Файл: ПСИХОЛОГИЯ КОНФЛИКТА_Гришина.doc

Таким образом, между факторами объективной ситуации и их восприятием воз­никла опосредующая переменная — позиция индивида относительно этой ситуа­ции, его место в системе взаимоотношений с соответствующими правами, обязан­ностями^ степенью ответственности и т. д., которая оказала более сильное влияние на его оценку ситуации, чем объективные аспекты самой этой ситуации.

Описанные выше факторы «среды», относятся ли они к культурному, или орга­низационному пространству, будут оказывать влияние на то, какова структура ти­пичных, повседневно окружающих человека обстоятельств и какие из них с боль­шей вероятностью будут интерпретироваться как стрессовые, конфликтные.

Рис. 6-5. Частота возникновения конфликтов в оценке руководителей(верхняя часть рисунка) и рабочих (нижняя часть рисунка) По оси абсцисс — показатели частоты, по оси ординат — аспект производственной ситуа­ции. Показаны три различные организации

Многочисленные данные относятся к влиянию возраста и пола на преимуще­ственный характер конфликтов.

Например, можно говорить о наличии разных возрастных проблем и соответствен­но о структуре потенциальных конфликтных ситуаций, связанных с возрастом. Изве­стно, что в общем жизненном цикле человека различаются отдельные возрастные стадии, смена которых — переходные периоды — может проходить достаточно бур­но, сопровождаться трудностями и эмоциональными переживаниями, сопутствую­щими возникновению качественных перемен в жизнедеятельности личности.

Возрастные периоды, помимо особенностей психического и личностного разви­тия, различаются еще и по характеру проблем, встающих перед индивидом, по тому, какие типичные трудности, критические ситуации или кризисы переживает человек в том или ином возрасте.

Конфликты раннего детства были предметом наиболее пристального внимания в психоаналитической традиции: описывая конфликтную природу человека, психо­аналитики придавали проблемам детства особое значение. В предисловии ко второ­му изданию своей работы «Конфликты детской души» К. Юнг пишет о множествен­ности возможных подходов к этой проблеме: фрейдовской психологии с ее принци­пом удовольствия, адлеровской психологии с позиции принципа власти, с точки зрения развития логических процессов у ребенка, наконец, с религиозно-психоло­гических позиций и развития у него понятий о Боге. Сам Юнг считает свой подход психобиологическим, основанным на развитии у ребенка сексуального интереса, а также на значении мышления и понимания в решении душевных конфликтов. На­пример, четырехлетняя Анна проявляет интерес к проблеме смерти и тому, что про­исходит с человеком после нее, переживает рождение брата, страх смерти матери, обдумывает и обсуждает проблемы происхождения детей, отношений родителей и т. д. Она фактически пытается создать собственную концепцию жизни, ищет отве­ты на появляющиеся у нее вопросы и старается как-то разрешить возникающие при этом противоречия. Проблема смерти и рождения находит у Анны логически при­емлемую для нее интерпретацию: после смерти человек становится ангелом, а за­тем — ребенком. Рождение братика требует новых объяснений, к которым добавля­ется детская ревность, потребность в осмыслении своего нового опыта и места в системе семейных отношений и подтверждении материнской привязанности и т. д. (Юнг, 1995) Многие работы психоаналитиком, подобно работе К Юнга, содержат примеры прекрасных описаний проблем детской души и отношений детей с миром взрослых.

Из других периодов детства наиболее часто предметом внимания психологов становился подростковый возраст, в котором конфликты приобретают особое зна­чение.

