Файл: Т. Ливанова - История западно-европейской музыки до 1789 года. Т. 1.doc

96

Мотеты Филиппа де Витри написаны на латинские тексты. Бу­дучи поэтом и музыкантом в одном лице, Витри писал музыку на собственные слова — лишь в редких случаях лирического содер­жания. Как поэта — государственного деятеля, его больше при­влекали темы, сопряженные с какими-либо событиями того времени, а также с морализующе-риторическими размышлениями по их поводу.

Как правило, трехголосные (четырехголосных немного) мотеты Витри написаны на два разных текста каждый; тексты проходят — один во втором (так называемом мотетусе) голосе, другой в тре­тьем (триплуме), а тенор движется большими длительностями и образует своего рода фундамент целого (в четырехголосии эту функцию до известной степени разделяют тенор и контратенор). Отделение верхних, подвижных голосов от тенора (или тенора и контратенора) проведено четко и определенно. Мелодия тенора обычно заимствуется из духовных напевов, но подвергается новой ритмизации, подчиняется избранной автором мензураль­ной формуле. Построение целого и сугубо рационалистично и вме­сте с тем допускает в этих рамках долю внутренней вариационности в развертывании мелодики верхних голосов, особенно триплума. В итоге художественный облик того или иного мотета производит двойственное впечатление: гибко развертывающаяся и «вьющаяся» мелодика верхнего голоса (или верхних голосов), следующая за стихотворной строкой (но отнюдь не по принци­пу песни), наложена на своего рода архитектонические квадры медленно шествующего тенора (или тенора и контратенора), пов­торяющего в определенных масштабах одну и ту же ритмическую последовательность, которая может быть затем проведена в уменьшении, но при сохранении внутренних ее пропорций. Вся­кий раз при повторении такой ритмической формулы (в ней может быть и семь, и восемнадцать, и больше, и меньше тактов) она выполняет функцию basso ostinato, на который накладывается как бы новая строфа в верхних голосах. Эту «строфу» принято называть в изоритмическом мотете периодом. Однако во избе­жание нежелательных аналогий с периодом в более позднем, обычном его понимании, мы предпочитаем называть такие постро­ения строфами.

Проследим на примере одного из трехголосных мотетов Филип­па де Витри «Colla jugo — Bona condit», как именно композитор мыслит соотношение голосов и принципы формообразования в этом многоголосном жанре ¹⁹. В мотете 95 тактов, он построен на основе ритмизированного тенора, воспроизводящего одну и ту же ритми­ческую формулу. Верхние голоса по характеру движения противо­поставлены тенору. Тенор же семь раз проводит такое иссле-

дование:

¹⁹ Нотный пример см. в кн.: Евдокимова Ю. Многоголосие средневековья. X—XIV века, с. 127

97

а затем дает те же ритмические соотношения в уменьшении:

И снова формула проводится семь раз. Это

повторение ритмической формулы, без обязательного тождества мелодии в целом, называлось тогда talea и соответствовало, как видно, нашему понятию ритмической остинатности баса. В других случаях могла быть повторена мелодическая формула (в интервальном отношении), но без ритмического тождества: это называлось color.

Подобные закономерности действовали не только в крупных масштабах формы, но проявлялись и более скромных рамках, например в ритмически аналогичных коротких построениях или в мелодико-интонационных аналогиях частного характера. Структурность, основывающаяся на этих принципах, стано­вилась буквально господствующей композиционной идеей фран­цузской музыки того времени. Именно в ней видели всеобщую панацею от всех опасностей, грозивших распадением формы.

В этом нельзя не усматривать победу именно готического начала, столь сильного тогда во французском искусстве вообще и своеобразно выступившего в музыкальном творчестве.

Последовательное применение подобных остинатных принципов формообразования (они уже зарождались в мотетах XIII века) побудило ввести понятие «изоритмического мотета», создателем которого и признают Филиппа де Витри.

Разумеется, в подобного рода структурных расчетах музыкан­тов очень много умозрительного, искусственного. Периодичность, повторность в малых масштабах была естественна для песни, особенно для песни-танца. Там ее никто не придумывал, не изоб­ретал, не рассчитывал. Она возникала стихийно; из художествен­ной потребности тех, кто создавал, и тех, кто воспринимал песню. Она была ясно ощутима, слышна как пульсация, как дыхание музыки. Изоритмия — явление иного порядка. Конечно, ее приемы, ее расчеты помогают скреплять форму большого целого, держать ее словно в обручах, пока не найдены иные принципы формообразования. Вместе с тем изоритмия, как правило, не слишком-то улавливается слухом — хотя бы из-за протяженности принятых формул talea в теноре.

Сверх последовательного применения принципа изоритмии в мотетах Филиппа де Витри — в соотношениях разных голосов (особенно двух верхних) время от времени возникают одни и те же ритмические формулы в малых масштабах или одни и те же мелодические попевки — тоже небольшого протяжения. Так изо­ритмия завладевает мыслями композитора, влечет их за собой.

