Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

И, наконец, последнее – широкий размах прогнозирования с обязательным подключением олимпийских имен. В ритуале как таковом необходимость прогноза не возникает. Кузнецу, шорнику, земледельцу не приходится задумываться над возможными исходами собственной деятельности, все здесь решено миллиардными повторами, и если все для дела есть и дело начато, оно в свое время будет завершено тем самым результатом, которым завершались до него такие же дела в тех же условиях. Чуда здесь ждать неоткуда, из овса просо не вырастет. В отличие от ритуальных «теперь»-ситуаций пиратские далеки от однозначности по исходу, и попытка заглянуть в будущее с тем, чтобы не упустить благоприятную возможность и вовремя увернуться от неблагоприятной, выступает такой же естественной составляющей пиратского ремесла, как опредмечивание программ и творческая вставка. Более того, развязанная пиратами «гонка вооружений» создает и в рамках

71

ритуальных отношений атмосферу неопределенности и неуверенности в завтрашнем дне, чтотакже способствует расцвету прогнозирующей активности, но уже по поводу самых обычныхи, казалось бы, целиком определенных по «началу» событий: женитьба, рождение ребенка и т.д. и т.п.

Мы упоминали уже о «логическойфигуре» прогноза, в которую входят: констатация вариантного характера ситуации, уникальное событие, обращение к Олимпу, вывод. Выглядит это примерно так. Высадившись по возвращении от Менелая на Итаке, Телемах объясняет своемуспутнику Феоклимену ситуацию во дворце, обсуждая шансы женихов стать царем Итаки. Особенно выделяет он Евримаха (Одиссея ХV, 518-525). Этот первый определяющий варианты ситуации момент тут же перебит уникальным событием:

...В это мгновение справа поднялся огромный

Сокол, посол Аполлонов, с пронзительным криком;

в когтях он

Дикого голубя мчал и ощипывал; перья упали

Между Лаэртовым внуком и судном его быстроходным.

(Одиссея, XV, 526–528)
Ссылка на Олимп и вывод реализованы в прогнозе Феоклимена:
Знай, Телемах, не без воли Зевеса поднялся тот сокол

Справа; я вещую птицу, его рассмотрев, угадал в нем.

Царственней вашего царского дома не может в Итаке

Быть никакой; навсегда вам владычество там сохранится.

(Одиссея, XV, 531-534).

Тот же тип движения мысли представлен в прогнозах Калхаса (Илиада, I, 93-100; II, 300-330), Полидамаса (Илиада, XII, 200-229) и в ряде других, хотя иногда, в прогнозе Алиферса, например, обращение к Олимпу предшествует уникальному событию (Одиссея, II, 40 – 176). Шаговая структура прогноза и очевидная произвольность синтезируемых элементов интересны прежде всего своей уникальностью, невыводимостью из прошлого опыта, а также и самим восхождением: событие – Олимп – прогноз. Событие в этом восхождении выглядит более или менее типичным, и это позволяет женихам, например, и Гектору скептически относиться к знаковой стороне события. Гектор задает Полидамасу скользкий вопрос: «Ты не обетам богов, а ширяющим в небе птицам верить велишь?» (Илиада, XII, 237-238). А женихи вообще неуместно геройствуют: «Мы не боимся ни полного звучных речей Телемаха, ниже пророчеств, которыми ты, говорун поседелый, всем докучаешь» (Одиссея, II, 200-202).

---

Обращение к Олимпу есть, собственно, активная попытка заставить олимпийский формализм работать. Здесь происходят недопустимые с точки зрения нормальной олимпийской цивилизации вещи: пророки вовлекают богов в частноличные ситуации. По отношению к Олимпу воспроизводится, но уже в теоретической области, то «ползущее движение», которое возникает в «гонке вооружений» как соотнесенное движение опасности нападений и средств защиты. Это теоретическое освоение Олимпа представлено не только в системе прогнозирования, но

72

и в системе «причинного объяснения» фактов. В системе прогнозирования Хрис молит Аполлона: «...услышь и исполни одно мне желанье: слезы мои отомсти аргивянам стрелами своими» (Илиада, I, 41- 42), и олимпийский бог тут же зажигается этой идеей, спешит действовать по слову Хриса, как рабыни в доме Одиссея по слову Евриклеи:
Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,

Лук за плечами неся, и колчан со стрелами, отовсюду

закрытый,

Громко крылатые стрелы, биясь за плечами звучали

В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный,

Сев, наконец пред судами, пернатую быструю мечет.

