Файл: Первая. Общетеоретические вопросы праздника как социальноэстетического феномена.docx
ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 08.11.2023
Просмотров: 652
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
{9} Часть перваяОбщетеоретические вопросы праздника как социально-эстетического феномена
I. Постановка проблемы. О понятии праздника
II. Проблема праздника в научной литературе XIX – XX вв.Краткий обзор общих концепций праздника
III. Праздник и общение. К вопросу о социальной сущности праздника
IV. «Праздничное время», «праздничное мироощущение» и «праздничная свобода»
{133} V. Праздник и искусство. К вопросу о специфике праздничного выразительно-игрового поведения
{178} Часть втораяПраздник и революция
I. Празднества Великой Французской революции 1789 – 1793 гг.
II. Праздничность социалистической революции как понятие марксистско-ленинской эстетики
III. Октябрьская революция и зарождение советского массового празднества
IV. Ранний советский массовый праздник. Его праздничность, функции и обрядово-зрелищные формы
V. Эстетические противоречия раннего советского массового праздника
{362} неожиданно направлялся им почти в лицо конному милиционеру; милиционер с добродушной улыбкой выхватывал шашку из ножен и замахивался ею на священника; кругом хохот, шутки и всевозможные реплики между «актерами» и демонстрантами. Священник, конечно, не оставался в долгу, и, пока милиционер прятал шашку в ножны, он низвергал на него лавину «проклятий»349.
Делая объектом осмеяния врагов и недругов СССР, лодырей, пьяниц, прогульщиков, советский «карнавал» вносил огромный вклад в проводимую партией идеологическую борьбу и способствовал воспитанию в массах политической и гражданской сознательности. Другая его особенность состояла в том, что он, будучи не только политическим, но и индустриальным карнавалом, был тесно связан с задачами экономическими, живо и доходчиво популяризовал их, заражая массы трудовым энтузиазмом. Этой цели служили участвующие в карнавале настоящие машины (автомобили или тракторы), декоративные индустриальные установки, красочно представленные диаграммы и т. п. Все это в сочетании с политсатирой, цирком, театром петрушки, парадом конницы или пехоты, спортивными выступлениями и специфичным для советской демонстрации антуражем (флаги, транспаранты, цветы, воздушные шары и др.) придавало необычайно красочный облик этому типу празднества.
Вот картина карнавала в Первомай 1925 г. в Ленинграде, нарисованная очевидцем: «Весь город в красных флагах, точно в бусах. Длинными красными полотнищами с лозунгами и надписями украшены многие дома. Местами по карнизам ползут зеленые гирлянды. Много бюстов и портретов Ленина — на стенах, в окнах магазинов, на балконах. Веселой пестротой раскраски украшают улицы и ларьки ЛСПО, где рост предприятия показан в разноцветных таблицах разной величины. На проспекте 25 Октября такие ларьки сделаны в виде громадных наковален. Цветиста и арка, построенная около входа в Сад трудящихся.
В 11 часов улицы уже полны: районы идут к центру. Отовсюду звучат широкие хоры, и крепкие голоса спевшихся красноармейцев мешаются с тонким пением пионеров, {363} одетых в одинаковые синие костюмчики и бойко марширующих с красными флажками в руках. Сквозь медные голоса оркестров прорезается мелкая дробь пионерских барабанов. И струнный оркестр Музпреда под аккомпанемент рояля, поставленного на грузовик, собирает толпу слушателей, в то время как с балкона Госиздата громкоговоритель выкрикивает здравицы, и комсомольцы, проходящие внизу, подхватывают их.
С тысячами красных знамен демонстрации одна за другой вливаются на проспект 25 Октября. С Аничкова моста видно его весь. Это — сплошное море голов. Маковые зерна. Черные и красные: кепки и платочки. А над ними — красные крылья флагов, плакаты, буквы на палках, щиты и фигуры карнавала.
Чуть ли не над крышами трещат пропеллеры белых птиц с красными звездами на крыльях. Стаи листовок снежной вьюгой вихрятся над головами толпы, и целый лес рук поднимается кверху, чтобы подхватить их. Но иные подхватывает ветер, и листочки летят вдаль, точно голуби. А по всему городу носится грузовик Совпечати, и щедро разбрасывает листовки маховик, поставленный на нем.