К счастью, однако, в мотетах Витри действуют и иные художественные закономерности, в известной степени даже про­тивостоящие изоритмической схематичности. Фактура его трехголосия (и даже четырехголосия) не отяжелена и не отличается плотностью, она скорее прозрачна и графически узорчата — на

98

солидном изоритмическом фундаменте тенора. Композитор не стре­мится к полимелодичности многоголосия. Главную выразительную роль он отводит верхнему голосу, который, являясь гибким и под­вижным, всегда остается на первом плане. Абсолютный диапазон его, казалось бы, широк (октава, иногда децима), но тесситура очень скромна: мелодия вьется, возвращается, кружит по сосед­ним звукам в пределах кварты, квинты. По характеру движения это — не песня, но и не строгая декламация, а некое сочетание декламационности со своего рода внутренне-вариационным, цепным развертыванием мелодики, каким-то «раскручиванием» ее сходных попевок. Второй голос не контрапунктирует с верхним на равных правах, но лишь порою слегка поддерживает его и время от времени подает свои реплики — когда верхний голос уступает ему место (паузируя или останавливаясь на одном звуке) Интонационно верхняя пара голосов в значительной степени объединена, но функции их различны в этом ансамбле. В сравнении с тенором (или тенором и контратенором) верхние голоса не ско­ваны твердыми схемами, а движутся много свободнее, хотя и в еди­ном ритмо-интонационном русле. Легко предположить, что тенор и контратенор при этом исполнялись с поддержкой инструментов или одними инструментами.

Что касается интервального соотношения голосов, понимания вертикали, а также собственно голосоведения, то во всем этом у Филиппа де Витри еще много средневекового. В его кадансах (а они четко членят многоголосную ткань) обычны «пустоты» (квинты, октавы). Он отнюдь не избегает параллельных квинт (хотя и возражал против них в своем трактате). Если же у него и встречаются терцо-секстовые созвучия, то они слишком редки для того, чтобы достигнуть полноты звучания. При всем том Витри не избегает диссонансов, которые, однако, единичны у него и вос­принимаются чуть ли не как случайности голосоведения.

Дальнейшее развитие многоголосия у французских мастеров XIV века показывает, что Филипп де Витри не просто эксперимен­тировал на свой вкус, разрабатывая принципы изоритмического мотета, но в большей мере верно уловил художественные тенден­ции своего времени.

Историческая роль Гийома де Машо намного более значитель­на. Строго говоря, без него во Франции вообще не было бы Ars nova. Именно его музыкально-поэтическое творчество, обиль­ное, оригинальное, многожанровое, и сосредоточило в себе главней­шие особенности этой эпохи. Филипп де Витри двигался в направ­лении к ней, успел выразить некоторые характерные ее черты. Следующие за Машо поколения композиторов уже находились на переломе от эпохи Ars nova к иным временам и течениям. Машо стоял в центре эпохи, воплощал ее. В его искусстве как бы собраны важные линии, проходящие, с одной стороны, от музыкально-поэтической культуры трубадуров и труверов в ее давней песенной основе, с другой же — от французских школ многоголосия XII—XIII веков.

99

Однако Машо совсем не повторял своих предшественников. Сама песенность как таковая, вошедшая в его искусство и непо­средственно и в различных преломлениях, получила у него новый отпечаток индивидуального творчества, усложнилась, утончилась, преобразилась. Развитое многоголосие школы Нотр-Дам представ­ляется всего лишь простой и ясной юностью этого рода искусства в сравнении с мотетами и балладами Машо, изысканными мелодико-ритмически, сложными в соотношении голосов (тенденции полимелодизма) и принципах формообразования (изоритмия). Казалось бы, так легко поэтому объявить его творчество рассудоч­ным, а произведения его — всего лишь «построенными», сконстру­ированными по бесстрастному расчету. У Машо, конечно, мало непосредственности и открытой экспрессии (к тому же это и не в духе его времени, когда поэзию считали «второй риторикой»), но отказать ему в выразительности, в образности никак нельзя. Только выразительность эта — новая, иная, чем, например, в лири­ке трубадуров, более индивидуальная и утонченная, более интел­лектуальная по своему побуждению. Это как раз и есть свойство Ars nova во Франции — более, чем сами по себе технические ухищрения или частности формообразования.

О жизненном пути Машо до 1323 года мы, к сожалению, ничего не знаем. Известно лишь, что он родился около 1300 года в Машо. Где и когда он получил образование, не установлено. Вместе с тем он был весьма образованным поэтом широкой эрудиции и подлин­ным мастером своего дела как композитор. При бесспорно высокой одаренности он должен был, разумеется, получить основательную подготовку к литературной и музыкальной деятельности Первая дата, с которой связан факт биографии Машо, — 1322 или 1323 год, когда началась его служба при дворе короля Богемии Яна Люксембургского (сначала в должности клерка, затем королевского секретаря). Нет сомнений в том, что уже тогда, в молодом возрасте Машо как образованный и одаренный человек чем-либо заявил о себе в Париже: иначе его не рекомендовали бы герцогу Люксембургскому (который был тесно связан с Францией по воспитанию и образу жизни). Более двадцати лет Машо находился при дворе короля Богемии, то в Праге, то постоянно участ­вуя в его походах, путешествиях, празднествах, охотах и т. д. В свите Яна Люксембургского ему довелось побывать в крупных центрах Италии (Бреша, Парма, Милан, Лукка), в Германии в Польше. По всей вероятности, Машо отлично знал искусство миннезингеров, которые в его время постоянно появлялись при пражском дворе. Все это дало Гийому де Машо множество впе­чатлений и всецело обогатило его жизненный опыт. После смерти короля Богемии в 1346 году он находился на службе французских королей Иоанна Доброго и Карла V, а также получил каноникат в соборе Нотр-Дам в Реймсе.

