Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

Но если распределение цитирования в нашем и американском потоке публикаций примерно одинаково, причем у нас даже несколько хуже, то в чем, собственно, смысл деятельности всех этих фильтров, располагающихся между рукописью и публикацией, деятельности, в которую отвлечена от исследований огромная масса наиболее квалифицированного научного люда? Никакого смысла, кроме административной премудрости насчет того, что обсуждение делу не помеха, здесь не видно. Опять перед нами деятельность но «прописочному» шаблону: кто-то придумал паспортный режим в публикации, тогда появились нарушители, тогда появились обсуждения, тогда... Словом, типичная бессмысленная, но деятельная карусель, которая в статьях бюджета идет под рубрикой «ассигнования на науку». Было бы много проще, нам кажется, установить на всех этих фильтрах сортировочные машины с заданной программой отбора, типа: «одна дальше, две в корзину». Результат получался бы тот же, но у нас было бы больше уверенности в том, что содержание корзин и содержание журналов равноценно.

Попытаемся теперь посмотреть в том же направлении, но в более, так сказать, глубокой ретроспективе. Сначала обратим внимание вот на какие факты. По данным нашей печати, средний возраст получающих

172

кандидатскую степень равен 33, а докторскую – 48 годам. Чешские науковеды Фолтс и Новый провели в 1965 г. интересное исследование, в котором, в частности, затронут вопрос и о распределении творческой активности ученого по возрасту. В этой части исследование выполнено как статистический анализ работ Поггендорфа, Бурбаки, Стройка, Бэлла, в которых приводится большое число биографий ученых, причем в справочнике Поггендорфа собраны данные по существу о всех публиковавших свои работы математиках (4057 имен), а в других работах даны биографии в основном выдающихся математиков и ученых. Распределение творческой активности по возрасту оказывается удивительно близким для всех источников. Пик производительности (по числу публикаций) приходится в возрасте 24–26 лет, а в интересующие нас сроки возникает такая картина: к 33 годам у выдающихся ученых активность падает примерно до 25%, а в среднем, по общему числу математиков, удерживается где-то около 50% от пика. К 48 годам у выдающихся ученых остается менее 5% от пика, а у общей группы – около 10%. Иными словами, система подготовки научных кадров проделывает с будущими учеными примерно ту же операцию, какой статья подвергается, проходя через систему фильтров: на передний край науки выходит и становится более или менее самостоятельным продукт, который дезактивирован на 3/4 (выдающиеся ученые) или на 1/2. А диплом доктора наук вообще приходится рассматривать как справку об отставке: науке трудно на что-нибудь надеяться при виде 48-летнего авторитета с 5 или 10% творческой способности, разве что еще на одно обсуждение. Можно только надеяться, что в других не захваченных пока областях науки дело обстоит не так скверно.

---

Но пройдем еще несколько дальше, посмотрим на изготовление полупродукта для системы подготовки научных кадров. В 7 или 8 лет жизнерадостный малыш появляется у дверей школы. Он только что совершил величайший подвиг жизни – разломал собственными силами стихию языка на слова-обломки (никто, слава богу, не учит малышей говорить по словарю, они сами себе делают словарь). Он достаточно горд и независим, чтобы продолжать в том же духе дальше. Но тут его как раз и ожидает то, о чем с болью и гневом пишет Бернал: «Из всех видов отупления мозгов в результате образования особенно пагубен для гения догматический метод обучения; если любая попытка мыслить собственной головой осуждается или хотя бы не поощряется, то способность творить новые сочетания идей – а именно она составляет сущность гения – может быть настолько подавлена, что оказывается совершенно утраченной. Больше того, мы, возможно, лишаемся позитивного вклада в творческую мысль просто потому, что никогда не заботимся о воспитании этого качества»¹⁵¹. И хорошо еще, что у англичан есть Кэрролл и его Алиса, а у русских Чуковский, Чехов, Щедрин, которых не так-то просто выбить из головы.

