Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 645
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
{9} Часть перваяОбщетеоретические вопросы праздника как социально-эстетического феномена
I. Постановка проблемы. О понятии праздника
II. Проблема праздника в научной литературе XIX – XX вв.Краткий обзор общих концепций праздника
III. Праздник и общение. К вопросу о социальной сущности праздника
IV. «Праздничное время», «праздничное мироощущение» и «праздничная свобода»
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
{178} Часть втораяПраздник и революция
I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.
II. Праздничность социалистической революции как понятие марксистско-ленинской эстетики
III. Октябрьская революция и зарождение советского массового празднества
IV. Ранний советский массовый праздник. Его праздничность, функции и обрядово-зрелищные формы
V. Эстетические противоречия раннего советского массового праздника
, с факелами в руках обходит в темную осеннюю ночь всю огромную территорию Путиловского завода. Остановка у ворот. Под пение и удары в наковальню снимается старая вывеска и прибивается новая. Шествие идет дальше, останавливается перед отдельными мастерскими и цехами. На других заводах вместо знамени несли портрет нового шефа завода, порядок менялся, но общий характер бытового празднества оставался тем же»344.
Примером другой, также необычной праздничной формы, которая своим возникновением обязана инициативе самодеятельных кружков, может служить празднество в Иваново-Вознесенске. Оно состоялось 23 августа 1923 г., в восьмою годовщин) забастовки ивановских рабочих 1915 г. В день праздника весь город принял тот вид, какой он имел в момент забастовки. На посты встали городовые, по улицам разъезжали казачьи патрули. На здании б. городской управы появилась старая вывеска с двуглавым орлом. Раскрыли свои двери полицейские участки. В четыре часа дня одновременно на всех заводах и фабриках начались митинги, в которых участвовало до двадцати тысяч рабочих, служащих и учащихся. После митинга рабочие сомкнутыми рядами двинулись на площадь к городской управе, по дороге прорываясь сквозь полицейские и казачьи заслоны. На площади, заполненной многотысячной толпой, представители местного подпольного комитета большевиков потребовали у полицмейстера объяснения по поводу последних массовых арестов среди рабочих и, не получив его, направили забастовщиков к тюрьме, чтобы силой освободить арестованных. По пути демонстранты были встречены отрядами солдат и казаков. Произошло столкновение, раздались выстрелы, упали убитые и раненые. Демонстрация разгромлена. Участники с листовками РСДРП (б), которые были вручены им во время столкновения, рассыпались по улицам. Праздник завершился митингом на площади, двухтысячный рабочий хор исполнил похоронный марш в память погибших бойцов революции. Вечером на отдельных фабриках настоящие участники забастовки 1915 г. делились с молодежью {356} своими воспоминаниями, еще больше оживляя прошлое событие, которое с помощью празднества из «вчера» было перенесено в «сегодня» и пережито всеми как настоящее. Другой особенностью иваново-вознесенского празднества было включение в действо территории целого города и всего его населения345.
Мы не будем останавливаться на таких частных праздничных формообразованиях, как «агитсуд» и «живая газета», также сформировавшихся на основе клубной самодеятельности и получивших свое окончательное выражение в «Синей блузе» во второй половине 20‑х годов Отметим только, что они относились к малым формам советской праздничной культуры, приспособленным для закрытых помещений, и тяготели к эстраде. Перейдем к явлению иного масштаба, целиком обязанному своим рождением клубной самодеятельности. Это так называемый политический карнавал 20‑х годов или сокращенно «политкарнавал» — вершина клубной самодеятельности, а в известном смысле и вершина всей ранней советской праздничной культуры
Как праздничная форма «политкарнавал» развился из традиционной манифестации, которая, объединившись с инсценировкой — другой традиционной формой раннего советского праздника, — приобрела совершенно новый облик Сразу же заметим, что ни к средневековому карнавалу, ни к его позднейшим видообразованиям, бытующим в условиях буржуазного общества, «политкарнавал» не имел отношения, решительно отличаясь от них своим содержанием. Это было именно советское массовое революционное празднество, по-настоящему шумное и веселое, а внешне очень богатое и красочное из-за обилия всевозможных платформ, символических маскированных групп, фигур, а также «карнавальных» элементов, от которых это празднество, по-видимому, и поучило свое название «политкарнавал».
