Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

Основной конфликт современности, опасности и угрозы которого концентрируются на уровне сосуществования и соревнования национальных государств, представляется с точки зрения изложенного выше как

185

конфликт сознающего себя в науке и через науку индивида и не отвечающей требованиям его самосознания национально-государственной действительности. Конфликт этот может быть разрешен лишь в условиях такой социальности, когда, наконец, разрушена будет и превращена в творческую глину ритуальная скорлупа истории развития человечества, и на свет проклюнется реальный смысл всего этого инкубационного процесса – свободный, научно-грамотный, сознающий границы собственной свободы и ответственности человек-творец.

---

Человек и Наука

Со времен Платона и Аристотеля не утихают философские споры вокруг науки. Но если шаг за шагом проследить историю спора, то сразу обнаруживается его неоднородность: предмет спора включает все новые и новые проблемы. После Бэкона разговор о науке немыслим без эксперимента, «дела». После Маркса и Энгельса в проблему науки введен момент социальный. И, наконец, научно-техническая революция наших дней, вторжение науки в непосредственное трудовое и бытовое окружение человека, автоматизация, угроза мгновенного самоуничтожения или постепенной деградации человечества в «белковую» разновидность специализированных автоматов – все это переводит древний спор о науке из области шумных, но безобидных теоретических баталий на трезвую и болезненную почву практических дел: школьных программ, бюджета реформ и проектов, инициатив и решений на всех уровнях социальной и личной жизни. Еще совсем недавно «понять науку» значило получить некоторую Сумму нравственно-эстетического удовлетворения, мыслилось скорее целью и результатом, а не исходным моментом деятельности Теперь каждый наш шаг, каждое волеизъявление и твердое намерение нуждается в санкции науки. Кое-кому это кажется скучным и нудным как, вероятно, древнему охотнику нестерпимо скучной и унылой казалась проза животноводства и сельского хозяйства. Но факты есть факты, уже сегодня в смешном и обидном свете предстает наивная героика волевых решений и глубочайших убеждений.

Беспощадно и зло отсекая потуги на всезнание, всевидение и всемогущество, наука вводит разум в жесткие рамки возможного, вероятного и достижимого. Это происходит в большом и малом. Любая программа далеко идущих действий, если она включает на правах «момента» войну, выглядит сегодня не просто опасной авантюрой, а прежде всего авантюрой безнадежно глупой. Так, в большом, а в малом даже «сайку» переименовать сегодня в «городскую булку» – значит, завтра же столкнуться с законом Ципфа, всю жизнь оправдываться потом, кивая на вышестоящих. Мир становится все более нетерпимым к восторгам и экстазам воинствующего невежества, и в этом, в растущей строгости мира, «повинна» прежде всего наука. Проводя исследования, формулируя законы существования и направленного изменения окружающей нас действительности, наука задает человеческим действиям исходную определенность. И всякий нарушитель ее законов оказывается в незавидном положении человека, который пытается говорить без грамматики и считать без таблицы умножения.

---

Но сами по себе наука и ее продукты скорее лишь алфавит, словарь и правила грамматики в языке зрелого и умного общества. Как никогда актуально сегодня предостережение Аристотеля: «Ведь из одних и тех же [букв] возникает трагедия и комедия» (О возникновении и уничтожении А П 315в 15). Субъективное чувство растущей опасности, неустойчивости, дегуманизации мира не так уж беспредметно, когда мы в ряду других безупречных высказываний на языке науки встречаем такие перлы, как атомная бомба, газовая камера, душегубка. Упрекать за это науку не имеет смысла, как не имело бы смысла обижаться на слова и грамматику немецкого языка, которые породили не только «Капитал» Маркса, но и «Майн Кампф» Гитлера. Но крайне необходимо овладеть языком науки, понять и осознать; что сама по себе наука – нравственный нейтрал, орудие в руках человека и общества. Свойства этого орудия нужно знать: зло равно хорошо порождается и преступным замыслом специалиста, и восторженной самонадеянностью невежды. Наука – сложный и действенный социальный инструмент. Техника безопасности и«защита от дурака» – элементарные условия грамотного его использования. Специалисты нам говорят: «Наука и техника движутся сейчас вперед, словно танковая армада, лишившаяся водителей,– движутся слепо, безрассудно, без определенной цели» (Б. Рассел, речь при вручении премии Калинга в 1957 г). Нет смысла копать противотанковые рвы, ставить заграждения, прятаться за частоколом заклинаний «у них – у нас»: наука не признает государственных и идеологических границ. Единственное средство – оседлать эту армаду, подчинить эту энергию человеку, как удавалась в свое время подчинить и ставить на службу человечеству природные и социальные источники энергии, такие, как течение рек или рабочее движение. В условиях мирного, а с точки зрения науки, и просто разумного сосуществования различных систем соревнование за наиболее правильное, свободное и гибкое владение языком науки может оказаться не менее важным и решающим фактором, чем соревнование экономическое.