(Илиада, I,44–48).
Слово Хриса, обращенное к богу, так же конкретно и программно, как и слово Евриклеи к рабыням или слово Одиссея к Евмею и Филойтию: Хрис просит наказать стрелами, и Аполлон реализует именно этот способ наказания. Когда в обращениях к Олимпу нет программы, возможны всяческие недоразумения. Нестор молит Зевса помочь ахейцам, которых трояне прижали к кораблям:

«...погибели день отврати, олимпиец. Гордым троянам не дай совершенно осилить ахеян!» (Илиада, XV, 375-376) Исполнительный Зевс тут же подтверждающе громыхает, но получается усердие не по разуму:
И грянул с небес промыслитель Кронион,

Внявший молению Нестора, благочестивого старца.

Но трояне в их пользу приявшие знаменье Зевса,

Жарче на рати ахейские бросились, жадные боя.

(Илиада, XV, 377-380).

Олимп, таким образом, вовлекается в теоретическую деятельность примерно на тех же правах, на которых в практическую деятельность вовлечен раб, реализующий слово в дело, т.е. Олимп становится таким же рабом теории, как и исполнитель – раб практики.

Влияние пиратов, этой заритуальной стихии разбоев и грабежа, на процессы распада олимпийской культуры и синтеза культуры нового типа прослеживается по многим линиям. Повышая военный потенциал эгейского бассейна и поддерживая значения этого потенциала на высоком уровне, пираты не ограничиваются ролью внешней причины процесса, активно участвуют в синтезе карликовых ритуалов. Принцип примата слова над делом, естественно возникающий на палубе пиратского корабля, становится руководящим принципом строительства нового ритуала. В переходный период действие принципа распространено на все стороны жизни. Повсюду – и в домашнем ритуале, и в рамках «царства», и в отношении к содержательному формализму Олимпа – прослеживается один и тот же тип связи: слово предшествует делу, формирует и направляет дело.

---

В рамках этого отношения возникает и развивается античное рабство – резкое деление на свободных «по-природе», обладающих, полной властью над ритуалом через слово, и на исполнителей, о6еспечиващих функционирование ритуала, о которых Аристотель пишет: «Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому, и при этом все-таки человек, тот по своей природе раб» (Политика, 1254 а). В этой части,

73

в «естественном» делении на рабов и свободных, продолжает действовать и долго еще будет действовать кровно-родственная связь, которая уже с момента рождения определяет гражданское положение человека: рожденный от свободных – свободен, рожденный от рабыни – раб. Военное порабощение свободных – сравнительно редкий и нехарактерный случай. Уже в гомеровскую эпоху устанавливается практика умерщвления в набегах всего взрослого мужского населения, и эта практика остается в силе на весь классический период. В большинстве случаев античный раб по, своему происхождению не военнопленный, а незаконнорожденный. Этим и объясняется относительно мирное сосуществование свободных и рабов: античному рабу некуда деться и некуда освобождаться – нет такого места на земле, где бы он мог стать свободным. Классифицируя «сущности по-природе» и располагая их по степени одушевленности, Аристотель разбивает существа человеческие на два подвида: властвующие, или «существа политические», и подвластные исполнители, или «одушевленные орудия». Последние – рабы – существуют по Аристотелю лишь потому, что орудия сами по себе мертвы: «Если бы каждый инструмент мог выполнять свойственную ему работу сам... господам не нужны были бы рабы» (Политика, 1253 а).

