Файл: ПОНЯТИЕ И СТАНОВЛЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА.doc

Началом подлинного перелома в решении проблемы избирательности международного уголовного правосудия можно считать учреждение Международного уголовного суда, юрисдикцию которого к настоящему моменту признали уже 105 государств, включая двух постоянных членов Совета Безопасности ООН – Францию и Великобританию (что полтора десятка лет назад представлялось г-ну Голдстоуну совершенно немыслимым). Однако думается, что такой перелом можно будет считать состоявшимся только после того, как Римский статут будет ратифицирован как минимум Соединенными Штатами и Россией. Но даже если предположить, что в ближайшее время МУС получит подлинно всемирное признание (до чего, на самом деле, еще очень далеко), сохранится проблема временной юрисдикции. Международный уголовный суд уполномочен рассматривать преступления, совершенные лишь начиная с 1 июля 2002 года. Проблема наказания за предшествующие этой дате злодеяния, не «покрытые» юрисдикцией других международных судов, остается нерешенной и будет будоражить совесть человечества по крайней мере до тех пор, пока не умрут их последние жертвы.

Некоторый вклад в решение данной проблемы в последние годы начали вносить национальные суды государств, обладающих развитым законодательством об универсальной юрисдикции. Примером является осуждение испанским судом аргентинского военного офицера Адольфо Шилинго за преступления против человечности, совершенные им в Латинской Америке 1978 году, а также другие дела, рассматриваемые в Испании, включая дело о геноциде в Тибете. Однако такие решения – пока лишь капля в море безнаказанности. К тому же возможности универсальной юрисдикции национальных судов все еще очень серьезно ограничены.

[1]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 535.

[2]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 534-565.

[3]   Schwarzenberger, 1950, p. 263.

[4]   Bhuta.

[5]   Cassese, 2003, p. 15.

[6]   Там же, p. 16.

[7]   Тиунов, Игнатенко, 2006, с. 50.

[8]   Pierre-Marie Dupuy, 2002, p. 1085-1086.

[9]   Ramer.

[10] Нюрнбергский процесс, 1968, с. 368.

[11] Там же.

[12] Pierre-Marie Dupuy, 2002, p. 1086.

[13] Правовая защита во время войны, 2008, с. 364-365.

[14] МТБЮ. Решение Судебной камеры по делу Делалича и др. от 16 ноября 1998 г.. пар. 404.

[15] Cassese, 2003, p. 19.

[16] Там же, p. 19.

[17] Там же, p. 16.

[18]        Там же, p. 22.

[19]        Там же, p. 20-21.

[20] Головистикова, Дмитриев, 2005, с. 374.

[21] Михайлов, 2006, с. 136.

[22] Cassese, 2003, p. raquo;, которое не охватывает всей меры его преступного поведения. 31.

[23] Михайлов, 2006, с. 137.

[24] Cassese, 2003, p. 136.

[25raquo;] МТБЮ. Решение Судебной камеры по делу Делалича и др. от 16 ноября 1998 г., пар. 405.

[26] Manuel Jaén Vallejo, 2006, p. 29-30.

[27] Cassese, 2003, p. 139.

[28] Там же, p. 139.