… Демонстрации движутся на площадь Урицкого, где с трибуны, увитой зеленью, далеко видна зелень надписи: “Выше поднимайте знамя Ленина, оно несет победу”. И вся демонстрация проходит под знаком победы идущих по ленинскому пути.
Это — карнавал производства. Заводы и фабрики демонстрируют продукты своего производства, и сотни таблиц, диаграмм и карт поясняют их. Грузовики везут иллюстрации к этой колоссальной работе восстановления, и порой это — маленькие уголки заводов и фабрик.
Далеко видна модель вальцовой мельницы, машущая крыльями. Мастерская Сев. Зап. ж. д. везет два вагона — пассажирский и товарный, и из маленьких окон их выглядывают веселые рожицы ребят, это юные ленинцы — пассажиры, которые непременно доедут до светлого будущего. Вот над толпой работает колесо Русского Дизеля, и надписи стрелами: “Деревня, город, смотри” — указывают на крепкие ряды идущих за тем, что сделано руками их. Вот фабрика Бебеля показывает свое скромное и нужное производство: на глазах у толпы работница делает щетку.
{364} Заливчатый голос сирены покрывает все звуки; темное море толпы прорезает пароход верфи имени Дзержинского. А дальше неторопливо движутся “волы крутороги”: это идет бойня.
— Ось, дывись, хлопче, — полушутливо кричит один вузовец другому, видимо вспомнив что-то. — Та‑ж воно завсим як пид Полтавой.
— А вот и мадама для них.
Молочная ферма устроила на грузовике ясли, и добродушная и спокойная морда коровы смотрит вниз на толпу. И тут же покачивается от тряски громадный бидон, в который, наверное, можно налить удой стада хорошего села.
Над толпой плывут краны, раскрашенный паровоз Института индивидуального воспитания, трубы завода, из которых валит дым, станки, громадные катушки и молот — очень удачно и чисто сделанный монтаж ниточной фабрики имени Халтурина, вертятся колеса, пестреют корпуса городских домов и стены деревенских изб. Избу-читальню везет тройка громадных битюгов… Это уже не гоголевская тройка, которая неслась неведомо куда, это — тройка крепкого и ладного хозяйства, и путь ее — ясен.
— Эх, телефон-то какой!
Телефонная трубка толще столба, рупор — как бочка.
— Наверное, человек пять поднимали, — задумчиво говорит женщина, почтительно посматривая на это сооружение телефонного завода.
Человек в старой кепке на ходу бросает значительно:
— Это, тетушка, все поднимали. Все!
… Затор. Ожидают очереди продвижения. Спартаки в белых гимнастерках или полуголые обили ряды и, не теряя времени, тоже демонстрируют свои достижения, крепкие тела их гибкими движениями взбираются друг на друга — строят пирамиды.
Тут же, развлекаясь, качают: точно Санчо Пансо, сажени на три взлетают вверх крепкие фигуры Спартаков, подброшенные пружинными руками А рядом растянут громадный круг: играют в кошки-мышки. И все время поют, поют…
… Есть интересные и порой очень остроумные представления, инсценировки и карикатуры (иногда живые), которые показываются с платформ грузовиков: одни {365} связаны с производством, другие — с политическим моментом.
С высокой подвижной трибуны бумажной фабрики., сменяющиеся ораторы — живые цифры — выкрикивают о росте производства по годам, в то время как внизу в ужасе жмутся буржуи. Вот борьба с прогулами; двухсаженный деревянный рабочий бьет молотком прогульщика, который выскакивает из какой-то щели и опять проваливается туда. Вот гроб, в котором кооперация хоронит частную торговлю. И буржуй ростом до третьего этажа и соответствующей толщины хоронит ее. Две головы: одна с зеленым истощенным лицом, другая — с веселым полным и розовым. “Я покупаю у частного торговца”. “Я покупаю в кооперации”.
Целая трагическая сцена призывает на помощь Мопру. Из‑за железной решетки тюрьмы узник машет красным платком. Рядом фашист распинает окровавленного рабочего. Дальше саженный рабочий кулак безостановочно дубасит мягкотелого буржуя. За громадным чучелом Гинденбурга скромно прячется живой Вильгельм. И очень хороша своей крепкой краткостью надпись на клетке, где лежит отвратительный зверь: “Цанков — гиена”.