Карнавальные элементы поначалу не приживались в советском празднестве Тому много причин: атмосфера {357} жесткой организации, тяготы гражданской войны и разрухи, а главное — малое знакомство масс с этой праздничной формой. Ведь карнавал — о чем говорилось в первой части работы — в дореволюционной русской праздничной культуре не сложился. Это обстоятельство, наряду с другими причинами, способствовало тому, что советская праздничная культура избрала в качестве одной из своих магистральных линий развития не карнавализацию, а театрализацию. Зато карнавалом в этот момент буквально бредило профессиональное искусство. Так, «Мистерия-буфф» Маяковского в ее первой редакции почти целиком построена на концепции карнавала, т. е. на утопизме («земля обетованная»), как в «Стране Кокейн», где в труде нет необходимости, поскольку «булки растут на деревьях»; на пародии и смехе, который здесь выступает «главным героем», задирающим всех и вся — и «чистых», и «нечистых», и религию, и Льва Толстого, и Руссо; на культе чувственного, будь то еда или «жизнь с живою женой». Художественно интерпретируя концепцию карнавального празднества, Маяковский вместе с тем стремился придать этой концепции иное, более конструктивное звучание, соответствовавшее созидательным задачам, революции, и это, как известно, ему сделать удалось только во второй редакции пьесы. Нечто подобное мы наблюдаем и в развитии самого революционного празднества карнавального типа, складывавшегося на основе клубной самодеятельности, хотя и не без влияния со стороны профессионального искусства, в частности постановок «Мистерии-буфф» летом 1921 г. в Театре РСФСР I, ибо только через этот канал могла проникнуть в массовую самодеятельность и идея карнавала, и ее оформление.
С 25 декабря 1922 г. по 6 января 1923 г. в Москве проводилось «комсомольское рождество». Все советские празднества вообще противопоставлялись тогда еще очень живым традициям церковного быта. У данного празднества антирелигиозная агитационная функция выступала в качестве главной, определяющей, и реализовалась она не простым противопоставлением нового празднества старому, религиозному, не заменой одного другим, а скорее карнавальным оформлением расправы над старым бытом. В программу «комсомольского рождества» входили и атеистические доклады о рождестве, {358} и постановка инсценировок, и демонстрация фильмов, и антирелигиозный дивертисмент. Последний включал в себя исполнение частушек, басен, колядок на атеистические темы. Главным же элементом этого празднества были карнавальные шествия, в организации которых художественной самодеятельности помогал Вс. Мейерхольд. Шествия состояли из ряженых — чертей, попов, мул, раввинов, которые несли чучела «спасителей» и «пророков» — Христа, Магомета, Будды, Озириса и др. Начав движение из различных пунктов Москвы, эти шествия прошли по многим улицам и соединились на Серпуховской площади, где были танцы и игры, а в заключение — огромный костер, на котором сжигали чучела «спасителей» и «пророков». Аналогичные шествия состоялись в ста восьмидесяти четырех городах страны и привлекли к себе внимание многих верующих. Характерная для карнавала безнаказанность в осмеянии и развенчании религии проявилась здесь во всю силу. Отмечались случаи, когда ряженые врывались в церкви и оскорбляли присутствовавших в ней верующих, следуя отчасти в этом некоторым указаниям тогдашних пропагандистов атеизма, например И. Скворцова-Степанова, который провозглашал; «Пойдем на улицу и устроим потеху… На улицы должны выйти торжественные процессии. На широких санях восседают идолы; вавилонская, египетская, буддийская богородица с новорожденным младенцем Мардуком, Озирисом, Буддой… Лектор-атеист должен выступать в облачении жреца»346, — полагая при этом, что «карнавалы богов» подорвет основы религиозных празднеств и вообще религии.
