Файл: Bakhtin.doc

№а1Шщв!Л)Ш!ь*шДш£лз всех великих писателей мировойlA^^bSg^tp^fry^gclлитературы Рабле у нас наименее популярен, наименее изучен, наименее понят и оценен.

А между тем Рабле принадлежит одно из самых пер­вых мест в ряду великих создателей европейских ли­тератур. Белинский называл Рабле гениальным, «Воль­тером XVIвека», а его роман — одним из лучших рома­нов прежнего времени. Западные литературоведы и пи­сатели обычно ставят Рабле — по его художественно-идеологической силе и по его историческому значе­нию — непосредственно после Шекспира или даже ря­дом с ним. Французские романтики, особенно Шатоб-риан и Гюго, относили его к небольшому числу величай­ших «гениев человечества» всех времен и народов. Его считали и считают не только великим писателем в обыч­ном смысле, но и мудрецом и пророком. Вот очень пока­зательное суждение о Рабле историка Мишле:

«Рабле собирал мудрость в народной стихии старин­ных провинциальных наречий, поговорок, пословиц, школьных фарсов, из уст дураков и шутов. Но, прелом­ляясь через этошутовство, раскрывается во всем своем величии гений века и егопророческая сила. Всюду, где

5

он еще не находит, онпредвидит, он обещает, он направ­ляет. В этом лесу сновидений под каждым листком таятся плоды, которые соберетбудущее. Вся эта книга есть«золотая ветвь»'¹ (здесь и в последующих цитатах курсив мой. —М.Б.).

Все подобного рода суждения и оценки, конечно, относительны. Мы не собираемся решать здесь вопросы о том, можно ли ставить Рабле рядом с Шекспиром, выше ли он Сервантеса или ниже и т. п. Но историче­ское место Рабле в ряду этих создателей новых европей­ских литератур, то есть в ряду: Данте, Боккаччо, Шекс­пир, Сервантес,— во всяком случае, не подлежит ника­кому сомнению.(^Рабле существенно определил судьбы не только французской литературы и французского литературного языка, но и судьбы мировой литературы ^s (вероятно, не в меньшей степени, чем Сервантес). Не подлежит также сомнению, что он-демократии-н е й ш и й среди этих зачинателей новых литератур. Но самое главное для нас в том, что^он теснее и существен­нее других связан снароднымиисточниками^шри-том — специфическими (Мишле перечисляет их доволь­но верно, хотя и далеко не полно) ;(эти источники опре­делили всю систему его образов и его художественное мировоззрение?^)

Именно этой особой и, так сказать, радикальной на­родностью всех образов Рабле и объясняется та исклю­чительная насыщенность их будущим, которую совер­шенно правильно подчеркнул Мишле в приведенном нами суждении. Ею же объясняется и особая «нелитера­турность» Рабле, то есть несоответствие его образов всем господствовавшим с конца XVIвека и до нашего времени канонам и нормам литературности, как бы ни менялось их содержание. Рабле не соответствовал им в несравненно большей степени, чем Шекспир или Сервантес, которые не отвечали лишь сравнитель­но узким классицистским канонам. Образам Рабле присуща какая-то особая принципиальная и неистре­бимая «неофициальность»: никакой догматизм, ни­какая авторитарность, никакая односторонняя серьез­ность не могут ужиться с раблезианскими обра­зами, враждебными всякой законченности и устой-

¹ М i с h е 1 е t J., Histoire de France, v. X, p. 355. «3 о л о-тая ветвь»— пророческая золотая ветвь, врученная Сибиллой Энею.

6

чивости, всякой ограниченной серьезности, всякой ' готовости и решенности в области мысли и мировоз­зрения.

Отсюда — особое одиночество Рабле в последующих веках: к нему нельзя подойти ни по одной из тех боль­ших и проторенных дорог, но которым шли художест­венное творчество и идеологическая мысль буржуазной Европы в течение четырех веков, отделяющих его от нас. И если на протяжении этих веков мы встреча­ем много восторженных ценителей Рабле, то сколько-нибудь полного и высказанного понимания его мы нигде не находим. Романтики, открывшие Рабле, как они открыли Шекспира и Сервантеса, не суме­ли его, однако, раскрыть и дальше восторженного изумления не пошли. Очень многих Рабле отталки­вал и отталкивает. Огромное же большинство его просто не понимает. В сущности, образы Рабле еще и до сегодняшнего дня во многом остаются за­гадкой.