На лошадях и на платформах грузовиков, перекликаясь с толпой, с пением и декламацией едут рабочие, буржуи, крестьяне, фашисты в цилиндрах, старое офицерство в пестрых мундирах, соглашатели в клетчатых фраках, попы, ксендзы, маски, личины, — карнавал брызжет в толпу здоровым и крепким смехом, вызывая сочувственный отзыв»350.
«Политкарнавал» в том виде, как он описан в данной заметке, просуществовал до конца 20‑х – начала 30‑х годов. В середине 30‑х годов на смену ему пришел «маскарад» — костюмированный вечерний праздник, уже не связанный прямо с политической демонстрацией, с улиц и площадей города ушедший на территорию парков культуры и отдыха, где пребывает и до сих пор, не будучи приурочен к какой-либо праздничной дате, а следовательно, и не имеющий регулярности.
Мы ввели понятие «маскарад» (вместо обычно употребляемого для характеристики празднеств 30‑х годов {366} понятия «карнавал»), чтобы оценить различие между этим праздником и «политкарнавалом» 20‑х годов, которое читатель почувствует сам, если ранее приведенное описание сравнит со следующим описанием садово-карнавального празднества середины 30‑х годов: «В ночь с 5 на 6 августа этого (1937. — А. М.) года сто тысяч участников в костюмах и масках танцевали общий вальс, танго, быстрые и медленные фокстроты, любовались факельным шествием карнавальных героев, гигантской колесницей, фонтанами, похожими на горящие астры, ночным небом, оживленной игрой прожекторов, фейерверками и ракетами над Москва-рекой, катались на разукрашенных флагами лодках…
Для них играли 34 или 40 оркестров… гости парка развлекались в балаганах, кирках, театрах, концертах, заходили в “пункты скорой помощи” для неумеющих танцевать, в “Клуб испытанных остряков”, в члены которого можно попасть, “либо решив головоломку, либо сказав скороговорку”, мечтали в “саду грез”, на “мосту вздохов”, пытались проникнуть в будущее в “аллее судеб”, отдыхали в детском уголке для взрослых, заполняли кафе, рестораны, буфеты… Было еще много забавных аттракционов; справочные бюро, работающие по образу известного романса “Ты не опрашивай, не выпытывай, все равно ничего не скажу”, “Веселая лечебница для грустных пациентов”…
Много участников было в костюмах на тему “Конституция СССР”. Из них двое… получили третьи премии. Третью премию получили также “Три богатыря”. Богато была представлена тема легендарных перелетов советских летчиков. Костюм Р. М. Бескиной “Перелет СССР — США” и костюм В. Г. Бендецкого “Дрейфующая льдина” отмечены премиями.
… Толпа жила, чувствовала себя свободно, непринужденно. Во втором часу ночи в “Саду Арины Родионовны”, за Зеленым театром, в Нескучном, одетые в русские костюмы девушки с жаром плясали “цыганочку”. Плясали под гармонику, при свете одной-единственной свечи… Неподалеку, под разноцветными фонариками, развешанными на деревьях, танцевали фокстрот. Невидимый духовой оркестр играл стремительную “Рио-Риту”… По аллеям бродили парочки, бренчали на гитарах, напевали песенки про “отважного капитана” и про “черного бэби”, сидели {367} на скамейках под высокими старинными деревьями»351.
Неоднократно высказывалось мнение, что такому празднику, в котором игра, веселье, смех выступают в качестве главных моментов, тесно в рамках одного лишь парка — ему необходимо захватывать улицы, площади и вовлекать в свою орбиту значительную часть населения города. Вопрос об одновременной организации маскарада во всех парках Москвы с включением подводящих к местам отдыха магистралей поднимался еще в 30‑е годы Б. Н. Глан и другими энтузиастами советской праздничной культуры. Тогда осуществлению этого замысла помешала война. В послевоенное время при проведении в Москве VI Всемирного фестиваля молодежи была предпринята удачная попытка расширения праздничной территории маскарада. Праздник этого типа проводился тогда одновременно в трех парках и на нескольких площадях и проспектах. Однако в дальнейшем этот опыт более не повторялся в таких масштабах. Проблема карнавального празднества — одна из серьезных и сложных проблем современной советской праздничной культуры. Таковой она, конечно, стала не сегодня, а уже в конце 20‑х годов, когда тенденция на карнавализацию первомайских и октябрьских праздников, получившая свое выражение в «политкарнавале» середины 20‑х годов, стала все больше и больше искусственно ограничиваться.
