Файл: ПОНЯТИЕ И СТАНОВЛЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА.doc

Принципы подобной ответственности были включены в Орлеанское Постановление, выпущенное французским королем Карлом VII в 1439 г., в указы, выпущенные королем Фердинандом Венгерским в 1526 г., императором Максимилианом II в 1570 г. (гуманитарные правила установлены в статьях 8 и 9) и королем Швеции в 1621 г. Статья 100 Военного Уложения, утвержденного Густавом II Адольфом, устанавливает, в частности, что никто не должен «тиранствовать над любыми священнослужителем, старыми людьми (мужчинами или женщинами), сумасшедшими и детьми»[33].

Подобная же ответственность предусматривалась в ряде отечественных правовых актов. Так, юрисдикция воеводских судов и судов полковых судей, действовавших на основе Устава ратных, пушкарских и иных дел (1621) распространялась в том числе на ограбления церквей, занятие их на постой, разорение мельниц. Согласно Соборному уложению царя Алексея Михайловича (1649), к преступлениям, совершаемым во время военных действий, относились преступления против местных жителей на занятых у неприятеля территориях, в том числе причинение им убытков при покупке припасов, потрава хлеба и употребление его в корм лошадям. «Артикулом воинским» Петра I предусматривалась уголовная ответственность за ограбление и разрушение церквей и больниц, убийство и причинение «обид» женщинам, детям, священникам и старикам, причинение убытков со стороны постояльца хозяину дома и членам его семьи, нанесение им побоев и оскорблений, разрушение строений, дворов, порча огородов, потрава посевов и т.п.[34]

Первый случай «международного» судебного преследования за военные преступления историки права усматривают в Решении специального трибунала Священной Римской Империи 1474 г. по делу Петера фон Хагенбаха. Хагенбах был признан коллегией из двадцати восьми судей, представлявших союзнические государства, виновным в убийстве, изнасиловании и других преступлениях «против закона Божеского и человеческого», которые «он, как рыцарь, имел обязанность предотвратить». По приговору Суда обвиняемый был лишен рыцарства и казнен.

Карл Смелый, Герцог Бургундии (1433-1477), утвердил Петера фон Хагенбаха наместником укрепленного города Брейсах на Верхнем Рейне. С целью подавления воли к сопротивлению, наместник создал в городе атмосферу террора. Убийства, изнасилования, незаконное налогообложение и произвольная конфискация частной собственности стали универсальными методами управления, приведшими к значительному сокращению численности населения. Подобные же действия совершались и против жителей соседних территорий, в том числе швейцарских торговцев на их пути к ярмарке Франкфурта. Коалиция (Австрия, Франция, Берн и города Верхнего Рейна) блокировала Брейсах и в 1477 году разгромила войска наемников Петера фон Хагенбаха. После пленения Хогенбаха эрцгерцог Австрии, под чьим командованием освобождался Брейсах, установил специальный суд, состоящий из 28 судей – представителей Коалиции стран и городов. На суде Эрцгерцог выступил в качестве истца и обвинил Петера фон Хагенбаха в том, что он своими действиями «втоптал в грязь законы Божеские и человеческие». Более конкретно, ответчик был обвинен в организации убийств, изнасилований и лжесвидетельстве. Были представлены факты, когда наемники, подчиненные подсудимому, убивали мужчин в тех домах, где они останавливались, и по своей прихоти расправлялись с  женщинами и детьми. Защита построила свои доводы на обязанности обвиняемого в исполнении приказа и заявила, что «Сэр Петер фон Хагенбах не может признавать иного судью и господина, кроме герцога Бургундского», чьи приказы и распоряжения он оспаривать не мог. Обвинение утверждало, что исполнитель только исполнителем не бывает и сам принимает решения. Это основное соображение подтверждалось тем, что сам герцог приказами о назначении Петера фон Хагенбаха дал ему неограниченные полномочия, признавая post factum «все, что делается от его имени». Обвиняемый просил об отсрочке, чтобы затребовать подтверждение от герцога Бургундского, но суд отказал ему в ходатайстве, поскольку преступления ответчика уже были установлены вне сомнения. В итоге суд определил, что обвиняемый виновен, и лишил его звания рыцаря, отменяя тем самым своеобразный иммунитет от наказания[35].