Разрешить эту загадку можно только путем глубо- ' кого изучения народных источников Рабле. Если Рабле кажется таким одиноким и ни на кого не похожим среди представителей «большой литературы» последних четырех веков истории, то на фоне правильно раскрытого народного творчества, напротив,— скорее эти четыре века литературного развития могут показать­ся чем-то специфическим и ни на что не похожим, аобразыРаблеокажутсяу себя домав тысячелетиях развития народной культуры.

Рабле — труднейший из всех классиков мировой ли­ тературы, так как он требует для своего понимания су­ щественной перестройки всего художественно-идеоло­ гического восприятия, требует умения отрешиться от многих глубоко укоренившихся требований литератур­ ного вкуса, пересмотра многих понятий,«главное же — он требует глубокого проникновения в мало и поверх­ ностно изученные области народного с мехового творчества. ~

Рабле труден. Но зато его произведение, правильно раскрытое, проливает обратный свет на тысячелетия развития народной смеховой культуры, величайшим вы-, разителем которой в области литературы он является. Освещающее значение Рабле громадно; его роман дол­жен стать ключом к мало изученным и почти вовсе не по-

7

нятым грандиозным сокровищницам народного смехово-го творчества. Но прежде всего необходимо этим ключом овладеть.

Задача настоящего введения — поставить проблему народной смеховой культуры средневековья и Возрож­дения, определить ее объем и дать предварительную характеристику ее своеобразия.

\/ Народный смех и его формы — это, как мы уже ска­зали, наименее изученная область народного творчества. Узкая концепция народности и фольклора, слагавшаяся в эпоху предромантизма и завершенная в основном Гердером и романтиками, почти вовсе не вмещала в свои рамки специфической народно-площадной культуры и народного смеха во всем богатстве его проявлений. И в последующем развитии фольклористики и литера­туроведения смеющийся на площади народ так и не стал предметом сколько-нибудь пристального и глубо­кого культурно-исторического, фольклористского и ли­тературоведческого изучения. В обширной научной ли­тературе, посвященной обряду, мифу, лирическому и эпическому народному творчеству, смеховому моменту уделяется лишь самое скромное место. Но при этом главная беда в том, что специфическая природа на­родного смеха воспринимается совершенно искажен­но, так как к нему прилагают совершенно чуждые ему представления и понятия о смехе, сложившиеся в условиях буржуазной культуры и эстетики нового времени. Поэтому можно без преувеличения сказать, что глубокое своеобразие народной смеховой культу­ры прошлого до сих пор еще остается вовсе не рас­крытым.

Между тем_йуобъем и значение.ase-й культуры в сред­ние века и в эпоху Возрождения были огромными^ Це­лый необозримый мир смеховых форм и проявлений противостоял официальной и серьезной (по своему то­ну) культуре церковного и феодального средневековья. При всем разнообразии этих форм и проявлений — площадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, шуты и дураки, великаны, карлики и уроды, скоморохи разного рода и ранга, огромная и многообразная пародийная литература и многое другое — все они, эти формы, обладают еди­ным стилем и являются частями и частицами единой и целостной народно-смеховой, карнавальной куль­туры.

Все многообразные^роявления «--выражениятгарод-.яей смеховой культуры можногт-жхтхаряктвру подраз­делить на три основных вида форм:

1. Обрядово-з релищные формы (празд­нества карнавального типа, различные площадные сме­ховые действа и пр.);

2. Словесныесмеховые(в том числе паро­дийные)произведенияразного рода: устные и письменные, на латинском и на народных языках;

3. Различныеформыижанрыфа-м и л ь я р н о-площаднойречи (ругательства, божба, клятва, народные блазоны и ДР-)j_J у

Все эти три вида форм, отражающие — при всей их разнородности — единый смеховой аспект мира, тесно взаимосвязаны и многообразно переплетаются друг с другом. ,

Дадим предварительную характеристику каждому из этих видов смеховых форм.

