Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

Вместе с тем в гомеровский период голос царя звучит и на народных

57

собраниях достаточно авторитетно. Заметны лишь колебания вистолковании природы царской власти, но колебания весьма знаменательны. Традиционное олимпийское представление – царская власть, как я любое другое ремесло, от Олимпа – сталкивается с нетрадиционным представлением о царской власти как о выборной должности, обычно должности пожизненной. В одном из столкновений с женихами Телемах так высказывает эту точку зрения:
Много достойнейших власти и старых и юных; меж ними

Вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея.

(Одиссея, I,391–392).

Женихи, со своей стороны, придерживаются олимпийской традиции:
...мы не знаем, то в лоне бессмертных сокрыто,

Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначен

Царствовать.

(Одиссея, I,396 - 398).

Того же рода двойственное отношение к царской власти и у Одиссея. Наводя порядок среди ахеян, Одиссей опирается на олимпийский аргумент:

Царствовать все сообща никогда мы, ахейцы, не будем.

Нет в многовластии блага, да будет единый властитель

Царь лишь единый, которому сын хитроумного Крона

Скипетр дал и законы, чтоб царствовал он над другими

(Илиада, II, 203-206)

Он же, встретив в Аиде мать и расспрашивая о делах на Итаке, высказывает совсем другое понимание:
Царский мой сан сохранился ли им? иль другой уж на

место

Избран мое и меня уж в народе считают погибшим?

(Одиссея, XI, 175-176)

Эта двойственность в понимании природы ремесла, человеческих занятий на земле или его «судьбы» захватывает не только царский навык, но и ремесло вообще, перерастает во всеобщее как одна из острейших мировоззренческих проблем того времени – проблема олимпийской судьбы и человеческой свободы. Зевс, сидя на Олимпе, формулирует его спредельной ясностью:
Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!

Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто

Гибель, судьбе вопреки на себя навлекают безумством?

(Одиссея, I, 32-34)
При всех сомнениях право человеке на самоопределение в поступках право на выбор и ответственность за выбор в общем и целом признаны Олимпом. Иногда бессмертные даже напоминают человеку об этом, превращая право в обязанность. Калипсо отказывается решать за Одиссея:
Две вам дороги представятся; дать же совет здесь,

какую

58

Выбрать из двух безопаснее, мне невозможно; своим ты

Должен рассудком решить.

---

(Одиссея, XII, 56 - 58)
Это всеобщее разложение олимпийской «судьбы» на ритуальную и неритуальную составляющие далеко выходит за рамки собственно «царской» проблемы, да и в самой царской власти оно объясняет только одну сторону – преемственность движения от олимпийского царского ремесла к гражданской должности, занимаемой по выбору и жребию. В гомеровские времена царская власть держится не только на традиции. В споре с женихами Телемах констатирует:

... царем быть нехудо; богатство

В царевом доме скопляется скоро, и сам он в чести

ународа.

(Одиссея, 1, 388–389).

Ахилл, жалуясь на Агамемнона, раскрывает одну из весьма существенных функций царя-повелителя:
...сколько ночей проводил бессонных,

Сколько дней кровавых на сечах жестоких окончил,

Ратуясь храбро с мужами и токмо за жен лишь Атридов!

Я кораблями двенадцать градов разорил многолюдных,

Пеший одиннадцать взял на троянской земле много-

плодной,

В каждом из них и сокровищ бесценных, и славных

корыстей

Много добыл; и сюда принося, властелину Атриду

Все отдавалих; а он позади, при судах оставаясь,

Их принимал, и удерживал много, выделивал мало.

(Илиада, IX, 325 - 333)

Эта действительная сторона царской власти еще достаточно привлекательна и притягательна как во внешнем, так и во внутреннем плане: цари не только делят награбленное, но и получают лучший и больший надел земли. И все же функции царя смещены явно к внешней, «заритуальной» деятельности, отсечены во внутреннем плане четкой линией автономии «домов» по той примерно формуле, которая оказывается пунктом согласия Телемаха и женихов. Свою речь о природе царской власти Телемах заключает провозглашением права на власть в рамках собственного ритуала:
В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает

Власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах

(Одиссея, I, 393 -394)

И в этом пункте с ним согласны все:
...в доме ж своем ты, конечно, один повелитель;

Нет, не найдется, пока обитаема будет Итака,

Здесь никого, кто б дерзнул на твое посягнуть

достоянье.

