ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.01.2024
Просмотров: 1360
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Самосознание и научное творчество.
III. Научно-техническая революция
Способ существования и функции науки
Нестабильность и специфика научного мышления
Нестабильность стихийная и нестабильность осознанная
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОПЫТНОЙ НАУКИ В ЕВРОПЕ XVI – XVIII ВЕКОВ
Индустриальное производство и типологическое развитие
логической картины мира Аристотеля в научные представления о мире
42 и император отступил в традиционную позицию «космического регулятора», которому положено сидеть лицом к югу и изливать на мир благодать для того чтобы «десять тысяч вещей» вели себя в пределах нормы.
Странность, и загадочность греческого законодательства – именно в мере политического самосознания, которое оказывается необыкновенно высоким. Ведь даже и в более поздние времена что-то мало или совсем не видно таких удачных и всеобъемлющих теоретических решений ритуала, которые обладали бы способностью реализоваться и, подобно античным образцам, существовать столетиями без значительных изменений. В попытках понять эту странность можно было бы пойти по той линии, по которой Маркс в свое время критиковал Гегеля43. Он приводит тезис Гегеля о том, что «государственный строй каждого народа зависит вообще от характера и формирования его самосознания» и что вообще «каждый народ имеет потому такой государственный строй, который соответствует ему и подходит для него». Маркс тут же делает примечание: «Из рассуждений Гегеля следует только, что то государство, в котором «характер и формирование самосознания» и «государственный строй» находятся в противоречии друг с другом, не есть настоящее государство. Что государственный строй, который явился продуктом предшествующей ступени сознания, может стать гнетущими оковами для более развитого самосознания и т. д. и т. п.– это, конечно, тривиальности. Отсюда можно было бы, напротив, вывести только требование такого государственного строя, который заключает всебе самом, в качестве определяющего начала и принципа, способность прогрессировать вместе с развитием сознания прогрессировать вместе с действительным человеком. Но это возможно только при условии, если «человек» стал принципом государственного строя»44.
В рамках такого подхода мы могли бы говорить о том, что застойная с технологической точки зрения, форма античного производства и соответствующая ему устойчивость уровня самосознания допускали появление
«оптимальных» решений. При этом мы могли бы сослаться на решение Солона и Ликурга как на варианты, сравнимые по степени оптимальности могли бы подключить в аргументацию высказывания Аристотеля о военном уклоне государственного строя Спарты, речь Перикла об афинской демократия и множество других свидетельств в плане тезиса Гоббса о более или менее произвольном построении ритуала в условиях«войны всех против всех». «Что же
касается остальных свобод, то они проистекают из умолчания закона». Там, где суверен не предписал
54
никаких правил, подданный свободен делать или не делать согласно своему собственному усмотрению. И такой свободы бывает в одних местах и в одни времена больше, в других местах и в другие времена – меньше соответственно тому, как это представляется наиболее целесообразным тем, которые обладают верховной властью»45.
Вместе с тем анализ античной ситуации под этим углом зрения с необходимостью привел бы нас к очередному парадоксальному выводу о том, что за Солоном иЛикургом, этими признанными вершинами человеческого самосознаний, должны бы скрываться хотя и не признанные, но, несомненно, более выдающиеся вершины, и даже закон Солона, по которому недостаток гражданских чувств следует наказывать бесчестием пришлось бы рассматривать как симптом падения политического самосознания в античном полисе. Похоже, оно и в самом деле так Аристотель, объясняя этот закон Солона, ссылается на беспечность и аполитичность граждан: «Видя, что в государстве часто происходят смуты, а изграждан некоторые по беспечности мирятся со всём, что бы ни происходило, Солон издал относительно их особый закон» (Афинская полития, 8,5) Да и с точки зрения удельного веса политического самосознания в искусстве и философии речь явно должна идти не о процессе развития политического самосознания, а о процессе его затухания. На единой кривой объема политического самосознания на душу гражданского населения Ликургова Спарта иСолоновы Афины оказались бы не на восходящей ветви роста, а далеко за точкой перегиба, на ветви затухания. Как Платона и Аристотеля сменяют певцы атараксии» Эпикур и Зенон, как за Аристофаном приходит Менандр, так и в рамках политического творчества за какими-то безымянными гениями приходят менее яркие и более приземленные фигуры Ликурга и Солона. Если не прибегать к услугам примелькавшегося диалектического ослика, вышколенного в затруднительных ситуациях с невинным видом связывать «и да и нет», если оставаться в рамках действительной, замкнутой на деятельность диалектики, то решить эту явную антиномию перехода, в котором от олимпийского способа существования
, где заметны лишь следы политического самосознания, следует головокружительный взлет в высшую и всеобщую форму политического самосознания, можно лишь за счет поиска каких-то оснований перехода. Учитывая, что, начиная свысших значений, политическое самосознание следует далее закону убывания, проходя через полисно-государственную форму, трансформируется в эпоху империй в христианскую идею всеобщей сотворенности ритуала высшим существом, по отношению к которому все от крепостных до августейших монархов оказываются «рабами божьими», мы можем предположить, что если не единственным, то во всяком случае обязательным основанием перехода должен бы быть процесс резкого стяжения, редукции, «миниатюризации» социального ритуала до объема, в котором возможен личный контроль над всеми входящими в ритуал объектами и личное управление этими объектами.