[29] ЕСПЧ. Решения по делу Стрелец, Кесслер и Кренц (Streletz, Kessler and Krenz) против Германии и К. против Германии (жалобы №34044/96, 35532/97 и 44801/98) от 22 марта 2001 г. || www.menschenrechte.ac.at/orig/01_2/Streletz.pdf. Трое первых заявителей являлись высокопоставленными должностными лицами ГДР — заместителем министра обороны, министром обороны и председателем Государственного Совета соответственно. Четвертый заявитель был пограничником. Все четверо были осуждены судами ФРГ после объединения Германии 3 сентября 1990 г. согласно Уголовному кодексу ГДР, а затем Уголовному кодексу ФРГ, который предполагал более мягкое наказание. Первые три заявителя были приговорены соответственно к пяти с половиной, семи с половиной и шести с половиной годам лишения свободы за преднамеренное убийство в качестве соучастников на том основании, что через их участие в принятии высшей властью ГДР (Национальный Совет Обороны и Политбюро) решений, касающихся режима действий пограничников и полицейских, они были ответственны за гибель многих людей, которые пытались бежать из страны между 1971 и 1989 гг., и по которым открывался огонь на поражение. К. Был приговорен к одному году десяти месяцам лишения свободы за умышленное убийство на том основании, что используя огнестрельное оружие, он причинил в 1972 г. смерть человеку, который пытался бежать через границу. ЕСПЧ рассматривал дело в составе Большой палаты из семнадцати Судей. Заявители настаивали, что их действия в момент совершения не являлись преступлением в соответствии с законодательством ГДР (заявители указывали на Закон о полиции и Закон о государственной границе) или международным правом, и, таким образом, их осуждение нарушило параграф 1 статьи 7 Конвенции (nulla poena). Они также ссылались на статью 1 (уважение прав человека) и параграф 2 статьи 2 (исключительные случаи, в которых может быть оправдано нарушение права на жизнь). Суд отметил, что его задача заключалась в том, чтобы определить, представляли ли действия заявителей в момент их совершения преступления, определенные с достаточной доступностью и предсказуемостью законодательством ГДР или международным правом. Суд указал, что государственная практика ГДР заключалась в том, чтобы защитить границы «любой ценой» в целях сохранения существования государства, которое было под угрозой из-за массового исхода его собственного населения. Однако, по мнению Судей, ссылка на государственную практику имеет ограниченное значение ввиду того, что принцип необходимости сохранения человеческой жизни был закреплен в Конституции и законодательстве ГДР, а также на международном уровне — как наивысшая ценность в иерархии прав человека. Суд счел, что огромная пропасть между законодательством и практикой ГДР была в значительной степени следствием деятельности самих первых трех заявителей. Ввиду высоких постов, которые они занимали в государственном аппарате, невозможно предположить, чтобы они ничего не знали о Конституции и законодательстве ГДР, международных обязательствах этого государства и критике его пограничного режима, которая высказывалась на международном уровне. Сами заявители ответственны за осуществление и сохранение этого режима путем публикации секретных приказов и инструкций, которые предписывали применение огнестрельного оружия в манере, противоречащей официально опубликованным законам. Заявители, таким образом, несут прямую ответственность за ситуацию, которая сложилась на границе двух немецких государств с начала 1960-х гг. до падения Берлинской стены в 1989 г. В отношении К. Суд заявил, что даже обычный военнослужащий не может оправдать свое поведение слепым подчинением приказу, которые нарушали не только внутренние правовые принципы ГДР, но и международно-признанные права человека. Даже несмотря на то, что заявитель находился во время совершения преступления в особенно сложной ситуации, политическая обстановка того времени и соответствующие приказы не могут оправдать открытие огня по безоружным людям, которые просто пытаются покинуть страну. Суд пришел к выводу, что приказы и инструкции, противоречащие Конституции и международно-правовым обязательствам страны в области прав человека не могут рассматриваться в качестве «закона» в смысле ст. 7 Конвенции. Принимая во внимание указанные обстоятельства, Суд счел, что на момент совершения заявителями действий, являющихся предметом рассмотрения, они представляли собой преступления, определенные с достаточной степенью доступности и предсказуемости в праве ГДР и международном праве в области защиты прав человека.

Состав международного преступления

6.1. Определение состава преступления

В теории уголовного права под составом преступления подразумевается набор признаков, позволяющих оценить конкретное деяние как преступное. Если преступление является актом человеческого поведения, то состав преступления – это способ его законодательного описания путем выделения образующих его частей и элементов[1].

Каждое преступление, в том числе преступление по международному праву, требует наличия в его составе материального и психического элемента, то есть преступного деяния и определенной формы отношения преступника к данному деянию.

Для обозначения данных элементов (точнее, групп элементов) в различных национальных правовых системах используются различные понятия. Специальные международные трибуналы ООН часто употребляют латинские юридические термины: actus reus (дословно – виновный акт) и mens rea (дословно – виновное мнение). Российская и некоторые другие системы права оперируют понятием «объективная и субъективная сторона преступления». Эта терминология иногда используется и в практике международных трибуналов[2].

Кроме «классических» материального и психического элементов состав некоторых международных преступлений включает в себя так называемый контекстуальный элемент (контекстуальные обстоятельства), который неизвестен системам внутригосударственного уголовного права.

Подробное рассмотрение вопроса об объективном и субъективном элементах преступления, обсуждению которого посвящено огромное количество работ по общей теории уголовного права, выходит за рамки данной публикации. Поэтому здесь мы коснемся только самых общих соображений, применимых к проблеме ответственности за преступления по международному праву.

