ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.01.2024
Просмотров: 1376
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Самосознание и научное творчество.
III. Научно-техническая революция
Способ существования и функции науки
Нестабильность и специфика научного мышления
Нестабильность стихийная и нестабильность осознанная
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОПЫТНОЙ НАУКИ В ЕВРОПЕ XVI – XVIII ВЕКОВ
Индустриальное производство и типологическое развитие
логической картины мира Аристотеля в научные представления о мире
, высказывая попутно представления афинян о приличном и неприличном: «…у Тимарха не осталось ничего: ни своего дома, ни сдаваемого внаймы, ни участка, ни рабов, ни денег отданных в долг, ничего другого, что составляет источник существования для честных людей» (Против Тимарха, I, 105).
Примерно та же картина разнообразной, мягко говоря, деятельности афинянина вскрывается и по другим свидетельствам. В одном из дел о наследстве Демосфен исчисляет имущество: «Отец, граждане судьи, оставил два эргастерия с рабами высокой квалификации: 32 или 33 оружейных мастера, оцениваемых один в пять и шесть мин, а другие – не ниже трех мин каждый. Он получал от них 30 мин чистого дохода в год; 20 кроватных мастеров, заложенных ему за 40 мин, приносили 12 мин чистого дохода, процентные ссуды в размере одного таланта, данные на условии уплаты одной драхмы, давали одних процентов свыше 7 мин в год» (XXVII, Против Афоба А, 8).
Сократ, по Ксенофонту, советует Аристарху заняться «полезным для жизни делом», попутно перечисляя такие дела: «Разве ты не знаешь,что одним таким занятием, приготовлением муки, Навликид не только себя со своими слугами может прокормить, но, сверх того, и множество свиней и коров, и столько у него еще остается, что он и в пользу города может часто исполнять разные литургии; а печением хлеба Киреб содержит весь дом и живет великолепно. Демей из Коллита изготовляет солдатские накидки...» (Воспоминания о Сократе, II, 6).
Ясно, что говорить в этих условиях о специализированной по навыку деятельности уже не приходится, речь идет скорее о «деловой активности», о труде вообще, абстрактном труде. Тот же Аристарх, высказав Сократу сомнения насчет совместимости всех этих «полезных для жизнидел» со званием свободного человека и получив соответствующее разъяснение, приходит почти к рождественскому финалу: «… добыли основной
84
капитал, купили шерсти, во время работы обедали, после работы ужинали, из мрачных стали веселыми» (Воспоминания о Сократе, II, 7, 12).
Как алфавитная письменность стала идеальным средством опредмечивания и отчуждения договорных отношений, точно так же и деньги оказались универсальным средством опредмечивания и отчуждения деятельности как таковой, замкнули спрос, как совокупную общественную потребность, и все виды практических отношений к миру на отчужденную и независимую от человека контактную область обмена. Поскольку именно здесь наиболее удаленный от олимпийской нормы полюс отчуждения, который в силу подвижности спроса и предложения не поддается полной формализации, то со времен античности за областью обмена прочно установилась репутация загадочности. Маркс в «Капитале» несколько раз останавливается на недоумениях Аристотеля по поводу «хрематистики»
48, которая никак не желает укладываться в традиционную схему развития: «начало – середина – конец», и процент (τοηος от τιητω – рождать) представляется, Аристотелю результатом взаимного надувательства. «Ибо порожденное подобно породившему, но процент есть деньги от денег, так что из всех областей приобретения эта – наиболее противна природе» (Политика, I, 10).
Античность ищет в обмене эквивалент и, не находя его, расстраивается, как и в новое время по поводу «загадочности определения посредством числа». Вместе с тем уже в античности сфера обмена, складывающийся рынок дают себя чувствовать как силы, обновляющие ритуал или, вернее, как силы благосклонные к любому обновлению и совершенствованию. Отсутствие науки не дает этой тенденции ходу, и процесс предстает скорее колебательным, чем поступательным движением, но извлечь пользу из этих колебаний умеет уже и античность. «Домострое» Ксенофонта раскрывает механику этого процесса в земледелии: «Мой отец и сам так вел хозяйство, и меня научил. Он никогда позволял мне покупать землю, хорошо обработанную, а такую, которая по небрежности ли хозяев или по недостатку средств у них не обработана и не засажена; такую он советовал покупать» (XX). Приведенная в порядок земля затем продается и приобретается новый запущенный участок.
