Файл: ПСИХОЛОГИЯ КОНФЛИКТА_Гришина.doc

Исключив влияние ряда факторов, Мид находит некоторые детерминанты в со­циальной структуре племени. «Культура сотрудничества» свойственна замкнутым группам, в рамках которых человек обладает определенной позицией и гарантиро­ванной безопасностью, а его положение не зависит от его инициативы и личных притязаний. В других же типах культур человек не чувствует себя в безопасности, пока не убедится в своем несомненном превосходстве. М. Оссовская подвергает критике эти рассуждения: «М. Мид ставит преобладание принципа соперничества или сотрудничества в зависимость от ощущения безопасности, причем последнее она принимает как нечто первичное, не требующее дальнейших разъяснений. С тем же успехом можно было бы принять за первичное склонность к соперничеству... Я полагаю, что склонность к определению в межчеловеческих отношениях некоего "порядка клевания" может считаться столь же первичной, как и стремление к безо­пасности...» (там же, с. 106).

Конечно, соперничество не обязательно имеет конфликтный характер, а сотруд­ничество не обязательно предполагает солидарность. Несмотря на неправомер­ность полного отождествления соперничества и конфликтного взаимодействия (ко­торое выступает лишь одной из форм соперничества), работы Мид интересны для понимания природы конфликтных явлений благодаря убедительной демонстрации культурной детерминированности противоречий в социальных (и межличностных) отношениях.

Богатейший материал для изучения культурных факторов борьбы дает И. Хей-зинга. В сущности, вся его знаменитая книга «Homo Ludens» посвящена обсужде­нию тезиса «Игра — это борьба, а борьба есть игра» (Хейзинга, 1992, с. 55), объеди-

нению катетрии оорьоы и игры в архаической культуре, культурный контекст оп­ределяет и характер возникающих конфликтных ситуаций, и способы выхода и.ч них. «В чисто феодальные времена, — пишет Хейзинга, — повсюду возникали от дельные, ограниченные конфликты, в основе которых невозможно обнаружить ни какого иного экономического мотива, кроме того, что одни завидовали богатству других. Не только богатство порождало зависть, но ничуть не меньше — и слава. Фамильная гордость, жажда мести, пылкая верность сторонников — вот каковы были главные побуждения» (с. 22). При этом некоторые виды конфликтов приобре­тают ритуальный характер, «скандалы из-за обладания реликвиями после всякого рода торжественных церемоний, так сказать, входят в программу» (с. 53).

Сам процесс возникновения и развития конфликтов нормативно определен. П. Бурдье, французский социальный антрополог, изучавший жизнь берберского на­рода кибилов, писал, что «конфликты у кибилов в значительной степени регулиро­вались сложной системой вызовов, оскорблений и надругательств» (Карле, 1992, с. 379). При этом, по мнению Бурдье, подобные действия следует интерпретировать «не как пустые ритуалы или как способ решения конфликтов, но как сигналы и сим­волы, которые подтверждают и выстраивают лежащий за ними порядок определен­ных социальных отношений».

Что же касается разрешения конфликтов, то в средневековье «любой возник­ший вопрос должен получить идеальное разрешение — стоит только познать долж­ное соотношение между частным происшествием и вечными истинами; соотноше­ние же это выводится, если к фактам приложить формальные правила» (Хейзинга, 1992, с. 258-259). Этот принцип реализуется во многих сферах обыденной жизни, в том числе и в области военных действий, где «такие вещи, как право победителя на имущество побежденных, право захвата в плен, верность данному слову, опреде­лялись правилами игры, выработанными для проведения турниров или охоты. Же­лание ввести насилие в рамки права и правил исходит не столько из своего рода правового инстинкта, сколько из рыцарского понимания чести и общего стиля жиз­ни» (там же, с. 259). Анализируя обычай кровной мести как традиционный механизм разрешения острых конфликтных ситуаций у северокавказских народов, Г. У. Солда-това указывает, что его важнейшей стороной всегда являлся «комплекс обычаев при­мирения противников. На его основе выполнялась важнейшая функция этого обы­чая — примиренческая, предполагающая не насилие, а договоренность конфликту­ющих сторон» (1994, с. 140). Не только исторический, но и современный материал позволяет говорить о влиянии культурных факторов на практику разрешения кон­фликтов. Так, изучение семейных конфликтов, проведенное в Японии, Индии и США, выявило культурные различия в их протекании и разрешении (Kumagai, Strauss, 1983).

