Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

Олимпийская норма, по которой слово рассматривается как одно из объективных и неотъемлемых свойств вещи или дела, оказывается теперь

62

предметом постоянных нарушений; между словом – одним из свойств объекта, и самим объектом появляется трещина, зазор, задержка во времени которая может длиться довольно долго, что делает обе стороны отношений разносубъектными, более или менее самостоятельными и функционально автономными. При этом слово как инициатор и определитель дела выглядит более самостоятельным, тогда как дело, теряя черты профессиональной специализации, черты определенности и оформленности, переходит в простую готовность принять указанную в слове форму, становится «исполнительной», так сказать, сущностью – воском, «родом причины беспорядочной», «чистой возможностью», «материей» древних.

Отделение слова от дела и образование двух функционально автономных разносубъектных областей, в одной из которых концентрируются

инициаторы-определители (область слова), а в другой реализаторы- исполнители (область дела) и есть, собственно, возникновение античного рабства в том принципиально новом функциональном противопоставлении

свободы и рабства, о котором пишет, например, Аристотель. «В целях взаимного сохранения необходимо объединяться попарно существу, в силу своей природы властвующему, и существу, в силу своей природы подвластному. Первое благодаря своим интеллектуальным свойствам способно кпредвидению, и потому оно уже по природе своей существо властвующее и господствующее; второе, так как оно способно лишь, своими физическими силами исполнять полученные указания, по природе своей подвластное и рабствующее. В этом отношении и господином и рабом руководит общность интересов» (Политика, 1252а).

В самомритуале это разделение функций ведет к резкому смещению ориентиров и ценностей, возникает полярность психологических установок свободного и раба. Накоплению творческого потенциала на свободном полюсе слова соответствует накопление безразличия и безынициативности на рабском полюсе дела. Евмей жалуется:
Раб нерадив; непринудь господин повелением строгим

К делуего, за работу он сам не возьмется охотой.

(Одиссея, XVII. 320- 321).

Жалоба несовсем корректна: принуждение, действие по слову и в пределах, указанных словом, отсутствие инициативы и «охоты» - не просто несовершенство раба, а закон новой жизни, который выражен Платоном в формуле «всякое обращение к ним должно содержать в себе приказание» (Законы, 778 А). В новых условиях перевыполнить приказание так же опасно, как и не выполнить его. Поэтому рабская добродетель оказывается откровенным холуйством, которое ищет свои ценности и способы удовлетворения не в труде или в творчестве, а в беспрекословном подчинении слову.

---

Теперь вектор психологической установки обращен не к природе, что позволяло, например, в нормальных олимпийских цивилизациях совершенствовать профессиональный навык, а к источнику управляющего слова, к господину, к его указаниям и приказаниям. Отсюда, а не от природы, приходится теперь ожидать всевозможных благ, бед и перемен в жизни. Эту знакомую нам по христианскому миропорядку рабскую установку на господина, в котором раб видит источник всех настоящих

63

и будущих благ земных, Евмей демонстрирует самым наглядным

и беспардонным образом в своем панегирике Одиссею:
Он, столь ко мне благосклонный; меня б он устроил,

мне дал бы

Поле и дом, и невесту с богатым приданым, и словом,

Все, что служителям верным давать господин благо­душный

Должен, когда справедливые боги успехом усердье

Их наградили.

(Одиссея, XIV, 62 - 66)

Это холуйское «чего изволите?», едва прикрытое солидностью терминов типа «беспорочная служба», «усердие», «прилежание», смущает многих исследователей. Они склонны видеть здесь преувеличение потерянное чувство меры. Но если принцип примата слова действительно реализован в ритуале, то холуйские ноты в прославлении господина естественны и неизбежны. Определяя словом границы дела и эталоны дела, когда равно опасно и не дойти до этих границ и перейти их господин действительно выступает для раба источником всех благ земных поскольку именно господин объединяет его с другими рабами в целостную систему практических отношений к миру.

