В условиях, когда сила техники приобретает онтологическую самостоятельность и собственную рациональность, это становится опасным прежде всего для самого человека. Силовая парадигма организации пространства культуры в ситуации, когда эскалация силы не знает границ, способна «взорвать» любое пространство. При этом каждый силовой шаг на пути отвоевания новых границ чреват эффектом бумеранга со стороны природного Космоса. Когда вооруженный до зубов сверхсложной техникой человек-робот обретет способность тотального силового наступления на природу, она может ответить на это глобальным экологическим кризисом, который повергнет зарвавшегося «победителя» в прах. Об этом с самого начала предупреждал классик силовой политики К.Клаузевиц: «каждый из борющихся предписывает закон другому; происходит соревнование, которое теоретически должно было бы довести противников до крайностей»¹¹.

И вот эти крайности всерьез обозначились. В международных организациях на самых высоких политических уровнях признано, что эскалация гонки вооружений во многом определяется собственной логикой техники. Даже этапы сокращения вооружений необходимы в первую очередь для того, чтобы выйти в производстве на новые технологические уровни. Другими словами, необходимость технического прогресса обосновывается теперь самим прогрессом: «все равно не остановишь».

Раньше такая логика действовала только на кладбище — она примиряла человека со смертью. Теперь газеты во всех странах мира печатают материалы экспертов ООН, в которых сообщается настоящий приговор всему человечеству: в случае милитаризации космоса человечество утратит контроль над решениями о войне и мире. Между тем в космос продолжают взлетать спутники, выполняющие секретные военные задачи, а во всех развитых странах мира продолжает усиливаться космическое вооружение. Прав был В.Шкловский, предсказавший еще до эпохи НТР: «Вещи переродили человека, машины особенно. Человек умеет сейчас только их заводить, а там они идут дальше сами. Идут, идут и давят человека»¹².

Когда-то Г.Уэллс описал в своем знаменитом романе борьбу миров как столкновение жителей Земли с инопланетянами, но на самом деле подлинная борьба миров развернулась среди самих землян: как борьба технократов и гуманитариев, борьба искусственного и естественного. Что же происходит, когда сталкиваются две парадигмы организации пространства культуры — силовая, агрессивно-наступательная и гармоничная, коэволюционная?

На первый взгляд кажется, что силовая политика неизбежно угрожает разрушить тонкие гармоничные структуры пространства Земли, обрушив на них девятый вал всемирного потопа, агрессию разбушевавшегося Моря. Но есть еще одна стихия— стихия Огня, которая способна уберечь Землю от наступления Воды. Огонь, горящий в очаге Дома, у алтаря Храма, во все времена давал силы человеку Земли. И сегодня ответом на вызов современного технического мира может быть только воспламенение духа: «Этот бестелесный человеческий дух и есть сам Разум, или разумный Бог. Боги будете, сказано в Писании»¹³. Но хватит ли сил на такой ответ у современного человека Земли?

Вопросы для обсуждения и дискуссии

1. Каково эвристическое значение категории «иконография политического пространства» в глобалистике?

2. Как вы интерпретируете концепцию «циркуляции иконографии» Дж. Готтмана?

3. Согласны ли вы с гипотезой К.Шмитта, согласно которой иконографию пространства восточных цивилизаций определяет стихия Суши, а западных— стихия Моря?

5. Как вы можете объяснить влияние социокультурной идентичности на парадигму политического пространства?

6. Каким образом социокультурные импульсы цивилизаций Земли и Моря формируют архетипы пространственных конструкций? Почему Дом стал символом Суши, а Корабль — символом Моря?

7. Согласны ли вы, что сегодня подлинная борьба миров развернулась среди самих землян: как борьба технократов и гуманитариев, борьба искусственного и естественного? Каким вы видите итог столкновения двух парадигм организации пространства—силовой, агрессивно-наступательной и гармоничной, коэволюционной?

Сноски и примечания

¹ Gottman J. La Politique des Etats et Leur Geographic. P., 1981.

² Шмитт К. Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Земли и Моря // Основы геополитики. М.: Арктогея, 1997. С. 528.

³ Русские евразийцы использовали термин «месторазвитие», который достаточно близок к понятию «номос». Так, П.Н.Савицкий подчеркивал: «Россия-Евразия есть "месторазвитие", "единое целое", "географический индивидуум" — одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.п. "ландшафт"». Савицкий П.Н. Географический обзор России-Евразии // Мир России-Евразии. 1926. С. 232.

⁴ Шмшпт К. Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Земли и Моря//Основы геополитики. М.:Арктогея, 1997. С. 530

⁵ Гегель Г.В.Ф. Философия права // Сочинения. М.-Л., 1934. Т. 7. С. 256.

⁶ Панарин А. С. Восток—Запад: циклы большой истории // Новая Россия. 1998. № 1.С. 67.

