Файл: Н. Н. Арутюнянц Об авторе этой книги.doc

более 4000. После работ Вентриса по линейному письму В содержание значительной части табличек расшифровано.

Сама расшифровка табличек оказалась ударом по традиционным представлениям: она строилась на постулате этнического единства,

41

который и был подтвержден, но тут же породил целый комплекс новых проблем, связанных с тем, что, хотя завоеватели и завоеванные говорили на одном и том же языке, письменность все же исчезает и возрождается на другой графической основе. Кроме того, выяснилось, что рабство в обычном его понимании, с появлением которого принято связывать возникновение античного способа производства, представлено в древних государствах значительно шире, чем в собственно античный период. Выяснилось также, что в государствах крито-микенского периода функционировал развитый бюрократический аппарат. Анализ почерка на табличках Пилоса показывает, что одних только писарей здесь было 30 – 40 человек. Кроме должности царя-владыки здесь есть еще должности морских и сухопутных военачальников, администраторов на местах (телестов) и множество других, вплоть до государственных кузнецов, волопасов и свиноводов.

По материалам табличек восстанавливается обычная профессиональная кастовая структура, в них упомянуты как признанные, стоящие на государственном довольствии и учете профессии молольщиц, чинильщиц, банщиц, швей, белошвеек, ножовщиков, горшечников, уборщиков, золотых дел мастеров, мастеров луков, портных, каменщиков, оружейников, стражей, хлебопеков, смотрителей складов, плотников, кузнецов по бронзе, спинопасов, волопасов, пчеловодов, воинов, гребцов, надзирателей и т.п. Особенно интересны таблички Пилоса; здесь жизнь оборвалась мгновенно, во время осады и пожара, так что анализ табличек дает как бы моментальный снимок пилосского ритуала, позволяющий выявить размеры и соотношение его частей, а затем, с некоторой долей вероятности, экстраполировать эти соотношения на другие центры крито-микенской культуры. При этом выясняются обстоятельства, которые, собственно, и позволяют говорить об агонии, гибели олимпийских структур в Эгейском бассейне.

Прежде всего это подтверждаемый и археологическими данными эффект «миниатюризации» ритуалов: чем глубже копают археологи, тем более величественным и масштабным предстает перед нами древний мир Средиземноморья, как если бы история вдруг повернула вспять – воспроизводила ритуалы в уменьшенных копиях и с меньшим числом различений. Па материале табличек этот эффект прослеживается как падение почти на порядок объема деятельности, включенного в ритуал. По сравнению с минойским Кноссом Пилос выглядит редуцированной и огрубленной копией, в которой хотя и выдерживаются основные соотношения олимпийского типа, но многое выглядит склеенным, совмещенным и свернутым, «неразвитым». Упадок и деградация, в которых принято видеть результаты ахейского и дорийского нашествия, выступают с точки зрения археологических и графических данных

---

логическим завершением тенденции, которая наметилась задолго до этих нашествий. Процесс «миниатюризации» прекращается на уровне хозяйств гомеровских басилеев, где уже нет развитого бюрократического аппарата, письменности и множества других институтов.

Анализ механизма этого процесса разложения олимпийских структур и сопутствующих ему обстоятельств выходит за рамки олимпийской культуры как таковой, им мы займемся позже. Пока же, в порядке

42

исключения к архаическим культурам, использующим именной ключ в доолимпийском или олимпийском вариантах, нам следует выяснить тот вклад в

арсенал всеобщих и универсальных представлений, который связан с

олимпийским периодом развития культуры.

---

3. Стабильность и порождение

Если от доолимпийского периода мы получили в наследство ритуальную связь

целостности, замкнутую именным ключом в космос системных связей, где все ориентировано на целостность и сохранение целостности, и эту самодовлеющую связь стабильности мы превратили в универсальные идеи порядка, определенности, закона, структуры, автономии, переработали в универсальные требования к продукту мысли, в априорное и выдержанное на подвижном уровне абстракции условие, с констатации которого начинается и с конкретизацией которого завершается любое усилие творческой мысли, то от олимпийского периода в нашем типе мысли сохранена и развернута в теоретический абстракт целостность временного тина – связь порождения, с помощью которой наше мышление пытается освоить и представить в понятиях как процессы появления упорядоченных целостностей, так и процессы существования таких целостностей в потоке их преемственного изменения.

Возникающая в олимпийский период отчужденная и опредмеченная система имен-богов, которая существует вне человека и независимо от него впервые вскрывает и делает предметом самосознания отношение: имя – носитель имени. В доолимпийском типе человек – временный носитель бессмертного имени – входил с именем в отношения совпадения, т. е. отождествлял себя со всеми предыдущими носителями данного имени. Теперь положение меняется: имена как комплексы различений всеобщего (мозаика богов) и имена как различения

особенного (мозаика профессионального навыка) не совпадают ни по составу, ни по носителям. Налицо парность семиотических систем: системы всеобщего (имена боги) и системы особенного (имена-профессии), а следовательно, и некоторое отношение между этими системами.

Во-первых, это отношение между человеческими навыками и социальной памятью, которая изолирована в особую умопостигаемую область, дана индивидуальному сознанию как система образцов поведения и всех видов

деятельности. По своему составу и принципу внутренней организации имена-боги повторяют, видимо, доолимпийские имена. Но если в доолимпийских условиях имя-миф в функции социальной памяти использовалось только в обрядах посвящения, а человек в доолимпийской культуре был, с точки зрения олимпийской культуры, живым олимпийским богом, ощущал принадлежность к имени как свое личное, отличающее его от других, то в новых условиях миф становится коллективным достоянием и коллективным творчеством, программирует в конкретных ситуациях деятельность многих, что вызывает крайне характерное для олимпийской семиотической нормы явление «парадигматизма» – использование отчужденной семиотической реальности на правах поведенческого ориентира и эталона.