Проникновение принципа примата слова во всю совокупность социальных отношений, в том числе и в отношении к олимпийскому формализму, делает героя гомеровских времен личным носителем социальности во всем ее карликовом объеме. Человек здесь полновластный и полноответственный хозяин ритуала, его творец и верховный авторитет. Он лично определяет свою судьбу и судьбу своего «дома» Малый объем и тесные рамки такой свободы не должны скрывать от нас то главное, что произошло в эгейском бассейне: впервые в истории человечества здесь появилась целостная личность – ключ и творец социальности нового типа. Лишь с этого момента приобретает какой-то смысл вся совокупность равнораспределенных, «общечеловеческих» идей – свобода, равенство, братство, а само слово «человек» начинает звучать если еще не очень гордо, то во всяком случае содержательно. Возникновение домашнего карликового ритуала, который можно было бы назвать «человеком-государством», и есть, собственно, первый шаг в становлении нового типа культуры и нового типа мысли, который мы называем сегодня европейским.

---

---

2. Юридическое

и экономическое отчуждение

Всякий процесс «разноса» резонансного типа не может продолжаться бесконечно и должен завершиться либо катастрофой, когда стабильность становится жертвой положительной обратной связи по формуле: «...если все шагают в ногу, мост обрушивается», либо же переходом на какие-то новые опоры стабильности – тогда на месте разрушенных мостов или рядом с ними вырастают новые. Последний вариант известен в истории науки как «эскалация»– смена характеристик роста, которая позволяет обращаться с прежней характеристикой как с лестницей Витгенштейна – отбрасывать или «снимать» ее за ненадобностью.

Требование эскалации – срыва старых и перехода на новые характеристики

74

– остается в силе и для процесса разноса олимпийской культуры в бассейне Эгейского моря. Представляется очевидным, что в карликовом ритуале «дома» – этого корабля новой социальности – процесс разноса входит в насыщение, не может продолжаться далее, не затрагивая и не разрушая жизненные нервы социальности вообще. Теоретически ничего не стоит, конечно, представить себе полный крах социальности «до нулевой отметки», безвластие и безритуальность в духе постулатов анархизма. Но в таком «пустом месте», на котором очень удобно начинать всякие умозрительные ура-революционные построения, было бы невозможно сохранить жизнь: если все пираты, то некому их кормить, а такая всеобщая свобода лишь тощий принцип, судьба которого вянуть на голодном пайке. Да и, по данным истории, уровень «дома» с некоторым числом «домочадцев», включая и рабов, выглядит пределом миниатюризации ритуала, с которого начинается быстрое разрастание ритуала по линии: человек – государство, город – государство, союз городов, империя.

Быстрый рост ритуала предполагает появление каких-то новых характеристик устойчивости, новых ключей, способных, в отличие от олимпийского ключа, сохраняться и в новых условиях. Мы видим две такие новые характеристики: одна из них связана с появлением новой письменности и с грамотностью, а другая – с началом чеканки монеты.

Договор, грамотность и закон. В 403 г. до н. э. вконец измученные войнами и усобицами афиняне приняли на народном собрании «закон о законе»: «Неписаным законом властям не пользоваться ни в коем случае. Ни одному постановлению ни Совета, ни народа не иметь большей силы чем закон» (Андокид. О мистериях, 85). Но прежде чем встать на эту естественную для европейца точку зрения, когда высшая власть передается отчужденному и омертвленному в знаке слову, а освобожденный от власти и забот человек получает возможность апеллировать к знаку как к высшему авторитету, и афинянам, и всему древнему миру пришлось пройти долгую и суровую школу борьбы героев за право свободно и ответственно определять собственную судьбу. И трудно было бы сказать, какой именно флаг поднят на мачтах героями, когда они принимают «закон о законе». Судя по всему – белый. Ноша ли оказалась не по плечам, плечи ли не по голове, но бушующее в гомеровские времена пламя политического самосознания мирно угасает в законе. И это лишь начало, у нас еще будут случаи наблюдать, где гордые «бригантины» выбрасывают вдруг вместо «черного роджера» белую простыню.

---