⁷ Биотехнология. Вызов Церквям и обществу // Журнал Московской патриархии. 1990. № 12. С. 55.

⁸Гегель Г.В.Ф. Философия права// Сочинения. М.-Л., 1934. Т. 7. С. 69.

⁹ Зиновьев А. Сверхчеловек // Новая Россия. 1997. № 4. С. 80.

¹⁰ Тириар Ж. Сверхчеловеческий коммунизм // Основы геополитики. М.: Арктогея, 1997. С. 524.

¹¹ Клаузевиц К. О войне. М.: Логос, 1997. С. 37.

¹² Шкловский В.Б. Зоо или письма не о любви / / Избранные сочинения. 1961. Т. 1. С. 187.

¹³ Cyxoвo-Кобылин А.В. О единстве человечества во Вселенной // Русский космизм. М.: Наука, 1993. С. 63.

Глава 8 АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ КОНЦЕПЦИИ ПРОГРЕССА

8.1. Можно ли отказаться от идеи прогресса?

Мир все еще верит в прогресс, потому что единственной альтернативой будет всеобщее

С.Поллард

XX век ознаменовался таким количеством невиданных прежде катастроф — военных, политических, экологических, моральных,— что разочарование в идее прогресса стало повсеместным. Две мировые войны, унесшие миллионы жизней, кровавые диктатуры всех образцов — от фашизма до коммунизма, ядерные испытания, атомные бомбардировки и аварии на атомных станциях, наконец, постоянная угроза атомного уничтожения — вот далеко не полный перечень приобретений последнего столетия.

Неудивительно, что лейтмотивом XX века стала идея кризиса. Пессимистические взгляды на современное развитие преобладают не только в слаборазвитых, но и в процветающих странах. Средства массовой информации привычно оценивают международные события в терминах теории катастроф. Как отмечает Р.Хольтон, мы становимся свидетелями забавной ситуации «нормализации кризиса»¹. Социальные науки просто одержимы идеей кризиса, который усматривают везде и во всем. Если прежде ситуацию кризиса рассматривали как временное явление, то сейчас кризисные процессы «нормализовались». Многие ученые склонны рассматривать кризис как хронический, всеобщий и не предвидят его будущего ослабления: «социальный опыт все меньше становится частью героического эпоса и все больше — частью мыльной оперы... Одним из наиболее поразительных симптомов эпохи разговоров о кризисе и его нормализации является провал оптимистических повествований о социальных изменениях и исторической эволюции»².

Можно ли, вслед за Хольтоном, утверждать, что идея прогресса, которая определяла диалог цивилизаций в течение трех тысячелетий, сегодня потеряла свое эвристическое значение и мы должны теперь вести диалог в терминах теории катастроф? Такие попытки уже предпринимаются: достаточно вспомнить нашумевшую статью С.Хантингтона «Столкновение цивилизаций?», вокруг которой уже несколько лет ведется дискуссия.

Диалог цивилизаций—процесс рефлективный, и от того, как мы подходим к его оценке, во многом зависит его содержание в настоящем и будущем. Культурные коммуникации—необычная область реальности, которая формируется в зависимости от того, каким люди разных цивилизаций представляют содержание и направление общественных изменений, их будущее. Карта звездного неба не меняется под влиянием смены теоретических концепций в астрономии, но культурные коммуникации весьма существенно зависят от уровня социально-политического знания.

Если мы начнем рассматривать диалог цивилизаций в терминах перманентного кризиса или теории катастроф, то с самого начала попадем в ловушку «самоосуществляющихся прогнозов»: ожидание кризиса способно детерминировать его наступление. Поэтому не стоит поспешно отказываться от теории прогресса. Как справедливо заметил Р.Нисбет, в течение трех тысяч лет «ни одна идея не была более важной или такой же важной, как теория прогресса»³. И если сегодня она переживает явный кризис, это означает, что для сохранения ее творческого потенциала необходимо пересмотреть и переформулировать основные постулаты. Вера в прогрессивное развитие является важной стабилизирующей основой политического и социокультурного процесса в современном мире, без которой позитивный диалог невозможен.

8.2. Классическая концепция прогресса и ее альтернативы

Идея прогресса — это рабочая вера нашей цивилизации.

К. Доусон

Идея прогресса вошла в науку как секуляризированная версия христианской веры в провидение. В библейских чаяниях пророков нашел отражение образ будущего как священного, предопределенного и необратимого процесса развития человечества, ведомого Божественной волей. Но истоки этой идеи можно обнаружить значительно раньше, в древнегреческой философской традиции. Платон в «Законах» и Аристотель в «Политике» рассуждали о совершенствовании социально-политической организации, которая развивается от семьи и первобытной общины до греческого полиса (города-государства).