Действительный исторический процесс миниатюризации социальных структур в Эгейском море как будто бы подтверждает эту гипотезу, но сам факт редукции социальной формы до сравнительно небольшого числа различений, хотя он и является необходимым условием перехода, не является
все же условием достаточным. Оно должно быть дополнено
55
условием-носителем структуры, причем условием такого рода, чтобы оно с самого начала требовало постоянного осознания не в том китайско-медицинском духе, когда опредмечиваются и осознаются только отклонения-болезни, а в духе более глубоком и существенном, когда предметом активного опредмечивания становится сама программа деятельности.
Теперь, после краткого движения по периферии проблемы, мы можем уже идти к ее центру в бассейн Эгейского моря, не с пустыми руками а с более или менее четким планом поисков. Нам следует выяснить пределы миниатюризации ритуала, что не так уж трудно, поскольку в поэмах Гомера довольно подробно описаны «царства» его героев. Затем нам придется выяснить принцип, на котором строится в таких царствах ритуал и, наконец, попробовать обнаружить ту профессию или то ремесло которые могли бы стать источниками перестройки социального ритуала на соответствующем принципе.
Царство и дом Одиссея. С производственно-экономической точки зрения ритуал гомеровских царств не выглядит целостным. Это скорее симбиоз автономных социальных структур с очень узкой полосой общих интересов в основном военно-оборонительного характера. На собрании «людей Итаки» председательствующий «благородный старец» Египтий так предлагает гражданам гипотетическую повестку дня:
Кто же нас собрал теперь? Кому в том внезапная
нужда?
Юноша ли расцветающий? Муж ли, годами созрелый?
Слышал ли весть о идущей на нас неприятельской силе?
Хочет ли нас остеречь, наперед все подробно разведав?
Или о пользе народной какой предложить нам намерен?
(Одиссея, II, 28 - 32)
Отсюда видно, что полоса ожидания, к которой тяготеет народный интерес, есть прежде всего нечто факультативное, случайное, и преобладают в ней вопросы войны. В поэмах несколько сцен народных собраний. Подавляющее внимание уделено на них общей опасности, которая может происходить и от человека (Одиссея, XXIV), и от бога (Илиада, I), и по любой другой причине. Кроме дел военных, по классу «народной пользы», проходят дела матримониального толка, жалобы на бесчинства сограждан, просьбы.
Рядом с народным собранием в «царствах» функционирует и другой институт – совет старейшин, функции которого носят такой же расплывчатый и факультативный характер. Объясняя смысл и разделение функций совета, Нестор говорит Агамемнону:
Более всех ты обязан и сказывать слово и слушать,
Мысль исполнять и другого, если кто, сердцем внушенный,
Доброе скажет, но – что предпочесть, от тебя то зависит.
(Илиада, IX, 100-102)
Это разделение функций:старцы проявляют инициативу, а повелитель
решает, – прослеживается во всех картинах советов. Когда Одиссей приходит во дворец к Алкиною и просит вернуть его на родину, то первая реакция исходит от старца Ехенея (Одиссея, VII, 159–166). На совете по поводу прельстительного сна Агамемнона первым выступает Нестор и т. д. Иногда старцы показаны Гомером в несколько ироническом свете
56
(Илиада, Ш, 449–153), но в целом совет – рабочий орган, и выступления на совете бывают острыми. Нестор, например, почти обвиняет, когда он тре6ует у Агамемнона мира с Ахиллом:
Мужа храбрейшего в рати, которого чествуют боги,
Ты обесчестил, награды лишив. Но хоть ныне, могучий,
Вместе подумаем, как бы его умолить нам...
