Файл: Bakhtin.doc

175

щадной стороной их. Именно эта сторона оказала опре­деляющее влияние на его произведение. На площади он изучал и разнообразнейшие формы народной комики, столь богатой в ту эпоху.

Изображая в первой книге романа занятия молодого Гаргантюа под руководством Понократа (гл. XXIV), Рабле говорит:

«Вместо того чтобы составлять гербарий, они посе­щали лавкимоскательщиков,продав­цов трав,аптекарей,внимательнейшим обра­зом рассматривали плоды, корни, листья, смолу, семена,чужеземныемазиитут же изучали способы их подделки.

Ходили смотреть акробатов, жонглеров, фокусников,причем Гаргантюа следил за их дви­жениями, уловками, прыжками и прислушивался к их краснобайству, особое внимание уделяя шонийцам пи-кардийским, ибо то были прирожденные балагуры и ве­ликие мастера по части втирания очков».

Этот рассказ об изучении молодым Гаргантюа пло­щадной жизни с полным правом можно истолковать, как автобиографическое признание. Рабле сам изучал все эти стороны площадной жизни. Подчеркнем типичное для площади Ренессанса соседствонародных зрелищныхформс формами народной медицины,с собирателями трав и аптекарями, с про­давцами всевозможных чудодейственных мазей и с ме­дицинскими шарлатанами. Между формами на­родноймедициныи формами народно­го искусства существовала древняя традиционнаясвязь.Ею объясняется и объ­единение в одном лице площадного актера и продавца медицинских снадобий. Поэтому иобразврача, и медицинский элемент в романе Рабле органически связаны со всей традиционной системой образов этого романа. В приведенном отрывке правильно показано не­посредственное соседство медицины и балагана в пло­щадной жизни эпохи.

Такова внешняя история соприкосновения Рабле с площадью, извлеченная из довольно скудных данных его биографии. Как же вошла площадь в его роман, как она отразилась в нем?

176 * * *

Здесь перед нами прежде всего встает вопрос о спе­цифической атмосфере площади и об особойорга­низацииплощадногослова.С этим вопро­сом мы встречаемся уже в самом преддверии романа Рабле — в его знаменитых «прологах». Мы и начали наше исследование с главы о площадных элементах именно потому, что уже с первых строк его книг мы по­падаем в специфическую речевую атмосферу площади.

Как построен пролог к «Пантагрюэлю», то есть к пер­вой по времени написания и выхода в свет книге ро­мана?

Вот начало пролога:

«Славнейшие и доблестнейшие воители, люди знат­ные и простые, любители чтения увлекательного и бла­гопристойного! Вы не так давно видели, читали и изу­чали Великие и бесподобные хроники об огромном ве­ликане Гаргантюа иотнеслись к этой книге с таким же доверием, с каким люди истинно верующие относятся к Библии или же к Святому Евангелию, и не раз при встрече с почтенными дамами и благородными девицами вместо любовных речей вы услаждали их слух извле­ченными из этой книги забавными и длинными расска­зами, за что вам честь и хвала ивечная память\»

Здесь, как мы видим, переплетается восхваление «Хроник Гаргантюа» с прославлением тех людей, ко­торые этими «Хрониками» увлекаются. Эти восхва­ления и прославления выдержаны в рекламирующем духе балаганного зазывалы и ярмарочного продавца на­родных книг: ведь они всегда восхваляют не только предлагаемые ими чудеса и книги, но и «почтеннейшую публику». Перед нами типичный образец тона и стиля площадных зазываний.

Но, конечно, эти зазывания очень далеки от наивной и непосредственной «серьезной» рекламы. Они насы­щены народно-праздничным смехом.Онииграют со всем тем, что рекламируется ими, они вовлекают в эту вольную игру и все «священное», и «высокое», что только подвернется к слову. В нашем примере поклон­ники «Хроник» сравниваются с «людьми истинно ве­рующими» (vraisfideles), верящими в эти «Хроники», «как в тексты Библии или Святого Евангелия»; автор

177

считает этих поклонников достойными не только «чести и хвалы», но и «вечной памяти» (memoiresempiter-nelle). Создается та особая площадная атмосфера воль­ной и веселой игры, в которой высокое и низкое, свя­щенное и профанное уравниваются в своих правах и во­влекаются в один дружный словесный хоровод. И такой всегда была речь площадных зазываний. На нее не распространились требования речевой иерархии и услов­ностей (т.е. речевых норм официального общения), она пользовалась привилегиями площадного смеха. Нужно, кстати, отметить, чтонароднаяреклама всегдаиронична,всегда в той или иной степени сама надсобоюсмеется(такова была и рек­лама наших коробейников, офеней и др.); на народной площади даже корысть и обман приобретали ирони­ческий и полуоткровенный характер. В средневековом площадном и уличном «крике»(«cri»)всегда звучал смех, звучал с большей или меньшей силой.