6.2. Объективный элемент преступления (ACTUS REUS)

Объективный или материальный элемент состава преступления, т.е. преступное деяние, может составлять как преступное действие, так и преступное упущение. Эквивалентом слову «упущение» (omission) в российском уголовном законодательстве является термин «бездействие». Однако, по нашему мнению, термин «упущение», используемый в соглашениях по международному гуманитарному праву, более адекватен, так как по смыслу он включает в себя не только бездействие, но и недостаточно неэффективное действие.

Лицо несет уголовную ответственность за бездействие (упущение) лишь в том случае, если существует правовая обязанность действовать? и невыполнение этого обязательства приводит к преступлению[3].

Преступное упущение может, например, выражаться:

• в отказе командира от мер, направленных на предотвращение или пресечение преступлений, совершаемых его подчиненными, или в недостаточно эффективных мерах, направленных на такое предотвращение или пресечение (ст. 86 Дополнительного протокола I к Женевским конвенциям);

• в необеспечении справедливого судебного разбирательства в отношении лица, задержанного в связи с вооруженным конфликтом (ст. 6 Дополнительного протокола II к Женевским конвенциям);

– в преднамеренном оставлении раненных, больных, потерпевших кораблекрушение из числа личного состава вооруженных сил, ополчения, добровольческих отрядов противника, организованных движений сопротивления без медицинской помощи и ухода (ст. 12-13 Второй Женевской конвенции);

– в непредоставлении продовольствия, медицинской помощи лицам, задержанным в связи с вооруженным конфликтом (ст. 5 Дополнительного протокола II к Женевским конвенциям);

– в непринятии мер, направленных на защиту женщин и детей от различных форм нападения (ст. 76-77 Дополнительного протокола I к Женевским конвенциям) и т.п.

6.3. Субъективный элемент преступления (MENS REA)

В российской юридической науке субъективная сторона преступления описывается как «элемент состава преступления, дающий представление о внутренних психических процессах, происходящих в сознании и воле лица, совершающего преступление, и характеризуется виной, мотивами, целью и эмоциями»[4]. Установление субъективного элемента состава преступления (который также именуют умственным, психическим или ментальным элементом) – обязательное условие для признания деяния преступным.

 «Объективное вменение» или признание преступлением невиновного причинения вреда, запрещено практически во всех цивилизованных уголовно-правовых системах мира. В этом состоит один из главнейших общих принципов уголовного права, именуемый обычно «принципом вины». Антонио Кассезе подчеркивает, что, как и в национальных юридических системах, поведения вопреки материальной норме международного права еще недостаточно для возникновения индивидуальной уголовной ответственности. Требуется также и психический элемент, который направлен на совершение преступления или связан с его совершением[5].

«Для вменения преступления по международному уголовному праву, – пишет российский юрист А.Г. Кибальник, – требуется установить определенное психическое состояние лица, совершающего это деяние (а в ряде случаев мотивацию и (или) целеполагание действий такого лица). В науке уголовного права такое психическое состояние, психические процессы получили определение «вина в совершении деяния». При этом надо заметить, что виновность как признак преступления означает не только сам факт наличия того или иного психического отношения к совершенному деянию, но и необходимость доказанности этого психического отношения при правоприменении»[6].

Статья 30 Римского Статута специально устанавливает:

«1. Если не предусмотрено иное, лицо подлежит уголовной ответственности и наказанию за преступление, подпадающее под юрисдикцию Суда, только в том случае, если по признакам, характеризующим объективную сторону, оно совершено намеренно и сознательно.

2. Для целей настоящей статьи, лицо имеет намерение в тех случаях, когда:

a) в отношении деяния, это лицо собирается совершить такое деяние;

b) в отношении последствия, это лицо собирается причинить это последствие или сознает, что оно наступит при обычном ходе событий.

3. Для целей настоящей статьи, «сознательно» означает с осознанием того, что обстоятельство существует или что последствие наступит при обычном ходе событий. «Знать» и «знание» должны толковаться соответствующим образом».