Гармония между «героическим» и «веселым», «серьезным» и «смешным», многоплановой агитацией и развлечением, что составляло суть «политкарнавала», уже в конце 20‑х годов, к сожалению, воспринималась некоторыми теоретиками как противоречие, не допустимое для массового революционного праздника. В большом руководстве по «массовому действу», изданном в 1927 г. в качестве инструкции, читаем: «Демонстрация — это главный момент в праздновании десятилетия Октября… поэтому демонстрация должна иметь тон высшей революционной сознательности и серьезности… Трудно провести праздничный день, с начала до конца наполнив его торжеством и парадом; приподнятости и парадности, конечно, трудно держаться весь день или все дни, {368} нужно дать вылиться непосредственно наружу и той радости, тому удовлетворению и той веселости, которые мобилизованы праздником и накопились у нас.
Это веселье нельзя вплести в парад, митинг, демонстрацию, это веселье нельзя смешивать с главным содержанием праздника»352.
Противопоставление «серьезности», «сознательности» и «торжественности» — «веселью» и «радости», прочитываемое в данном руководстве, базировалось на двоякого рода опасениях: во-первых, на том, что политическая агитация как основная функция пролетарского праздника не достигнет своего эффекта в обстановке карнавального настроения, а во-вторых, на том, что веселье и смех в состоянии внести дезорганизацию в шествие и нарушить тем самым всю его торжественность и планируемый порядок. Эти-то опасения, по-видимому, и вынудили авторов руководства во главе с Н. И. Подвойским потребовать замены «политкарнавала» «игрищной процессией», устраиваемой вечером или в последующие дни праздника как мероприятие политического и культурно-воспитательного характера. «Игрищная процессия (или “уличное игрище”. — А. М.), — писали авторы этого руководства, — представляет собой не что иное, как ту же агитпроцессию. Но если в агитпроцессии мы строги и серьезны, то в игрищной процессии мы шутим… Уличное игрище нами противопоставляется бессодержательным формам так называемого “карнавала”. Форма “карнавала” не может быть использована ни в оформлении Октябрьских торжеств, ни в проведении других массовых празднеств… Шутить и веселиться не так легко и просто; если мы в серьезных отношениях можем помнить и сдерживать себя, то в шутках потребуется большая самодисциплина. Ее мы должны организовать твердой установкой и хорошим руководством»
Делая объектом осмеяния врагов и недругов СССР, лодырей, пьяниц, прогульщиков, советский «карнавал» вносил огромный вклад в проводимую партией идеологическую борьбу и способствовал воспитанию в массах политической и гражданской сознательности. Другая его особенность состояла в том, что он, будучи не только политическим, но и индустриальным карнавалом, был тесно связан с задачами экономическими, живо и доходчиво популяризовал их, заражая массы трудовым энтузиазмом. Этой цели служили участвующие в карнавале настоящие машины (автомобили или тракторы), декоративные индустриальные установки, красочно представленные диаграммы и т. п. Все это в сочетании с политсатирой, цирком, театром петрушки, парадом конницы или пехоты, спортивными выступлениями и специфичным для советской демонстрации антуражем (флаги, транспаранты, цветы, воздушные шары и др.) придавало необычайно красочный облик этому типу празднества.
Вот картина карнавала в Первомай 1925 г. в Ленинграде, нарисованная очевидцем: «Весь город в красных флагах, точно в бусах. Длинными красными полотнищами с лозунгами и надписями украшены многие дома. Местами по карнизам ползут зеленые гирлянды. Много бюстов и портретов Ленина — на стенах, в окнах магазинов, на балконах. Веселой пестротой раскраски украшают улицы и ларьки ЛСПО, где рост предприятия показан в разноцветных таблицах разной величины. На проспекте 25 Октября такие ларьки сделаны в виде громадных наковален. Цветиста и арка, построенная около входа в Сад трудящихся.