Нам уже приходилось отмечать выше, что Ленин был недоволен проведением «комсомольского рождества». Его критика была учтена в циркуляре ЦК РКП (б) 1923 г. «Об антирелигиозной пропаганде во время пасхи», который предлагал воздержаться от устройства оскорбляющих чувства верующих карнавальных шествий. И, действительно, больше «комсомольское рождество» или «комсомольская пасха» в такой форме не проводились. Однако яркая зрелищность карнавального празднества все-таки запомнилась, и в середине 20‑х годов мы
{359} видим ее в первомайских демонстрациях, где она выполняет уже более сложные функции. Здесь карнавальная зрелищность выражает радость масс в канун социалистической реконструкции страны и способствует дальнейшему высвобождению массового сознания из пут консерватизма и инертности, начало которому положил Октябрь. Здесь карнавализация связана с позитивными задачами социалистической революции, в частности с задачей индустриализации (отсюда идет другое название «политкарнавала» — «индустриальный карнавал»), и на своем языке эти задачи формулирует, делая их всеобщим достоянием.
«Политкарнавал» как новая форма массового советского празднества возник сразу же за «комсомольским рождеством», в 1923 г., принеся с собой в советскую праздничную культуру не свойственные ей ранее эмоциональные и социально-психологические нюансы. В одном из газетных отчетов о праздновании шестой годовщины Октября в Ленинграде говорится по этому поводу следующее: «Стало больше веселого шума, больше праздничного озорства. Столь же многочисленны и оживленны колонны, как, скажем, в 19 или 18 году. Но характер другой. Теперь они стали как-то увереннее, спокойнее и веселее. Чем-то напряженным, почти зловещим дышали они в 19 и 18 гг. Манифестация тогда была не только празднеством-юбилеем, это был смотр сил. Атмосфера во время демонстрации была насыщена духом борьбы, мостовые пылали. Демонстрант чувствовал тогда на себе раскаленные ненавистью взоры обитателей “Невского” и в это время бил своих врагов морально и политически.
… Теперь все побиты. Во время демонстрации мы уже не боремся, а лишь смеемся и издеваемся над ними. А потому плакат “смерть капиталу”, “долой капитализм” на сей раз сменяется простым арестантским вагоном на грузовике… с надписью:
— Дом отдыха для буржуазии.
Тогда рабочий боролся, теперь он просто празднует»347.
Советский праздник карнавального типа своим рождением был обязан перемене в настроениях масс в сторону спокойствия, уверенности и веселости, что объяснялось {360} укреплением позиций Советской страны, ее внутренней стабилизацией. С другой стороны, рождение «политкарнавала» свидетельствовало и о приобретенном массами за годы Советской власти умении публично играть, веселиться и смеяться
Смех стал определяющим моментом «политкарнавала» — этого создания кружковой самодеятельности «Веселое» — вот то главное и новое, что принес с собой «политкарнавал» и чего недоставало ранее советской праздничной культуре.
В годы военного коммунизма преобладала установка на серьезный драматический агит. Рабочий и красноармеец нередко мыслились и изображались тогда как сосредоточенные, глубокомысленные, подавленные сознанием своей исторической миссии люди-жертвы. Считалось, что смех будет нарушать революционное настроение, дезорганизовывать воображаемую «мрачную решимость» бойцов революции Вкупе с реальными трудностями такая установка породила специфическою атмосферу первых советских праздников, отведя в ней главное место «серьезному», «героическому», «жертвенно-трагическому» и другим антиподам «веселого». Между тем и в годы гражданской войны смех не умирал. По воспоминаниям современников348, из художественной литературы мы знаем, что среди революционных рабочих, солдат и матросов были и весельчаки-балагуры, которые не просто веселили, но учили других овладевать смехом в качестве мощного стимула организации коллектива в его борьбе против врагов. Да и сама литература широко пользовалась тогда оружием смеха. Особенно этим отличался Маяковский, первый соединивший «героическое» и «веселое» революции в «Мистерии-буфф».
