Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

160

Из этого положения следует множество выводов, в том числе и практических, связанных с отношением к различным областям деятельности. Мы можем, например, утверждать, что вся деятельность ритуального типа с константой, равной единице, может быть в принципе омертвлена в функциональном определении и при некоторых условиях передана машине. Эта деятельность не содержит творческого момента, стабильна и неспособна к саморазвитию, может меняться лишь чисто внешним способом за счет замены одних составляющих другими с помощью каких-то внешних сил. Деятельность с константой больше единицы в принципе невыразима функциональным определением, включает случай, роль которого возрастает вместе с ростом значений константы, и продукты такой деятельности не обладают свойством качественной идентичности, суть мутации, которые в идентичных условиях среды будут вести себя по-разному. В биологии это свойство мутаций использовано для обновления – приспособления к среде.

В социальном общении деятельность с высокими значениями константы используется в процессах информации и в процессах обновления ритуальной деятельности, повсюду принимая форму членораздельности – объединения и фиксаций в новую связь элементов, которые никогда прежде не объединялись. В информативных процессах линейного типа, в речи и письме, в основе построения таких связей лежит принцип падения энтропии в процессе движения по различениям, т.е. принцип шагового становления нового качества-смысла. В науке тот же, по своей структуре процесс разбит, похоже, на два этапа. Чистая наука готовит прикладную членораздельность, создает ее словарь – набор отмеченных на объективную истинность различений, выведенных на общедоступный уровень публикации. И лишь в прикладной науке возникает процесс связи этих различений в причины, порождающие устойчивое и социально полезное качество с константой, приведенной к единице.

Частным, но актуальным выводом из полигенетической модели был бы тот, что любая попытка перенести методы и структуры деятельности из области с фиксированным значением константы на область с более высоким значением могла бы привести лишь к одному – к уподоблению областей деятельности по нижнему значению константы. В этом смысле основной теоретический просчет отчаянных кибернетиков, как и машинных переводчиков, и тех, кто мечтает решить проблему информации машинными методами, состоит в том, что, ориентируясь на продукт науки, в котором константа приведена к единице или к близким значениям, они пытаются с той же мерой определенности формализовать области с болеевысоким значением константы. При этом возникают различные модификации комплекса Архимеда: всегда не хватает какой-то ничтожной «точки опоры», чтобы сдвинуть с места и заставить работать формальный механизм: недостает головы человека – опоры всех опор. Теоретическая ценность таких исследований бесспорна: без них невозможно выявить границы формализации, расположение уровней, на которых константа порождения скачкообразно меняет значения; но ожидать практических результатов приходится здесь не непосредственно в области исследований, а в других областях, где многие из обнаруженных эффектов могут приобрести практический смысл. Прежде всего это относится к области администрирования и управления, которую исследования

---

161
по структуре творческой деятельности могут перевести из привычного для этой области состояния «не ведаем, что творим» в состояние более осознанное и квалифицированное.

---

4. Наука и социальность

В этом последнем разделе нам предстоит рассмотреть с учетом сказанного ранее крайне острые и актуальные для современного мира проблемы государства и человека в условиях научно-технического прогресса. Здесь, как и по другим вопросам, существует огромная литература и не меньшее разнообразие точек зрений. Проблемы государства и человека представляются нам центральными и требующими обсуждения по двум причинам. Во-первых, государство, можно даже сказать национальное государство, и человек образуют в современном типе социальности основные моменты устойчивости, и реально складывающийся ритуал, социальная определенность, ориентирован как на удовлетворение потребностей человека, так и в не меньшей степени на удовлетворение нужд национального государства – социального института, который живет среди других таких же институтов и волею научно-технического прогресса вовлечен сегодня в древнюю и опасную игру с ноголомной веревочкой, правила которой становятся все более жесткими.

С другой стороны, и человек и государство – основные социальные партнеры науки, обеспечивающиеее деятельность и поэтому выступающие условиями ее существования и развития как социального института. При этом, естественно, между наукой, государством и человеком возникает связь отношения, связь зависимости институтов друг от друга, в древнюю и опасную игру с зависимости ко при хотя структура и состав этих связей будут крайне неоднородными.

Национальному государству наука нужна как единственно надежный способ сохраниться и выжить на арене мирного сосуществования и соревнования систем. Без продуктов науки, поставленных на службу этим целям, шансы государства на сохранение падают, а в современных условиях отказ любого развитого государства от услуг науки был бы равносилен акту самоубийства. Вместе с тем цели, ради которых государству приходится содержать науку и налаживать с ней взаимоотношения накладывают как на деятельность самой науки, так и на деятельность фильтров отбора знания весьма специфические ограничения.

Науке национальное государство нужно постольку, поскольку государство обеспечивает ее потребности в кадрах, материальном оборудовании и средствах. И если ситуация изменится, появится на социальном горизонте другой институт наднационального или глобального характера, способный взять на себя исполнение этих функций, то наука вряд ли станет держаться за национальное государство с его ограниченными резервами. Но вот человек науке нужен уже не как один из возможных исполнителей каких-то определенных функций, а как неустранимое условие жизни: без человеческой способности мыслить, создавать и фиксировать связи новых идей наука существовать не может. В этих условиях, когда национальное государство вынуждено ради собственного сохранения содержать и опекать науку, а наука начинает тяготиться этой

---

162

опекой, критически посматривать на своего опекуна, развертывается основной кризис современного этапа научно-технической революции.

