ВУЗ: Не указан
Категория: Не указан
Дисциплина: Не указана
Добавлен: 12.01.2024
Просмотров: 1364
Скачиваний: 2
ВНИМАНИЕ! Если данный файл нарушает Ваши авторские права, то обязательно сообщите нам.
СОДЕРЖАНИЕ
Самосознание и научное творчество.
III. Научно-техническая революция
Способ существования и функции науки
Нестабильность и специфика научного мышления
Нестабильность стихийная и нестабильность осознанная
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОПЫТНОЙ НАУКИ В ЕВРОПЕ XVI – XVIII ВЕКОВ
Индустриальное производство и типологическое развитие
логической картины мира Аристотеля в научные представления о мире
замены и восстановления регулирующих механизмов, но, как правило, переходы эти не бывают длительными, а новые регулирующие механизмы рано или поздно приводятся к олимпийской норме: восстанавливается кастовость, вновь появляются в слегка видоизмененной форме старые
37
социальные институты. Если бы не было в этих цивилизациях естественной установки на регулирование процессов природы, такие срывы преемственности могли бы сами по себе стать механизмами накопления нового социального качества, но поскольку такая установка есть, мы лишаемся права рассматривать последовательность состояний смешанной «естественно-военной» цивилизации как последовательность историческую, в которой смена состояний-моментов есть процесс необратимый, накапливающий какое-то новое качество.
Последний пункт требует пояснений: речь идет не о накоплении профессионального мастерства или даже не о накоплении числа профессий – этот путь для олимпийских цивилизаций открыт, а о накоплении нового в ключе, в самом способе построения ритуала и достижении социальной целостности. С традиционной точки зрения, которая выводит типы социальности из орудийно-технологического арсенала обществ здесь могут возникнуть трудности: в пределах культуры олимпийского типа оказываются явно разнородные в технологическом отношении типы. Например, по способу профессионального распределения, по механизмам накопления нового, по структуре Олимпа в одном и том же ключе оказываются общества каменного века, где неизвестно употребление металлов, и общества, хорошо освоившие обработку металлов. Если исследование ведется в каких-то иных, не связанных с типологией культуры целях, то эти различия в орудийно-технологическом арсенале могут приобрести решающее значение, но в рамках типологии культур
значимость приобретают не содержательные, а системные моменты – типы структур, с помощью которых достигается единство социального целого.
Эта оговорка важна для нас в том отношении, что науке пока известны две попытки прорвать олимпийский тупик – полинезийская и эгейская, в которых наблюдается множество сходных черт, хотя, с точки зрения орудийно-технического оснащения, полинезийская попытка предпринята в каменном веке, а эгейская – на переходе; от меди к железу. Нет смысла отрицать влияния орудийно-технологического арсенала на ход и исход этих попыток: совершенно неясно, что получилось бы у греков, не будь у них металлов, письменности и ряда других профессиональных навыков, которыми не обладали полинезийцы, но, видимо, не меньшее влияние оказали здесь и чисто внешние условия.
Оба случая, полинезийский и эгейский, связаны с цивилизациями «морского» типа, с наименее устойчивыми и в высшей степени нестабильными формами олимпийской социальности. Нестабильность здесь той же породы, что и в сухопутных «военных» цивилизациях – опасность внешних нападений, а особенность, усиливающая эту опасность и делающая ее неустранимой, состоит в том, что в морских условиях её невозможно локализировать: она входит в определение среды как постоянная и неустранимая составляющая.
Анализируя земледельческий быт, Виткин замечает: «В то время, как в решении внутренних вопросов своей жизни каждая община поистине всесильна, перед лицом внешнего мира обнаруживается полная беспомощность этого архаического союза. Внешний мир выступает в качестве враждебных, полных злокозненных умыслов сил, одна из которых, будь то соседнее государство, или войско кочевников, или шайка грабителей и т.п.