Подчеркнем, что в приведенном нами начале «проло­га» вовсе нет нейтральных объективных слов,— здесь все слова хвалебные: «tresillustres», «treschevaleu-reux», «gentillesses», «honnestetes», «grandes», «inesti-mables» и так далее (цитирую по подлинному тексту). Преобладает превосходная степень; в сущности, все здесь дано в превосходной степени. Но это, конечно, не риторическая превосходная степень,— она здесь ирони­чески и предательски преувеличена и раздута; это — превосходная степень гротескного реализма. Это — оборотная (или лучше — лицевая) сторона ругатель­ства.

В последующих абзацах этого пролога мы слышим «крик» ярмарочного врача-шарлатана и продавца ле­чебных снадобий: он прославляет «Хроники» как вели­колепное средство от зубной боли; дается и рецепт их употребления: «Хроники» надо обернуть в согретое по­лотно и приложить к больному месту. Такие пародий­ные рецепты — один из распространеннейших жанров гротескного реализма¹. Далее, «Хроники» прослав­ляются как средство, облегчающее страдания вене­риковиподагриков.

Подагрики и венерики (сифилитики) очень часто фигурируют в романе Рабле и вообще в смеховой лите-

До нас дошел, например, пародийный рецепт, рекомендующий средство от лысины, относящийся к раннему средневековью.

ратуре XVиXVIвеков. Подагра и сифилис — «веселые болезни», являющиеся результатом неумеренного на­слаждения едой,питьем,половойжизнью, и потому существенно связанные с материально-телесным низом. Сифилис был тогда еще «модной болезнью»¹, тема же подагры была распростране­на уже в гротескном реализме; мы ее встречаем и у Лукиана².

В этой части пролога мы видим традиционное спле­тение медицины с искусством; но дело здесь не во внеш­нем объединении актера и продавца медицинских сна­добий в одном лице,— здесь прямо провозглашается це­лебная сила литературного произведения («Хроник»), развлекающего и вызывающего смех; провозглашается это в тоне ярмарочного шарлатана-врача и балаганного зазывалы; а в прологе к четвертой книге Рабле снова возвращается к этой теме и обосновывает целебную силусмехаучением Гиппократа, Галена, Платона и других авторитетов.

Перечислив достоинства «Хроник», Рабле продол­жает свой пролог так:

«Что ж, по-вашему, это безделица? Найдите мне на любом языке и в любой отрасли знания книжку, которая обладала бы такими же свойствами, особенностями и преимуществами, и я куплю вам полпинты требухи. Не найдете, милостивые государи, не найдете! Это кни­га в своем роде единственная, равных себе не имеющая и беспримерная. Я готов утверждать это под страхом любой кары, вплоть до костра, но только не включи­тельно, а исключительно. Те же, кто будет утверждать обратное, суть предонределенцы, отщепенцы, соврати­тели и соблазнители».

¹ Сифилис появился в Европе в последние годы XV века. Он назывался «maladie de Naple». Другое вульгарное название сифилиса «gorre», или «grand'gorre». «Gorre» — роскошь, помпа, «grand'gor- ге» — пышность, великолепие, роскошь. В 1539 г. вышло произведение «Le Triomphe de tres haulte et puissante Dame Verole», т. е. «Прослав­ ление весьма знатной и могущественной дамы Вероль» (verole, т. е. си­ филис, по-французски женского рода).

² Лукиан написал комическую трагедию в стихах «Трагоподаг- ра» (герои ее — Подагр и Подагра, врач, палач и хор). Младший со­ временник Рабле Фишарт написал «Podagrammisch Trostbiichlin»; здесь он дает ироническое прославление подагры, которую он рассмат­ ривает как последствие жирного безделья. Амбивалентное прославление болезни (преимущественно сифилиса и по­ дагры), как мы сказали, очень распространенное явление той эпохи.

178

179

Кроме типичного для площадной хвалы чрезмерного нагромождения превосходных степеней, здесь дается ха­рактерный прием комического доказательства правдиво­сти — комический заклад и клятвы: тому, кто укажет книгу лучше «Хроники», автор готов заплатить «пол­пинты требухи» (то есть внутренностей, кишок); что лучшей книги нет, это автор готов поддерживать вплоть до костра«исключительно». Такого рода пародийно- — иронические заклады и клятвы характерны для площад­ного рекламирования.

Обратим особое внимание на «полпинты требухи» (заклад автора). Требуха («lestripes») неоднократно фигурирует у Рабле и во всей литературе гротескного реализма (в ее латинской части слову «tripes» соот­ветствует слово «viscera»). В данном контексте имеется в виду, конечно,кушанье.Желудок и кишки рога­того скота тщательно промывались, подсаливались и ту­шились. Заготовлять их впрок было нельзя, и потому в дни убоя скота эти «tripes» поедались без всякой меры и ценились ни во что. Считалось, кроме того, что даже при самой тщательной промывке в них оставалось не менее десяти процентов кала (к общему количеству требухи), который, следовательно, и поедался вместе с ними. Таковы «tripes». Мы еще встретимся с этим образом в одном из самых замечательных эпизодов «Гаргантюа».