Революция нуждалась в смехе И поэтому смех хотя и не сразу, но занял почетное место в советской праздничной культуре, которая в «политкарнавале» стала применять {361} его как универсальное средство воспитания в массах чувства коллективности, уверенности и подъема, привлечения их внимания к актуальным моментам строительства и политической борьбы, наконец, как средство организации и проведения отдыха.
В чем же конкретно выражалось «смеховое» начало советского «карнавала»? Во всевозможных «карнавальных выдумках» (термин печати 20‑х годов), имевших яркую сатирическою направленность против врагов революции и Страны Советов и получавших различное оформление в виде плакатов, вырезных фигур, статичных или движущихся изоустановок, а также в виде живых картин и разыгрываемых на площадке грузовика или на мостовой несложных сценок. Вот наиболее характерные примеры «карнавальных выдумок», сочиненных и оформленных участниками клубной самодеятельности: огромный бутафорский снаряд с надписью «Привет Пуанкаре и Ко от СССР к 1 Мая!»; громадный сапог, попирающий фашистов, в сапоге рабочий, крестьянин и красноармеец; тачка с Пуанкаре, Эбертом и другими, которых грузчик везет на свалку; громадный примус со сковородой, на которой корчится белогвардеец или польский пан; колоссальная калоша с Антантой; выкуривающая недругов СССР дымная папироса; клетка с живыми кабаном, волком и лисицей с надписями «Керзон», «Юз», «Макдональд»; черный гроб с надписью «Муссолини» и т. п. Примером разыгрываемых «карнавальных выдумок» может служить кавалькада кавалерийского эскадрона с посаженным на пику чучелом капитализма, представленная как конвой контрреволюции (Родзянко, Колчак, Юденич, Врангель), или шагающий рабочий, который бутафорским молотом периодически бьет идущих впереди него ксендза и попа. В таких сценках рабочие, крестьяне и красноармейцы выступали в обычной для них одежде, без грима, изображавшие же врагов всегда были в масках. Но «играть» нужно было как тем, так и другим, ибо подобные сцены постоянно вызывали уйму всевозможных реплик со стороны демонстрантов, на которые «актерам» приходилось отвечать, импровизируя на ходу. Вот характерный пример такого игрового соучастия; на площадке одного из автомобилей среди других персонажей находился священник, размахивавший кадилом направо и налево; один из взмахов кадила
Примером другой, также необычной праздничной формы, которая своим возникновением обязана инициативе самодеятельных кружков, может служить празднество в Иваново-Вознесенске. Оно состоялось 23 августа 1923 г., в восьмою годовщин) забастовки ивановских рабочих 1915 г. В день праздника весь город принял тот вид, какой он имел в момент забастовки. На посты встали городовые, по улицам разъезжали казачьи патрули. На здании б. городской управы появилась старая вывеска с двуглавым орлом. Раскрыли свои двери полицейские участки. В четыре часа дня одновременно на всех заводах и фабриках начались митинги, в которых участвовало до двадцати тысяч рабочих, служащих и учащихся. После митинга рабочие сомкнутыми рядами двинулись на площадь к городской управе, по дороге прорываясь сквозь полицейские и казачьи заслоны. На площади, заполненной многотысячной толпой, представители местного подпольного комитета большевиков потребовали у полицмейстера объяснения по поводу последних массовых арестов среди рабочих и, не получив его, направили забастовщиков к тюрьме, чтобы силой освободить арестованных. По пути демонстранты были встречены отрядами солдат и казаков. Произошло столкновение, раздались выстрелы, упали убитые и раненые. Демонстрация разгромлена. Участники с листовками РСДРП (б), которые были вручены им во время столкновения, рассыпались по улицам. Праздник завершился митингом на площади, двухтысячный рабочий хор исполнил похоронный марш в память погибших бойцов революции. Вечером на отдельных фабриках настоящие участники забастовки 1915 г. делились с молодежью {356} своими воспоминаниями, еще больше оживляя прошлое событие, которое с помощью празднества из «вчера» было перенесено в «сегодня» и пережито всеми как настоящее. Другой особенностью иваново-вознесенского празднества было включение в действо территории целого города и всего его населения345.