38
рано или поздно навяжет свое господство определенному региону общин»30. В военных олимпийских цивилизациях задача нейтрализации и локализации этих враждебных сил решается сравнительно просто. Мы не говорим уже о случаях китайского типа, когда от опасности можно отгородиться стеной гор или просто стеной с минимальным отвлечением человеческой деятельности на решение этой задачи. Но, по-существу, и в «военных» цивилизациях с качественной точки зрения задача решается китайским способом, хотя, конечно, объем отвлекаемой на решение задачи деятельности здесь значительно больше, а результат значительно менее надежен.
В сухопутных военных цивилизациях также возникают свои «горы и стены» – границы, те своеобразные «скобки», за которые выведена опасность военных нападений, что позволяет в пределах границ-скобок свести опасность к минимуму и строить в этих пределах социальную структуру нормального «естественного» типа. Функция нейтрализации опасности при этом, понятно, ритуализируется в профессию – наследственное ремесло, в зависимости от степени угрозы профессия воина занимает в иерархии общественно необходимых видов деятельности соответствующее положение.
Даже в античные времена склонность к такой ритуализации военного навыка
в «сухопутных» социальных структурах, особенно в Спарте, фиксируется с полной определенностью. Полиен, например, пишет о спартанцах и союзниках: «Союзники обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, многие участвуют в походах, а из лакедемонян – мало. Агесилай на равнине приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно союзникам. Когда они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гончары; у союзников встало немало. Вторыми – кузнецы; встали многие. В-третьих – плотники; встало еще больше. Так вызывал он по порядку и остальных ремесленников, и занимающихся низкими работами, и без малого встали почти все союзники, из лакедемонян же ни один: им запрещено было заниматься низким ремеслом» (Военные хитрости,
II, 1).
Совершенно по-иному распределяется опасность нападений в цивилизациях
«морского» типа, хотя и здесь многое зависит от величины островов, распределения пригодных земель, удаленности островов друг от друга, замкнутого или открытого характера морского бассейна и т. п. Если острова
достаточно велики, вроде Цейлона, «естественный» тип оказывается преобладающим, а море в общем-то служит хотя и менее надежной, чем горы и стены, но все же достаточно серьезной преградой против вторжений извне. Когда острова малы, далеко отстоят друг от друга, бассейн открыт (Полинезия), то значения внешней угрозы относительно невелики, ее воздействие носит внезапный и разовый катастрофический характер, после чего вновь возникает сравнительно долгий, на несколько поколений, этап мирного развития.
Однако уже в таком «открытом» типе морской цивилизации возникает ряд
процессов, которые в многократно усиленном виде найдут выражение в колыбели европейского ключа – эгейском бассейне. В Полинезии, как и в
Средиземноморье, граница «всей Поднебесной», граница порядка, стабильности положена как горизонт, за которым начинается неведомое и грозное. Те Ранги Хироа приводит типичную в этом отношении морскую песню о горизонте31:
39
Рукоять моего рулевого весла рвется к действию,
Имя моего весла – Кауту-ки-те-ранги.
Оно ведет меня к туманному, неясному горизонту,
К горизонту, который расстилается перед нами,
К горизонту, который вечно убегает,
К горизонту, который вечно надвигается,
К горизонту, который внушает сомнения,
К горизонту, который вселяет ужас.
Хотя в Полинезии значительно сильнее, чем в Средиземноморье представлена мирная тема – островов здесь боятся значительно меньше, но в общем-то и здесь есть свои ужасы, вроде Сциллы и Харибды греческих морей. Полинезийцы насчитывали 8 таких страхов: Одинокий коралловый утес, Морское чудовище, Длинная волна, Рыбья стая, 3верь с огненной плотью, Журавль, Гигантский моллюск. Расправлялись они с чудовищами примерно тем же способом, что и греки. Особенно славен Рата, победитель Гигантского моллюска, который затем специально занялся освобождением морских путей: «Рата убил Морское чудовище обитавшее на Коралловом утесе, после чего и сам Коралловый утес стал безвредным. Затем Рата убил Зверя с огненной плотью и уничтожил Рыбью стаю. Журавль Та'ароа был опасен только для злых людей, поэтому он ласково приветствовал Рату, пролетев над судном, и скрылся
в тихой лагуне. Больше его никто и никогда не встречал. Длинная Волна и короткая волна остались главными препятствиями на великих океанских путях и поныне подвергают испытанию искусство мореплавателей»32.