Общеизвестно выражение «трудности переходного возраста», ставшее устойчи­вым штампом обыденной речи, используемым для характеристики проблем подрост­кового периода. Левин считал подростка маргинальным человеком, находящимся между двумя группами, вышедшим из мира детства л не пришедшим в мир взрос­лых. В этом образе отчетливо видна и «переходность» подростка, и сущность его психологических проблем: он уже не хочет быть ребенком, но еще не может быть взрослым в глазах окружающих, да и своих собственных. Именно это главное про­тиворечие подросткового периода развития и приводит к типичным трудностям, пе­реживаемым в это время, прежде всего, к проблемам в отношениях со взрослыми, неадекватным поступкам вплоть до девиантного поведения, направленного на под­тверждение своей «взрослости». Причем, по Левину, эти конфликты и их протека­ние зависят от того, насколько резкими являются границы между этими двумя группами — миром взрослых и детей.

В любом случае одной из главных особенностей поведения подростка становит­ся его эмансипация, отдаление от родителей и растущая ориентация на мир сверст­ников и их групповых отношений.

Конфликты в этом возрасте могут являться естественным следствием интенсив­ного, но не всегда адекватного овладения подростками новыми для них формами социального взаимодействия, но могут обладать и своего рода самоценностью.

М. В. Розин, изучавший подростковую субкультуру, отмечает особую роль кон­фликтов в этом возрасте: «Семейные конфликты для подростка не побочные след­ствия неформальной жизни, а предмет гордости. Неформалы постоянно пересказы­вают друг другу свои домашние приключения, и чем они серьезнее, тем сильнее поднимается статус подростка в неформальной группе. Конфликты нужны подрост­ку так же, как длинные волосы или клепаная куртка, чтобы демонстрировать их пе­ред сверстниками» (Розин, 1990, с. 92).

Образ родителей может включать в себя разные характеристики — они «ограни­ченные», «не понимающие своих детей», «мещане» или «добрые», «заботливые» и т. д. Неизменным, однако, остается общий принцип: «Родители всегда мешают жить». Сам подросток при этом в собственном описании предстает «пассивным в конфликте с родителями, он живет так, как ему представляется правильным, не за­девает родителей, пытается отстраниться от них, разграничить сферы жизни, роди­тели же оказываются активной, нападающей стороной, пытаются с помощью силы изменить своего ребенка» (там же, с. 93). По мнению автора, одна из причин подоб­ных конфликтов для ребенка — это потребность в событийности.

Как известно, детский и подростковый возраст в прошлом были объектом осо­бенно пристального внимания психологов.

Меньшая изученность старших возрастов не исключает, однако, возможности прийти к определенным заключениям о потенциальных причинах конфликтов, ха­рактерных для данной возрастной категории. Примечательно, что одну из глав своей книги о возрастных проблемах людей Г. Шихи называет «предсказуемые кризисы зрелого возраста». Какие же это кризисы' Это отдаление от дома после восемнадцати лет, поиск своего места в жизни двадцатилетними, осмысление сделанного и новые искания в тридцать, середина жизни между тридцатью пятью и сорока годами, когда постепенно начинают уходить молодость и физические силы меняются привычные роли и, наконец, старший возраст, где человека ожидают удовлетворенность прожитой жизнью или новые кризисы (Шихи, 1999).

Эмпирические доказательства возрастной предрасположенности человека к «проблемности» тех или иных аспектов своего взаимодействия с окружающими приводятся в социально-психологических исследованиях отношений в rpyппах или организациях. Например, в проведенном нами масштабном исследовании в производственных коллективах, (в котором участвовали более трех тысяч человек) выявлены бесспорные различия в оценках частоты конфликтов между рабочими разных возрастов: на общем фоне явно выделялась самая молодая группа работников, для которых были характерны причины конфликтов, очевидно связанные с проблемами их адаптации к производству и социальной ситуации в группе.

В том же исследовании были получены данные о влиянии фактора пола расположенность к оценке тех или иных аспектов своего взаимодействия с другими как конфликтных. Так, в нашем исследовании женщины в производствен коллективах были склонны считать свои отношения с коллегами более конфликтными в тех аспектах, которые прямо касались их личных потребностей (зарплата деление премий, время отпусков, сменность работы и т. д.), тогда как мужчины отмечали повышенную конфликтогенность организационных проблем (распределение обязанностей, производственные трудности и др.). Частоту конфликтов с руководителем мужчины оценивали как более высокую, связывая при этом причины возможных конфликтов с нарушением должностных инструкций (например, с необходимостью выполнения функций, не входящих в прямые обязанности, производственными трудностями, условиями труда и перспективами роста.