«Политический карнавал». Возникновение, содержание, эволюция
Мы не будем останавливаться на таких частных праздничных формообразованиях, как «агитсуд» и «живая газета», также сформировавшихся на основе клубной самодеятельности и получивших свое окончательное выражение в «Синей блузе» во второй половине 20‑х годов Отметим только, что они относились к малым формам советской праздничной культуры, приспособленным для закрытых помещений, и тяготели к эстраде. Перейдем к явлению иного масштаба, целиком обязанному своим рождением клубной самодеятельности. Это так называемый политический карнавал 20‑х годов или сокращенно «политкарнавал» — вершина клубной самодеятельности, а в известном смысле и вершина всей ранней советской праздничной культуры
Как праздничная форма «политкарнавал» развился из традиционной манифестации, которая, объединившись с инсценировкой — другой традиционной формой раннего советского праздника, — приобрела совершенно новый облик Сразу же заметим, что ни к средневековому карнавалу, ни к его позднейшим видообразованиям, бытующим в условиях буржуазного общества, «политкарнавал» не имел отношения, решительно отличаясь от них своим содержанием. Это было именно советское массовое революционное празднество, по-настоящему шумное и веселое, а внешне очень богатое и красочное из-за обилия всевозможных платформ, символических маскированных групп, фигур, а также «карнавальных» элементов, от которых это празднество, по-видимому, и поучило свое название «политкарнавал».
Карнавальные элементы поначалу не приживались в советском празднестве Тому много причин: атмосфера {357} жесткой организации, тяготы гражданской войны и разрухи, а главное — малое знакомство масс с этой праздничной формой. Ведь карнавал — о чем говорилось в первой части работы — в дореволюционной русской праздничной культуре не сложился. Это обстоятельство, наряду с другими причинами, способствовало тому, что советская праздничная культура избрала в качестве одной из своих магистральных линий развития не карнавализацию, а театрализацию. Зато карнавалом в этот момент буквально бредило профессиональное искусство. Так, «Мистерия-буфф» Маяковского в ее первой редакции почти целиком построена на концепции карнавала, т. е. на утопизме («земля обетованная»), как в «Стране Кокейн», где в труде нет необходимости, поскольку «булки растут на деревьях»; на пародии и смехе, который здесь выступает «главным героем», задирающим всех и вся — и «чистых», и «нечистых», и религию, и Льва Толстого, и Руссо; на культе чувственного, будь то еда или «жизнь с живою женой». Художественно интерпретируя концепцию карнавального празднества, Маяковский вместе с тем стремился придать этой концепции иное, более конструктивное звучание, соответствовавшее созидательным задачам, революции, и это, как известно, ему сделать удалось только во второй редакции пьесы. Нечто подобное мы наблюдаем и в развитии самого революционного празднества карнавального типа, складывавшегося на основе клубной самодеятельности, хотя и не без влияния со стороны профессионального искусства, в частности постановок «Мистерии-буфф» летом 1921 г. в Театре РСФСР I, ибо только через этот канал могла проникнуть в массовую самодеятельность и идея карнавала, и ее оформление.