(Илиада, IX, 108 -112)
В целом же и народное собрание, и совет старейшин выглядят в поэмах не ритуальными, а факультативными социальными институтами. Их собирают нерегулярно, на Итаке, например, народное собрание не созывалось со времени отъезда Одиссея, т. е. около двадцати лет. Собрания и совет работают, по сути дела, в режиме анализа и решения неритуальных задач, когда универсальные ситуации либо угрожают ритуалу, либо манят возможностью извлечь из них пользу.
В связи с факультативным характером народного собрания и совета старейшин – двух основных социальных институтов гомеровских царств– могло бы сложиться впечатление, что царская власть разлагается и приходит в упадок. В каком-то смысле это действительно так. С китайско-медицинской точки зрения ее уже практически нет: представление о царе – главе государственного аппарата с солидным штатным окружением жрецов и советников – трудно было бы применить к гомеровскому басилею. И все же царская власть не столько ослаблена, сколько претерпевает радикальные трансформации, переориентируется на выполнение новых социальных функций.
Прежде всего это функция высшего авторитета, без которой не могут
быть решены ситуации выбора. В гомеровские времена царь делит эту функцию
с народным собранием. В совете старейшин, где право окончательного выбора принадлежит царю, функция высшего авторитета основана на реликтовом олимпийском материале. Земледельческие общины входили в контакт с государством через институт близкого типа. В пилосских табличках, например, упомянуто несколько таких «герусий», численностью по 15–20 старейшин при каждом представителе центральной власти на местах (Аn 616), там такой представитель, естественно, выступал в функции высшего авторитета.
Иное положение с народным собранием, здесь функция высшего авторитета
благоприобретена и в какой-то степени даже противопоставлена царскому мнению. Исторически это приведет к тому, что царская власть будет возвращена ритуалу как власть исполнительная и даст начало распочкованию государственных должностей, занимаемых по выбору и жребию, распочкованию примерно по схеме Аристотеля. «Порядок древнего государственного устройства, существовавшего до Драконта был следующий. На высшие должности выбирали по благородству происхождения и по богатству: правили должностные лица сначалапожизненно, а впоследствии в течение десяти лет. Важнейшими и первыми по времени из должностей были басилевс, полемарх и архонт. Из них первою была должность басилевса, она была унаследованной от отцов. Второй присоединилась к ней должность полемарха, ввиду того, что некоторые из царей оказались в военных делах слабыми» (Афинская полития, 3, 1-2).
Странность, и загадочность греческого законодательства – именно в мере политического самосознания, которое оказывается необыкновенно высоким. Ведь даже и в более поздние времена что-то мало или совсем не видно таких удачных и всеобъемлющих теоретических решений ритуала, которые обладали бы способностью реализоваться и, подобно античным образцам, существовать столетиями без значительных изменений. В попытках понять эту странность можно было бы пойти по той линии, по которой Маркс в свое время критиковал Гегеля43. Он приводит тезис Гегеля о том, что «государственный строй каждого народа зависит вообще от характера и формирования его самосознания» и что вообще «каждый народ имеет потому такой государственный строй, который соответствует ему и подходит для него». Маркс тут же делает примечание: «Из рассуждений Гегеля следует только, что то государство, в котором «характер и формирование самосознания» и «государственный строй» находятся в противоречии друг с другом, не есть настоящее государство. Что государственный строй, который явился продуктом предшествующей ступени сознания, может стать гнетущими оковами для более развитого самосознания и т. д. и т. п.– это, конечно, тривиальности. Отсюда можно было бы, напротив, вывести только требование такого государственного строя, который заключает всебе самом, в качестве определяющего начала и принципа, способность прогрессировать вместе с развитием сознания прогрессировать вместе с действительным человеком. Но это возможно только при условии, если «человек» стал принципом государственного строя»44.
В рамках такого подхода мы могли бы говорить о том, что застойная с технологической точки зрения, форма античного производства и соответствующая ему устойчивость уровня самосознания допускали появление
«оптимальных» решений. При этом мы могли бы сослаться на решение Солона и Ликурга как на варианты, сравнимые по степени оптимальности могли бы подключить в аргументацию высказывания Аристотеля о военном уклоне государственного строя Спарты, речь Перикла об афинской демократия и множество других свидетельств в плане тезиса Гоббса о более или менее произвольном построении ритуала в условиях«войны всех против всех». «Что же
касается остальных свобод, то они проистекают из умолчания закона». Там, где суверен не предписал
54
никаких правил, подданный свободен делать или не делать согласно своему собственному усмотрению. И такой свободы бывает в одних местах и в одни времена больше, в других местах и в другие времена – меньше соответственно тому, как это представляется наиболее целесообразным тем, которые обладают верховной властью»45.