Реальная трагедия здесь не в том, что Одиссей – деспот, а Евмей – холуй и подхалим, а в том, что, разлагая профессиональную схему определения человеческой деятельности, редуцируя практические навыки и устанавливая пределы этой редукции и рамках личных навыков и умений повелителя, одиссеи тем самым сковывают и разрушают механизм накопления нового в профессиональных технологиях. Раб – реальный субъект практических отношений к миру – обращен к природе спиной, его деятельность ориентирована не на приспособление к природе, а на приспособление к своему хозяину. Именно это, по Энгельсу, губит античность: «Тем самым закрывается выход из подобного способа производства, между тем как, с другой стороны, для более развитого производства рабство является помехой, устранение которой становится настоятельной необходимостью»

---

⁴⁶.

Таким образом принцип примата слова имеет в пассиве то неприятное свойство, что утверждение этого принципа сопряжено не только с миниатюризацией ритуала, который теперь ограничен возможностями одного человека, но также с упрощением и омертвлением существующих технологий. Это и создает эффект деградации, падения навыков и ремесел на переходе от крито-микенской государственности к полису. Вместе с тем становление принципа примата слова в основной принцип ритуала означало опредмечивание и представление в слове всех его сторон и тонкостей, т.е. означало прорыв китайско-медицинской нормы опредмечивания отклонений-болезней и возникновение активного отношения к социальному формализму, критических и оценивающих позиций по отношению к этому формализму.

В этом процессе всеобщего самосознания есть, конечно, свои трудности, связанные с тем, что сложные технологические навыки вроде земледелия – неважная арена для администрирования, но в целом принцип примата слова утвержден и признан не только на палубах домашнего ритуала. Он ищет утверждения и за пределами дома как нормы

64

социальной жизни. Однако здесь, во «внешней» политике домов, этот принцип не может уже оставаться личным, переходит в «законы», в политические и юридические установления безличной природы типа договора, равноправия, равноспособности, равнообязанности и т. и. Возникает и развивается та ситуация «войны всех против всех», «общественного договора», «естественного равенства», о которую не раз спотыкалась философская мысль нового времени.

Пиратское ремесло. Если примат слова действительно руководящий принцип ритуала гомеровских времен, то и внешние контуры такого ритуала, и его внутренняя структура, и емкость с точки зрения связанных в ритуале деятелей будут зависеть от способности человека-повелителя освоить соответствующий минимум навыков, т.е. от меры универсальности повелителя. Эта сторона дела важна для нас по многим причинам. Во-первых, универсальность есть основная мера целостности человека, мера его личности как субъекта свободы и ответственности. С другой же стороны, исчисление навыков повелителя – единственный, видимо, способ открыть среди этих навыков такой, в котором опредмечивание программы и активное владение формализмом является не возможностью, а жизненной необходимостью. Только обнаружив такой навык и показав его обязательность для минимального набора навыков, обеспечивающих автономию человека и его «дома», мы можем надеяться показать переход от олимпийского к европейскому типу мысли переходом

---

необходимым, а попутно и разобраться и механике этого перехода.

Один из женихов, Евримах, делает Одиссею оскорбительное предложение стать поденщиком (Одиссея, XVIII, 357-). Взбешенный Одиссей предлагает Евримаху гипотетическое соревнование, из которого становится ясным, что Одиссей, во всяком случае, знает основные навыки земледельца:
Если б с тобой, Евримах, довелось мне поспорить

работой,

Если б весною, когда продолжительней быть начинают

Дни, по косе, одинаково острой, обоим нам дали

В руки, чтоб, вместе работая с самого раннего утра

Вплоть до вечерней зари, мы траву луговую косили

Или, когда бы, запрягши нам в плуг двух быков

круторогих

Огненных, рослых, откормленных тучной травою,

могучей

Силою равных, равно молодых, равно работящих,

Дали четыре нам поля вспахать для посева, тогда бы

Сам ты увидел, как быстро бы в длинные борозды плуг мой

Поле изрезал.

(Одиссея, XVIII, 366–376).