(Одиссея, I, 398 - 400).

С производственно-экономической точки зрения эти «дома», в каждом из которых есть свой «один повелитель», представляются автономными

59

и независимыми друг от друга структурами. В единое царство они объединяются лишь от случая к случаю, когда возникают ситуации, требующие совместных действий либо перед лицом общей опасности, либо перед лицом возможных выгод. Постоянно действующего механизма центральной власти здесь нет, у Гомера, во всяком случае, для Одиссеева царства упомянуты только «звонкоголосые глашатаи» – с их помощью Телемах созывает ахеян на народное собрание (Одиссея, II, 6–7). Но и глашатай – деталь факультативная, в случае надобности «густовласые ахеяне», как это происходит после избиения женихов, идут на собрание и без глашатаев:

---

...трупы развезть поручив рыбакам на судах

быстроходных.

На площадь стали потом все печально сбираться.

(Одиссея, XXIV, 419 -420)

Автономия домов и, соответственно, домашней власти вынуждает более внимательно присмотреться к схеме домашнего ритуала, поскольку именно он составляет костяк устойчивости и определенности в гомеровскую эпоху. Наиболее полно описан у Гомера дом Одиссея, и, видимо, он может служить достаточно надежной иллюстрацией типичного, хотя, конечно, и не рядового ритуала того времени. В иерархии дома четко просматриваются минимум два уровня: нижний, или «безымянный» и располагающийся над ним уровень «именной».

На безымянном находятся безликие и редко получающие право на слово рабы и рабыни. Число рабынь, названо – пятьдесят, число рабов установить невозможно, но они есть. Когда Одиссей, вернувшись домой, излагает сыну план проверки рабов, Телемах замечает, что рабынь проверить просто, «рабов же трудно испытывать всех, одного за другим, на работе порознь живущих» (Одиссея, XVI, 317–319). Эти деятели нижнего уровня называются по имени лишь в исключительных обстоятельствах, да и то не всегда. В ночь перед избиением женихов, измученный бессонницей и предчувствиями Одиссей идет на мельницу, чтобы узнать свою судьбу «от первого, кто здесь проснется». Там он застает рабыню, «слабее прочих», которая поднялась раньше других «чтоб труд довершить неготовый». Рабыня разражается монологом-проклятием в адрес женихов:

...да последним в жилище царя Одиссея

Будет сегодняшний пир женихов многобуйных! Колена

Мы сокрушили свои непрестанной работой, обжорству

Их угождая, – да нынешним кончатся все здесь пиры их.

(Одиссея, XX, 116 - 119).

Но имя рабыни так и не будет названо, она с безымянного уровня домашнего ритуала, из числа тех безответных исполнителей, которые играют в домашнем хозяйстве роль «материи», творящей продукт и рабочую силу.

Именная палуба менее многочисленна. На этом уровне, а занимают его также рабы, деятели имеют имена: свинопас Евмей, главный пастух Филойтий, козовод Меланфий и группа приближенных рабынь – Евриклея, Евринома и т. п. Деятели этого уровня значительно более самостоятельны И ответственны в своих поступках. Они, собственно,

60

и выступают объектами непосредственного регулирования со стороны Одиссея и Телемаха, причем регулирования довольно свободного, когда вот Евмей способен даже подняться на упрек Телемаху за небрежение делами: «...доныне в поле нечасто к своим пастухам приходил ты; но боле в городе жил меж народа» (Одиссея, XVI, 26–28). О том, что ритуал в такой двухпалубной структуре налицо, причем ритуал устойчивый, не требующий помощи извне и активно избегающий внешнего вмешательства, говорят результаты проверки на лояльность. Собрав провинившихся «меж стеною и житного башней», Телемах объявляет им состав преступления против дома Одиссея, и приводит приговор в исполнение:

---

..канат корабля черноносого взял он и туго

Так потянул, укрепивши его на колоннах под сводом

Башни, что было ногой до земля им достать невозможно.

Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби...

Все на канате они голова с головою повисли;

Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постигла

Скоро: немного подергав ногами, все разом утихли.

Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий;

Медью нещадновырвали ноздри, обрезали уши,

Руки и ноги отсекли ему; и потом изрубивши

В крохи, его на съедение бросили жадным собакам.

(Одиссея, XXII, 405-468; 471-477).

