятию иронии.

---

Музыка выступает совместно с другими видами искус­ства не только в песенном жанре. Она оформляет текст и ведет действие в опере, в балете, в кино и т. д. Широкое использование музыки в различных видах искусства обу­словлено самой природой музыки, теми изначальными свой­ствами музыкального образа, о которых мы уже говорили. Образ в музыке — это воплощение чистой духовности; он выражает чувство, не используя для этого вещественные формы. Это позволяет ему легко входить в сочетание и вза­имодействие с другими образами, более вещественными. Музыкальный образ оказывается по отношению к ним не чужеродным, он придает им новое качество, усиливает их и возвышает.

Несколько лет назад на экранах наших кинотеатров шел французский фильм «Шербурские зонтики». Его авторы — режиссер Жак Деми и композитор Мишель Лег­ран. Фильм строится на довольно банальном сюжете: лю­бовь — расставание — новая любовь — грустные воспоми­нания о былом. История обыкновенная — и необыкновен­ная. Необыкновенной она становится именно благодаря музыке.

Герои этого фильма не разговаривают, а поют или го­ворят под музыку (речитатив). Зрителям вначале нелегко освоиться с этой «неестественной» манерой разговора. Но потом незаметно к этому привыкаешь. Музыкальная сти­хия фильма захватывает, условное перестает восприниматься как искусственное, зритель входит в особенный мир фильма, одновременно и бытовой, обычный и все-таки — благодаря музыке — совсем не обычный, не бытовой, а высокий и обобщающий.

Этот фильм носит музыкальный характер не в формаль­ном, а в глубоком смысле слова. И именно поэтому мелодраматическая история, в нем рассказанная, воспри­нимается как возвышенная, как один из «вечных», неста­реющих сюжетов. Фильм показывает, как много может значить музыка для других искусств, как способна она обо­гащать их.

Выступая в сочетании с другими искусствами, музыка создает особый художественный мир — мир высоких чув­ствований, высокого эмоционального напряжения. Это осо­бенно ярко проявляется в оперном искусстве. Собственно, фильм, о котором мы говорили, есть тоже своего рода опе­ра (фильм-опера).

В самом общем виде оперу можно определить как теат­ральное представление, в котором не говорят, а поют. Пе­ние и песня составляют непременную составную часть это­го вида искусства. При этом песня выступает в разных фор­мах: это ария — песня-монолог, песня-признание; дуэт — песня-диалог; речитатив — имитация разговорных форм в музыке и т. д. Особое место в опере занимает хоровое пе­ние, в котором раскрывается не индивидуальный, а массо­вый образ — образ народа или какой-то большой группы людей. В некоторых операх хоровые формы играют веду­щую роль. Это характерно для музыкальных народных драм. В качестве примера можно привести гениальные опе­ры-драмы Мусоргского «Борис Годунов» и «Хованщина».

---

Разумеется, опера — это не только песня. Это и та музыка, которая существует в опере помимо непосредст­венно связанной с песней. Это и игра актера-певца. И эле­менты изобразительного искусства — в декорациях, в бу­тафории.

Опера — искусство синтетическое. Но при этом, как и во всяком виде и жанре искусства, в ней есть свое ведущее начало. Это ведущее начало в оперном искусстве — именно музыка-песня. В первую очередь она и делает оперу непо­вторимым искусством, искусством духовно-возвышенной правды.

В силу особой природы своей образности опера передает внебытовую, поэтическую сторону жизни. Гончаровская «Обыкновенная история» или чеховская «Скучная исто­рия», при всей глубине их содержания, едва ли могли бы послужить хорошей сюжетной основой для оперного спек­такля. Оперное либретто может представлять собой груст­ную историю, трагическую или героическую историю, но только не «обыкновенную» и не «скучную». Опера всегда ближе к поэзии жизни, а не к ее прозе. «Девушка может петь о потерянной любви, но скряга не может петь о поте­рянных деньгах» — слова эти могут служить удачной ха­рактеристикой оперного искусства. Петь можно отнюдь не на любую тему, и это обусловлено внутренними законами самого искусства.

Ближе других к опере по характеру внутренних зако­нов искусства находится балет. Балет — это сочетание му­зыки и хореографии (танца, пантомимы). Как и опера, балет — искусство прежде всего музыкальное. Можно сказать, что балет «вдвойне музыкален». В нем господст­вует стихия музыки звучащей и не менее того — музыки зримой. Танец в балете есть такая «зримая музыка». Толь­ко внешне он может представляться немым. По существу, в основе танца заключена музыка, наполняющая его из­нутри.

Эта музыкальная наполненность хореографического об­раза, как и образа чисто музыкального, не может быть до­статочно полно и точно выражена путем словесных разъяс­нений. Балетный образ носит многозначный, обобщенно-символический характер. Сведение сущности балетного образа к бытовому смыслу не только не объясняет его, но и во многом разрушает. В этом случае происходит то же самое, что со всякого рода изложениями содержания сим­фонических произведений.

Балетное искусство, как и оперное, не допускает слиш­ком бытового, заземленного сюжета. Разумеется, в искус­стве не может быть категорических запретов. Но невозмож­на и абсолютная свобода. Можно, например, перевести на язык балета даже «Анну Каренину» Л. Толстого. Родион Щедрин и Майя Плисецкая доказали, что можно. Однако этот «перевод» отнюдь не адекватный — он намеренно вы­борочный. Понять проблематику толстовского социального романа по балету Щедрина не просто трудно, а невозмож­но. Балет на это и не претендует. «Анна Каренина» Щед­рина — это песнь прекрасной и трагической любви. Это

---