В средние века Р.Бэкон попытался использовать идею прогресса в области идей. Он предположил, что научные знания, накапливаясь с течением времени, все более совершенствуются и обогащаются. И в этом смысле каждое новое поколение в науке способно видеть лучше и дальше своих предшественников. Широко известны сегодня слова Бернарда из Шартра: современные ученые — это карлики, стоящие на плечах гигантов.

В Новое время движущие силы прогресса стали искать в естественной области. Согласно Г.Спенсеру, прогресс в обществе, как и в природе, подчиняется всеобщему принципу эволюции — непрерывно возрастающей сложности внутренней организации и функционирования. Концепция прогресса распространяется на развитие всеобщей истории, внедряется в литературу и искусство. Разнообразие социальных порядков в разных цивилизациях стали объяснять различными стадиями прогрессивного развития. Была построена своеобразная «лестница прогресса», на вершине которой находятся самые развитые и цивилизованные западные общества, а ниже, на разных ступенях —другие культуры, в зависимости от уровня их развития. Концепция прогресса вестернизировалась, положив начало европоцентризму и америкоцентризму.

Наконец, в Новейшее время решающую роль в прогрессивном развитии стали отводить человеку. М.Вебер подчеркнул всеобщую тенденцию рационализации в управлении общественными процессами, Э.Дюркгейм—тенденцию интеграции общества через «органическую солидарность», которая основана на взаимовыгодном и взаимодополнительном вкладе всех членов общества. Рубеж ХIХ-ХХ веков по праву называют триумфом идеи прогресса, поскольку в то время дух романтического оптимизма сопровождал всеобщую уверенность в том, что наука и технология способны гарантировать непрерывное улучшение общественной жизни.

Р.Нисбет, обобщая представления о прогрессе классиков социально-политической мысли, подчеркивает, что в целом классическую концепцию можно представить как идею постепенного освобождения человечества от невежества и страха по пути к все более высоким уровням цивилизации⁴.

Классики полагали, что такое движение будет продолжаться в настоящем и будущем, невзирая на случайные отклонения. Большинство из них было убеждено в том, что прогресс можно сохранить на всех уровнях, во всех основных структурах общества и в результате достичь для всех полного процветания. Речь шла о наиболее полной реализации таких ценностей, как свобода, равенство, социальная справедливость и экономическое изобилие. Классическая концепция опиралась на понятие необратимого линейного времени, где прогресс является положительно оцениваемой разницей между прошлым и настоящим или настоящим и будущим.

Среди критериев прогресса наиболее часто встречались: совершенствование религии (А.Блаженный, Ж.Бусе), рост научных знаний (Ж.Кондорсе, Дж.Вико, О.Конт), справедливость и равенство (Т.Мор, Т.Кампанелла, К.Маркс), рост индивидуальной свободы в совокупности с развитием морали (И.Кант, Э.Дюркгейм), господство над природой (Г.Спенсер), развитие техники, индустриализация, урбанизация (К.Сен-Симон).

Однако после первой мировой войны некоторые ученые начали высказывать сомнения в прогрессивности общественного развития и появились идеи о побочных негативных эффектах развития. Одним из первых с критикой теории прогресса выступил Ф.Теннис. По его мнению, развитие общества от традиционного, общинного к современному, индустриальному не улучшило, а ухудшило условия человеческой жизни. Личные, непосредственные, первичные социальные связи традиционного общества заменены безличными, опосредованными, вторичными, чисто инструментальными контактами современного социума.

После второй мировой войны критика основных постулатов теории прогресса усилилась с разных сторон современного знания. Стало очевидным, что прогресс в одной области приводит к неприятным побочным эффектам в другой. Развитие науки и техники, урбанизация, индустриализация привели к загрязнению и разрушению окружающей среды, экологическому кризису. Уверенность в необходимости неуклонного экономического и технического роста сменилась альтернативной идеей пределов роста⁵.

Ученые подсчитали, что если уровень потребления в разных странах приблизится к западным стандартам, то планета взорвется от экологической перегрузки. Концепция «золотого миллиарда» окончательно подорвала основной постулат классической концепции прогресса — ориентацию на лучшее будущее для всего человечества. Господствовавшее долгое время убеждение в превосходстве пути развития западной цивилизации сменилось всеобщим разочарованием.

Одновременно был нанесен мощный удар по утопическому мышлению, отражавшему идеализированные представления о лучшем обществе. Крушение мировой системы социализма стало последней из попыток практически реализовать утопическое видение мира. Как справедливо замечает П.Штомпка, у человечества пока нет больше в запасе проектов, ориентированных на светлое будущее, «способных захватить человеческое воображение и мобилизовать коллективные действия (роль, которую так эффективно выполняли социалистические идеи); вместо этого мы имеем либо катастрофические пророчества, либо простые экстраполяции нынешних тенденций (как, например, в теориях постиндустриального общества)»⁶.