Бесправное положение наказанных говорит только об одном – о юридической автономности Одиссеева дома, об отсутствии какой-либо внешней структуры, правомочной регулировать отношения в рамках домашнего ритуала. Здесь у Одиссея свой «личный» ритуал, в котором он творец и хозяин в полном объеме использующий дисциплинарную практику. Кроме мер наказания, Одиссей использует и меры поощрения. Евмею и Филойтию он обещает:
Если мне Дий истребить женихов многобуйных поможет,

Вам я обоим найду по невесте, приданое каждой

Дам и построю вам домы вблизи моего.

(Одиссея, XXI, 213-215).

Сама возможность дисциплинарной практики, сочетания кнута и пряника, предполагает наличие в доме Одиссея жёсткой ритуальной структуры – «порядка», т.е. обычного контура регулирования. В этой «бюрократической» части в доме Одиссея без труда опознаются реликты государственного аппарата кносско-пилосского типа. Но аппарат этот редуцирован, перестроен под возможности личного контакта, т. е. включает лишь столько объектов управления, сколько в состоянии контролировать отдельный человек.

Слово и дело. Двусубъектная деятельность. Готовя последний пир для женихов, Евриклея подает нижней палубе команду:
Все на работу! Одни за метлы; и проворнее выместь

Горницы, вспрыснув полы; на скамейки, кресла и стулья

Пестро-пурпурные ткани постлать; ноздреватою губкой

Начисто вымыть столы; всполоснуть пировые кратеры;

Чаши глубокие, кубки двудонные вымыть. Другие ж

Все за водою к ключу и скорее назад…

(Одиссея, XX 149 - 150).

61

Нижняя палуба выполняет команду «слово в слово»:

...Ее повинуясь воле.

Двадцать рабынь побежали на ключ темноводный; другие

Начали горницы все прибирать и посуду всю чистить.

---

(Одиссея, XX, 157 -159)

Тот же тип отношений между Одиссеем и «именной» палубой Заметив, что Меланфий помогает женихам, Одиссей ставит Евмею и Филойтию задачу:

Ты ж и Филойтий предателю руки и ноги загните

На спину; после, скрутив на спине их, его на веревке

Заруки вздерните вверх по столбу и вверху привяжите

Крепким узлом к потолочине; двери ж, ушедши, замкните;

В страшных мученьях пускай там висит...

(Одиссея. XXII. 173 - 177)

И опять задача выполняется «слово в слово»:
Кинулись оба на вора они; в волоса уцепившись,

На пол его повалили, кричащего громко, и крепко

Руки и ноги ему, их с великою болью загнувши

На спину, сзади скрутили плетеным ремнем, как велел им

Сын Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный.

Вздернувши после веревкою вверх по столбу, привязали

К твердой его потолочине; там и остался висеть он.

(Одиссея, XXII, 187 -193).

Это новый тип связи, связи «по-слову», когда в слове опредмечена программа деятельности, а деятельность – «дело» – мыслится подчиненным слову, более или менее удачно копирующим слово. То, что связь эта новая, необжитая, видно из неуместной с точки зрения современного читателя детализации задач в описаниях Гомера, а также из обязательного повтора на уровне дела того, что только что было сформулировано в слове как программа этого дела. Новизна связи подчеркнута и в исключительной внимательности Гомера к любым отклонениям дела от слова, причем любое отклонение рассматривается как заведомое зло.

Большинство несчастий и неудач связано в поэмах со своеволием исполнителя и с нарушениями связи слово – дело. Возвращаясь на родину из Египта, Менелай пообещал богам гекатомбу, но уклонился от выполнения обещания. Ему пришлось вернуться и выполнить обещанное (Одиссея, IV, 350 –). Одиссей прощает Еврилоху, «родственнику близкому», неповиновение (Одиссея, X, 430 –), но это дорого обходится всем: Еврилох подбивает товарищей зарезать быков Гелиоса и навлекает гибельный гнев Зевса (Одиссея, XII, 339 –). Своеволие команды не дает завершить начатое дело, когда на пути из Эолии Одиссей почти достигает Итаки (Одиссея, X, 25 –). В этих и в других случаях повсюду виден «примат» слова над делом. Беды возникают на переходе от слова к делу, и ответственность за них возлагается, как правило, на дело. Дело мыслится как подчиненное, вторичное, которое обретает смысл только в отношении к слову, в подражании слову. И там, где эта связь подражания нарушена, возникают разного рода неприятности.

---