Основываясь на приведенных данных, можно сказать, что в каждой культуре и в каждом социальном слое существуют имплицитные представления о природе конфликта, которые определяют наше восприятие тех или иных ситуаций как конфликтных. Этнографические описания изобилуют забавными примерами коллизий, возникающих между исследователями и местными жителями на почве несовпадения их культурных обычаев, норм поведения, ритуалов и т. д. Вспомним уже приводившийся пример исследования, в котором было показано, что содержание, вкладываемое членами группы в понятие конфликта, различалось в зависимости от характерра этой группы и уровня ее развития. Далее, каждый социальный слой, профессинальная или, например, возрастная группа имеют в своем жизненном пространстве ряд типичных стрессовых или конфликтных ситуаций. Для членов научного коллектива особенно важны взаимные оценки профессиональной компетентности ,научная добросовестность и уважение авторских прав друг друга и т. д ; у подростков действуют свои стереотипные представления о том, какие ситуации взаимодействия; поступки товарищей считать неприемлемыми. Так проявляется наше «коллективно разделяемое» знание о том, что такое конфликт. В таких случаях мы и го обусловленности нашего поведения и восприятия окружающего мира групповыми факторами.

Индивидуальные факторы определения ситуации

Наряду с общими и групповыми факторами, определяющими отношение челове­ка к ситуации, можно выделить и такие, которые связаны с его индивидуальной оцен­кой как определенного типа социальных ситуаций, так и данной конкретной ситуации.

«Субъективное» в определении ситуации как конфликтной связано с индивиду­альной склонностью человека к преимущественной оценке ситуаций в тех или иных терминах. (Сама возможность существования в рамках одной и той же «объектив­ной» ситуации различных «воспринимаемых» ситуаций, является подтверждением субъективного характера «определения ситуации».)

Применительно к конфликтам это означает, что могут быть выделены такие че­ловеческие особенности людей, которые приводят к тому, что люди склонны вос­принимать те или иные ситуации своего взаимодействия с другими людьми как кон­фликтные.

Переходя к индивидуально-психологическим особенностям, которые потенци­ально могут влиять на предрасположенность человека к восприятию, оценке тех или иных ситуаций как конфликтных, мы будем вынуждены во многом опираться на косвенные данные из-за фактического отсутствия прямых исследований по этому вопросу.

Подобное явление применительно к анализу агрессии А. А. Реан связывает с со­циально-перцептивным компонентом агрессивности, который, с его точки зрения, заключается «в готовности (склонности) воспринимать и интерпретировать пове­дение другого как враждебное. В этом плане, очевидно, можно говорить о потенци­ально агрессивном восприятии и потенциально агрессивной интерпретации как об устойчивых для некоторых людей особенностях мировосприятия и миропонима­ния» (Реан, Коломинский, 1998, с. 37).

Если проводить аналогию между восприятием стресса и конфликтных ситуа­ций, то можно учесть, что одни люди более, а другие менее предрасположены к ди­стрессу.

Из личностных особенностей, оказывающих влияние на устойчивость человека в экстремальных ситуациях и его меньшую подверженность дистрессу, отмечают интернальность как характеристику тех, кто уверен в себе, надеется только на себя, не нуждается во внешней поддержке (в противовес «экстерналам» — неуве­ренным в себе, нуждающимся в поощрениях, болезненно реагирующих на порица­ния, полагающихся на случай, на судьбу); отсутствие личностной тревожности и др. (Китаев-Смык, 1983).