Однако это решение следует считать нехарактерным для своего времени исключением: в абсолютном большинстве случаев на протяжении человеческой истории такие действия оставались безнаказанными или даже рассматривались как «законное право победителя».

Появление дефиниции военных преступлений как класса международного преступления следует отнести ко второй половине XIX века. Оно стало следствием кодификации «законов войны» сначала в национальном, а затем и в международном праве.

Так, статья 44 Кодекса Либера (Инструкции полевым войскам Северо-Американских Соединенных Штатов, составленные профессором права Колумбийского университета Фрэнсисом Либером и опубликованные в Общем приказе № 100 президента Авраама Линкольна, Вашингтон, 24 апреля 1863 г.) гласит, что «всякое бессмысленное насилие, совершаемое против жителей в оккупированной стране, уничтожение собственности, <...> всякое ограбление, мародерство или дезертирство <...> и всякое насилие, истязание, искалечение или убийство таких жителей» являются наказуемыми. В Статье 47 определено, что «преступления подлежат наказанию всеми установленными санкциями»; согласно санкции за «поджег, убийство, искалечение, нападение и ограбление на дороге, кражу, кражу со взломом, мошенничество, подлог и насилие», преступления, совершенные американским солдатом на территории противника, рассматриваются, как если бы они произошли «дома».

Лица, обвинявшиеся в таких преступлениях, могли быть наказаны не только судами их собственного государства (по принципу гражданства преступника), но и судами противника (по принципу гражданства жертвы). Конец XIX и начало XX века демонстрируют целый ряд таких судебных процессов, в которых проявились обе эти тенденции[36]. Следует однако отметить, что перед судами, как правило, представали преступники очень невысокого ранга.

Первые призывы основать международный трибунал для уголовного преследования лиц, виновных в совершении массовых тяжких преступлений во время военных действий, прозвучали в 1872 году из уст основателя Международного Комитета Красного Креста Густава Муанье в связи со злодеяниями, совершенными в ходе франко-прусской войны[37]. Основанная на доктрине абсолютного суверенитета, позиция государств по этому вопросу не позволила тогда реализовать эти поистине пророческие идеи. Однако, по мере развития практики международных соглашений, в особенности после кодификации «законов и обычаев войны» в ходе Гаагских мирных конференций 1899 и 1907 гг., вопрос и о международном преследовании их серьезных нарушений, а также о привлечении к ответственности высших должностных лиц, ответственных за эти нарушения, начал ставиться уже государствами.

Первая заметная попытка такого рода была предпринята после Первой мировой войны в  ходе Предварительной Мирной конференции 1919 года в Версале[38]. Созданная ей «Комиссия по вопросам ответственности авторов войн», состоявшая из пятнадцати видных юристов, должна была разрешить вопрос о том, существуют ли какие-либо основания для обвинения подданных Германии и ее союзников в нарушении международного права. Эта же комиссия составила первый подробный международный перечень военных преступлений. В отношении лиц, которые были названы Конференцией в качестве подозреваемых, Комиссия предварительно установила факт их виновности «в нарушении законов и обычаев войны и законов человечности». Члены комиссии заключили, что «они подлежат  уголовному преследованию»,  и предложили создать для этого международный трибунал[39]. Однако в тот исторический период данное предложение также осталось «благим намерением»: в результате дипломатических разногласий между союзниками данный судебный орган  создан не был, а Германия заявила о категорическом отказе в выдаче подозреваемых. Немецкий император Вильгельм II, который должен был предстать перед судом (будучи виновным в соответствии со статьей 227 Версальского договора «в тяжком оскорблении морали и нерушимости международных договоров»), получил убежище в Голландии. Нидерланды отказались выдать кайзера союзникам. В порядке компромисса немецкое руководство судило лиц, обвиняемых в совершении военных преступлений, Имперским Военным судом в Лейпциге[40]. Однако из нескольких сот подозреваемых, дела которых были переданы союзниками немецкой юстиции, осуждены были в итоге лишь несколько человек, а само наказание носило символический характер. Например, майор Стенгер, отдавший приказ об убийстве всех раненных на поле боя французских солдат, был признан виновным в причинении смерти через преступную халатность и приговорен к двум годам тюремного заключения[41]. Как пишет Роберт Крайер, наследие Лейпцига – это «опасение, что государство вряд ли будет активно преследовать своих подданных [обвиняемых в международных преступлениях] в своих собственных судах, и поэтому необходимы международный контроль или международное разбирательство, либо преследование судами другого государства»[42].