Наука и национальное государство. Наука, прежде всего естествознание, располагается в той части перехода-становления социально ценного знания, в которой идеологическое определение почти не чувствуется: оно возникает где-то на уровне выхода прикладных наук, даже после экономической селекции, имеющей разную силу, как для социалистического, так и для буржуазного государства. Поэтому многие процессы, явления и конфликты, ярко представленные в буржуазной науке, также будут иметь хотя и неполную, но ощутимую силу для науки в социалистическом обществе. Мирное сосуществование и соревнование систем происходит на общей арене, и соответствующие показатели, возвещающие миру о победах и поражениях, измерены в единой шкале ценностей, к которой идеология имеет весьма косвенное отношение. Спорить здесь приходится аргументами, убедительными для обеих сторон, поэтому в названии параграфа и не указана прописка государства по тому или иному лагерю.

Если обратиться к истории, то здесь зависимость науки от государства на первых шагах ее становления и развития выглядит самоочевидной. Правда, современные историки науки, разделяя этапы научного развития на «малую» и «большую» науку, довольно настойчиво проводят мысль о том, что-де в эпоху «малой науки» государство лишь терпело научную деятельность, не вмешиваясь в нее, не подавляя академических свобод и даже «свободу морей», т.е. право ученого самому определять, в каком государстве ему жить и работать. Кинг, например, пишет: «Свобода морей в науке, как ее продемонстрировал еще Гемфри Дэви своим знаменитым визитом в Париж во времена наполеоновских войн, считалась естественной и признавалась правительствами не столько, вероятно, из чувства уважения к науке, сколько из безразличия к характеру ее деятельности, которая казалась далекой от практических дел и поэтому безвредной»¹³⁵. Нам кажется, что этот взгляд во многом уже продукт современного состояния дел, когда наука в своих отношениях к государству стремится выбросить из памяти кое-какие факты и взять на себя поменьше

моральных обязательств перед государством. В действительности же дело происходило не совсем так. Национальные академии, в том числе и Королевское общество, учреждались не без ведома и материальной поддержки государств, а если говорить о случаях, когда науку, подобно картофелю, насаждали в странах, где до этого не было никакой науки, то роль национального государства и национальной экономики оказывалась в процессе возникновения науки решающей. В Японии, например, прежде чем внедрять науку, пришлось построить государственные верфи и металлургический завод (1861г.), организовать информационные центры и реорганизовать систему просвещения (1861–1869), ввести всеобщее обязательное образование (1872 г.), пригласить иностранных ученых (1870–1873 гг.), только после этого создалось положение, о котором Прайс пишет: «...рост начался не сразу: была задержка примерно на 20 лет, пока готовилось второе поколение. Важным моментом следует считать то, что устойчивая научная ситуация возникла только с поколением собственных физиков, которое целиком было подготовлено силами самой страны. И все же картина остается неполной.

---

163

Мы опустили тот важный факт, что начальное и среднее образование проходило через те же кризисы и в те же даты. Мы пренебрегли и тем первейшей важности моментом, что самой трудной проблемой был выбор языка обучения. До второго поколении оно вообще не могла вестись на родном языке, а после этого потребовалось еще создать новые словари и терминологию»¹³⁶.

Вряд ли в этих условиях можно говорить о независимом от государства, «чистом» возникновении науки. Обращает на себя внимание и тот факт, что возникающая наука оказывается теснейшими узами связанной с производством, и если в Европе наука первоначально пробовала свои силы в механике, обслуживая нужды возникающего машинного производства, то вот в Японии и в других странах дело вовсе не обязательно начиналось с механики. В докладе XI конгрессу историков науки в Варшаве (1865 г.) Танака говорил о начальном периоде: «Исследования этого периода, хотя и несовершенные, были в своем большинстве направлены на решение практических проблем, что создавало базу для развития в дальнейшем истинно научных исследований... Сейсмологические наблюдения в области физики, которые играют большую роль в повседневной жизни Японии, повели к углубленному изучению геофизики, что, в свою очередь, развивало научное изучение магнетизма... Научная литература по химии была в то время почти исключительно посвящена химическим ингредиентам минералов, продуктов питания, почв, удобрений и т.д. К концу периода появляется ряд теоретических работ по органической, неорганической и даже физической химии»¹³⁷.

Связь возникающей науки с национальным и всегда специфичным производством показывает, что хотя наука и может «взорваться в вакууме», но существовать в вакууме она не может. Ей нужна опора, корни в практике. В этом двойственность науки, необходимость национального её возникновения, и ее нам нужно взять на заметку: методы и результаты науки универсальны, имеют равную силу для всех времен и мест земного шара, но ее приложения, а ими и сильна наука, конкретны, требуют не производства «вообще, а вполне определенного производства и вполне определенного ритуала, как они исторически сложились в той или иной стране. Поэтому пустить корни наука может лишь на конкретной технологической почве, а сам состав возникающей науки, которая намерена стать источником нестабильности и обновления данного ритуала, во многом будет зависеть от сложившейся формы производства.

---