Необъятность Тихого океана обеспечивала сравнительно мирное протекание процессов колонизации. Искать счастья за морем отправлялись обычно младшие сыновья вождей, недовольные своим общественным положением, т. е. люди из той социальной группы, которую можно было бы назвать лишними людьми или избыточным талантом. Предание о Ру хорошо иллюстрирует этот мирный мотив: «Убедившись, что родная местность слишком перенаселена, он собрал всю свою семью и сказал: «Я вижу, что долина уже переполнена и даже в горах стало слишком много людей. Я нашел звезду, которая светит над новой землей, и эта земля станет нашей счастливой родиной». Была построена и нагружена припасами большая ладья, которую назвали «Те Пуа-арики». Кроме
своей семьи и близких родственников, Ру для заселения острова своей мечты отобрал еще 20 молодых женщин знатного происхождения»33.
Вместе с тем причины перенаселения далеко не всегда были мирными. Те Ранги Хироа отмечает: «История Мангаревы, вероятно, лучше, чем история какого-либо другого острова, иллюстрирует побудительные причины, которые толкали полинезийцев к далеким исследовательским путешествиям... Главной причиной переселения была проигранная война. После битвы победители охотились за побежденными, как за дичью, и съедали их. Шанс на жизнь в открытом море побежденные предпочитали верной смерти на берегу. Иногда побежденное племя оставалось жить благодаря защите могущественных родственников в стане победителей; тем не менее оно было обречено на позор и рабство.
Ни одна семья, сохранившая чувство собственного достоинства, не могла согласиться на такой позор. С течением времени переселение стало
рассматриваться как средство сохранить свою честь»34.
40
Это подтверждается и языковыми данными: «В мангаревском диалекте существуют два термина, обозначающих два вида переселений. Слово «теи» (изгонять) указывает, что побежденные должны были немедленно бежать на плоту или на любой другой посудине, которую им удавалось достать, потому что победители не давали им времени для приготовления к бегству…Король из простонародья Теити-а-туоу... разрешил члену королевского рода по имени Те Ма-хакахема приготовиться к отъезду, как подобает. Такое переселение носило название «туку» (разрешение уйти)»
35.
Полинезийские легенды называют первых пришельцев «таке», что означает
«источник», «корень». Это естественно: во время плавания к новым землям
и некоторое время после высадки фигура предводителя была объединяющим началом или, как сказал бы Маркс, «связующим единством» новой социальности. Предания сохраняют имена таких предводителей, названия лодок, даже весел. Новая Зеландия, например, была по преданию, заселена колонистами, прибывшими на семи ладьях, и маорийские племена до сих пор называют себя в честь предков, прибывших на этих ладьях.
Возможно, что подобного рода явления имели место и в Эгейском бассейне –рассказы о выловленных со дна моря островах, об островах-рыбах, которые приходится заставлять стоять на месте самыми радикальными методами, и целый ряд «странных» греческих преданий, особенно предание об Атлантиде, явно отнесены к этому «детскому» периоду освоения морских просторов, когда и забитое островами Эгейское море казалось огромным, и острова таинственными и даже их устойчивость по отношению к странам света вызывала сомнение. Да и для грека гомеровских времен море полно тайн и угроз. «Насколько плохо ориентировались греки во время плаванья, – замечает Лосев, – видно из слов Одиссея на острове Кирки о том, что им неизвестно, где солнце восходит и заходит (X 189–192). Большие переезды для гомеровского грека были, по-видимому, очень трудны. Уже плаванье в течение одного дня считалось весьма затруднительным, так что Менелай целых двадцать дней не мог отплыть с Фароса до Египта, расстояние между которыми, по тогдашнему
мнению, требовало только одного дня (IV 354–360). Гомеровские греки много думали и даже запрашивали богов, как им переехать с одного острова на другой (III 169–175), хотя, как известно, в Эгейском море нет ни одного острова, с которого бы не было видно какого-либо другого острова»36. При всем том ко времени, которое специально нас интересует, к XV–Х вв. до н.э., мы обнаруживаем в Эгейском бассейне и в его окружении хотя и агонизирующую, но явно олимпийскую структуру, которая опирается на более или менее значительные участки побережья и крупные острова. Раскопки на берегу Малой Азии, на Крите, Пелопоннесе, которые особенно активизировались после того, как Шлиман откопал Трою, дали богатейший материал по ранней истории Греции. Кроме обычных «черепковых» свидетельств, в Кноссе, Пилосе, Микенах и в ряде других мест были обнаружены таблички с надписями, числом
37
социальные институты. Если бы не было в этих цивилизациях естественной установки на регулирование процессов природы, такие срывы преемственности могли бы сами по себе стать механизмами накопления нового социального качества, но поскольку такая установка есть, мы лишаемся права рассматривать последовательность состояний смешанной «естественно-военной» цивилизации как последовательность историческую, в которой смена состояний-моментов есть процесс необратимый, накапливающий какое-то новое качество.