Здесь могут возразить, что речь идет об отдельных недостатках, недоработках, не следует обобщать и т.д. Нам думается, что следует именно обобщать. Ведь дело здесь не в том, хороши или плохи преподаватели, а в самих принципах системы всеобщего и обязательного обучения с минимальным отсевом. Прежде всего совершенно очевидно, что здесь перед нами система репродуктивная, константа порождения которой

173

равна единице, т.е. по существу это конвейер, на выходе которого ожидается усредненный, «в пределах допусков», продукт – «выпускник средней школы». Будь эта система совершенной, талант вообще не мог бы в ней сохраниться, и головы выпускников походили бы друг на друга, как две «волги» только что с конвейера. Далее, частной, но важной характеристикой этого конвейера является то, что ему приходится работать без брака, без потерь. Моряки такую ситуацию называют законом каравана: скорость каравана определяется по самому тихоходному кораблю. Желают того преподаватели или нет, но любой репродуктивный абстракт типа «выпускник средней школы», «студент пятого курса» не только ритуален в своем существе, не допускает существенных отклонений, но и ориентирован в своем составе не на сильнейшего, а на слабейшего, т.е. подчинен закону каравана. Это особенно вредно в детские годы. Эйнштейн, конечно, был выдающимся лентяем, но, к сожалению, далеко не всех лень толкает на увлечение наукой.

---

Здесь, на конвейере народного образования и формируется, видимо, причина того неприятного и обидного явления, которое исследовалось американским науковедом Гармоном. Вокруг его результата много неразберихи, поэтому необходимо пояснение¹⁵². Призывники у американцев уже много лет проходят кроме медицинского осмотра и ОАКТ (общеармейский классификационный тест на интеллектуальность), и что бы под этой интеллектуальностью ни понималось, за эти годы создан достаточно репрезентативный фон среднего ее распределения, на который могут быть наложены данные по любой группе населения. Гармон проверил на ОАКТ выпускников американской высшей школы и обнаружил, что распределение интеллектуальности в этой группе резко сдвинуто в область высоких значений шкалы ОАКТ (130,8 при среднем 100). Значение ОАКТ для данной группы встречается, по общему фону, у одного из пятнадцати. Из этого Прайс делает вывод, что при современном уровне требований к научному работнику «стать ученым хотя бы минимальной квалификации в лучшем случае может лишь от 6 до 8% населения»¹⁵³.

Мы не очень уверены в том, что вывод сформулирован правильно, лучше бы, нам кажется, сказать «при современном состоянии системы образования». Вместе с тем не кажутся нам правомерными и попытки опровергнуть этот результат чисто умозрительными доводами. У нас нет, к сожалению, необходимого репрезентативного фона, практически невозможно проверить, в какой мере данные Гармона отражают наши условия, но речь, нам кажется, могла бы здесь идти только об отклонениях Данные Гармона по существу – приговор системе народного образования как системе, ибо ничем иным невозможно объяснить этот эффект избранности, а мы бы сказали, результат недоработки средней школы, когда на выходе еще обнаруживается 6–8% брака, сохранившего способность самостоятельно мыслить. Гены, во всяком случае, здесь ни при чем: слишком уж очевиден осредняющий эффект школы.

Можно бы без конца вертеться на точке зрения публикации, с нее хорошо просматриваются новые вещи, даже если смотреть на прикладные науки и ритуал. Как частный штрих картины можно лишь отметить то, что сегодня довольно часто сомневаются: стоит ли так много публиковать и так много тратить на фундаментальные исследования, если прикладные

174

науки «захлебываются в потоках информации», не успевают ее перерабатывать. Единственный совет, который здесь можно дать, состоял бы в том, что не надо захлебываться, а нужно учиться плавать. От роста кольца публикаций зависит все, и совершенно справедливым кажется нам замечаниеКинга: «Сокращение финансирования чистых наук есть верное средство обеспечить отставание промышленности»

---

¹⁵⁴. Но это частности, преждечем перейти к общим выводам, нам хотелось бы разобраться еще в одной, не связанной уже с публикацией, детали – в механизме того, что, по Фридману, можно было бы назвать сапожно-обувным подходом к науке.