Здесь же упомянуты и военные доблести. Чтобы превратиться в воина, Одиссею достаточно заполучить «щит, два копья медноострых и медный кованый шлем» (Одиссея, XVIII, 377–378). Слава Одиссея как политика, мастера интриг и хитростей известна. Нестор рассказывает Телемаху о его отце: «...далеко опереживал всехизобретеньем многих хитростей царь Одиссей» (Одиссея, II, 121-122). Кроме этих навыков, Одиссей в различных обстоятельствах обнаруживает

65

и ряд других умений. Не говоря уже о спортивных играх, которые очень высоко ценились эллинами, Одиссей хорошо разбирается в кораблестроении, навигации. Он умеет управлять кораблем и тактически безукоризненно его использовать. Покидая Калипсо, он за четыре дня строит плот (Одиссея, V, 244 –261), и этот момент очень интересен, так как здесь выясняется зависимость Одиссея от ремесленника: топор, скобель, бурав, парусину он должен получать извне. В стране лестригонов Одиссей предусмотрительно располагает свой корабль «в отдалении от прочих», а когда начинается побоище, спасает корабль и людей от гибели (Одиссея, X, 124–133). Такую же оперативность и знание дела проявляет Одиссей в поединке с Циклопом и в опасном плаванье между Сциллой и Харибдой, где мы видим его не только знатоком дела, но и знатоком человеческих душ (Одиссея, XII, 201- 225).

И, наконец, Одиссей – пират. Пират и по духу, и по навыкам, и по восприятию мира. Даже в минуту острой опасности он не забывает о грабеже. Чудом выбравшись на пещеры Циклона, он тут же принимается за дело:

---

Первый став на ноги, путников всех отвязал и немедля

С ними все стадо козлов тонконогих и жирных баранов

Собрал; обходами многими их мы погнали на взморье

К нашему судну.

(Одиссея, IX, 463 - 472)

Рассказывая о своих приключениях Алкиною, Одиссей как о чем-то совершенно естественном говорит о разбое:
Ветер от стен Илиона привел нас ко граду киконов,

Исмару; град мы разрушили, жителей всех истребили,

Жен сохранивши и всяких сокровищ награбивши много...

(Одиссея, IX, 39 - 41)

Пиратское умонастроение не составляет монополию Одиссея. Все основные герои поэм причастны к пиратским делам. Ахилл только во время Троянской войны «кораблями двенадцать градов разорил многолюдных» (Илиада, IX, 328). Менелай прибыл из Египта, «богатства собрав, сколько могло в кораблях уместиться» (Одиссея, Ш, 312). Нестор, хотя он и числит себя по кавалерийскому ремеслу (Илиада ХХШ, 305-), при встрече с Телемахом умиленно вспоминает о том времени, «когда в кораблях, предводимые бодрым Пелидом, мы за добычей по темно-туманному морю гонялись» (Одиссея, Ш, 105–106). И Циклоп, и Нестор встречают гостей одинаковой и, видимо, традиционной для тех времен формой вежливого вопроса:
Кто вы, скажите? Откуда к нам прибыли влажной дорогой?

Дело ль какое у вас? иль без дела скитаетесь всюду,

Взад и вперед по морям, как добытчики вольные, мчася,

Жизнью играя своей и беды приключая народам?
Да и сам Одиссеи, когда ему приходится притворяться перед женихами и рассказывать вымышленную историю собственного появления на Итаке, не может придумать ничего более естественного, как рассказать о неудачном пиратском набеге на побережье Египта (Одиссея, XVII, 420–). С той же естественностью будет чуть позже писать Геродот о первых поселенцах в Египте: «...ионийцы и карийцы, вышедшие в море

66

для разбоя, были застигнуты бурей и отнесены к Египту» (История, II, 152).

Нам кажется, что именно в пиратском ремесле, в его признанности и повсеместной распространенности следует искать разгадку как античной культуры, так и европейского типа мысли вообще. И дело здесь не в экзотике, не в «черных роджерах» и «бригантинах», а в предельно прозаическом обстоятельстве: пиратское ремесло, единственное из всех известных тому времени ремесел, не поддается ритуализации, требует постоянного опредмечивания программ и постоянного их обновления. И хотя с точки зрении производительного труда пиратское ремесло – величина явно отрицательная, и само по себе это ремесло не может служить основанием для синтеза социальных структур, оно все же навязывает формы синтеза. Из холода и сырости самих по себе невозможно вывести карликовую березку, но растет она только и тундре, и понять её без холода и сырости нельзя. Точно так же сами по себе пираты – явление заритуальное и засоциальное, но понять ту «карликовую форму» социальности, какой она предстает в «домах» гомеровских героев, без пиратов нельзя.

---