Последний пункт требует пояснений: речь идет не о накоплении профессионального мастерства или даже не о накоплении числа профессий – этот путь для олимпийских цивилизаций открыт, а о накоплении нового в ключе, в самом способе построения ритуала и достижении социальной целостности. С традиционной точки зрения, которая выводит типы социальности из орудийно-технологического арсенала обществ здесь могут возникнуть трудности: в пределах культуры олимпийского типа оказываются явно разнородные в технологическом отношении типы. Например, по способу профессионального распределения, по механизмам накопления нового, по структуре Олимпа в одном и том же ключе оказываются общества каменного века, где неизвестно употребление металлов, и общества, хорошо освоившие обработку металлов. Если исследование ведется в каких-то иных, не связанных с типологией культуры целях, то эти различия в орудийно-технологическом арсенале могут приобрести решающее значение, но в рамках типологии культур
значимость приобретают не содержательные, а системные моменты – типы структур, с помощью которых достигается единство социального целого.
Эта оговорка важна для нас в том отношении, что науке пока известны две попытки прорвать олимпийский тупик – полинезийская и эгейская, в которых наблюдается множество сходных черт, хотя, с точки зрения орудийно-технического оснащения, полинезийская попытка предпринята в каменном веке, а эгейская – на переходе; от меди к железу. Нет смысла отрицать влияния орудийно-технологического арсенала на ход и исход этих попыток: совершенно неясно, что получилось бы у греков, не будь у них металлов, письменности и ряда других профессиональных навыков, которыми не обладали полинезийцы, но, видимо, не меньшее влияние оказали здесь и чисто внешние условия.
Оба случая, полинезийский и эгейский, связаны с цивилизациями «морского» типа, с наименее устойчивыми и в высшей степени нестабильными формами олимпийской социальности. Нестабильность здесь той же породы, что и в сухопутных «военных» цивилизациях – опасность внешних нападений, а особенность, усиливающая эту опасность и делающая ее неустранимой, состоит в том, что в морских условиях её невозможно локализировать: она входит в определение среды как постоянная и неустранимая составляющая.
Анализируя земледельческий быт, Виткин замечает: «В то время, как в решении внутренних вопросов своей жизни каждая община поистине всесильна, перед лицом внешнего мира обнаруживается полная беспомощность этого архаического союза. Внешний мир выступает в качестве враждебных, полных злокозненных умыслов сил, одна из которых, будь то соседнее государство, или войско кочевников, или шайка грабителей и т.п.
38
рано или поздно навяжет свое господство определенному региону общин»30. В военных олимпийских цивилизациях задача нейтрализации и локализации этих враждебных сил решается сравнительно просто. Мы не говорим уже о случаях китайского типа, когда от опасности можно отгородиться стеной гор или просто стеной с минимальным отвлечением человеческой деятельности на решение этой задачи. Но, по-существу, и в «военных» цивилизациях с качественной точки зрения задача решается китайским способом, хотя, конечно, объем отвлекаемой на решение задачи деятельности здесь значительно больше, а результат значительно менее надежен.
В сухопутных военных цивилизациях также возникают свои «горы и стены» – границы, те своеобразные «скобки», за которые выведена опасность военных нападений, что позволяет в пределах границ-скобок свести опасность к минимуму и строить в этих пределах социальную структуру нормального «естественного» типа. Функция нейтрализации опасности при этом, понятно, ритуализируется в профессию – наследственное ремесло, в зависимости от степени угрозы профессия воина занимает в иерархии общественно необходимых видов деятельности соответствующее положение.