С 25 декабря 1922 г. по 6 января 1923 г. в Москве проводилось «комсомольское рождество». Все советские празднества вообще противопоставлялись тогда еще очень живым традициям церковного быта. У данного празднества антирелигиозная агитационная функция выступала в качестве главной, определяющей, и реализовалась она не простым противопоставлением нового празднества старому, религиозному, не заменой одного другим, а скорее карнавальным оформлением расправы над старым бытом. В программу «комсомольского рождества» входили и атеистические доклады о рождестве, {358} и постановка инсценировок, и демонстрация фильмов, и антирелигиозный дивертисмент. Последний включал в себя исполнение частушек, басен, колядок на атеистические темы. Главным же элементом этого празднества были карнавальные шествия, в организации которых художественной самодеятельности помогал Вс. Мейерхольд. Шествия состояли из ряженых — чертей, попов, мул, раввинов, которые несли чучела «спасителей» и «пророков» — Христа, Магомета, Будды, Озириса и др. Начав движение из различных пунктов Москвы, эти шествия прошли по многим улицам и соединились на Серпуховской площади, где были танцы и игры, а в заключение — огромный костер, на котором сжигали чучела «спасителей» и «пророков». Аналогичные шествия состоялись в ста восьмидесяти четырех городах страны и привлекли к себе внимание многих верующих. Характерная для карнавала безнаказанность в осмеянии и развенчании религии проявилась здесь во всю силу. Отмечались случаи, когда ряженые врывались в церкви и оскорбляли присутствовавших в ней верующих, следуя отчасти в этом некоторым указаниям тогдашних пропагандистов атеизма, например И. Скворцова-Степанова, который провозглашал; «Пойдем на улицу и устроим потеху… На улицы должны выйти торжественные процессии. На широких санях восседают идолы; вавилонская, египетская, буддийская богородица с новорожденным младенцем Мардуком, Озирисом, Буддой… Лектор-атеист должен выступать в облачении жреца»346, — полагая при этом, что «карнавалы богов» подорвет основы религиозных празднеств и вообще религии.
Нам уже приходилось отмечать выше, что Ленин был недоволен проведением «комсомольского рождества». Его критика была учтена в циркуляре ЦК РКП (б) 1923 г. «Об антирелигиозной пропаганде во время пасхи», который предлагал воздержаться от устройства оскорбляющих чувства верующих карнавальных шествий. И, действительно, больше «комсомольское рождество» или «комсомольская пасха» в такой форме не проводились. Однако яркая зрелищность карнавального празднества все-таки запомнилась, и в середине 20‑х годов мы
{359} видим ее в первомайских демонстрациях, где она выполняет уже более сложные функции. Здесь карнавальная зрелищность выражает радость масс в канун социалистической реконструкции страны и способствует дальнейшему высвобождению массового сознания из пут консерватизма и инертности, начало которому положил Октябрь. Здесь карнавализация связана с позитивными задачами социалистической революции, в частности с задачей индустриализации (отсюда идет другое название «политкарнавала» — «индустриальный карнавал»), и на своем языке эти задачи формулирует, делая их всеобщим достоянием.
«Политкарнавал» как новая форма массового советского празднества возник сразу же за «комсомольским рождеством», в 1923 г., принеся с собой в советскую праздничную культуру не свойственные ей ранее эмоциональные и социально-психологические нюансы. В одном из газетных отчетов о праздновании шестой годовщины Октября в Ленинграде говорится по этому поводу следующее: «Стало больше веселого шума, больше праздничного озорства. Столь же многочисленны и оживленны колонны, как, скажем, в 19 или 18 году. Но характер другой. Теперь они стали как-то увереннее, спокойнее и веселее. Чем-то напряженным, почти зловещим дышали они в 19 и 18 гг. Манифестация тогда была не только празднеством-юбилеем, это был смотр сил. Атмосфера во время демонстрации была насыщена духом борьбы, мостовые пылали. Демонстрант чувствовал тогда на себе раскаленные ненавистью взоры обитателей “Невского” и в это время бил своих врагов морально и политически.
… Теперь все побиты. Во время демонстрации мы уже не боремся, а лишь смеемся и издеваемся над ними. А потому плакат “смерть капиталу”, “долой капитализм” на сей раз сменяется простым арестантским вагоном на грузовике… с надписью:
— Дом отдыха для буржуазии.
Тогда рабочий боролся, теперь он просто празднует»347.