В Афинах деловая активность была достаточно высока, и денежные ссуды, как это видно из приведенных выше данных Демосфена, давались из 12% годовых (драхма с мины в месяц). Но наиболее выгодным капиталовложением была для древних война. Одна из грандиознейших финансовых афер этого типа – строительство Фемистоклом кораблей – имеет самое непосредственное отношение к генезису культуры, поскольку именно она инициировала цепной процесс превращений серебра Маронии в строительную лихорадку эпохи Перикла, в «омертвленный капитал» таких сокровищ, как комплекс на Акрополе.
По Аристотелю, дело происходило так: «… при архонте Никодеме были открыты рудники в Маронии, и у города остались сбережения в сто талантов от их разработки. Тогда некоторые советовали поделить эти деньги народу, но Фемистокл не допустил этого. Он не говорил, на что думает употребить эти деньги, но предлагал дать взаимообразно ста
85
богатейшим из афинян, каждому по одному таланту, а затем, если их расходование будет одобрено, трату принять в счет государства в противном же случае взыскать эти деньги с получивших их в заём. Получив деньги на таких условиях, он распорядился построить сто триер,причем каждый из этих ста человек строил одну. Это и были те триеры на которых афиняне сражались при Саламине против варваров» (Афинская полития, VIII, 7)
За эти триеры и за это сражение, в котором афиняне в 480 г до н. э разгромили персов, союзники уже через два года стали выплачивать сначала по 460 талантов, а затем по 600 и даже по 1300 талантов в год. Этот поток «процентов на капитал» и послужил, собственно, материальной основой расцвета Афин, их превращения в общеэллинский центр культуры, хотя с чисто экономической точки зрения эпоха Перикла как высочайший внутренний расцвет Греции должна бы рассматриваться эпохой невиданного для тех времен омертвления капитала в сокровищах.
Поскольку эта эпоха наложила ощутимый отпечаток на теоретическое самосознание, некоторые детали строительной лихорадки мы рассмотрим ниже, а пока остается отметить частную, но очень важную деталь экономического отчуждения, которая также связана с Саламином. Во время войны с персами обстоятельства сложились так, что в 480 г. до н. э афинский ритуал был временно отменен. Инициатором и исполнителем этой неслыханно смелой акции был все тот же Фемистокл, он предложил народному собранию принять постановление, которое начиналось так: «Боги! Постановили совет и народ.
Предложение внес Фемистокл, сын Неокла, из дома Фреаррии. Город вверить Афине, покровительнице Афин, и всем другим богам, дабы они охраняли и защищали от варвара страну. Сами же афиняне и ксены живущие в Афинах, пусть перевезут детей и женщин в Трезену (под покровительство Питфея), архагета страны. А стариков и имущество пусть перевезут на Саламин. Казначеи и жрицы пусть остаются на Акрополе, охраняя имущество богов. Все остальные афиняне и ксены, достигшие совершеннолетия, пусть взойдут на снаряженные двести кораблей и сражаются против варвара за свободу свою и других эллинов ...».
Постановление было принято и выполнено. «Когда город уезжал на кораблях, –сообщает Плутарх, – это зрелище внушало одним жалость, другим – удивление по поводу такого мужества: семьи свои афиняне провожали в другое место, а сами, не уступая воплям, слезам и объятиям родителей, переправлялись на другой остров. Однако многие жители, которых по причине старости оставляли в городе, возбуждали глубокое сострадание. Какое-то трогательное впечатление производили сжившиеся с человеком домашние животные, которые с жалобным воем бегали около своих кормильцев, садившихся на корабли. Между прочим, собака Ксантиппа, отца Перикла, как рассказывают, не перенеся разлуки с ним, прыгнула в море и, плывя подле его триеры, вышла на берег Саламина и тотчас от изнеможения умерла. Там, где показывают и доныне памятник, называемый «Киноссема», говорят, и находится ее могила» (Фемистокл, X).
86
Памятника «Олимпосема», под которым лежали бы останки олимпийского ритуала, не показывают, но в сущности Олимп, подобно собаке Ксантиппа, доплыл с афинянами только до Саламина и похоронен там под клич, увековеченный Эсхилом в «Персах»:
Вперед, сыны Эллады!
Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за все!
Вернувшись на разграбленную и оскверненную варварами землю афиняне сначала под давлением обстоятельств пустили гробницы предков и богов отцовских храмы на стены, а затем, не переводя дыхания, двинулись в новую жизнь. И если переправляли имущество и стариков на Саламин, детей и жен – в Трезену и садились на триеры «воевать перса» земледельцы, кузнецы, плотники, хранители отцовских ремесел, то вернулись в город, построили новый ритуал и подняли Афины до состояния высшего расцвета уже просто дельцы – люди, которым безразличен конкретный состав дела, важно лишь, чтобы это было «полезное для жизни» дело. Срыв преемственности был полным, афиняне никогда уже не смогли вернуться к прежнему ритуалу, а по их примеру и под их давлением другие города также начали быстро усваивать способы извлечения средств к жизни из деятельности вообще.