Даже в античные времена склонность к такой ритуализации военного навыка
в «сухопутных» социальных структурах, особенно в Спарте, фиксируется с полной определенностью. Полиен, например, пишет о спартанцах и союзниках: «Союзники обвиняли лакедемонян: из нас, говорили они, многие участвуют в походах, а из лакедемонян – мало. Агесилай на равнине приказал сесть отдельно лакедемонянам, отдельно союзникам. Когда они расселись так, глашатай объявил: пусть встанут гончары; у союзников встало немало. Вторыми – кузнецы; встали многие. В-третьих – плотники; встало еще больше. Так вызывал он по порядку и остальных ремесленников, и занимающихся низкими работами, и без малого встали почти все союзники, из лакедемонян же ни один: им запрещено было заниматься низким ремеслом» (Военные хитрости,
II, 1).
Совершенно по-иному распределяется опасность нападений в цивилизациях
«морского» типа, хотя и здесь многое зависит от величины островов, распределения пригодных земель, удаленности островов друг от друга, замкнутого или открытого характера морского бассейна и т. п. Если острова
достаточно велики, вроде Цейлона, «естественный» тип оказывается преобладающим, а море в общем-то служит хотя и менее надежной, чем горы и стены, но все же достаточно серьезной преградой против вторжений извне. Когда острова малы, далеко отстоят друг от друга, бассейн открыт (Полинезия), то значения внешней угрозы относительно невелики, ее воздействие носит внезапный и разовый катастрофический характер, после чего вновь возникает сравнительно долгий, на несколько поколений, этап мирного развития.
Однако уже в таком «открытом» типе морской цивилизации возникает ряд
процессов, которые в многократно усиленном виде найдут выражение в колыбели европейского ключа – эгейском бассейне. В Полинезии, как и в
Средиземноморье, граница «всей Поднебесной», граница порядка, стабильности положена как горизонт, за которым начинается неведомое и грозное. Те Ранги Хироа приводит типичную в этом отношении морскую песню о горизонте31:
39
Рукоять моего рулевого весла рвется к действию,
Имя моего весла – Кауту-ки-те-ранги.
Оно ведет меня к туманному, неясному горизонту,
К горизонту, который расстилается перед нами,
К горизонту, который вечно убегает,
К горизонту, который вечно надвигается,
К горизонту, который внушает сомнения,
К горизонту, который вселяет ужас.
Хотя в Полинезии значительно сильнее, чем в Средиземноморье представлена мирная тема – островов здесь боятся значительно меньше, но в общем-то и здесь есть свои ужасы, вроде Сциллы и Харибды греческих морей. Полинезийцы насчитывали 8 таких страхов: Одинокий коралловый утес, Морское чудовище, Длинная волна, Рыбья стая, 3верь с огненной плотью, Журавль, Гигантский моллюск. Расправлялись они с чудовищами примерно тем же способом, что и греки. Особенно славен Рата, победитель Гигантского моллюска, который затем специально занялся освобождением морских путей: «Рата убил Морское чудовище обитавшее на Коралловом утесе, после чего и сам Коралловый утес стал безвредным. Затем Рата убил Зверя с огненной плотью и уничтожил Рыбью стаю. Журавль Та'ароа был опасен только для злых людей, поэтому он ласково приветствовал Рату, пролетев над судном, и скрылся
в тихой лагуне. Больше его никто и никогда не встречал. Длинная Волна и короткая волна остались главными препятствиями на великих океанских путях и поныне подвергают испытанию искусство мореплавателей»32.