Фридман, как мы уже видели, говорит о том, что современная организация науки суть перенос на науку обычных методов организации выпуска массовой продукции. Нам стоит более внимательно присмотреться, почему и за счет чего в одном случае достигается усиление, а в другом – торможение. Производственный случай детально исследован Марксом, эффект усиления достигается за счет разложения единой технологии на частные, до предела упрощенные операции с последующей сборкой целостного продукта. Эффект усиления дает здесь и человеческий труд, и машина причем в последнем случае скорости операций могут быть очень высокими. Противоположный эффект, который мы видим в науке, связан, видимо, с тем обстоятельством, что целостность в науке (гипотеза, например) достигается не путем последовательных операций по накоплению качества, как это происходит в любой целенаправленной деятельности, а возникает мгновенно, как вспышка, озарение, догадка. До того, как она появилась, такую целостность невозможно разложить на операции. Нельзя, скажем, заставить десяток людей обдумывать части несуществующей гипотезы, а если, вопреки природе мысли, именно такой способ сотрудничества навязан ученым современной организацией науки, то возникает естественная вещь: придумывает, вспыхивает и озаряется в конечном

счете один, хотя и не всегда один и тот же. И как только новая связь возникла, творческая способность других оказывается подавленной и подчиненной одной голове. Синг пишет: «Когда проскочившие университет счастливчики становятся молодыми исследователями, их чаще всего превращают в зубчатые колеса исследовательской машины патрона»¹⁵⁵. Несколько иную картину торможения дает Налимов: «Если вы создаете вокруг себя большой коллектив, то вы должны тратить время на то, чтобы обмениваться информацией с каждым из его членов, вы должны терпеливо выслушивать и затем обстоятельно обсуждать предложения всех членов коллектива, вам нужно читать и исправлять все их работы, помогать им в подготовке диссертаций, наконец, ни одна, даже интересная работа, выполненная одним из членов большого коллектива, не выйдет в печать, пока не будут сняты все, часто весьма многочисленные возражения и придирки»

---

¹⁵⁶.

В этой механике «организованного» творчества и возникает, видимо, эффект общего падения производительности научного труда. В наш век организации и атома, когда вот даже чайники, утюги и холодильники принято разрабатывать только «манхэттенским» способом (чтобы НИИ, чтобы «как у людей»), уже забыто, что конвергентное исследование, а попросту говоря, научный субботник, на который в спешном порядке собраны толпы ученых, были и есть порождение войны, порождение

175
ненормальных условий, когда все было подчинено требованию минуты. Тот факт, что после войны наука не была демобилизована, а продолжала оставаться в казармах, не меняет существа дела: современная форма организации науки – пример беспрецедентного в истории человечества разбазаривания таланта и средств. Это наводит на грустные мысли о том, что национальные государства, осознанно или неосознанно, чувствуют себя на арене сосуществования и соревнования почти как на войне, не могут уже думать о далеком будущем, а целиком поглощены нуждами момента. Но сосуществование и соревнование не война, «решающих побед» здесь быть не может, а метод субботников в использовании науки может повести к быстрому истощению и возможностей финансирования, и ресурсов науки.

Ученый не может не творить, и казарменный режим « науке вызывает, естественно, оборонительную реакцию, которую науковеды называют невидимым колледжем или невидимым коллективом. С точки зрения официальной науки это лишь эвфемизм для того, что армейские уставы называют «самовольной отлучкой». Иногда именно так это явление и понимается администраторами науки. Налимов, например, среди других официальных реакций на невидимый колледж приводит и такие: «Руководство многих научно-исследовательских институтов крайне неодобрительно относится к возникновению незримых коллективов Нередко можно слышать примерно такие высказывания: «Незачем Вам работать на весь Советский Союз, Вы получаете деньги в нашем институте и работайте только для него...» Иногда изобретаются специальные меры препятствующие проведению совместных работ, а на тех, кто им не подчиняется, накладываются взыскания»¹⁵⁷. И здесь опять перед нами «прописочная» ситуация: ученый, творческая потребность которого задавлена «колесом патрона», вынужден искать способов ее удовлетворения на стороне, сбегать в самоволки и предаваться творчеству в кругу таких же как он беглецов от порядка: «Незримый коллектив,– пишет Налимов, – это организация, построенная по типу средневековых коммун. Руководитель коллектива не имеет официальной власти – все основано на взаимном согласии»

---