В 11 часов улицы уже полны: районы идут к центру. Отовсюду звучат широкие хоры, и крепкие голоса спевшихся красноармейцев мешаются с тонким пением пионеров, {363} одетых в одинаковые синие костюмчики и бойко марширующих с красными флажками в руках. Сквозь медные голоса оркестров прорезается мелкая дробь пионерских барабанов. И струнный оркестр Музпреда под аккомпанемент рояля, поставленного на грузовик, собирает толпу слушателей, в то время как с балкона Госиздата громкоговоритель выкрикивает здравицы, и комсомольцы, проходящие внизу, подхватывают их.
С тысячами красных знамен демонстрации одна за другой вливаются на проспект 25 Октября. С Аничкова моста видно его весь. Это — сплошное море голов. Маковые зерна. Черные и красные: кепки и платочки. А над ними — красные крылья флагов, плакаты, буквы на палках, щиты и фигуры карнавала.
Чуть ли не над крышами трещат пропеллеры белых птиц с красными звездами на крыльях. Стаи листовок снежной вьюгой вихрятся над головами толпы, и целый лес рук поднимается кверху, чтобы подхватить их. Но иные подхватывает ветер, и листочки летят вдаль, точно голуби. А по всему городу носится грузовик Совпечати, и щедро разбрасывает листовки маховик, поставленный на нем.
… Демонстрации движутся на площадь Урицкого, где с трибуны, увитой зеленью, далеко видна зелень надписи: “Выше поднимайте знамя Ленина, оно несет победу”. И вся демонстрация проходит под знаком победы идущих по ленинскому пути.
Это — карнавал производства. Заводы и фабрики демонстрируют продукты своего производства, и сотни таблиц, диаграмм и карт поясняют их. Грузовики везут иллюстрации к этой колоссальной работе восстановления, и порой это — маленькие уголки заводов и фабрик.
Далеко видна модель вальцовой мельницы, машущая крыльями. Мастерская Сев. Зап. ж. д. везет два вагона — пассажирский и товарный, и из маленьких окон их выглядывают веселые рожицы ребят, это юные ленинцы — пассажиры, которые непременно доедут до светлого будущего. Вот над толпой работает колесо Русского Дизеля, и надписи стрелами: “Деревня, город, смотри” — указывают на крепкие ряды идущих за тем, что сделано руками их. Вот фабрика Бебеля показывает свое скромное и нужное производство: на глазах у толпы работница делает щетку.
{364} Заливчатый голос сирены покрывает все звуки; темное море толпы прорезает пароход верфи имени Дзержинского. А дальше неторопливо движутся “волы крутороги”: это идет бойня.
— Ось, дывись, хлопче, — полушутливо кричит один вузовец другому, видимо вспомнив что-то. — Та‑ж воно завсим як пид Полтавой.
— А вот и мадама для них.
Молочная ферма устроила на грузовике ясли, и добродушная и спокойная морда коровы смотрит вниз на толпу. И тут же покачивается от тряски громадный бидон, в который, наверное, можно налить удой стада хорошего села.
Над толпой плывут краны, раскрашенный паровоз Института индивидуального воспитания, трубы завода, из которых валит дым, станки, громадные катушки и молот — очень удачно и чисто сделанный монтаж ниточной фабрики имени Халтурина, вертятся колеса, пестреют корпуса городских домов и стены деревенских изб. Избу-читальню везет тройка громадных битюгов… Это уже не гоголевская тройка, которая неслась неведомо куда, это — тройка крепкого и ладного хозяйства, и путь ее — ясен.
— Эх, телефон-то какой!
Телефонная трубка толще столба, рупор — как бочка.
— Наверное, человек пять поднимали, — задумчиво говорит женщина, почтительно посматривая на это сооружение телефонного завода.
Человек в старой кепке на ходу бросает значительно:
— Это, тетушка, все поднимали. Все!
… Затор. Ожидают очереди продвижения. Спартаки в белых гимнастерках или полуголые обили ряды и, не теряя времени, тоже демонстрируют свои достижения, крепкие тела их гибкими движениями взбираются друг на друга — строят пирамиды.