Необъятность Тихого океана обеспечивала сравнительно мирное протекание процессов колонизации. Искать счастья за морем отправлялись обычно младшие сыновья вождей, недовольные своим общественным положением, т. е. люди из той социальной группы, которую можно было бы назвать лишними людьми или избыточным талантом. Предание о Ру хорошо иллюстрирует этот мирный мотив: «Убедившись, что родная местность слишком перенаселена, он собрал всю свою семью и сказал: «Я вижу, что долина уже переполнена и даже в горах стало слишком много людей. Я нашел звезду, которая светит над новой землей, и эта земля станет нашей счастливой родиной». Была построена и нагружена припасами большая ладья, которую назвали «Те Пуа-арики». Кроме
своей семьи и близких родственников, Ру для заселения острова своей мечты отобрал еще 20 молодых женщин знатного происхождения»33.
Вместе с тем причины перенаселения далеко не всегда были мирными. Те Ранги Хироа отмечает: «История Мангаревы, вероятно, лучше, чем история какого-либо другого острова, иллюстрирует побудительные причины, которые толкали полинезийцев к далеким исследовательским путешествиям... Главной причиной переселения была проигранная война. После битвы победители охотились за побежденными, как за дичью, и съедали их. Шанс на жизнь в открытом море побежденные предпочитали верной смерти на берегу. Иногда побежденное племя оставалось жить благодаря защите могущественных родственников в стане победителей; тем не менее оно было обречено на позор и рабство.
Ни одна семья, сохранившая чувство собственного достоинства, не могла согласиться на такой позор. С течением времени переселение стало
рассматриваться как средство сохранить свою честь»34.
40
Это подтверждается и языковыми данными: «В мангаревском диалекте существуют два термина, обозначающих два вида переселений. Слово «теи» (изгонять) указывает, что побежденные должны были немедленно бежать на плоту или на любой другой посудине, которую им удавалось достать, потому что победители не давали им времени для приготовления к бегству…Король из простонародья Теити-а-туоу... разрешил члену королевского рода по имени Те Ма-хакахема приготовиться к отъезду, как подобает. Такое переселение носило название «туку» (разрешение уйти)»
35.
Полинезийские легенды называют первых пришельцев «таке», что означает
«источник», «корень». Это естественно: во время плавания к новым землям
и некоторое время после высадки фигура предводителя была объединяющим началом или, как сказал бы Маркс, «связующим единством» новой социальности. Предания сохраняют имена таких предводителей, названия лодок, даже весел. Новая Зеландия, например, была по преданию, заселена колонистами, прибывшими на семи ладьях, и маорийские племена до сих пор называют себя в честь предков, прибывших на этих ладьях.
Возможно, что подобного рода явления имели место и в Эгейском бассейне –рассказы о выловленных со дна моря островах, об островах-рыбах, которые приходится заставлять стоять на месте самыми радикальными методами, и целый ряд «странных» греческих преданий, особенно предание об Атлантиде, явно отнесены к этому «детскому» периоду освоения морских просторов, когда и забитое островами Эгейское море казалось огромным, и острова таинственными и даже их устойчивость по отношению к странам света вызывала сомнение. Да и для грека гомеровских времен море полно тайн и угроз. «Насколько плохо ориентировались греки во время плаванья, – замечает Лосев, – видно из слов Одиссея на острове Кирки о том, что им неизвестно, где солнце восходит и заходит (X 189–192). Большие переезды для гомеровского грека были, по-видимому, очень трудны. Уже плаванье в течение одного дня считалось весьма затруднительным, так что Менелай целых двадцать дней не мог отплыть с Фароса до Египта, расстояние между которыми, по тогдашнему
мнению, требовало только одного дня (IV 354–360). Гомеровские греки много думали и даже запрашивали богов, как им переехать с одного острова на другой (III 169–175), хотя, как известно, в Эгейском море нет ни одного острова, с которого бы не было видно какого-либо другого острова»36. При всем том ко времени, которое специально нас интересует, к XV–Х вв. до н.э., мы обнаруживаем в Эгейском бассейне и в его окружении хотя и агонизирующую, но явно олимпийскую структуру, которая опирается на более или менее значительные участки побережья и крупные острова. Раскопки на берегу Малой Азии, на Крите, Пелопоннесе, которые особенно активизировались после того, как Шлиман откопал Трою, дали богатейший материал по ранней истории Греции. Кроме обычных «черепковых» свидетельств, в Кноссе, Пилосе, Микенах и в ряде других мест были обнаружены таблички с надписями, числом