Но почему образ «внутренностей» играл такую роль в гротескном реализме? Внутренности, живот, кишки — это чрево, утроба, это — нутро, это — жизнь человека. Но в то же время это и поглощающая, пожи­рающая утроба. Этим двояким значением, так сказать,—верхоминизомэтого слова обычно играл гротеск­ный реализм. Мы уже приводили цитату из Анри Этье-на, из которой видно, что в эпоху Рабле было в обычае, опрокидывая стаканчик вина, приговаривать при этом словами из покаянного псалма: «Сердце чисто созижди во мне, боже, и дух прав: обновиво утробе моей» (invisceribusmeis): ведь вино омывало кишки (viscera). Но дело еще сложнее. Внутренности и кишки связаны с испражнениями и калом. Далее, утроба не только ести поглощает, но ее и самое едят и поглощают (кушаньеtripes). В «беседе во хмелю» (в первой книге романа) один из собеседников, собираясь выпить ста­кан вина, говорит другому: «Не надо ли вам передать что-либо на реку, он (стакан) идет мыть потроха» (их

180

мыли обычно на реке), имея в виду как съеденные им потроха, так и собственную утробу. Далее, внутренности связаны со смертью, с убоем и убийством (у нас говорят «выпустить кишки», т.е. убить, зарезать). Наконец, они связаны с рождением; утроба рожает.

Так, в образе «tripes» стянуты в один неразрывный гротескный узел —жизнь,смерть,рожде­ние,испражнения,еда; это—центрте­леснойтомографии,где верхи низпереходятдруг вдруга.Поэтому в гротеск­ном реализме этот образ был излюбленным выражением для амбивалентного материально-телесного низа, умерщвляющего и рождающего, пожирающего и по­жираемого. «Качели» гротескного реализма, игра верха с низом, в этом образе великолепно раскачиваются; верх и низ, земля и небо сливаются. Мы увидим дальше, ка­кую замечательную смеховую симфонию создал Рабле из игры амбивалентными и разнородными значениями «требухи» в первых главах «Гаргантюа» (праздник забоя скота, беседа во хмелю, рождение Гаргантюа).

В нашем примере «полгшнты требухи», как заклад автора пролога, значит не только нечто малоценное (са­мое дешевое блюдо), «дерьмо», но также и жизнь, нутро (в смысле «со всеми моими потрохами»). Этот образ и здесь амбивалентен, полон двойного смысла.

Характерен и конец нашего отрывка. После хвалы автор переходит кругательствам(оборотная сто­рона площадной хвалы): те, кто придерживается иных взглядов на «Хроники», клеймятся как «отщепенцы, со­вратители и соблазнители». Все эти три бранных обо­значения применялись специально к людям, обвиняв­шимся в ереси, к тем, кого посылали на костер. Здесь продолжается игра серьезными и опасными вещами: ав­тор недаром сопоставлял «Хроники» с Библией и Еван­гелием,— теперь.он также, подобно церкви, всех инако­мыслящих в вопросе о «Хрониках» обвиняет в ереси со всеми вытекающими отсюда последствиями. Эта сме­лая аллюзия на церковь и церковную политику носит здесь актуальный характер. Об этом свидетельствует первое бранное слово— «предопределенцы» («predes-tinateurs»), которое явно имеет в виду протестантов, исповедовавших «предопределение».

Таким образом, неумеренное прославление «Хро­ники», как самой лучшей и единственной в мире книги, такое же прославление тех, кто ее читает и ей верит,

181

а также готовность отдать за свое убеждение в единоспа-сительной силе «Хроник» свою жизнь (в иронической амбивалентной форме «полпинты требухи»),готовность защищать эти убеждения вплоть до костра (однако исключительно) и, наконец, обвинение в ереси всех ина­комыслящих,— все это с начала и до конца — пародия на единоспасающую церковь как единственную храни­тельницу и истолковательницу слова божия (Еванге­лия). Но эта рискованная пародия дана в форме смеха и площадных веселых зазываний, язык и стиль которых безукоризненно выдержаны. Поэтому такая пародия и могла пройти безнаказанно. Балаганного зазывалу не обвиняли в ереси, что бы он там ни болтал, лишь бы ве­селый шутовской тон у него был выдержан. Рабле тон выдерживает. Смеховой аспект мира был легализован. Поэтому он и не боится несколько дальше прямо за­явить, что «Хроник» за два месяца было продано больше, чем за девять лет было куплено Библий.