Военные преступления впервые подверглись международному судебному преследованию лишь в Нюрнберге[43]. Судьи Нюрнберга отметили, что запрещение военных преступлений было частью обычного международного права уже в 1907 г. Нюрнбергский и Токийский трибуналы, а также издание державами-победительницами Закона Контрольного Совета № 10, дали существенный толчок для преследования военных преступников национальными судами. В связи с этим рядом государств были приняты соответствующие внутренние законы. Однако следует признать, что до новейшего периода этот законодательный потенциал, за редчайшим исключением, использовался только против лиц, совершивших военные преступления в период Второй мировой войны. Еще одной существенной особенностью «постнюрнбергского» этапа было то, что дефиниция военного преступления применялась только к нарушениям, совершенным в ходе международных вооруженных конфликтов.

Началом новейшего периода развития международного уголовного права послужило учреждение и деятельность двух Специальных международных трибуналов ООН: в 1993 г. по бывшей Югославии и в 1994 г. по Руанде. Важнейшим последствием этого этапа стало распространение дефиниции военного преступления на деяния, совершенные во время вооруженного конфликта немеждународного характера, и реальное судебное преследование лиц, совершивших такие преступления. Деятельность данных трибуналов дала мощный толчок к преследованию военных и иных международных преступлений национальными судами.

В настоящее время под военными преступлениями понимаются деяния, совершенные в ходе вооруженного конфликта как международного, так и немеждународного характера, являющиеся серьезными нарушениями норм  гуманитарного права, вызывающие серьезные последствия для жертв и влекущие, по международному праву, индивидуальную уголовную ответственность (развернутое определение военного преступления см. в разделе 10.1).

3.3.2 Возникновение и развитие доктрины преступления против человечности

Упоминание о «законах человечности» как источнике «начал международного права», определяющих поведение представителей воюющих сторон, содержится уже в поправке Мартенса, принятой Брюссельской конференцией 1874 года и повторенной в Преамбуле к Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны 1907 года.  По мнению Шерифа Бассиони, эту Преамбулу можно считать юридическим основанием для криминализации преступлений против человечности[44].

Непосредственно термин «преступление против человечности» впервые был использован в 1915 году в объединенной декларации правительств Франции, Великобритании и России, которая осудила резню более чем миллиона армян, предпринятую по распоряжению турецкого правительства. В частности, в декларации говорилось: «Ввиду этих новых преступлений Турции против человечности и цивилизации, Союзнические правительства публично заявляют Высокой Оттоманской Порте, что они будут считать лично ответственными за эти преступления всех членов Оттоманского правительства и тех из ее агентов, которые вовлечены в эту резню»[45]. В первоначальном тексте, подготовленном российским министром иностранных дел Сергеем Дмитриевичем Сазоновым, содержалась фраза о преступлениях «против христианства и цивилизации». Однако глава французского министерства иностранных дел Делассе, справедливо опасаясь, что отсылка лишь к христианству может быть воспринята мусульманами, населяющими колонии, как знак предвзятого к ним отношения, предложил термин «преступления против человечности». Это предложение было принято и вошло в окончательный текст[46].

Термин «преступления против человечности» употреблялся в последующих заявлениях государств, касающихся Первой мировой войны. По предложению «Комиссии по вопросам ответственности авторов войн» (1919 г.) юрисдикция планировавшегося на Версальской конференции 1919 года международного трибунала должна была охватывать «преступления против человечности». Однако представители США парализовали это решение. Они заявили, что «если законы и обычаи войны являются неизменным стандартом, который мы черпаем в авторитетных исследованиях по праву и международной практике, то представление о законах и принципах человечности у каждого свое, поэтому их надо исключить из предмета судебного рассмотрения, даже при отсутствии иных к этому оснований, особенно если речь идет о суде, на который возложено применение норм уголовного права»[47].