* * *

^Празднества карнавального типа и связанные с ни­ми смеховые действа или обряды занимали в жизни средневекового человека огромное место. Кроме карна­валов в собственном смысле с их многодневными и слож­ными площадными и уличными действами и шествиями, справлялись особые «праздники дураков» ( «festastulto-rum») и «праздник осла», _£ХЩ^{ествовал}особый, освя­щенный традицией вольный «пасхальный сме.х» («risuspaschalis» ) .Более того, почти каждый церковный празд­ник имел свою, тоже освЖцённую'Традицией, народно-площадную смеховую сторону. Таковы, например, так называемые «храмовые праздники», обычно сопровож­даемые ярмарками с их богатой и разнообразной систе­мой площадных увеселений (с участием великанов, кар­ликов, уродов, «ученых» зверей). Карнавальная атмо­сфера господствовала в дни постановок мистерий и соти. , Царила она также на таких сельскохозяйственных праздниках, как сбор винограда (vendange), проходив­ший и в городах..C*ie2«_c^rij)ojOH^aji^обычно и,. граждан­ские и бытовые церемониалы и обряды: шуты и дураки были их неизменными участниками и пародийно дубли­ровали различные моменты серьезного церемониала (прославления победителей на турнирах, церемонии передачи ленных прав, посвящений в рыцари и др.).

9

И бытовые пирушки не обходились без элементов сме-хТ)вб1Г*сГрТанизации,~ например, избрания на время пи­ра королев и королей «для смеха» («roipourrire»).

Все .названные нами организованные на смеховом начале и освященные традицией обрядово-зрелищные формы были распространены во всех странах средневе­ ковой Европы, но особенным богатством и сложностью они отличались в романских странах, в том числе и во Франции^В дальнейшем мы дадим более полный и .-под­ робный" разбор обрядово-зрелищных форм по&оду«аше- го анализа образной системы Рабле. .

Все эти обрядово-зрелищные формы, как организо­ванные на начале смеха,чрезвычайно резко, можно сказать принципиально, отличались отсерьезных официальных — церковных и феодально-государствен­ных — культовых форм и церемониалов. Они давали совершенно иной, подчеркнуто неофициальный, внецер-ковный и внегосударственный аспект мира\ человека и человеческих отношений; они как бы строили по ту сторону всего официального втор о й^м и р ивторуюжизнь,которымвсесредневековые люди были в большей или меньшей степени причастны, в которых они в определенные сроки жили. Это — особого родадвумирность,без учета которой ни культурное сознание средневековья, ни культура Возрождения не могут быть правильно понятыми. Игнорирование или недооценка смеющегося народ­ного средневековья искажает картину и всего после­дующего исторического развития европейской куль­туры.

Двойной аспект восприятия мира и человеческой жизни существовал уже на самых ранних стадиях раз­вития культуры. В фольклоре первобытных народов ря­дом с серьезными (по организации и тону) культами существовали и смеховые культы, высмеивавшие и сра­мословившие божество («ритуальный смех»), рядом с серьезными мифами — мифы смеховые и бранные, ря­дом с героями — их пародийные двойники-дублеры. В последнее время эти смеховые обряды и мифы на­чинают привлекать внимание фольклористов¹.

См. очень интересные анализы смеховых дублеров и сообра­жения по этому вопросу в книге Е. М. Мелетинского «Происхождение героического эпоса» (М., 1963; в частности, на с. 55 — 58); в книге даются и библиографические указан ни.

10

Но на ранних этапах, в условиях доклассового и до-государственного общественного строя, серьезный и сме-ховой аспекты божества, мира и человека были, по-види­мому, одинаково священными, одинаково, так сказать, «официальными». Это сохраняется иногда в отношении отдельных обрядов и в более поздние периоды. Так, например, в Риме и на государственном этапе церемо­ниал триумфа почти на равных правах включал в себя и прославление и осмеяние победителя, а похоронный чин — и оплакивание (прославляющее) и осмеяние по­койника. Но в условиях сложившегося классового и го­сударственного строя полное равноправие двух аспектов становится невозможным и все смеховые формы — одни раньше, другие позже — переходят на положение нео­фициального аспекта, подвергаются известному переос­мыслению, осложнению, углублению и становятся ос­новными формами выражения народного мироощуще­ния, народной культуры. Таковы карнавального типа празднества античного мира, в особенности римские сатурналии, таковы и средневековые карнавалы. Они, конечно, уже очень далеки от ритуального смеха перво­бытной общины.