Вместе с тем анализ античной ситуации под этим углом зрения с необходимостью привел бы нас к очередному парадоксальному выводу о том, что за Солоном иЛикургом, этими признанными вершинами человеческого самосознаний, должны бы скрываться хотя и не признанные, но, несомненно, более выдающиеся вершины, и даже закон Солона, по которому недостаток гражданских чувств следует наказывать бесчестием пришлось бы рассматривать как симптом падения политического самосознания в античном полисе. Похоже, оно и в самом деле так Аристотель, объясняя этот закон Солона, ссылается на беспечность и аполитичность граждан: «Видя, что в государстве часто происходят смуты, а изграждан некоторые по беспечности мирятся со всём, что бы ни происходило, Солон издал относительно их особый закон» (Афинская полития, 8,5) Да и с точки зрения удельного веса политического самосознания в искусстве и философии речь явно должна идти не о процессе развития политического самосознания, а о процессе его затухания. На единой кривой объема политического самосознания на душу гражданского населения Ликургова Спарта иСолоновы Афины оказались бы не на восходящей ветви роста, а далеко за точкой перегиба, на ветви затухания. Как Платона и Аристотеля сменяют певцы атараксии» Эпикур и Зенон, как за Аристофаном приходит Менандр, так и в рамках политического творчества за какими-то безымянными гениями приходят менее яркие и более приземленные фигуры Ликурга и Солона. Если не прибегать к услугам примелькавшегося диалектического ослика, вышколенного в затруднительных ситуациях с невинным видом связывать «и да и нет», если оставаться в рамках действительной, замкнутой на деятельность диалектики, то решить эту явную антиномию перехода, в котором от олимпийского способа существования
, где заметны лишь следы политического самосознания, следует головокружительный взлет в высшую и всеобщую форму политического самосознания, можно лишь за счет поиска каких-то оснований перехода. Учитывая, что, начиная свысших значений, политическое самосознание следует далее закону убывания, проходя через полисно-государственную форму, трансформируется в эпоху империй в христианскую идею всеобщей сотворенности ритуала высшим существом, по отношению к которому все от крепостных до августейших монархов оказываются «рабами божьими», мы можем предположить, что если не единственным, то во всяком случае обязательным основанием перехода должен бы быть процесс резкого стяжения, редукции, «миниатюризации» социального ритуала до объема, в котором возможен личный контроль над всеми входящими в ритуал объектами и личное управление этими объектами.
Действительный исторический процесс миниатюризации социальных структур в Эгейском море как будто бы подтверждает эту гипотезу, но сам факт редукции социальной формы до сравнительно небольшого числа различений, хотя он и является необходимым условием перехода, не является
все же условием достаточным. Оно должно быть дополнено
55
условием-носителем структуры, причем условием такого рода, чтобы оно с самого начала требовало постоянного осознания не в том китайско-медицинском духе, когда опредмечиваются и осознаются только отклонения-болезни, а в духе более глубоком и существенном, когда предметом активного опредмечивания становится сама программа деятельности.
Теперь, после краткого движения по периферии проблемы, мы можем уже идти к ее центру в бассейн Эгейского моря, не с пустыми руками а с более или менее четким планом поисков. Нам следует выяснить пределы миниатюризации ритуала, что не так уж трудно, поскольку в поэмах Гомера довольно подробно описаны «царства» его героев. Затем нам придется выяснить принцип, на котором строится в таких царствах ритуал и, наконец, попробовать обнаружить ту профессию или то ремесло которые могли бы стать источниками перестройки социального ритуала на соответствующем принципе.
Царство и дом Одиссея. С производственно-экономической точки зрения ритуал гомеровских царств не выглядит целостным. Это скорее симбиоз автономных социальных структур с очень узкой полосой общих интересов в основном военно-оборонительного характера. На собрании «людей Итаки» председательствующий «благородный старец» Египтий так предлагает гражданам гипотетическую повестку дня:
Кто же нас собрал теперь? Кому в том внезапная
нужда?
Юноша ли расцветающий? Муж ли, годами созрелый?