Первым международным инструментом кодификации преступлений против человечности стал Устав Нюрнбергского трибунала[48]. Решение предоставить Международному военному трибуналу юрисдикцию по таким преступлениям «следовало из решения союзников не ограничить их карательные полномочия преследованием тех, кто совершил военные преступления в традиционном смысле, но распространить их и на лиц, которые совершили другие тяжкие преступления, находящиеся вне диапазона традиционных военных преступлений, где жертва не имела гражданства или имела то же гражданство, что и преступник»[49].

Во время Второй мировой войны некоторые из наиболее отвратительных зверств, совершенных нацистами, не были прямо запрещены традиционным международным правом. «Законы войны запрещали только те нарушения, которые были направлены против противника и вражеского гражданского населения, тогда как немцы совершили жестокости также по политическому и расовому признакам против их собственных граждан: евреев, членов профсоюзов, социал-демократов, коммунистов, цыган, членов Церкви. Кроме того, в 1945 году такие действия, как простое преследование по политическим или расовым мотивам, не были запрещены, даже если совершались против гражданских лиц оккупированных территорий»[50].

Учитывая это, ст. 6(с) Устава Международного военного трибунала была сформулирована следующим образом:

«преступления против человечности, а именно: убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении любого гражданского населения до или во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам в целях осуществления или в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции Трибунала, независимо от того, являлись ли эти действия нарушением внутреннего права страны, где они были совершены, или нет».

Термин «против любого гражданского населения» подчеркивает, что преступления против человечности могут совершаться как против иностранных подданных, так и против собственных граждан и лиц без гражданства.

Таким образом, в Нюрнберге были определены основные черты дефиниции преступлений против человечности, отличающие их от традиционного понятия военных преступлений — а именно то, что они могут совершаться против «любого» гражданского населения, и то, что они совершаются в широком масштабе.

В отличие от преступления агрессии и военных преступлений, Нюрнбергский трибунал не рассматривал подробно вопрос о законности включения преступлений против человечности в его Устав, т.е. о существовании запрещения совершения такого рода преступлений в обычном международном праве на момент их совершения нацистскими преступниками. Он лишь отметил, что «с начала войны в 1939 году военные преступления были совершены в обширном масштабе и являлись также преступлениями против человечности»[51]. Таким образом, включение преступлений против человечности в Лондонский статут было оправдано их отношением к военным преступлениям, общепринятая природа запрещения которых была установлена, и предназначалось для заполнения пробелов их традиционного определения[52]. Дополнительно судьи Нюрнберга отметили, что в отношении применяемого права Устав является «решающим» источником права, связывающим Трибунал, и что включение в его текст преступлений против человечности «отражает состояние международного права на момент его [Трибунала] существования и, в этом смысле, – самостоятельный вклад [Трибунала] в международное право»[53].

Рассуждая о том, почему до 1945 года преступления против человечности не были явно предусмотрены международным правом, Шериф Бассиони указывает, что новые законы зачастую просто являются ответом на такие проблемы, вероятность возникновения которых ранее невозможно было вообразить. Обращаясь к событиям 1932-1945 гг., он пишет: «Факты, которые положили начало «преступлениям против человечности», были столь непредвиденно варварскими и столь значительными, что никакой определенной положительной [нормы] международного права, определенно покрывающей все ужасные деяния, которые были совершены в этот период времени нацистским режимом, не существовало. Просто это была ситуация, когда факты вышли за пределы того, что установило международное право. Вследствие того, что они были столь очевидно незаконны по своей природе, закон просто не упоминал такие злодеяния определенно. Действительно, закон редко ожидает невероятного»[54].

Комментируя это мнение, Якоб Реймер указывает: «Хотя послевоенное международное право того времени определенно не покрывало ранее невероятные события, такие как Холокост, все же это не было первым случаем массовых злодеяний. Это было однако первым случаем, когда у нескольких стран появилась политическая воля и возможность объединить усилия для развития международного права в этом направлении»[55].