Найденные на почве деятельности, а не в области духа или родового мышления новые основания устойчивости – документ, который фиксирует договорные отношения, и монета, которая сочленяет спрос и практическую деятельность с одновременным измерением того и другого в универсальной шкале ценностей, позволяли отказаться от олимпийского именного ключа и на любом из этих оснований выработать ключ новой. Вместе с тем документ и монета занимают и по отношению к олимпийскому ключу, и по отношению к новому ритуалу, и по отношению к реальным субъектам деятельности принципиально различные положения: документ, омертвленное в законе слово, лежит в основе ритуала как гарант его всеобщей целостности, близкой по функции к построенной на кровно-родственных связях системе олимпийских имен, тогда как монета, хотя она и выступает единицей универсальной шкалы ценностей, в реальном своем функционировании локализована скорее по механизмам обновления ритуала и к тому же закрыта от наблюдений делом, которое отдано на откуп рабству.
Даже независимо от последнего обстоятельства пройти к осознанию процесса ценообразования и связанного с ним механизма обновления было бы невозможно, не осознав предварительно роли и смысла стабильной стороны нового ритуала. От Олимпа к «Капиталу» нет каких-либо тропок и обходных путей, которые позволяли бы, не срываясь в пропасть «нулевых отметок», осознать процессы обновления без предварительного уяснения того, что именно и в каком смысле доступно обновлению, а что остается инерционным моментом и обеспечивает преемственность процессов изменения.
87
С этой точки зрения реально возникающие в античную эпоху формы критики Олимпа, их явное тяготение к «слову» и умопостижению, сравнительно поздний, не ранее Аристотеля, выход к механизму ценообразования с последующей резкой перекристаллизацией олимпийского космоса в систему «христианского миропорядка», выглядят и формами и последовательностью естественными, даже необходимыми: каждый последующий шаг или, по более привычной для философа терминологии, исторический момент этого движения предполагает уже совершенными все предыдущие шаги. И хотя было бы явным насилием над фактами утверждать, что все в этом движении столь же гладко и закономерно, как в переходе от желудя к дубу, многие отходы этого процесса (тропы скептиков, аргументы атомистов от ритуала, диалектика гармонии и меры Гераклита и т.д.) будут в свое время подобраны и употреблены в дело, в целом процесс все же предстает как насыщенная логической структурой история в духе Гегеля. И
Примерно та же картина разнообразной, мягко говоря, деятельности афинянина вскрывается и по другим свидетельствам. В одном из дел о наследстве Демосфен исчисляет имущество: «Отец, граждане судьи, оставил два эргастерия с рабами высокой квалификации: 32 или 33 оружейных мастера, оцениваемых один в пять и шесть мин, а другие – не ниже трех мин каждый. Он получал от них 30 мин чистого дохода в год; 20 кроватных мастеров, заложенных ему за 40 мин, приносили 12 мин чистого дохода, процентные ссуды в размере одного таланта, данные на условии уплаты одной драхмы, давали одних процентов свыше 7 мин в год» (XXVII, Против Афоба А, 8).
Сократ, по Ксенофонту, советует Аристарху заняться «полезным для жизни делом», попутно перечисляя такие дела: «Разве ты не знаешь,что одним таким занятием, приготовлением муки, Навликид не только себя со своими слугами может прокормить, но, сверх того, и множество свиней и коров, и столько у него еще остается, что он и в пользу города может часто исполнять разные литургии; а печением хлеба Киреб содержит весь дом и живет великолепно. Демей из Коллита изготовляет солдатские накидки...» (Воспоминания о Сократе, II, 6).
Ясно, что говорить в этих условиях о специализированной по навыку деятельности уже не приходится, речь идет скорее о «деловой активности», о труде вообще, абстрактном труде. Тот же Аристарх, высказав Сократу сомнения насчет совместимости всех этих «полезных для жизнидел» со званием свободного человека и получив соответствующее разъяснение, приходит почти к рождественскому финалу: «… добыли основной
84
капитал, купили шерсти, во время работы обедали, после работы ужинали, из мрачных стали веселыми» (Воспоминания о Сократе, II, 7, 12).