В исследовании Л. Хоровица и его коллег респондентам предлагались успешные и неуспешные ситуации (например, «Вы посетили вечер для первокурсников, но вам не удалось завести новых друзей») и перечень возможных причин, объясняю­щих их успешность или неуспешность. Полученные результаты показали, что оди­нокие люди считают себя менее способными к межличностному общению: если неодинокие люди склонны интерпретировать случающиеся неудачи временными обстоятельствами, то одинокие объясняли их собственной неспособностью к обще­нию, считали, что прилагать усилия в подобных ситуациях бесполезно. Нетрудно прогнозировать, что подобный стиль объяснения своих отношений с другими мо­жет приводить человека к избеганию ситуаций межличностного контакта. На основании этого авторы делают вывод, что «подобная самоизоляции лишает его возможности развития навыков общения, что опять же ведет к неудачам, к еще более нега­тивным самооценкам и еще большему отчуждению» (Хоровиц и др., 1989, с. 269). Этот пример иллюстрирует наличие у людей имплицитных концепций, лежащих в основе их интерпретаций социального взаимодействия с другими. Можно предпо­ложить, что у некоторых людей эти концепции основываются на представлениях, не позволяющих им доверять другим и развивать партнерские отношения с окружа­ющими.

В работе У. Клара и его коллег проблема избирательного восприятия ситуации рассматривается с точки зрения наличия и доступности соответствующих когни­тивных схем. Схемы могут присутствовать или отсутствовать в чьем-то индивиду­альном репертуаре, а доступность определяется готовностью, с которой данная схе­ма применяется. Авторы приводят известные данные, что люди, оценивающие себя как «соревнователей», чаще, чем «кооператоры» имеют тенденцию рассматривать незнакомые лабораторные игры как игры со строгим соперничеством (с нулевой суммой); они, соответственно, чаще будут демонстрировать соперничающее поведе­ние. По мнению исследователей, эти данные могут быть объяснены с точки зрения доступности схемы: схема строгого соперничества (несовместимости целей) более доступна «соревнователям» и потому ее появление в новой ситуации более вероятно (Klar, Bar-Tal, Kruglanski, 1988).

Помимо «соревновательных» существуют и другие характеристики личности, приводящие человека к определению внешней ситуации как конфликтной. Обыден­ное представление о «конфликтной личности» связано с человеком, который чаще других оказывается участником конфликтных ситуаций, т. е. обладает повышенной склонностью к восприятию ситуаций как конфликтных или конфлик-тному реагиро­ванию на те или иные внешние обстоятельства.

Примеры научного описания устойчивых личностных тенденций к тому или ино­му типу социального поведения можно найти в работах психологов, тяготеющих к поиску личностных типов. В частности, уже упоминался тип человека с тенденцией «движения против людей», описанный Хорни, который «принимает и считает само собой разумеющейся враждебность вокруг себя и решает, сознательно или бессоз­нательно, бороться», «противодействует всеми путями, которые ему доступны» (Ногпеу, 1946, р. 42-43). Конфликтность может быть характеристикой «невротической личности», когда «человек невротически реагирует на такую жизненную ситуацию, которая у здорового человека вообще бы не вызывала никакого конфликта» (Хорни, 1993, с. 25).

В других психоаналитических понятиях «конфликтность» личности может свя­зываться с таким явлением, как негативизм (враждебность), который «заключается в демонстративном противодействии объекту, который бессознательно восприни­мается субъектом как опасный или угрожающий. Негативизм проявляется в упрям­стве, в пренебрежительном отношении (игнорировании, реакции "не вижу", "не слышу"), в подозрительности и неприятии помощи, в немотивируемой злобности, в стремлении к спорам по любому вопросу, в навязчивом иронизировании, подтруни­вании и насмешках» (Психоанализ, 1998, с. 294). Эти модели, по мнению психоана­литиков, когнитивных, эмоциональных и поведенческих реакций передаются по на­следству и усваиваются в процессе индивидуального развития.