Тут же, развлекаясь, качают: точно Санчо Пансо, сажени на три взлетают вверх крепкие фигуры Спартаков, подброшенные пружинными руками А рядом растянут громадный круг: играют в кошки-мышки. И все время поют, поют…
… Есть интересные и порой очень остроумные представления, инсценировки и карикатуры (иногда живые), которые показываются с платформ грузовиков: одни {365} связаны с производством, другие — с политическим моментом.
С высокой подвижной трибуны бумажной фабрики., сменяющиеся ораторы — живые цифры — выкрикивают о росте производства по годам, в то время как внизу в ужасе жмутся буржуи. Вот борьба с прогулами; двухсаженный деревянный рабочий бьет молотком прогульщика, который выскакивает из какой-то щели и опять проваливается туда. Вот гроб, в котором кооперация хоронит частную торговлю. И буржуй ростом до третьего этажа и соответствующей толщины хоронит ее. Две головы: одна с зеленым истощенным лицом, другая — с веселым полным и розовым. “Я покупаю у частного торговца”. “Я покупаю в кооперации”.
Целая трагическая сцена призывает на помощь Мопру. Из‑за железной решетки тюрьмы узник машет красным платком. Рядом фашист распинает окровавленного рабочего. Дальше саженный рабочий кулак безостановочно дубасит мягкотелого буржуя. За громадным чучелом Гинденбурга скромно прячется живой Вильгельм. И очень хороша своей крепкой краткостью надпись на клетке, где лежит отвратительный зверь: “Цанков — гиена”.
На лошадях и на платформах грузовиков, перекликаясь с толпой, с пением и декламацией едут рабочие, буржуи, крестьяне, фашисты в цилиндрах, старое офицерство в пестрых мундирах, соглашатели в клетчатых фраках, попы, ксендзы, маски, личины, — карнавал брызжет в толпу здоровым и крепким смехом, вызывая сочувственный отзыв»350.
«Политкарнавал» в том виде, как он описан в данной заметке, просуществовал до конца 20‑х – начала 30‑х годов. В середине 30‑х годов на смену ему пришел «маскарад» — костюмированный вечерний праздник, уже не связанный прямо с политической демонстрацией, с улиц и площадей города ушедший на территорию парков культуры и отдыха, где пребывает и до сих пор, не будучи приурочен к какой-либо праздничной дате, а следовательно, и не имеющий регулярности.
Мы ввели понятие «маскарад» (вместо обычно употребляемого для характеристики празднеств 30‑х годов {366} понятия «карнавал»), чтобы оценить различие между этим праздником и «политкарнавалом» 20‑х годов, которое читатель почувствует сам, если ранее приведенное описание сравнит со следующим описанием садово-карнавального празднества середины 30‑х годов: «В ночь с 5 на 6 августа этого (1937. — А. М.) года сто тысяч участников в костюмах и масках танцевали общий вальс, танго, быстрые и медленные фокстроты, любовались факельным шествием карнавальных героев, гигантской колесницей, фонтанами, похожими на горящие астры, ночным небом, оживленной игрой прожекторов, фейерверками и ракетами над Москва-рекой, катались на разукрашенных флагами лодках…
Для них играли 34 или 40 оркестров… гости парка развлекались в балаганах, кирках, театрах, концертах, заходили в “пункты скорой помощи” для неумеющих танцевать, в “Клуб испытанных остряков”, в члены которого можно попасть, “либо решив головоломку, либо сказав скороговорку”, мечтали в “саду грез”, на “мосту вздохов”, пытались проникнуть в будущее в “аллее судеб”, отдыхали в детском уголке для взрослых, заполняли кафе, рестораны, буфеты… Было еще много забавных аттракционов; справочные бюро, работающие по образу известного романса “Ты не опрашивай, не выпытывай, все равно ничего не скажу”, “Веселая лечебница для грустных пациентов”…
Много участников было в костюмах на тему “Конституция СССР”. Из них двое… получили третьи премии. Третью премию получили также “Три богатыря”. Богато была представлена тема легендарных перелетов советских летчиков. Костюм Р. М. Бескиной “Перелет СССР — США” и костюм В. Г. Бендецкого “Дрейфующая льдина” отмечены премиями.