Как алфавитная письменность стала идеальным средством опредмечивания и отчуждения договорных отношений, точно так же и деньги оказались универсальным средством опредмечивания и отчуждения деятельности как таковой, замкнули спрос, как совокупную общественную потребность, и все виды практических отношений к миру на отчужденную и независимую от человека контактную область обмена. Поскольку именно здесь наиболее удаленный от олимпийской нормы полюс отчуждения, который в силу подвижности спроса и предложения не поддается полной формализации, то со времен античности за областью обмена прочно установилась репутация загадочности. Маркс в «Капитале» несколько раз останавливается на недоумениях Аристотеля по поводу «хрематистики»
48, которая никак не желает укладываться в традиционную схему развития: «начало – середина – конец», и процент (τοηος от τιητω – рождать) представляется, Аристотелю результатом взаимного надувательства. «Ибо порожденное подобно породившему, но процент есть деньги от денег, так что из всех областей приобретения эта – наиболее противна природе» (Политика, I, 10).
Античность ищет в обмене эквивалент и, не находя его, расстраивается, как и в новое время по поводу «загадочности определения посредством числа». Вместе с тем уже в античности сфера обмена, складывающийся рынок дают себя чувствовать как силы, обновляющие ритуал или, вернее, как силы благосклонные к любому обновлению и совершенствованию. Отсутствие науки не дает этой тенденции ходу, и процесс предстает скорее колебательным, чем поступательным движением, но извлечь пользу из этих колебаний умеет уже и античность. «Домострое» Ксенофонта раскрывает механику этого процесса в земледелии: «Мой отец и сам так вел хозяйство, и меня научил. Он никогда позволял мне покупать землю, хорошо обработанную, а такую, которая по небрежности ли хозяев или по недостатку средств у них не обработана и не засажена; такую он советовал покупать» (XX). Приведенная в порядок земля затем продается и приобретается новый запущенный участок.
В Афинах деловая активность была достаточно высока, и денежные ссуды, как это видно из приведенных выше данных Демосфена, давались из 12% годовых (драхма с мины в месяц). Но наиболее выгодным капиталовложением была для древних война. Одна из грандиознейших финансовых афер этого типа – строительство Фемистоклом кораблей – имеет самое непосредственное отношение к генезису культуры, поскольку именно она инициировала цепной процесс превращений серебра Маронии в строительную лихорадку эпохи Перикла, в «омертвленный капитал» таких сокровищ, как комплекс на Акрополе.
По Аристотелю, дело происходило так: «… при архонте Никодеме были открыты рудники в Маронии, и у города остались сбережения в сто талантов от их разработки. Тогда некоторые советовали поделить эти деньги народу, но Фемистокл не допустил этого. Он не говорил, на что думает употребить эти деньги, но предлагал дать взаимообразно ста
85
богатейшим из афинян, каждому по одному таланту, а затем, если их расходование будет одобрено, трату принять в счет государства в противном же случае взыскать эти деньги с получивших их в заём. Получив деньги на таких условиях, он распорядился построить сто триер,причем каждый из этих ста человек строил одну. Это и были те триеры на которых афиняне сражались при Саламине против варваров» (Афинская полития, VIII, 7)
За эти триеры и за это сражение, в котором афиняне в 480 г до н. э разгромили персов, союзники уже через два года стали выплачивать сначала по 460 талантов, а затем по 600 и даже по 1300 талантов в год. Этот поток «процентов на капитал» и послужил, собственно, материальной основой расцвета Афин, их превращения в общеэллинский центр культуры, хотя с чисто экономической точки зрения эпоха Перикла как высочайший внутренний расцвет Греции должна бы рассматриваться эпохой невиданного для тех времен омертвления капитала в сокровищах.
Поскольку эта эпоха наложила ощутимый отпечаток на теоретическое самосознание, некоторые детали строительной лихорадки мы рассмотрим ниже, а пока остается отметить частную, но очень важную деталь экономического отчуждения, которая также связана с Саламином. Во время войны с персами обстоятельства сложились так, что в 480 г. до н. э афинский ритуал был временно отменен. Инициатором и исполнителем этой неслыханно смелой акции был все тот же Фемистокл, он предложил народному собранию принять постановление, которое начиналось так: «Боги! Постановили совет и народ.
Предложение внес Фемистокл, сын Неокла, из дома Фреаррии. Город вверить Афине, покровительнице Афин, и всем другим богам, дабы они охраняли и защищали от варвара страну. Сами же афиняне и ксены живущие в Афинах, пусть перевезут детей и женщин в Трезену (под покровительство Питфея), архагета страны. А стариков и имущество пусть перевезут на Саламин. Казначеи и жрицы пусть остаются на Акрополе, охраняя имущество богов. Все остальные афиняне и ксены, достигшие совершеннолетия, пусть взойдут на снаряженные двести кораблей и сражаются против варвара за свободу свою и других эллинов ...».