Слышал ли весть о идущей на нас неприятельской силе?
Хочет ли нас остеречь, наперед все подробно разведав?
Или о пользе народной какой предложить нам намерен?
(Одиссея, II, 28 - 32)
Отсюда видно, что полоса ожидания, к которой тяготеет народный интерес, есть прежде всего нечто факультативное, случайное, и преобладают в ней вопросы войны. В поэмах несколько сцен народных собраний. Подавляющее внимание уделено на них общей опасности, которая может происходить и от человека (Одиссея, XXIV), и от бога (Илиада, I), и по любой другой причине. Кроме дел военных, по классу «народной пользы», проходят дела матримониального толка, жалобы на бесчинства сограждан, просьбы.
Рядом с народным собранием в «царствах» функционирует и другой институт – совет старейшин, функции которого носят такой же расплывчатый и факультативный характер. Объясняя смысл и разделение функций совета, Нестор говорит Агамемнону:
Более всех ты обязан и сказывать слово и слушать,
Мысль исполнять и другого, если кто, сердцем внушенный,
Доброе скажет, но – что предпочесть, от тебя то зависит.
(Илиада, IX, 100-102)
Это разделение функций:старцы проявляют инициативу, а повелитель
решает, – прослеживается во всех картинах советов. Когда Одиссей приходит во дворец к Алкиною и просит вернуть его на родину, то первая реакция исходит от старца Ехенея (Одиссея, VII, 159–166). На совете по поводу прельстительного сна Агамемнона первым выступает Нестор и т. д. Иногда старцы показаны Гомером в несколько ироническом свете
56
(Илиада, Ш, 449–153), но в целом совет – рабочий орган, и выступления на совете бывают острыми. Нестор, например, почти обвиняет, когда он тре6ует у Агамемнона мира с Ахиллом:
Мужа храбрейшего в рати, которого чествуют боги,
Ты обесчестил, награды лишив. Но хоть ныне, могучий,
Вместе подумаем, как бы его умолить нам...
(Илиада, IX, 108 -112)
В целом же и народное собрание, и совет старейшин выглядят в поэмах не ритуальными, а факультативными социальными институтами. Их собирают нерегулярно, на Итаке, например, народное собрание не созывалось со времени отъезда Одиссея, т. е. около двадцати лет. Собрания и совет работают, по сути дела, в режиме анализа и решения неритуальных задач, когда универсальные ситуации либо угрожают ритуалу, либо манят возможностью извлечь из них пользу.
В связи с факультативным характером народного собрания и совета старейшин – двух основных социальных институтов гомеровских царств– могло бы сложиться впечатление, что царская власть разлагается и приходит в упадок. В каком-то смысле это действительно так. С китайско-медицинской точки зрения ее уже практически нет: представление о царе – главе государственного аппарата с солидным штатным окружением жрецов и советников – трудно было бы применить к гомеровскому басилею. И все же царская власть не столько ослаблена, сколько претерпевает радикальные трансформации, переориентируется на выполнение новых социальных функций.
Прежде всего это функция высшего авторитета, без которой не могут
быть решены ситуации выбора. В гомеровские времена царь делит эту функцию
с народным собранием. В совете старейшин, где право окончательного выбора принадлежит царю, функция высшего авторитета основана на реликтовом олимпийском материале. Земледельческие общины входили в контакт с государством через институт близкого типа. В пилосских табличках, например, упомянуто несколько таких «герусий», численностью по 15–20 старейшин при каждом представителе центральной власти на местах (Аn 616), там такой представитель, естественно, выступал в функции высшего авторитета.
Иное положение с народным собранием, здесь функция высшего авторитета
благоприобретена и в какой-то степени даже противопоставлена царскому мнению. Исторически это приведет к тому, что царская власть будет возвращена ритуалу как власть исполнительная и даст начало распочкованию государственных должностей, занимаемых по выбору и жребию, распочкованию примерно по схеме Аристотеля. «Порядок древнего государственного устройства, существовавшего до Драконта был следующий. На высшие должности выбирали по благородству происхождения и по богатству: правили должностные лица сначалапожизненно, а впоследствии в течение десяти лет. Важнейшими и первыми по времени из должностей были басилевс, полемарх и архонт. Из них первою была должность басилевса, она была унаследованной от отцов. Второй присоединилась к ней должность полемарха, ввиду того, что некоторые из царей оказались в военных делах слабыми» (Афинская полития, 3, 1-2).