Способ существования и функции науки

Следует сразу признать, что феномен науки во многом еще остается загадкой. Неясности начинаются с определения термина «наука». К традиционному субстанциональному пониманию, основы которого заложили Платон (Phileb, 18В) и Аристотель (Metaph, 983а, 1025b), сегодня добавилось понимание функциональное: производительная сила общества, определитель образа жизни, условие экономического развития, Произошел сдвиг значения и в субстанциональном понимании. «Наука» сегодня противопоставлена дисциплинам гуманитарного цикла, т.е., выделена в специфическую область теоретического мышления, в которой обязательны количественная интерпретация, моделирование, эксперимент и ряд постулатов, образующих в совокупности «метод точной науки».

---

О деталях границы между научным и гуманитарным можно спорить, но тенденция к разделению налицо, и с ней приходится считаться. Более того, насильственное совмещение различенного (научного и философского, например) приводит к опасным недоразумениям. Соболев пишет в адрес Бялика: «Человек действительно не может мыслить без мозга, но

193

может создать мозг, который будет мыслить без человека. Сомневаться в возможности познания мышления, творчества – значит, сомневаться в познаваемости мира. Если же Б. Бялик все-таки признает возможность теоретического познания принципов мыслительных и творческих процессов, то, спрашивается, как же проверить правильность таких теории, не обращаясь к практике, к построению моделей мозга, к тому, чтобы научиться воспроизводить эти процессы в лабораторных условиях по нашей воле»¹⁶⁷. Такие мечты о бесчеловечном, небелковом мозге есть либо результат элементарного смешения научного и гуманитарного, чему (и это следует признать) немало способствовала сама философия, либо же откровенная апелляция к третьей – сверхъестественной силе, которая сама, независимо от человека и человечества, ведет «танковую армаду», вещает верховные истины пока не очень для нас понятным языком науки. А скорее всего, это подметил еще Салтыков-Щедрин, речь идет о способности некоторых восторгаться при виде прямой линии просто потому, что она прямая.

Опасный характер нерасчлененного анализа теоретического мышления под формой науки и отсутствие нравственного критерия в самой науке вынуждает признать специфику научного мышления хотя бы для начала в том плане, на который указывал основатель математической лингвистики X. Ульдалль: «...логическое мышление даже у «цивилизованных» людей похоже скорее на танцы лошадей, т.е. на трюк, которому можно обучить некоторых, но далеко не всех, причем он может исполняться лишь с большой затратой сил и с разной степенью мастерства, и даже лучшие исполнители не в состоянии повторять его много раз подряд»¹⁶⁸.

Кроме функционального и субстанционального, особую актуальность сегодня приобретает аспект генетический. Он возникает как осознание и практическое подтверждение тезиса Энгельса: «До восемнадцатого века никакой науки не было: познание природы получило свою научную форму лишь в восемнадцатом веке или, в некоторых отраслях, несколькими годами раньше»¹⁶⁹

---

. Осознание идет от проблем практики и прежде всего от анализа тех трудностей, которые возникают в. процессе помощи слаборазвитым странам. Вскрывается своего рода «социальная несовместимость науки», невозможность механической трансплантации научной ткани от одной общественно-экономической формации к другой.

Проблема остра и важна сама по себе: наличие и быстрое расширение экономической пропасти между индустриальными и слаборазвитыми странами (в индустриальных странах доход на душу населения в 10–20 раз выше, чем в слаборазвитых) крайне усложняет и без того сложные проблемы современного мира. Но в рамках данной работы наибольший интерес представляет обратный эффект проблемы на науку. Попытки помощи ставят саму науку в положение предмета специальной дисциплины, «науки о науке», которая вынуждена рассматривать феномен; науки в единстве с экономическими и социальными структурами, исследовать условия и способ ее существования, возможности активного воздействия на науку, т.е. изучать ее как раз по тем направлениям, о которых упоминалось выше.

Как это теперь выясняется, социальная несовместимость возникает в связи с различием психологических типов и с некоторыми особенностями ми развития производства.

194
Вопрос о психологическом типе поднят давно, еще В. Гумбольдт писал: «Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов ...Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком. Тем же самым актом, посредством которого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть, каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг»¹⁷⁰. С тех пор проблемой типа в языке и мышлении занимались многие: Леви-Брюль, Сепир, Уорф, Корнфорд, Томпсон и т.д. Все они в какой-то мере шли в подмеченном Лениным направлении: «Тысячелетия прошли с тех пор, как зародилась идея «связи всего», «цепи причин». Сравнение того, как истории человеческой мысли понимались эти причины, дало бы теорию познания бесспорно доказательную»¹⁷¹. И всем им свойственна идея исключительности: психологический тип понимается как этап в развитии мысли, причем реализация одного типа автоматически исключает возможность появления других и сосуществования с другими. Все типы выстраиваются в систему переходов, близкую к гегелевской картине саморазвития духа.

---