Практика специальных трибуналов придает большое значение установлению психического элемента и использует при этом терминологию, заимствованную из разных правовых систем. Системы общего (англосаксонского) права называют в числе форм вины преднамеренность, намерение, безрассудство и небрежность. Континентальные системы права используют близкие по значению (но не синонимичные) латинские юридические термины dolus specialis, dolus generalis, dolus directus, dolus eventualis. В российском уголовном праве выделяются умышленные преступления и преступления, совершенные по неосторожности. В свою очередь умышленные преступления подразделяются на преступления, совершенные по прямому[7] либо косвенному умыслу[8], а неосторожные преступления – на совершенные по легкомыслию либо небрежности[9]. Таким образом, термины российской уголовно-правовой систем в целом соотносятся с терминологией, употребляемой международными трибуналами (не считая «специального намерения», dolus specialis, которое прямо не предусмотрено в УК РФ и требуется при установлении ряда международных преступлений: геноцида, преступления против человечности в виде преследования, и терроризма).

Конкретный субъективный (психический) элемент меняется в зависимости от состава рассматриваемого преступления.

Ниже мы рассмотрим основные виды субъективного элемента состава международного преступления и понятия, имеющие важное значение для установления этого элемента:

6.3.1. Намерение

Намерение (англ. intention, лат. dolus) означает желание, нацеленное на достижение определенного результата (например, смерть гражданского лица или военнопленного, разрушение гражданского объекта и т.п.). Таким образом, данная форма вины соответствует термину «прямой умысел» российского уголовного права.

Намерение требуется для большинства международных преступлений. Антонио Кассезе иллюстрирует этот вид субъективного элемента следующим примером: «Я хочу убить гражданское лицо, поэтому я в него стреляю, и оно умирает в результате моего действия. Следовательно, я должен понести ответственность за это преступление. Или иначе: я думаю, что после моего выстрела оно мертво, но фактически оно не умерло. Оно умирает позже от переохлаждения, потому что его оставляют на холоде. Не имеет значения, что оно было убито не мною, потому что: (1) я желал, чтобы оно умерло (mens rea); и (2) оно умерло в результате моих действий (потому что этот человек не лежал бы мертвым, если бы не мои действия). Как правило, намерение должно быть связано только с определенным результатом (смерть жертвы), а не с определенным результатом, вызванным определенным поведением»[10].

При доказывании намерения суды обычно исходят из презумпции, в соответствии с которой любой человек, находящийся в здравом уме, намеревается достигнуть тех самых последствий, которые становятся естественным результатом его действий. Как подчеркивает Вильям Шабас, в основе этой презумпции лежит очевидное предположение, что люди, которые совершают действия или упущения, поступают намеренно, если отсутствуют признаки обратного. Таким образом, бремя доказывания того, что лицо фактически не намеревалось совершить инкриминируемый ему акт, лежит на обвиняемом[11].

Намерение, как правило, доказывается косвенными уликами, и прежде всего – поступками и словами самого обвиняемого.

В деле Йоханна Нейтза (Военный суд Канады, 1946 г.) обвиняемый ранил пленного канадского летчика, что привело к смерти жертвы. При обсуждении проблемы намерения обвиняемого Военный прокурор заявил: «Намерение не может быть установлено при помощи положительных доказательств, и, соответственно, выводится из откровенных действий. Свидетельство конкретных действий – чаще намного лучшее свидетельство, чем свидетельство самого человека, который, в конце концов, только один достоверно знает, что думает. Суд не может изучить ум, чтобы увидеть, что там происходит. Человек может категорически возражать относительно его намерений, но такие показания могут определяться человеческой слабостью или человеческим вероломством. В связи с этим намерение выводится из откровенного действия. Это простое применение принципа, что действия говорят громче, чем слова, и, я добавлю, зачастую и более правдиво. Это известный принцип права, что человек, как предполагают, желал наступления естественных последствий своих действий. Если один человек преднамеренно ударяет другого по голове топором, закон предполагает, что он намеревался убить другого. Точно так же, если один человек стреляет в другого, будет предполагаться намерение убить. <...> Если человек направляет оружие на другого и преднамеренно стреляет, предполагается, что он намеревается убить другого. Однако это – предполагаемый факт, который может быть опровергнут»[12].

<...>

В деле Горана Елисича МТБЮ с целью установить, имел ли обвиняемый намерение на геноцид, подробно проанализировала его высказывания, в которых, как показали свидетели, он сообщал жертвам о своем желании истребить всех мусульман или их существенную часть[13] (подробно см. об этом деле ниже, раздел).

Разновидностью намерения является преднамеренность, когда намерение участвовать в поведении, нарушающем материальную норму международного права, формируется прежде, чем такое поведение фактически осуществляется. Преднамеренность может быть элементом такого вида участия в международном преступлении, как его планирование[14].