Музыкально-поэтическое творчество Машо развивалось, таким образом, в своеобразных и достаточно беспокойных условиях (особенно когда он служил при дворе Яна Люксембург-

100

ского). Это, впрочем, не помешало, а скорее даже способствовало его известности как поэта. Машо был высоко ценим при жизни, а после смерти в 1377 году прославлен современниками в пышных эпитафиях. Эсташ Дешан написал балладу на его смерть, а Ф. Андрие положил его стихи на. музыку. Машо оказал зна­чительное влияние на французскую поэзию, создал целую школу (к ней причисляют ранее всего Эсташа Дешана и Жана Фруассара), для которой характерны близкие ему, разработанные им формы стихотворной лирики.

В творчестве Машо поэзия и музыка очень тесно связаны: он создавал музыку на собственные стихи. Но далеко не все поэти­ческие произведения его послужили основой для музыкальных композиций: многие из них остались созданиями поэта. Так, из двухсот с лишним баллад Машо на музыку положено всего сорок две. Порой же он снабжал" свои крупные поэтические произведения музыкальными вставками, как это было принято и ранее. Так, в его поэму «Лекарство Фортуны» входят баллада, балладель, виреле, ронделе, ле и другие. Есть музыкальные вставки и в поздней лирической поэме «Le Livre de Voir dit» Машо, обращенной к его юной возлюбленной Пероне д'Армантьер.

Масштабы музыкально-поэтического творчества Машо при многосторонней разработке жанров, самостоятельность его позиций, которая оказала сильнейшее воздействие на французс­ких поэтов, высокое мастерство музыканта — все это делает его первой столь крупной личностью в истории музыкального искус­ства. Основное противоречие в творческой деятельности Машо, которое современные исследователи обнаруживают в его поэзии и которое нельзя не обнаружить в музыке, — это противоречие между признанием чувства как важнейшего побуждения к творчеству и взглядом на поэзию как на своего рода риторику (и то и другое высказано самим мастером, художником Машо).

Творческое наследие Машо более обширно и многообразно, чем у кого-либо из его предшественников. К тому же оно и лучше сохранилось во многих рукописных копиях, среди которых есть записи его сочинений, украшенные стильными цветными миниа­тюрами. Машо создал 23 мотета, 42 баллады, 22 рондо, 32 виреле, 19 ле, ряд канонов, а также мессу. Если мотеты у него трех-четырехгрлосны, баллады трех- и двухголосны, то в виреле явно преоб­ладает одноголосие, а среди ле только два неодноголосных. Таким образом, Машо отнюдь не игнорировал и песенно-монодическую традицию. Свои каноны он обозначал как «chasse», но помимо того принцип канона можно встретить и в других его произ­ведениях.

Казалось бы, в одноголосных виреле и других формах явно песенного (даже песенно-танцевального) происхождения и склада Машо наследует труверам. Но это проявляется главным образом в структуре целого, в чередовании, например, двух музыкальных построений, связанных с тождественными или рифмованными строками (как было у трубадуров и труверов), в четкости каденций

101

каждого построения, порой и в компактности формы. Что же касается характера мелодики, то она сплошь и рядом отдаляется от песенности и тем более от склада песни-танца. Даже несложные образцы виреле, при лаконизме формы и силлабичности движения, следующего за текстом, кажутся у Машо изысканными в самой своей простоте: такова изящная гибкость мелодики, легкая пласти­ка ее синкоп (пример 35). Сквозная композиция ле (такой она была и у трубадуров) тем более дает композитору простор для развертывания широкой, необычно изысканной, даже прихотливой мелодии, с ее томными кадансами и лейтритмическими фигурами (триоли), проходящими сквозь всю композицию (пример 36). Примечательна у Машо и трактовка так называемой «complainte» (жалобной песни, плача). Этот вид одноголосной песни в принципе опирался на старые бытовые традиции похоронных плачей, известных во Франции и у других народов (lamento в Италии). Быть может, и Машо стремился в некоторой мере следовать подобным образцам, передавая, например, скорбные возгласы в напряженном мелодическом движении одной из complaintes. Однако целое получилось у него тем более индивидуальным в своей утонченно-экспрессивной манере, явно нарушающей несколько объективный тон лирики его времени. Таким образом, даже небольшие одноголосные произведения становятся у Машо образцами рафинированного искусства.