Постановление было принято и выполнено. «Когда город уезжал на кораблях, –сообщает Плутарх, – это зрелище внушало одним жалость, другим – удивление по поводу такого мужества: семьи свои афиняне провожали в другое место, а сами, не уступая воплям, слезам и объятиям родителей, переправлялись на другой остров. Однако многие жители, которых по причине старости оставляли в городе, возбуждали глубокое сострадание. Какое-то трогательное впечатление производили сжившиеся с человеком домашние животные, которые с жалобным воем бегали около своих кормильцев, садившихся на корабли. Между прочим, собака Ксантиппа, отца Перикла, как рассказывают, не перенеся разлуки с ним, прыгнула в море и, плывя подле его триеры, вышла на берег Саламина и тотчас от изнеможения умерла. Там, где показывают и доныне памятник, называемый «Киноссема», говорят, и находится ее могила» (Фемистокл, X).
86
Памятника «Олимпосема», под которым лежали бы останки олимпийского ритуала, не показывают, но в сущности Олимп, подобно собаке Ксантиппа, доплыл с афинянами только до Саламина и похоронен там под клич, увековеченный Эсхилом в «Персах»:
Вперед, сыны Эллады!
Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за все!
Вернувшись на разграбленную и оскверненную варварами землю афиняне сначала под давлением обстоятельств пустили гробницы предков и богов отцовских храмы на стены, а затем, не переводя дыхания, двинулись в новую жизнь. И если переправляли имущество и стариков на Саламин, детей и жен – в Трезену и садились на триеры «воевать перса» земледельцы, кузнецы, плотники, хранители отцовских ремесел, то вернулись в город, построили новый ритуал и подняли Афины до состояния высшего расцвета уже просто дельцы – люди, которым безразличен конкретный состав дела, важно лишь, чтобы это было «полезное для жизни» дело. Срыв преемственности был полным, афиняне никогда уже не смогли вернуться к прежнему ритуалу, а по их примеру и под их давлением другие города также начали быстро усваивать способы извлечения средств к жизни из деятельности вообще.
3. Теоретическое отчуждение
Найденные на почве деятельности, а не в области духа или родового мышления новые основания устойчивости – документ, который фиксирует договорные отношения, и монета, которая сочленяет спрос и практическую деятельность с одновременным измерением того и другого в универсальной шкале ценностей, позволяли отказаться от олимпийского именного ключа и на любом из этих оснований выработать ключ новой. Вместе с тем документ и монета занимают и по отношению к олимпийскому ключу, и по отношению к новому ритуалу, и по отношению к реальным субъектам деятельности принципиально различные положения: документ, омертвленное в законе слово, лежит в основе ритуала как гарант его всеобщей целостности, близкой по функции к построенной на кровно-родственных связях системе олимпийских имен, тогда как монета, хотя она и выступает единицей универсальной шкалы ценностей, в реальном своем функционировании локализована скорее по механизмам обновления ритуала и к тому же закрыта от наблюдений делом, которое отдано на откуп рабству.
Даже независимо от последнего обстоятельства пройти к осознанию процесса ценообразования и связанного с ним механизма обновления было бы невозможно, не осознав предварительно роли и смысла стабильной стороны нового ритуала. От Олимпа к «Капиталу» нет каких-либо тропок и обходных путей, которые позволяли бы, не срываясь в пропасть «нулевых отметок», осознать процессы обновления без предварительного уяснения того, что именно и в каком смысле доступно обновлению, а что остается инерционным моментом и обеспечивает преемственность процессов изменения.
87
С этой точки зрения реально возникающие в античную эпоху формы критики Олимпа, их явное тяготение к «слову» и умопостижению, сравнительно поздний, не ранее Аристотеля, выход к механизму ценообразования с последующей резкой перекристаллизацией олимпийского космоса в систему «христианского миропорядка», выглядят и формами и последовательностью естественными, даже необходимыми: каждый последующий шаг или, по более привычной для философа терминологии, исторический момент этого движения предполагает уже совершенными все предыдущие шаги. И хотя было бы явным насилием над фактами утверждать, что все в этом движении столь же гладко и закономерно, как в переходе от желудя к дубу, многие отходы этого процесса (тропы скептиков, аргументы атомистов от ритуала, диалектика гармонии и меры Гераклита и т.д.) будут в свое время подобраны и употреблены в дело, в целом процесс все же предстает как насыщенная логической структурой история в духе Гегеля. И