… Толпа жила, чувствовала себя свободно, непринужденно. Во втором часу ночи в “Саду Арины Родионовны”, за Зеленым театром, в Нескучном, одетые в русские костюмы девушки с жаром плясали “цыганочку”. Плясали под гармонику, при свете одной-единственной свечи… Неподалеку, под разноцветными фонариками, развешанными на деревьях, танцевали фокстрот. Невидимый духовой оркестр играл стремительную “Рио-Риту”… По аллеям бродили парочки, бренчали на гитарах, напевали песенки про “отважного капитана” и про “черного бэби”, сидели {367} на скамейках под высокими старинными деревьями»351.
Неоднократно высказывалось мнение, что такому празднику, в котором игра, веселье, смех выступают в качестве главных моментов, тесно в рамках одного лишь парка — ему необходимо захватывать улицы, площади и вовлекать в свою орбиту значительную часть населения города. Вопрос об одновременной организации маскарада во всех парках Москвы с включением подводящих к местам отдыха магистралей поднимался еще в 30‑е годы Б. Н. Глан и другими энтузиастами советской праздничной культуры. Тогда осуществлению этого замысла помешала война. В послевоенное время при проведении в Москве VI Всемирного фестиваля молодежи была предпринята удачная попытка расширения праздничной территории маскарада. Праздник этого типа проводился тогда одновременно в трех парках и на нескольких площадях и проспектах. Однако в дальнейшем этот опыт более не повторялся в таких масштабах. Проблема карнавального празднества — одна из серьезных и сложных проблем современной советской праздничной культуры. Таковой она, конечно, стала не сегодня, а уже в конце 20‑х годов, когда тенденция на карнавализацию первомайских и октябрьских праздников, получившая свое выражение в «политкарнавале» середины 20‑х годов, стала все больше и больше искусственно ограничиваться.
Гармония между «героическим» и «веселым», «серьезным» и «смешным», многоплановой агитацией и развлечением, что составляло суть «политкарнавала», уже в конце 20‑х годов, к сожалению, воспринималась некоторыми теоретиками как противоречие, не допустимое для массового революционного праздника. В большом руководстве по «массовому действу», изданном в 1927 г. в качестве инструкции, читаем: «Демонстрация — это главный момент в праздновании десятилетия Октября… поэтому демонстрация должна иметь тон высшей революционной сознательности и серьезности… Трудно провести праздничный день, с начала до конца наполнив его торжеством и парадом; приподнятости и парадности, конечно, трудно держаться весь день или все дни, {368} нужно дать вылиться непосредственно наружу и той радости, тому удовлетворению и той веселости, которые мобилизованы праздником и накопились у нас.
Это веселье нельзя вплести в парад, митинг, демонстрацию, это веселье нельзя смешивать с главным содержанием праздника»352.
Противопоставление «серьезности», «сознательности» и «торжественности» — «веселью» и «радости», прочитываемое в данном руководстве, базировалось на двоякого рода опасениях: во-первых, на том, что политическая агитация как основная функция пролетарского праздника не достигнет своего эффекта в обстановке карнавального настроения, а во-вторых, на том, что веселье и смех в состоянии внести дезорганизацию в шествие и нарушить тем самым всю его торжественность и планируемый порядок. Эти-то опасения, по-видимому, и вынудили авторов руководства во главе с Н. И. Подвойским потребовать замены «политкарнавала» «игрищной процессией», устраиваемой вечером или в последующие дни праздника как мероприятие политического и культурно-воспитательного характера. «Игрищная процессия (или “уличное игрище”. — А. М.), — писали авторы этого руководства, — представляет собой не что иное, как ту же агитпроцессию. Но если в агитпроцессии мы строги и серьезны, то в игрищной процессии мы шутим… Уличное игрище нами противопоставляется бессодержательным формам так называемого “карнавала”. Форма “карнавала” не может быть использована ни в оформлении Октябрьских торжеств, ни в проведении других массовых празднеств… Шутить и веселиться не так легко и просто; если мы в серьезных отношениях можем помнить и сдерживать себя, то в шутках потребуется большая самодисциплина. Ее мы должны организовать твердой установкой и хорошим руководством»