Советский праздник карнавального типа своим рождением был обязан перемене в настроениях масс в сторону спокойствия, уверенности и веселости, что объяснялось {360} укреплением позиций Советской страны, ее внутренней стабилизацией. С другой стороны, рождение «политкарнавала» свидетельствовало и о приобретенном массами за годы Советской власти умении публично играть, веселиться и смеяться
Смех стал определяющим моментом «политкарнавала» — этого создания кружковой самодеятельности «Веселое» — вот то главное и новое, что принес с собой «политкарнавал» и чего недоставало ранее советской праздничной культуре.
В годы военного коммунизма преобладала установка на серьезный драматический агит. Рабочий и красноармеец нередко мыслились и изображались тогда как сосредоточенные, глубокомысленные, подавленные сознанием своей исторической миссии люди-жертвы. Считалось, что смех будет нарушать революционное настроение, дезорганизовывать воображаемую «мрачную решимость» бойцов революции Вкупе с реальными трудностями такая установка породила специфическою атмосферу первых советских праздников, отведя в ней главное место «серьезному», «героическому», «жертвенно-трагическому» и другим антиподам «веселого». Между тем и в годы гражданской войны смех не умирал. По воспоминаниям современников348, из художественной литературы мы знаем, что среди революционных рабочих, солдат и матросов были и весельчаки-балагуры, которые не просто веселили, но учили других овладевать смехом в качестве мощного стимула организации коллектива в его борьбе против врагов. Да и сама литература широко пользовалась тогда оружием смеха. Особенно этим отличался Маяковский, первый соединивший «героическое» и «веселое» революции в «Мистерии-буфф».
Революция нуждалась в смехе И поэтому смех хотя и не сразу, но занял почетное место в советской праздничной культуре, которая в «политкарнавале» стала применять {361} его как универсальное средство воспитания в массах чувства коллективности, уверенности и подъема, привлечения их внимания к актуальным моментам строительства и политической борьбы, наконец, как средство организации и проведения отдыха.
В чем же конкретно выражалось «смеховое» начало советского «карнавала»? Во всевозможных «карнавальных выдумках» (термин печати 20‑х годов), имевших яркую сатирическою направленность против врагов революции и Страны Советов и получавших различное оформление в виде плакатов, вырезных фигур, статичных или движущихся изоустановок, а также в виде живых картин и разыгрываемых на площадке грузовика или на мостовой несложных сценок. Вот наиболее характерные примеры «карнавальных выдумок», сочиненных и оформленных участниками клубной самодеятельности: огромный бутафорский снаряд с надписью «Привет Пуанкаре и Ко от СССР к 1 Мая!»; громадный сапог, попирающий фашистов, в сапоге рабочий, крестьянин и красноармеец; тачка с Пуанкаре, Эбертом и другими, которых грузчик везет на свалку; громадный примус со сковородой, на которой корчится белогвардеец или польский пан; колоссальная калоша с Антантой; выкуривающая недругов СССР дымная папироса; клетка с живыми кабаном, волком и лисицей с надписями «Керзон», «Юз», «Макдональд»; черный гроб с надписью «Муссолини» и т. п. Примером разыгрываемых «карнавальных выдумок» может служить кавалькада кавалерийского эскадрона с посаженным на пику чучелом капитализма, представленная как конвой контрреволюции (Родзянко, Колчак, Юденич, Врангель), или шагающий рабочий, который бутафорским молотом периодически бьет идущих впереди него ксендза и попа. В таких сценках рабочие, крестьяне и красноармейцы выступали в обычной для них одежде, без грима, изображавшие же врагов всегда были в масках. Но «играть» нужно было как тем, так и другим, ибо подобные сцены постоянно вызывали уйму всевозможных реплик со стороны демонстрантов, на которые «актерам» приходилось отвечать, импровизируя на ходу. Вот характерный пример такого игрового соучастия; на площадке одного из автомобилей среди других персонажей находился священник, размахивавший кадилом направо и налево; один из взмахов кадила