Предпринятый анализ культурных аспектов конфликтов позволяет прийти к выводам о культурной природе конфликтной феноменологии. Конфликтные явле­ния занимают определенное место в культурном пространстве. Вместе с культуро­логами мы можем говорить не просто о социальной природе конфликта и его куль­турных факторах, но и о том, что сам процесс возникновения и развития конфлик­тов определяется нормативно, что проявляется в культурных примерах конфликт­ных ритуалов, различиях в возникновении конфликтов и их разрешении и др.

Этические нормы взаимодействия в конфликте

Сложившаяся традиция использования понятия нормы допускает его двой-твенное толкование-. С одной стороны, как уже отмечалось, норма относится к чис-iy модальных категорий, т. е. отражает типическое в поведении большинства лю-1ей. С другой стороны, норма — это некий образец поведения, который может и не )азделяться большинством, но рассматриваться как желательный. Примером тако-'о рода являются этические нормы — принципы одобряемого поведения, приемле­мые групповые или общественные нормы взаимодействия в ситуациях достижения

оих целей.

, Однако «неправильное», «отклоняющееся» поведение также имеет свой норма­тивный образец. Ю. М. Лотман, анализируя психологические основы бытового по­ведения, указывает: «Возникают правила для нарушений правил и аномалии, необ­ходимые для нормы... При этом различные типы культуры будут диктовать субъек­тивную ориентированность на норму (высоко оценивается "правильное" поведение, жизнь "по обычаю", "как у людей", "по уставу" и пр.) или же ее нарушения (стремление к оригинальности, необычности, чудачеству, юродству, обесцениванию нормы амбива­лентным соединением крайностей)» (Лотман, 1975, с. 26). «Неправильное» поведе­ние также подчиняется определенным законам социального взаимодействия или, как там же пишет Лотман, «неправильное, нарушающее нормы данной обществен­ной группы поведение отнюдь не случайно»; с другой стороны, оно «не случайно» и для индивида, поскольку за частными, отдельными действиями или стратегиями по­ведения стоят индивидуальные, «парадигмальные» представления относительно данного класса ситуаций.

Таким образом, поведение индивида в ситуациях противоречивого взаимодей­ствия, направленное на достижение своих целей, может быть «правильным» и «не­правильным» с этической точки зрения. Для характеристики подобного взаимодей­ствия в ситуациях противоборства — соперничества, конкуренции, соревнования и т. д. — социологами, культурологами, психолога­ми иногда используются метафоры «честная игра» (fairplay) и «нечестная игра».

Этическим принципам «правильного» поведе­ния уделяют внимание разнообразные этические учения. Наиболее известные из этих принципов, такие как «золотое правило» этики или категори­ческий императив Канта, в силу своей широкой известности стали элементами обыденного зна­ния. Гораздо менее изучены образцы и нормы «неправильного» поведения. Любопытен факт, подмеченный Оссовской: обсуждая проблему личностного образца, она обращает внимание на отсутствие термина для обозначения «антиоб­разца»; по ее мнению, «пробел в терминологии свидетельствует о недостаточном внимании к са­мой проблеме» (1987, с. 30).

По законам улицы была запрещена драка из-за мести, или по злости, или как прояв­ление драчливого характера Разрешалась и поощрялась организованная драка меж­ду совершенно равными по силе противни­ками, под надзором старших и «по любви», так как дравшиеся до и после драки триж­ды целовались. Запрещено было в драке рвать одежду противника, царапать лицо и бить под ложечку. При первом же проявле­нии злости драка сразу прекращалась. По­ощрялись драки между двумя разной силы и возраста противниками, но при этом обя­зательно уравнивались их силы простым способом: у более сильного подвязыва­лась к туловищу левая или правая рука, а ноги связывались веревкой для уменьше­ния шага и силы прыжка Такая драка счи­талась особенно полезной для развития смелости и особо почетной...

Природа ребенка в зеркале автобиографии

Описание принципов, приемов, тактики «нечестной игры» не может быть дано через инверсию этических принципов, поскольку существуют особые правила, тех ники и приемы такого взаимодействия.

Одна из наиболее ранних и ярких посвященных этому работ, — это труд Аристо­теля «О софистических опровержениях», описывающий самые разнообразные при­емы достижения цели в споре. Содержание этой работы таково, что, например, в английском переводе она называется «О софистических уловках» (Аристотель, 1972, с. 661). Древнегреческий философ особо выделяет эристические умозаклю­чения, кажущиеся правдоподобными, но на самом деле таковыми не являющиеся (с. 349). Благодаря этому имя Аристотеля упоминается в связи с эристикой, кото­рая в классической интерпретации Шопенгауэра определяется как «искусство спо­рить, притом спорить так, чтобы остаться правым» (Шопенгауэр, 1910, с. 618-619).