---

Иногда здесь прямо можно говорить о целевом ориентировании: боги Олимпа

известны и как изобретатели полезных для человека вещей

43

и искусств, и как воспитатели, которые обучают человека соответствующим навыкам. Но вместе с тем здесь перед нами почти не возникает ситуаций того трезвого и чистого «целеполагания», которые известны, например, по рецептам книги «Вкусная пища». Целеполагание окружено привходящими моментами явно мнемотехнического толка, которые обеспечивают не только само целеполагание, но и сохраняют его предметность – тот «след» типа текста, книги, пластинки, магнитофонной ленты, который позволяет в любой момент восстановить операционную структуру навыка и вернуться к нужной детали.

Эта мнемотехника – запись и сохранение – строится в норме порождения, использует кровно-родственную связь. То, что впоследствии станет известно как культурный герой (Дедал, Геракл и т. п.), а в наше время как изобретатель и ученый, возникает, видимо, в качестве усеченной и более поздней модели творчества. В полной же форме творчество мыслится по схеме физиологического производства, и у колыбели любого навыка, любой социально полезной вещи всегда обнаруживается «родительская пара» – бог и богиня, бог и смертная, богиня и смертный. Так, в олимпийском распределении Гефест – признанный НИИ «Металл», все металлические изделии и соответствующие технологические процессы изобретены им. Но он никогда не изобретает один, его всегда «вдохновляют». Иногда этим занята его супруга Афродита, чаще Афина. Прометей, например, похищает огонь как раз в тот момент, когда Гефест и Афина заняты творчеством. Такие включения, в которых кровно-родственная связь использована на правах «несущей частоты», позволяющей ввести навык в систему, не позволяют вместе с тем навыку редуцироваться до привычки. И хотя Аристотель, например, видит, в навыке простой автоматизм («огонь жжет»), в реальности дело обстоит не так уж просто. Миф опредмечивает структуру навыка и удерживает эту структуру

человеческой деятельности как своего рода «понятие» этой деятельности,

ее «инструкцию».

Во-вторых, отношение парности, вдохновления использовано и в плане обновления – для изменения текста мифа и для создания новых мифов. Через отношения парности новшества получают первичное априорное определение: направляются в соответствующую клеточку социальной памяти, что позволяет олимпийской системе более или менее активно использовать в функции обновления индивидуальное творчество. Механика перехода от индивидуального результата в общесоциальное достояние использует связь человек-бог, причем, как правило, здесь также соблюдается принцип «родительской пары»: мужское творчество вдохновляют богини, а женщины рождают культурных героев обязательно от богов. В-третьих, предметно-отчужденное существование Олимпа или другой подобной системы впервые создает условия для активного подключения наличного формализма в предметно-практическую деятельность людей, т. е. возможность теоретической деятельности как таковой. Возможности здесь довольно ограничены и отмечаются они главным образом для переходного периода, но они все же есть. Деятельность нового рода связана прежде всего с уникальными событиями, с их прогнозом. Прогнозы широко представлены у Гомера и у других авторов, причем все они строятся примерно по одной «фигуре»: а) фиксированная ситуация выбора;

---

44

б) уникальное событие; в) обращение к Олимпу; г) вывод. Алиферс в Одиссее (11, 146–176) спор Телемаха с женихами о судьбе Пенелопы решает через истолкование воли Зевса по уникальному событию – битве орлов. Подобных сцен прогнозирования очень много, они резко отличаются от традиционного жреческого прогноза тем, что носят бытовой и уникальный характер, т. е. вовлекают олимпийский формализм в решение частных ситуаций, делают его рабочим формализмом. Здесь также находит применение принцип «родительской пары».

Все эти новые типы деятельности основаны на свойствах порождающей схемы,

кровно-родственных связей. И эти свойства использовались античностью в качестве строительного материала для выработки нового формализма, причем особенно большую роль сыграла частная деталь порождающей связи – истинность имени «по-природе» или «по-рождению». Сегодня мы ее называем «наследственным программированием» или «наследственным кодом», но во времена перехода к новому формализму именно эта деталь получила достоинство всеобщего, с нее началось движение от традиционного олимпийского формализма к новым, логическим по преимуществу схемам.

Истинность «по-природе» предполагает совмещение, сплав и связь через именной ключ трех глубоко разнородных моментов: а) кровно-родственного

определения, когда уже определенность родителей передается по наследству потомку как определенность формы, свойств, места в ритуале;

б) биологического определения, по которому все «смертное» видится конечным, и целостным по времени, проходит, сохраняя в преемственности целостность через ряд универсальных этапов: рождение – детство – юность – зрелость – старость – смерть; в) семиотического определения, по которому имя – такой же существенный определитель и так же неотделимо от носителя, как и любое другое из его объективных свойств, что выразимо постулатом – неназванное не существует и начинает существовать, будучи названо. Нетрудно заметить, что все три момента, как и их связь, есть генерализация действительного положения дел в олимпийском ритуале, который от доолимпийского отличен лишь тем, что кровно-родственное и биологическое определения вводят во все составляющие ритуала конечность (рождение и смерть) и преемственное изменение с сохранением целостности.

В чисто олимпийских рамках осмысление истинности имени по-природе не могло, естественно, иметь места, хотя начала всех теогоний тем или иным способом выделяют момент называния как завершающий акт, «заключительный мазок» процесса порождения. В Энуме Элиш вавилонян, например, этот момент связан с определением судьбы: «…когда еще ни один бог не появлялся вовсе, не был назван по имени и судьба его не была определена». Лао-Цзы в Китае также подчеркивает этот момент: «Когда Дао не имел имени, то было начало небес и земли; затем

---