Предлагая четко различать «изыскание объективной истины» и «искусство ос­таваться правым», Шопенгауэр именно его делает предметом своего анализа: «На­учная диалектика в нашем смысле слова имеет поэтому главною своею задачею — собрать эти нечестные уловки, применяемые в спорах, и проанализировать их для того, чтобы при серьезном споре тотчас же можно было заметить и уничтожить их. Именно поэтому она сознательно должна избрать своей конечной целью лишь уме­ние оставаться правым, а не объективную истинность» (с. 624). Шопенгауэр оста­ется верен избранному объекту исследования: вся его работа посвящена соответ­ствующим «уловкам» (он сам использует этот термин), которые имеют по преиму­ществу логический характер, но не пренебрегают и психологическим воздействием на партнера (вплоть до задевания его личности).

Обратимся к обсуждению интересующих нас аспектов межличностного взаимо­действия — к описанию той же проблемы нарушений этических норм, но уже на уровне собственно действия, поведения партнеров или одного из них.

Родоначальником идей в данной сфере нередко считают Никколо Макиавелли, заслуги которого подтверждены возникновением специального понятия — «макиа­веллизм», означающего пренебрежение нормами морали ради достижения своих целей, а также разработкой в психологии на основе обозначаемого этим понятием явления «шкалы макиавеллизма».

Распространенность в обществе и в межличностных отношениях различных форм борьбы с присущим им деструктивным потенциалом заставляет вводить огра­ничения по их применению. По замечанию Хейзинги, «каждый случай борьбы рег­ламентируется ограничительными правилами...» (Хейзинга, 1992, с. 106). Нередко они поражают своей универсальностью. Например, известны факты удивительного сходства обычаев ведения войны (ее этических принципов) на средневековом Запа­де и в Китае. «Во все времена существовал человеческий идеал честной борьбы за правое дело» (там же, с. 118).

Исторический обзор Оссовской «О некоторых изменениях в этике борьбы» позволил ей выде­лить ряд предписаний «кодексов борьбы», кото­рые «так или иначе ограничивают человеческую агрессивность» (1987, с. 492). Часть этих «пред­писаний» имеет откровенно этическую основу.

Использование человека в качестве сред­ства — основное нарушение этических от­ношений

СП Рубинштейн

п, прежде всего, соображения милосердия и гуманности, нередко принимавшие характер соответствующих институциональных норм Далее, это уважение к про-■| ивнику и, наконец, уважение к самому себе, чувство собственного достоинства, из которого вытекают требования не нападать на противника, оказавшегося в худшем положении, не использовать слабости противника, вообще, не искать легкой побе­ды, выбирать противника, равного себе, Другие ограничения, приводимые Оссовс­кой, это необходимость поддержания «игровой мохивации», что, например, предпо­лагает равенство партнеров, а также «соображения взаимности», связанные с тем, что противник может использовать в борьбе те же средства.

Далее Оссовская рассматривает, как изменяются эти смягчавшие ход борьбы факторы в XX веке, породившем новые формы вооруженной борьбы. Приведем сле­дующее соображение: «Этика "честной игры" была создана для межиндивидуаль­ных отношений личного характера». Сокрушительный удар по ней был нанесен "внеличной этической ориентацией", предполагающей "полное отождествление с делом, которому ты служишь", позволяющей оправдать тот или иной поступок "ин­тересами дела", а также "этикой, регулирующей не отношения между людьми, каждый из которых действует от собственного имени и в собственных интересах, а отношения между людьми, которые защищают интересы других» (там же, с. 505-506). Сказанное чрезвычайно важно для понимания природы «нечестной игры» в различных сферах межличностного взаимодействия, а не только в области военной борьбы, которой в основном посвящен обзор Оссовской

Иные способы раскрытия и интерпретации данной темы демонстрируют работы, посвященные «играм», которые призваны путем особого манипулирования приво­дить к достижению цели. Таковы, например, «служебные игры», направленные на уклонение от работы, перекладывание ее на других, снятие с себя ответственности и т. д. Эти и другие виды «игр» соотносятся с типом социального взаимодействия, который характеризовался ранее как «нечестная игра». (В то же время следует раз­граничить ситуации сознательного выбора стратегии «обыгрывания» партнера и те «психологические игры», сценарии которых не осознаются участниками, равно как и преследуемые цели.)